Текст книги "Меч на ладонях"

Автор книги: Андрей Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Ответил не купец, а Сила Титович. Кашлянув в кулак, воевода объяснил, что Костя из полоцких купцов, взявшихся проехать с ними до земель немецких. А до этого они сами и не думали… Ну, вот, в общем… А так, парни справные и вояки добрые. А что играет – так по миру знатно походили, много чему научились.

При сообщении о том, что среди людей новгородского купца есть не только скальд, но и путешественники, Иоланта захлопала в ладоши. После чего, скорчив уморительную мордашку, начала просительно заглядывать в глаза императрицы. Чтобы усилить впечатление, любимица Адельгейды тихонечко подергивала за подол платье госпожи.

Та думала недолго.

Выпрямив спину и придав лицу торжественное выражение, она обратилась к Косте:

– Много ли ты еще знаешь песен, способных усладить слух наш, добрый скальд?

Малышев задумался на секунду и честно ответил:

– На русском языке много, государыня.

Хозяйка замка милостиво склонила голову и повернулась к Сомохову, которого Сила Титович представил как знатного путешественника.

– О каких странах ты можешь поведать нам, добрый путник?

Улугбек Карлович ответил прямо:

– Нет на свете страны, о которой я не знал бы.

Адельгейда улыбнулась.

– Кондрат Будимирович, отведите двум гостям полоцким камору при северном крыле. Пусть поживут при нашем светлейшем дворе. – И добавила уже обыденным тоном: – Думаю, мой дражайший венценосный супруг не будет возражать. Он и сам страсть как любит послушать байки о дальних странах.

Малышев дернулся.

– Э… Ваше величество… дозволь слово молвить? – начал Костя штампами. Улыбающаяся Иоланта путала в его голове простые мысли и тормозила речь.

Императрица кивнула.

– Ваше величество, если позволите, то нас четверо, – промямлил Костя. И добавил уже живей: – Тимофей Михайлович, вот, в самой далекой стране Чайне был. А Захар, он остался при лабазе, всю Сибирь от Урала до Камчатки прошел. Много дивных зверей и людей видел.

Это уже он привирал, вернее, преподносил информацию, не соответствующую действительности. Но расставаться с верными друзьями в планы ни Малышева, ни Сомохова не входило. Да и государыня земель германских была настроена благожелательно. Двор и замок – вон какие большие. Где два – там и четверо… А насчет развлечений, так и ученый с его рассказами об истории, и Костя с гитарой смогут создать такой досуг, что помощь Горового и Захара не понадобится.

Императрица милостиво махнула ручкой:

– Что ж, Кондрат Будимирович. Думаю, еще двое полочан нас не объедят. – Когда верноподданнические смешки прошли, Адельгейда продолжила: – Если не поместятся в одной каморе, выделите две. Но к вечеру я желаю послушать баллады и рассказы о дальних странах.

Бывшая киевская княжна встала, давая понять, что аудиенция закончена.

Новгородцы, кланяясь, вышли из залы, оставив казначея пересчитывать и переписывать дары далекого киевского принца императору Священной Римской империи.

У ворот Кондрат Будимирович простился с новгородцами, указав «полочанам» прибыть сюда после обедни.

Онисий Навкратович и Сила Титович повели своих дружинников к снятому лабазу, дорогой обсуждая увиденное, двор, Генриха, Евпраксию Всеволодовну да невиданную милость, проявленную государыней.

Только Костя шел как с иголкой под сердцем. Что-то приятно холодило грудь и заставляло замирать сердце. Хотелось петь, орать, смеяться и задирать прохожих. Одна мысль упорно билась в голове: показалось, или впрямь Иоланта подмигнула ему на прощанье?

5

Отвальную новгородцам делать было некогда.

Онисий Навкратович аккуратно рассчитался с «полочанами», напоследок повторил предложение о продаже хоть одной колдовской палки, доведя сумму до десяти новгородских гривен. Сомохов только улыбнулся. Купец махнул рукой. Да ладно, за спрос денег не берут.

Прощались тепло, договорились через два дня, в воскресенье, встретиться в корчме у Северных ворот, рассказать, как там при дворе. Тогда и отметить это дело.

Собрались менее чем за час. Новгородец просил рассказать при дворе, если появится такая возможность, о соболиных мехах, которые остались у него для продажи. А уж он в долгу не будет.

Улугбек Карлович обещал, Костя отрешенно кивал, Захар только моргал и тихо ругался, отказываясь переезжать в замок. Сибиряк побаивался императорского двора. Горовой поначалу тоже возражал, но в целом воспринял предложение стоически. Особенно когда ему объяснили, что Генрих может поспособствовать в их путешествии к капищу Архви в Малой Азии.

Перед воротами они выстроились еще до обедни.

Чтобы скрасить ожидание, в харчевне около площади перед замком купили пару кувшинов местного пива. К приезду Кондрата Будимировича (а киевский сотник из ворот иначе как на своем роскошном жеребце и не появлялся) Захар уже никого не боялся.

Разместили их в замке с комфортом. Комнату выделили одну на всех, но, по местным меркам, шикарную: три на четыре метра, затянутое какой-то подсушенной кожей оконце. Из мебели наличествовали нестарый стол, две лежанки в два уровня, одна одиночная (четвертую пообещали принести позже и водрузить на свободную кровать вторым ярусом), одна лавка, пара линялых шкур неведомых зверей, кувшин с отбитой ручкой и ночной горшок. Для веков просвещенных, конечно, обстановка выглядела спартанской, но в рамках существующего времени – очень неплохо для людей, чье положение довольно шатко позиционируется между придворным и слугой. А уж после хобургских гридов[87]87
  Грид – дом воинов, центральная часть скандинавской усадьбы.


[Закрыть], с их привычкой всем спать вповалку на лавках в одном помещении (женщины, конечно, в отдельной комнате), это был качественный скачок вверх.

Кондрат Будимирович так и сказал: «Жить будете, как принцы какие…»

До вечера время было, и решили они его провести по-разному. Сомохов читал Захару и Горовому небольшую лекцию по этикету в западных странах. Как-никак двор императорский, можно вляпаться в неприятную историю, если не поклониться кому надо.

Костя в это время старательно вспоминал тексты и музыку шлягеров, пение которых могло не вызвать дополнительных вопросов. Хиты вроде «Земля в иллюминаторе» и «Александра, Александра» при всей их душевности отметались напрочь. Зато могли принести определенный успех старые добрые мюзиклы. Малышев перед расставанием с новгородцами выпросил у Онисия Навкратовича одну из вощеных табличек, которые тот использовал для записи ежедневных текущих расходов. На табличке стилом наносились метки или зарубки при подсчете мер овса, муки и прочего. Костя чертил на ней первые слова песен, которые могли подойти для этой эпохи.

«Не обещайте деве юной», она же «Песня кавалергарда», «Очарована, околдована» – это для дам. «Не думай о секундах свысока», «Город золотой» и «Есть только миг между прошлым и будущим» – это для душевной атмосферы, как и несколько песен Окуджавы. «Песня про зайцев» и «Остров невезения» – для веселья. В общем, для вечера должно было хватить. Только слова вспомнить и аккорды подобрать.

Захар выслушал инструкции и скрылся в недрах подсобных помещений в поисках пищи. В армии он усвоил старинный жизненный принцип: «Война войной, а обед по расписанию», и теперь никакие передряги и перипетии не могли заставить его забыть о собственном желудке. А может, сказывался юный возраст, в котором для поддержания организма в рабочем состоянии надо намного больше калорий, чем в зрелые годы.

Казак начал перешивать воротничок. Подъесаул не мог мириться с пренебрежительным отношением к грязи в здешних местах. Старался держать себя в форме, следил за чистотой гимнастерки, надевая ее только по торжественным случаям.

Сомохов же исследовал шкуры и лежанки на предмет насекомых, блох и вшей, на которых здесь внимания не обращали и даже, по некоторым поверьям, относили к существам, приносящим достаток.

К вечерне все надели лучшие одежды, яркие рубахи и наборные выходные пояса. Вернулся Захар с половинкой белого хлеба, здоровенным ломтем копченого сала и жбаном пива. Это было кстати, так как завтрак полочане пропустили, из-за впечатлений от германского двора не пообедали, а ужинать их никто не пригласил.

Когда были сметены последние крошки, гостей позвали ко двору.

Император Священной Римской империи Генрих IV с товарищами отмечали окончание охоты. Гуляние проходило в той же большой зале, в которой утром русичи были удостоены монаршей аудиенции.

Горели оба очага, на одном из которых слуга крутил вертел с целиком насаженным небольшим кабанчиком, поливая вином и душистым отваром. Стол был заставлен блюдами с жареной дичью, соленьями и маринадами. Кашу за еду, достойную королей, не считали. В качестве тарелок благородные дворяне использовали ломти хлеба или глиняные миски, пачкая парчовые и бархатные рукава в жиру и подливках. Пол был загодя присыпан соломой, но ее уже успели «окрасить» несколько охотничьих собак, крутившихся около хозяйского стола. В целом, типичная сцена из жизни людей Средневековья.

Половина стола была занята благородными девицами и императрицей, с непосредственной грацией поглощавшими мясо, тушеную и соленую капусту, – правда, не в таких количествах, как мужчины.

Слуга, приведший гостей, был немного пьян. Эта или какая-то другая причина вынудила его тут же исчезнуть в темени проходов.

Новгородцев заметили.

Один из дворян приветливо махнул им рукой и на немецком приказал пройти в угол к камину, где уже наигрывал на лютне бородатый оборванец, злобно косивший глазами на подошедших «конкурентов».

Тот же дворянин выбрал со стола кость поувесистей, прицелился и запустил ею в бренчащего музыканта, добавив вслух, чтобы тот убирался. Представитель местной индустрии развлечений ловко из воздуха выхватил кость, осклабился и, кланяясь на бегу, заковылял к выходу, обгрызая с импровизированного снаряда остатки мяса.

«Ничего себе у них отношение к искусству», – пронеслось в голове у Малышева. По виду остальных он понял, что такая мысль пришла в голову не ему одному.

Адельгейда, сидевшая рядом с супругом, нагнулась и зашептала что-то мужу. Тот милостиво кивнул, рыгнул и махнул рукой «полочанам».

Хозяйка замка велела:

– Сыграй нам что-нибудь, скальд. Чтобы тронуть сердца и развеселить души.

Генрих еще раз отрыгнул, благородно прикрывая рот рукой, и добавил по-немецки:

– Сыграй-сыграй, жонглер[88]88
  Жонглер – общее название певцов, поэтов, музыкантов и фокусников в то время. Что-то вроде «артист эстрады».


[Закрыть]. Да получше козлиного блеяния этого недомерка, портящего воздух в благородной компании своим пищанием непотребным.

Монаршая шутка была принята на «ура». Когда отгремел рогат[89]89
  Рогат – громкий смех.


[Закрыть] и поутихли здравицы в честь императора, которые тот принял с самодовольным видом, внимание всех обратилось на застывших «полочан». У Кости от этого заявления нехорошо зачесалась спина. Ему было видно, как у стоявшего рядом Горового вспотели руки.

Тут уж не до отыскивания за столом глаз красавицы Иоланты, на встречу с которой он так надеялся.

Малышев присел на краешек стула, хотя садиться ему никто не предложил. Усесться в присутствии коронованных особ, как он помнил, вообще могли немногие. Но играть на гитаре стоя он не умел. К счастью, до таких нюансов поведения здесь еще не дошли.

Когда зазвучали первые аккорды, зал немного притих. Как в хорошем ресторане: кушать никто не перестал, но уже не кричали друг другу тосты и здравицы.

Костя начал с Гребенщикова:

 
Под небом голубым есть город золотой…
 

Приятная мелодия, но абсолютно непонятный большинству текст.

«Какие же песни на немецком я знаю?» – бился в голове один и тот же вопрос.

Ответ был ясен и прост – никаких. Дыба и колесование через повешенье, а в лучшем случае пинок под зад и помои в спину.

«Ай-я-яй. Зачем же я в это ввязался?» – Эта неутешительная мысль заявилась к Косте с последним аккордом. Адельгейда тихонько на ушко переводила Генриху.

Когда Малышев отставил гитару, ожидая приговора, император пожевал губами и спросил в лоб:

– О каком городе ты пел?

– Об Иерусалиме, ваше высочество, – честно ответил Костя. Говорил он по-немецки неплохо, хотя и с заметным акцентом. Тут же поправился: – Это песня христианских паломников. Иерусалим – город упокоения и последнего пути Христа. Туда должен стремиться каждый христианин.

Германец зевнул и задумчиво осмотрел выстроившихся в почтительном поклоне «полочан».

– Хорошо. – И добавил: – Но язык варварский. Переведи к завтрашнему вечеру на германский и спой, чтоб всем понятно было.

Костя покрылся бисеринками пота.

– Ты что-нибудь знаешь на германском или французском[90]90
  Тогда в ходу на территории современной Франции было несколько языков, в основном норманнский, он же скандинавский, лангедокский и прованский, но для простоты восприятия мы будем считать это все французским.


[Закрыть]?

Адельгейда что-то опять зашептала. Генрих махнул рукой:

– Ладно. На варварском, так на варварском. – И добавил уже окружающим: – Хоть не так отвратно звучит, как лютня этого проходимца.

Костя потянулся к гитаре, но император протестующее поднял руку:

– Довольно песен. Потом, если нашей дражайшей супруге будет угодно, сбренчишь для ушей милых дам что-нибудь. – Он перевел мутный взор на остальных «полочан», жмущихся за спину Малышева.

– Ну… Кто из вас, дармоеды, сказитель искусный?

Вперед ступил Сомохов.

– Какими байками ты нас потчевать будешь? – От непонятных песен хозяину дворца было скучно.

Улугбек Карлович, боясь угодить впросак, осторожно спросил:

– Ведомо ли сияющему, как солнце, императору цивилизованного мира сказание древнего пиита Гомера о войне между Троей и Грецией?

Такое обращение понравилось. Зыркнув на придворных (запомнили ли они, как надо величать своего сюзерена?), Генрих IV пустился в воспоминания. Видно, в детстве монахи-настоятели, обучавшие маленького наследника германского престола, преуспели слабо. Государь отрицательно качнул головой.

Подал голос один из придворных, по-видимому достаточно пьяный, чтобы нарушить субординацию:

– Это не про того маркграфа греческого, который в задницу коню залез?

Зал заинтересованно насторожился. Улугбек Карлович, как профессиональный лектор перед аудиторией, улыбнулся:

– Про это и про многое другое. – Он поклонился императорской чете. – И если позволит сиятельная пара богоравных помазанников… – Сомохов спохватился, что загнул слишком с восхвалением, но, похоже, никто не заметил. Даже пьяный синеносый здоровяк в епископской мантии ухом не повел. Археолог продолжил: – Если мне позволят, то я бы мог усладить их слух этой старой, но интересной каждому благородному рыцарю историей. Ибо в ней не только про житие славных королей и рыцарей повествование идет, но и мораль полезная содержится.

Император милостиво разрешил.

– Давным-давно в землях, находящихся восточнее Италии в Средиземном море и называемых Грецией, бушевали войны… – начал Сомохов.

Аудитория слушала.

Пока зал, поглощая жаркое и вино, слушал старую историю о человеческих страстях, коварстве, верности и предательстве, Костя искал глазами за столом прекрасную Иоланту.

Она сидела через трех бабушек от императрицы и очаровательно грызла свиное ребрышко.

«Какая милашка». Костя чувствовал, что под мерный говор Сомохова проходят напряжение и страх, заставлявшие тело покрываться мурашками и потом.

Он попробовал поймать взгляд Иоланты.

Красавица поглощала пищу, своими милыми тонкими пальчиками отламывая от туши целиком зажаренного кабана килограммовые жареные ребрышки, и не обращала внимания ни на что, кроме рассказа ученого. В тысяча девятьсот третьем году его открытые лекции, посвященные истории Античного мира и древнему Согду, собирали аншлаг в Петербургском университете. Сейчас навык общения с публикой и способность излагать исторические факты доступным для простонародья языком приносили свои плоды. В зале даже чавкать и пускать газы стали потише.

Костя не оставлял попыток попасться на глаза белокурой чаровнице. В один момент, когда Сомохов сделал секундный перерыв, Иоланта скользнула по нему взглядом. Косте показалось, что девушка даже улыбнулась при этом.

«Какая она все-таки красавица!»

В бок толкнули. Горовой тихонько шепнул в ухо: «Не пялься, дурень».

Костя опустил глаза. Действительно дурень.

Рассказ имел ошеломляющий успех. Для большинства из присутствовавших верхом образованности было поставить закорючку под собственным именем. Образованные монахи были плохой компанией, а истории об Александре Македонском, Трое или Геракле неизменно ассоциировались с жалкими потугами воспитателей, обычно и самих-то не очень образованных, привить зачатки знаний древнегреческого или латыни.

«Много знаний – много бед» – эту истину исповедовало большинство дворян, не только не стыдясь, но и временами гордясь своей необразованностью. Читать и писать – это для черных клобуков[91]91
  Прозвище монахов.


[Закрыть] и ремесленников.

Отпустили гостей только к полуночи.

Через полчаса в комнату внесли блюдо с остатками кабана, пару кувшинов пива и корзинку с хлебом. На русичей обрушивались государевы милости…

6

Утром их разбудили. Челядь, уничтожавшая на кухне остатки хозяйского застолья, стремилась свести знакомство с жонглерами, произведшими такой фурор у благородных. В комнату осторожно вошла миловидная служаночка и поинтересовалась, не желают ли господа гости кушать. А то ежели спать и дальше будут, то питаться им придется в обед, который здесь может быть вечером, когда его величество император изволят вернуться с охоты. А так как хозяева просыпались чуть ли не с первыми лучами солнца, то слугам приходилось выбираться из кроватей и искать себе пропитание затемно. Да и готовить завтраки для господ надо. Так что разбудили заезжих гастролеров из далекой варварской страны Русланда, или Гардарика, очень рано. С первыми петухами.

Кабанчика ночью на нервах умяли подчистую, но вставать не хотелось. Однако при выборе между вторым днем впроголодь и недосыпанием требования желудка перевесили. Сонные «господа жонглеры» гуськом спустились во двор, немного побрызгались водой из бочки с дождевой водой, стоящей традиционно во дворе каждого дома, чем ввели в ступор мальчика-конюха, и побрели за миловидной служанкой к кухне, по дороге выпытывая особенности здешнего распорядка.

Особенностей не было. Потому что никто толком не знал, что делать завтра. Управитель, герр Хольтер, следил за тем, чтобы камины горели, а в кладовой и на столах было мясо и хлеб да во дворе дрова. За остальное поручиться не мог никто. Не то что при покойном архие… Тут девушка осеклась и залепила себе рот ручкой – на разговоры о предыдущих хозяевах замка было наложено негласное вето.

Кухня располагалась недалеко от главной залы, видимо, чтобы зимой блюда не стыли. Сейчас перед двумя печами, на которых выпекались хлеба для сиятельных господ, толпилось человек двадцать прислуги: конюхи, повара и поварята, личные слуги сиятельных (те старались держаться отдельно), садовники и прочие. Челядины рангом повыше, вроде виночерпия, казначея или смотрителя подземной тюрьмы, завтракали отдельно, чтобы подчеркнуть свое привилегированное положение.

Чуждые всяким условностям, Костя и Захар с ходу вклинились в толпу у двух длинных столов, на которых были расставлены блюда вчерашней трапезы благородных. Присутствующие накладывали себе кашу в глубокие глиняные плошки и, макая хлеб в застывшую подливу с блюд и срезая остатки мяса с ребер жаркого, предавались утреннему перемыванию костей своих господ. Правда, при появлении русичей разговоры попритихли, но не прекратились.

Пришедшим дали немного времени на то, чтобы освоиться. Потом засыпали кучей вопросов: откуда они, в каких землях и у каких дворов бывали, где такие одежды откопали, а правда, что… Гам прекратился, когда Сомохов, брезговавший объедками, стукнул плошкой с кашей об стол.

Шум стих.

Улугбек Карлович заявил, что они купцы из дальних стран, откуда же родом и государыня Адельгейда. Здесь проездом по ее личному приглашению, видели много, потому их и пригласили ко двору.

То, что они гости самой императрицы, немного остудило любопытных, но особо кокетливые служанки продолжали задавать вопросы, правда периодически постреливая глазками и похихикивая. Видно, котировки «полочан» пошли вверх.

Поесть и толком ответить на интересующие дворню вопросы русичам не дали. Минут через двадцать после появления их на кухне из коридора, ведущего в донжон[92]92
  Донжон – главная (часто единственная) башня замка, в которой традиционно размещались тюрьма, кладовые, арсенал и спальни господ.


[Закрыть], вбежал слуга с требованием представить вчерашних сказителей пред лицо государя императора. И побыстрей.

Этим он здорово раздосадовал Захара, прижавшего в углу молоденькую служанку одной из фрейлин. Белокурая плутовка отзывалась на типичное, по здешним меркам, имя Грэтхен. Небольшой запас слов немецкого языка молодой сибиряк использовал, чтобы рассказать симпатичной малышке о прелестях страны, в которой не будет угнетателей и угнетенных. Из-за волнения он путал произношение и коверкал слова, но Грэтхен только кивала, внимая увлеченным тирадам своего новоявленного поклонника, превосходившего шириной плеч и ростом любого из собравшихся на кухне слуг. Судя по взглядам, кидаемым в их сторону мужскими представителями низшего сословия, словоохотливый промысловик-красноармеец был не первым почитателем сей молодой особы.

Когда «полочане» поднялись к комнате, которую занимал Генрих, было около девяти утра. У входа их встретил небольшой юркий паренек, важно заявивший, что император изволит одеваться. Но вчерашнего сказителя приказывал немедля к нему проводить.

Остальных «полочан» оставили стоять за дверью. Захар тихонько возмущался: «Зачем всех-то звали, если Сомохов один нужен?»

На что Горовой уверенно заявил, что для порядка. Видно ведь, государь – человек военный, вот и должен всех в строгости держать. На что уже Костя шепотом рассказал анекдот про парня, вернувшегося из армии. «Вернулся из армии в свою деревню парень, а все его донимают: как там, в армии, как там? Он и отвечает: „Завтра покажу“. Наутро колокольный звон в шесть утра. Все в исподнем несутся к церкви деревенской, а там тот парень стоит и командует: „Так, мы с отцом на рыбалку – остальные свободны“. После анекдота Захар заржал так, что пришлось затыкать ему рот. А вот подъесаул обиделся. Пока ждали, он еще долго втолковывал Косте, что в армии главное – порядок и субординация, а то вот… и так далее.

Когда Сомохов вошел в гостиную к властителю Германской империи, тот был уже одет и вел неспешную беседу с маленьким сухопарым человечком в длинной мантии. При появлении Улугбека разговор прекратился, незнакомец прервал беседу и, пожелав его величеству удачной охоты, вышел. Проходя мимо Улугбека, он мельком окинул того взглядом и вежливо поздоровался, слегка склонив набок голову, будто вытирая что-то на воротнике подбородком. Ученый ответил таким же вежливым поклоном.

– Мой врач, итальяшка, – кивнул в сторону закрывающихся дверей Генрих. – Маг в своей работе.

Генрих перевел взгляд на Сомохова и широко улыбнулся:

– Ну что, купчина, был на оленьей охоте?

Улугбек Карлович честно ответил, что нет, не был.

Император удовлетворенно хмыкнул:

– Со мной поедешь сегодня. Нечего тут дам развлекать. – Он поправил перевязь меча. – Пускай им этот миннезингер[93]93
  Миннезингер – поэт любви, название сродни трубадуру (ст.-нем.).


[Закрыть] попоет, а мы у костра о войнах славных послушаем.

Поясняя, германец добавил:

– На дороге к северу видели оленей. Если до ночи не загоним, то ночевать в замке Гаубвиц будем. А успеем, сюда вернемся. – Генрих хмыкнул, глядя в лицо ученому. – И этих двух, которые вчера столбами отстояли, тоже тут оставь. Еще одной истории – навроде той, что ты вчера на ночь рассказал, я не выдержу. – Мясистые губы императора растянулись в улыбке, обнажая желтые крепкие клыки. – Курт выдаст тебе лошадку. Не отставай. – И повелительно добавил: – Иди.

Сомохов низко поклонился и вышел. Немец, насвистывая, начал причесывать усы. Сегодня у него было отличное настроение.

Императрица Адельгейда изволили гневаться. Даже, если выражаться точнее, находились в том состоянии, которое потомки будут называть истерикой.

Встав к обедне, жена германского самодержца узнала, что ее августейший муж изволил отбыть на охоту к замку Гаубвиц. Его величество обещал вернуться к вечерне, но может статься, и задержится в замке на пару дней.

– Лахудра, – ревела у себя в комнате венценосная супруга богопомазанного государя. – Стерва. Дрянь… А он-то, он-то клялся… Кобель!

– Кто? – не выдержала одна из фрейлин.

Это подействовало как ушат холодной воды.

Разобиженная жена прекратила рыдания, хлюпнув носом напоследок, окинула ледяным взглядом рядок замерших придворных дам и, чеканя слова, прорычала, срываясь на крик:

– Все вон!!!

Стайка девушек и полных дебелых матрон брызнула в сторону двери.

Хозяйка замка усталым голосом добавила:

– Лана, стой.

Иоланта послушно остановилась в дверях.

– Иди сюда.

Красавица повернулась и подошла к растрепанной императрице.

– Все равно уехал. – Адельгейда восстановила дыхание и более спокойным тоном продолжила: – Помоги мне одеться. Будем слушать скальда вчерашнего.

И, бросив взгляд на разулыбавшуюся воспитанницу, с легкой усмешкой добавила:

– Ой, не к добру этот румянец. – Не выдержала и рассмеялась, размазывая незасохшие слезы. – Вижу, нравится тебе скальд давешний.

Иоланта потупилась, замялась, покраснела до кончиков ушей.

– Уж больно гладко он песни поет, – пролепетала наконец смущенная красавица.

Ее более опытная в делах сердечных госпожа хмыкнула, вытерла слезы в уголках глаз и, уже улыбаясь, сказала ехидно:

– Да и из себя видный. Ростом под притолоку. Такому бы рыцарем быть. – Тон императрицы понемногу приобретал серьезные оттенки. – Но ты на него не заглядывайся. Ты дочка барона, а он – так… купчишка перекатный. Тебе не ровня.

Иоланта низко поклонилась.

– Ладно тебе кланяться. – Адельгейда жестом велела Иоланте сесть. – Найдем мы тебе знаешь какого жениха? Видного, богатого, чтобы любил тебя, как в романсьерах гишпанских.

Иоланта затаила дыхание, ловя слова госпожи. А та продолжала:

– Любил да на руках носил. А то ваш замок до сих пор без хозяина стоит. Того и смотри, приберет кто пошустрей.

Белокурая фрейлина возразила:

– Там Артуро, он с папенькой во всех походах был. За сто лет никто замок наш не брал.

Адельгейда слегка улыбнулась:

– Это потому, что никто и не пробовал.

Иоланта топнула ножкой:

– Как это не пробовал?! И бургундцы, и тосканцы, и Генуя присылала своих консулов. А наш Ги как стоял, так и стоит. И стоять будет. – Поняв, что разгорячилась, красавица добавила потише: – Только вот как при папеньке не получится, наверное. Надо будет или под руку Генриха идти, или под Бургундию.

Погладив руку Адельгейды, она добавила:

– А я уже решила. Я Генриху вассальную клятву принесу.

Ее госпожа удивленно посмотрела на свою фрейлину:

– А разве может дама клятву вассальную давать?

Та только беззаботно пожала плечами:

– Наверное, может. А почему нет?

Они помолчали. Потом Адельгейда хлопнула в ладоши.

Вбежала одна из дам, ожидавших снаружи, пока монарший гнев пойдет на убыль.

– Прикажи-ка подавать завтрак! И пусть разыщут вчерашнего скальда. – Императрица оглянулась на зардевшуюся Иоланту. – Все равно до вечера делать нечего. Так хоть песни послушаем.

8

Костя изводился с самого утра.

После того как их отпустили в предоставленные апартаменты, Малышев, помнивший приказ императора, засел в углу с вощеной табличкой. Ему предстояло перевести на немецкий язык песню, да еще такую песню, которую и на русском-то попробуй другими словами перескажи. Слова на гладкое полотно деревянной дощечки ложились натужно, со скрипом. Помог бы Сомохов, но он с утра уехал на охоту.

Где еще найти эксперта по немецкому? Захар, исчезнувший в недрах замка? Горовой, с унылым видом точивший свою саблю?

Надо было идти искать. Может, кто из торговцев, крутившихся возле кухни, или из дворни знает, как по-немецки будет «огнегривый»?

Когда Малышев вышел на замковый плац, там было людно.

Уехали господа, а слуги остались. А также оруженосцы, копейщики и лучники, личные медики и астрологи, виночерпии и монахи. Пользуясь возможностью, во дворик вылезли рядовые солдаты рыцарских копий, расквартированные в казармах при замке. Во время присутствия императора, дабы не заполонять и без того забитый плац перед главным входом, они сидели взаперти и сейчас старались прогреться на весеннем солнышке. Опухшие от постоянной пьянки в помещении, усатые ветераны лениво почесывались, позанимав потертые лавки вдоль замковых стен, на которых любили собираться прислуга и торговцы. Те держались чуть поодаль, но в пререкания с матерыми победителями саксонской кампании не вступали, резонно дожидаясь возвращения хозяев и водворения всех на круги своя.

Задымила маленькая кузница, находившаяся в пределах дворцовых стен, но не работавшая, пока по его территории гуляло светское общество. На небольшом пятачке у входа в казармы несколько старых солдат натаскивали молодых: вооруженные копьями старики в порядке обучения гоняли новобранцев со щитами и короткими учебными мечами. Костя невольно засмотрелся на их работу. Это здорово напоминало то, чем занимались они с молодыми дружинниками в Хобурге.

Тут появился Горовой, не желавший в одиночку сидеть в своей комнате. Для занятия он притащил с собой саблю, заточку которой и правил каждую свободную минуту:

– Од тэж. Дывись, Константин Паулович. Як дружинники наши, да тольки чуть по-другому.

– С чего бы по-другому, а, Тимофей Михайлович?

Подъесаул думал недолго.

– Так то ж они супротив кавалерии учатся. А наши только супротив пехоты натаскивались. Вот и держатся кучней. На коня ж, что ж, попрешь пехотой-то? – горделиво заявил казак, выпячивая живот, будто таким образом он подтверждал свою принадлежность к той самой непобедимой кавалерии.

Костя незаметно хмыкнул, но, чтобы не обижать товарища, промолчал. По его мнению, пехота училась тому, чтобы противостоять рыцарской кавалерии. А рыцаря в латах попробуй вскрой сыроватым мечом, да еще в руках худородного кнехта. Вот и учатся держать сплошной строй.

Горовой потянулся:

– Пойду, что ль. До энтих. Побалуюся малость. А то совсем засиделси.

Малышеву оставалось только кивнуть, хотя его мнения никто и не спрашивал. И то хорошо, что хмурый в последнее время подъесаул нашел себе хоть какое занятие.

Оставалось найти ответ на тот вопрос, с которым он и вышел во двор.

Кто же поможет перевести песню?

Костя с надеждой озирал двор. Вдруг сзади его хлопнули по плечу. Удар был такой силы, что русич чуть не грохнулся оземь. Когда Костя в гневе повернулся, перед ним стоял громадного роста мужчина с миролюбивым выражением на дебильной физиономии.

– Эта… Вас к государыне… того… просить изволят.

Малышев почесал занывшее плечо. Такому отказывать не с руки.

Проблемы перевода на время были забыли. Следом за громилой Костя поднялся в донжон на третий этаж, в апартаменты императрицы.

Донжон – главная башня замка – традиционно была раза в три шире и в два раза выше всех остальных. Как уже успел рассказать подружившийся со своей Грэтхен Захар, в подмуре донжона находилась тюрьма, куда кидали неугодных, на первом этаже в помещениях без окон, но с толстыми стенами, размещались кладовые, вывод глубинного колодца и арсенал, на втором – главная зала, где их уже принимали и обычно устраивали пиры, а на третьем – личные апартаменты господ. Для удобства на втором этаже сделали коридор, по которому их вчера вели. Но сейчас они поднимались по центральной узкой лестнице в апартаменты императрицы, находившиеся в десяти шагах от комнат властителя германских земель.