Текст книги "Меч на ладонях"

Автор книги: Андрей Муравьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Викинга передернуло. Мягкий напевный акцент был чужд его слуху, но скандинава возмутило не это. Кто бы ни стоял напротив, этот кто-то пробовал указывать ему, что делать. Сдерживаться в таких ситуациях было не в привычках взбалмошного нурмана.

– Засунь этот жезл себе в задницу, выродок! Никто не приказывает Торвалу, сыну Сигпора, даже если у него связаны руки и ноги! А мои руки свободны, и я еще погрею ноги в твоих кишках, отродье морского ежа и шелудивой суки!

Свою эмоциональную речь викинг закончил плевком под ноги.

Жрец еле успел перехватить рванувших на наглеца мечников. Стражники с копьями тоже пододвинулись поближе – настолько, что Торвал, казалось, ощутил их дыхание.

Викинг крепко держался за рукоятку секиры, выглядывая кандидата на свой, вероятно, последний удар, но Аиэр опередил всех. Одной рукой отстранив стражу, старец вынул из-за пояса широкий медный нож и протянул его рукояткой вперед.

– Человек должен вернуть жезл моей богине, воин. Но богиня не терпит злого железа в храме. Если хочешь, возьми нож, приставь его к моей шее и, если что-то пойдет не так, убей меня, воин. – Жрец улыбался.

Через секунду викинг уже скалился в лицо стражам храма, прижимая нож к шее своего нанимателя.

– Если вам надо, чтобы я сам положил эту игрушку в руку вашей богини, то придется прибавить серебра.

Воин в клавине скривился:

– В этом мешке вдвое больше, чем мы договоривались. Но ты не унесешь его, приставив нож к горлу пленника.

Ухмыляющийся рыжебородый наемник колебался секунду. Одной рукой подхватив мешок, он ослабил веревку большим пальцем и заглянул внутрь.

Один из стражей усмехнулся и пропел второму что-то на своем языке.

– Что он говорит? – насторожился викинг.

– Он сказал, что, если бы мы желали твоей смерти, ты бы уже день как плавал в Гнилом ручье, похожий на подушечку для иголок, – ухмыльнувшись, пропел в ответ воин с мечом, вольно переводя поговорку: «Покажи им серебро и вяжи из них веревки».

Торвал взвесил на руке мешок:

– Ладно… Где вход в ваше драное капище?

Жрец улыбнулся, словно не замечая колючего ножа у своей шеи, и отодвинул завесу, открывая проход в глубь святилища.

Торвал, придерживая безмолвного жреца, шагнул под своды древнего обиталища чуждых богов.

Внутри оказалось довольно светло и сухо. Легкий свет струился сквозь кровлю и, разбиваясь о выступы на стенах, причудливо играл на колоннах. В середине овального зала находился постамент с каменной статуей полуобнаженной женщины. Угловатые черты и массивность фигуры делали ее не похожей ни на эльфийку, ни на человека. Одна рука ее протягивала ветвь, а вторая, свободная, пробовала прижать что-то к груди.

– Куда идти? – Торвал нервничал. Он предпочитал, чтобы враги были на виду, но стражи капища старались держаться вне поля зрения.

Подал голос жрец:

– Возьми жезл, который ты принес в ларце, и вложи его в руку богини.

Торвал послушно раскрыл ларец и выхватил похищенный артефакт. Камень в его навершии слегка поблескивал. Развернув Аиэра так, чтобы видеть руки своего нанимателя, Торвал попятился к статуе и вложил, не оборачиваясь, тонкий пруток жезла в свободную руку богини. Уже отпуская теплый металл украденного сокровища, викинг краем глаза заметил, что губы жреца шевелятся.

«Ворожба», – пронеслось в его голове прежде, чем на глаза теряющего сознание нурмана навалилась мгла.

2

1906 год. Окрестности Самарканда

Раскопки медленно шли к своему апогею. Простукивание стен довольно явственно указывало на скрытую нишу, и глава археологической экспедиции Улугбек Карлович Сомохов старался не спешить. Найденный храм Ардвисуру-Анахиты, одной из основных богинь культа Зороастры в пределах древнего Согда, был главным его достижением за всю тридцативосьмилетнюю жизнь, и ученый старался не спугнуть удачу. Оригинальный анализ текстов Авесты, а также собственная трактовка пергаментов, найденных на Лалазаре, вывели его на этот храм. По предварительным предположениям, основание храма богини должно было относиться к шестому веку до н. э., а само здание, опять же только предположительно, иметь статус тайного святилища.

Официально экспедиция закончилась еще две недели назад, но древний Самарканд, неохотно отдававший свои тайны, проявил неслыханную щедрость.

Сомохов вздохнул. Солнце начало цеплять вершины холмов, указывая, что еще один день подходит к концу. Улугбек Карлович усмехнулся. Он вновь убедился, что каждая удача имеет и обратную сторону – вместе с солнечным светом таяли и последние средства экспедиции.

Сегодня утренняя бригада землекопов наконец-то очистила вход в святилище, но ученый серьезно опасался, что вскрывать вход ему придется все же собственными руками. Грант, с трудом выбитый из Парижского фонда исторического наследия, и те жалкие крохи, которые выделило Императорское географическое общество, должны были дать возможность провести двадцать дней разведывательной экспедиции. Раскопки же шли уже второй месяц, и конца им не было видно. Росла груда достижений, таяла кучка сбережений. Землекопы прошлую неделю работали на вексель, ожидая обещанных Улугбеком новых грантов, в появлении которых он и сам уже сильно сомневался.

«Эти протянут долго», – раздумывал Сомохов, поглядывая на замызганные фигуры копателей. Вместо двух недель хорошо оплачиваемой работы им достались почти два месяца. Даже угроза, что за последние недели не заплатят, не могла омрачить довольные лица декхан[10]10
  Декхане – крестьяне.


[Закрыть].

Руководитель экспедиции развернулся и окинул взглядом степь. Куда больше проблем вызывало поведение здешней охраны. Все местное отребье знало о том, что археологи нашли храм. Охрану экспедиции предоставил местный бек. Исторические черепки не интересовали Калугумбея, но в случае, если археологи откопают что-нибудь стоящее, возможны осложнения. И вероятней всего, именно со стороны хозяина здешних земель.

Улугбек еще раз окинул взглядом джигитовку охраны. Если нечем будет платить, гарцующие батыры исчезнут в степи, чтобы вернуться ночью уже в образе волков степей. Стоит хоть на день прерваться или уехать за припасами, как местные растянут все по камешку.

Правда, даже если охрана уйдет, в лагере останутся как минимум шесть стволов: четверо студентов археологов, Улугбек и подъесаул[11]11
  Подъесаул – воинский чин в казачьих частях до 1917 года, соответствовал армейскому штабс-капитану.


[Закрыть] Кубанского войска Тимофей Михайлович Горовой. Если в боеспособности студентов Улугбек сомневался, то последний был командирован в экспедицию именно для обеспечения охраны, на тот случай, если археологи вдруг что-нибудь откопают. Большую часть времени казак был балластом и занимался в основном тем, что присматривал за припасами и багажом да препирался с землекопами. Но в его военных способностях сомневаться не приходилось.

Впрочем, кроме официальной версии командировки Тимофея, как оказалась, существовала и неофициальная. Как удалось узнать Улугбеку, во время подавления волнений в Сибири полгода назад тогда еще есаул и герой японской кампании Тимофей Горовой сильно повздорил со своим командиром, бароном Меллер-Закомельским. На одной из станций карательный отряд обнаружил поезд с оружием для повстанцев Иркутска[12]12
  26 января (13 января по ст. ст.) 1906 года на станции Слюдянка был задержан эшелон с оружием. Шесть читинских дружинников под руководством Бабушкина, сопровождавших поезд, были расстреляны.


[Закрыть], и барон приказал повесить всех железнодорожных рабочих, знавших о содержании вагонов и скрывавших от властей боевиков повстанцев, сопровождавших поезд. Всего – тридцать или сорок человек. Есаул тогда отказался выполнять приказ и чуть не заплатил за это головой. Барон был на расправу крут: Горовому грозил расстрел за измену. Спас казака командир другого карательного отряда барон Ренненкампф. Знавший кубанца по рейду Мищенко[13]13
  Рейд Мищенко (или «наполз» Мищенко) – рейд русской кавалерии под руководством генерала Мищенко на китайский город Инкоу в декабре 1905 – январе 1906 года. «Наползом» рейд именовали из-за скорости передвижения (артиллерист Мищенко тянул за собой кучу обозов).


[Закрыть], глава забайкальцев, гордо носивший прозвище «желтая смерть»[14]14
  Желтый – за цвет лампасов, которые были у забайкальцев.


[Закрыть], уговорил другого барона спустить уже заведенное дело на тормозах. У казака забрали свежеполученные ордена Святого Станислава 3-й и 2-й степени и «аннинскую шашку»[15]15
  Аннинская шашка – орден Св. Анны 4-й степени.


[Закрыть] и, понизив, перевели в Астрахань. Бравый вояка не унывал и в будущем году рассчитывал вернуть утерянное звание, но тут по его голову прибыла комиссия.

Кто-то посчитал, что в деле Горового не все ясно, приехал чиновник из Саратова, и, чтобы казак не сказал чего лишнего, уже нынешний начальник подъесаула «по просьбе Императорского географического общества» передал его на усиление к местному полицейскому департаменту и командировал Тимофея с глаз долой в степи Малой Азии.

Улугбек вылил остатки кофе из недопитой чашки и отошел к бригаде.

– Как дела, Али? – обратился он к бригадиру землекопов.

– Хараши дела, начальник, – радостно заулыбался Али, откладывая кирку.

Во время разговора он покачивал головой, как игрушечная статуя маленького китайского будды. Титул начальника экспедиции вызывал жуткое веселье у местных, и те при любой возможности старались называть Сомохова «начальником».

Воспользовавшись моментом, большинство землекопов покидали лопаты и кирки и уставились на Сомохова. Павел Баженин, один из студентов-археологов, следящий за ходом работ, подошел к Улугбеку.

– Если все и дальше будет идти так же удачно, то, пожалуй, к вечеру мы расчистим вход, Улугбек Карлович, – сказал он.

Али был единственным среди землекопов, кто сносно говорил по-русски. После слов Павла декханин легко перемахнул через край траншеи, ведущей ко входу.

– Улугбек-ага, – заговорил Али, по-прежнему улыбаясь. Но лицо его, на котором ярко выделялись белки глаз, грязное, залитое потом, было серьезно. Теперь, когда он прекратил кивать, невысокий глава чернорабочих напоминал гнома из швабских сказок. – Вы были добры, очень добры да и щедры с нами.

– Я должен вам и помню об этом, – ответил Сомохов.

Бригадир мялся. Он явно хотел что-то сказать, но, по свойственной азиатам привычке, подходил к делу издалека.

– Начальник дал нам меньше, чем мы договорились, но больше, чем рассчитывали. – Али по-прежнему улыбался и кивал. – Мы доработаем до вечера и уйдем из стана.

– Погоди, Али, – встрепенулся Павел, – то, что вам задолжала экспедиция, вы получите. Зачем спешите?

В отличие от Павла, не любящего всматриваться в тень, Улугбек за годы, проведенные на Востоке, привык различать все оттенки сказанного.

– Это Калугумбей приказал вам уходить к вечеру?

Али только улыбнулся и пошире развел руки:

– Мы – декхане. Земля и вода здесь принадлежать бей. Он захочет, моя, их семья, – землекоп махнул рукой в сторону рабочих, – будут голодать. Мы расчистим здесь и уйдем. Спасибо за все, Улугбек-ага.

Али поклонился и спрыгнул в траншею.

Сомохов пнул песок и, сопровождаемый Павлом, двинулся к палаткам.

Навстречу уже вышагивал Тимофей Горовой. Местная жара могла укатать кого угодно, но для грузного казака климат был особенно неприятен. Он уже сменил форменную папаху на походную фуражку, вместо черкески с газырями[16]16
  Кубанцы имели форму, схожую с терскими казаками: папаха, черкеска, газыри (патронташ на груди), кинжал.


[Закрыть] щеголял по лагерю в одной гимнастерке, пил воду ведрами, а все равно на самаркандском солнце ему быстро становилось плохо. И яме ученых с черепками прошедших веков казак предпочитал палатку или полотняный навес с бутылью местной чачи. Потому увидеть его до наступления сумерек расхаживающим по лагерю было необычно.

Археологи остановились.

По лицу подъесаула катились крупные капли пота, расчерчивая на заляпанной грязью и песком коже причудливые узоры. Тимофей Михайлович явно искал начальника экспедиции.

– Наш кашевар якись збянтэжаны[17]17
  Якись збянтэжаны – какой-то сконфуженный, озабоченный чем-то.


[Закрыть]. Ти то дриснуть намылиуси, ти то якой заразы замист мясу у кашу засунув, – начал он.

Тема кухни была для Горового особенно актуальна. Перенеся два года назад в Китае местную форму дизентерии, Тимофей настороженно относился к национальным кухням и недолюбливал поваров из туземцев. Все в экспедиции знали этот маленький заворот бравого казака и старательно не замечали его.

– Я його крыху памацыв. Шо таки за мандраж, як у жынки писля вяселля.

Тимофей, волнуясь, начал жестикулировать, размахивая у носа двух археологов пудовыми кулачищами, какие больше подходили жандарму, а не кавалеристу.

– Ну и что сказал сей служитель Бахуса и последователь Оливье? – Сомохов уже знал, что раскопал Тимофей, но смутить подъесаула было нелегко.

– О то верно, бандюга та яще. Я яго крыху памацыв за грудки, так ен кажа, що местный бей казав, кабы яны тикали свидсюль до вячеры.

Казак сплюнул.

– Ну и где кашевар?

– Я його звизав и положив до котла. А то яще потравить нас напослидок.

Улугбек вздохнул. В словах Тимофея был резон.

– Кашевара отпусти – пускай уходит. А вы, Павел, будьте любезны, остальных разбудите. Вечером к нам инспекция пожалует.

– О то ж. Я ужо вси ружжа, воду и консервы до кухни знес.

Улугбек попадал в передряги и похуже. Что же касается Тимофея, то, по его словам, после японской кампании, где он провел длительную «командировку» в составе приданного Маньчжурской армии отряда казацких пластунов[18]18
  Пластуны – разведчики.


[Закрыть] и где, кроме орденов и повышения, получил под Ляоляном и Мукденом[19]19
  Под Ляоляном (август 1905) и Мукденом (февраль 1906) произошли самые кровопролитные сражения Русско-японской войны 1905 – 1906 гг.


[Закрыть] одно за другим два ранения, ссылку в Самаркандскую экспедицию он иначе как вакацию, то есть отпуск, и не рассматривал.

– Раскопаем вход, заведем внутрь лошадей, занесем припасы и воду. А сами снаружи оборону держать будем. Это не Каракумы, какая-никакая, а цивилизация. Если ночью нас не возьмут, днем откатятся.

Сомохов не был уверен в сказанном, но, как и положено командиру, поддерживал дух в гарнизоне.

Как только Павел ушел будить спящих студентов, Улугбек сбросил маску.

– Сколько у нас патронов, Тимофей?

– Четыре скрынки, да россыпью еще е. Сотни под две. Можа крыху меней.

Улугбек вздохнул.

«Это же на час-полтора боя», – пронеслось в голове.

– Зато штуцера знатные, – казак старался приободрить поникшего командира. – Англицкие. Против местных берданок да турецких пукалок, знатные ружжа.

– Плюс мой да твой револьверы с двумя коробками патронов, – Улугбек улыбнулся, глядя, как упаренный казак лихо крутит ус. – Да и ночью посвежей. Ничего, сдюжим, Тимофей.

Горовой не спеша подкрутил грязный ус и одобрительно крякнул:

– О то ж.

…К вечеру посвежело.

Последние надежды Улугбека договориться с Калугумбеем растаяли, как вечерний туман. За входом в тайное святилище сразу начинался главный зал храма, посреди которого на небольшом постаменте стояла прекрасно сохранившаяся статуя Ардвисуры-Анахиты, матери всего сущего и богини земли в культе Зороастры. Сама статуя вряд ли привлекла бы внимание разбойников: ни жезл, который она сжимала в руке, ни ветвь, украшавшая вторую руку, ни материал статуи не были драгоценными. Зато постамент… Постамент был отлит из единого куска металла с характерным блеском и весь покрыт письменами. Не надо было производить экспертизу, чтобы убедиться, какой именно представитель химической таблицы элементов дал такой оттенок подставке статуи.

Золото…

И древний язык Согда. Утраченный навсегда с приходом ислама и вытеснением огнепоклонства. Теперь его знаки лежали у ног Улугбека.

Если бей узнает, что скрывается в храме, им отсюда никогда не выбраться. Слишком велика ценность находки, чтобы пришлые археологи смогли провезти ее через окрестные земли. Но если не дать волкам степей заглянуть вовнутрь, то, может, и уйдут к утру. Постреляют, погалдят и растворятся в утренней дымке.

– Знаем мы энтого брата, – гундосил Тимофей на смеси малоросского и русского, перетягивая в капище тюки сена и мешки с овсом для лошадей. – Погарцуют, а как под пули идтить, так и нет татарвы. Бузотеры, одним словом.

Улугбек Карлович Сомохов уверенности подъесаула не разделял. Сын немецкого ученого-востоковеда и персиянки, он впитал в семье рассудительность отца и темперамент матери. Эти противоположности уживались в нем так, что, долго принимая решения, взвешивая все за и против, он, определившись, исполнял задуманное со всем темпераментом потомков оттоманов. Вот и сейчас, решив держать оборону, он даже не слушал возражения студентов о том, что, дескать, стоило бы попробовать договориться. Мол, не волки же голодные, а люди кругом.

– Я этих людей перевидал, сколько вам и не снилось, господа. – Улугбек старательно щелкал затвором винтовки, проверяя и чистя его по ходу. – Этим только кончик страха покажи, дай деньгу маленькую – и не выйти нам из этой ямы.

– Но ведь они нас охранять обещали, Улугбек Карлович, – не унимался самый младший член экспедиции, Алексей Корчагин, студент первого курса. Он увязался в дальнюю экспедицию, чтобы уйти подальше от дома, и не раз уже об этом пожалел. – Они же не могут вот так вот. Раз – и в бандиты.

Горовой, слушая эту перепалку, только усмехнулся.

– Могуть, Алексей Кондратович, могуть. – Казак махнул в сторону балки, где обычно ночевали охранники. – Каб не могли, то костер развели б и спать легли. А так с вечора уси за балку сховалися. Выдэ месяц, и яны выдуть.

– Меня сейчас больше наша находка интересует. – Третий студент, Семен Альтман, поправил очки и мотнул головой в сторону статуи. – Мы ее полгода искали, а сейчас, вместо того чтобы описывать, фотографировать и зарисовывать, железяки чистим.

Студенты согласно закивали и, как один, повернулись к Сомохову.

Реплика была, конечно, скорее риторической, но отвечать на нее приходилось именно ему.

Слушая эти эмоциональные препирания уже в течение почти двух часов, глава экспедиции старался не накалять обстановку. На фоне эйфории от найденного сокровища даже нападение разбойников не казалось студентам значимым событием.

Сверху послышался хруст, и в храм скатился четвертый студент-практикант Афанасий Завальня.

– В чем дело, Афанасий? – Тимофей Горовой не был доволен отлучкой стоящего «на часах» студента.

– Да вот, слышу, вы статую описывать собрались. – Студент был выходцем с Сибири, умел пользоваться оружием и стал единственным, кому Тимофей доверил дежурство.

Улугбек закончил проверять винтовку и подошел к кружку студентов как раз в момент, когда закипающий Горовой начал устраивать разнос Афанасию.

– Да ты на карауле стоишь или попысать до кустиков пошел? – ревел подъесаул. – А ежели, пока ты тута своим статуям хвосты крутить будешь, степняки подкрадутся? Ты свои опися нам на могилки замист квиток класти будешь? Гэть звидсуль.

Афанасий молча юркнул наверх.

– Ну-ну, Тимофей Михайлович, мы, право, не на плацу, а господа студенты – не казаки из вашей сотни. – Улугбек попробовал успокоить разошедшегося подъесаула. – Если и делают промашки, то только по молодости и отдаленности своих привычек от устава караульной службы.

Тимофей только зыркнул на руководителя экспедиции.

– Нету в военном деле худшего, ниж ушедший с поста караульный, – как маленькому, принялся разъяснять казак. – Ибо если заснувший постовой еще проснуться может, то ушедший с поста помочь своим товарищам, коих охранять должен, никак не могет.

Улугбек примирительно поднял открытые ладони:

– Ладно-ладно. Караул – это только ваша прерогатива. – Тимофей, услышав незнакомое слово, нахмурился, и Улугбек добавил: – Вы лучше всех нас вместе взятых разбираетесь в этом и по праву командуете в эту минуту опасности.

Горовой приосанился, но ус крутить не перестал, что легко выдавало взволнованность эмоционального выходца из Малороссии.

– Кстати, господа, – теперь Улугбек Карлович обращался к студентам, – вы, я вижу, уже освоились с оружием, коим нас наделил любезный Тимофей Михайлович, и поглядываете в сторону статуи. Так вот…

Начальник экспедиции вздохнул и поправил винтовку.

– Пока нет гостей, мы сможем осмотреть находку и помещение за колоннадой. – Улугбек Карлович махнул рукой в сторону статуи богини. – На правах руководителя первым пойду я и… – Сомохов задумался. – Я и Тимофей Михайлович.

– Да что я в тэй бабе не бачыв?! – замахал руками подъесаул, но тем не менее встал и пошел за Сомоховым. – Разе шо за компанию, шоб цэ дьяволюки не скалились.

Под завистливые взгляды оставшихся около входа студентов Сомохов и Горовой пошли в глубину храма.

Факелы не давали много света, но и без солнца Улугбек видел, какое сокровище ему повезло откопать. Все смелые предположения были верны. Это была прекрасно сохранившаяся статуя богини, относящейся к культу Ардвисуры-Анахиты – богини земли, плодородия и женского начала, яркой представительницы пласта истории, слабо изученного современниками. Вернее, слабо изучен был культ Зороастры, культ же второй по значимости богини в веровании огнепоклонников был практически неизвестен. Только в общих чертах остались записи о том, что на определенном этапе культ богини даже перерос ту нишу, которая выделялась богине сущего и начал. Авеста уклончиво ссылается на времена, когда жрецы культа богини попробовали противопоставить себя даже самому Зороастре, но стрелы солнца сожгли их, и темная сущность Ардвисуры-Анахиты, ее первородная грязь, из которой солнце выбило жизнь, была развеяна.

По всем расчетам, расцвет храма богини, обнаруженной Сомоховым, приходился на этот период и поэтому был не только интересен.

Сомохов осветил статую.

Высокая, выше человеческого роста, статуя была выполнена скорее в античном, нежели в персидском стиле. Черты лица плохо различались, но отчетливо видны были все складки хламиды, властно вытянута вперед рука с ветвью, символом жизни. Левая, с жезлом, прижата к груди. Все это говорило об уникальности находки. В статуях богини, которые были известны до сих пор, Ардвисура-Анахита всегда протягивала жезл и прижимала к себе ветвь жизни. В этой же все наоборот: статуя прижимала к груди жезл, которым она дарует смерть, и протягивала вперед символ жизни – ветвь созидания, она же ветвь тлена и символ преходящего.

Вся статуя, за исключением жезла и ветви, была высечена из цельного куска камня. Жезл выполнен из сплава меди и украшен маленьким голубым кристалликом в навершии. Ветвь состояла из наборных металлических пластин, искусно сработанных в виде листьев омелы. Но главную ценность как для ученых, так и для грабителей представлял постамент статуи. По мнению ученого, постамент был сделан из сплава с высоким содержанием драгоценного металла и весь покрыт письменами. Язык Согда дошел до двадцатого века в виде фрагментов и большей частью остался неразгаданным. Надписи на постаменте же явно дублировались: друг под другом находились три блока текста, выполненных арамейскими буквами, египетскими иероглифами и согдийской вязью. Идеальный вариант для расшифровки.

Сомохов перекинул винтовку за спину, чтобы освободить руки.

– Посветите, пожалуйста, Тимофей Михайлович. – Ученый нагнулся к надписи на постаменте.

Горовой придвинулся поближе и недовольно заворчал. В отличие от археолога, ему не нравились ни статуя, ни храм. Будь его воля, подъесаул остался бы у входа, но он не хотел выказывать даже тени суеверного страха перед молодыми студентами.

– Что-то у статуи энтой камешек разгорелся на палке. – Горовой махнул головой в сторону жезла богини. Камешек в навершии действительно слабо светился в темноте.

Улугбек только отмахнулся:

– Это фосфор, наверное. Распространенный прием для восточных культов.

Археолог присмотрелся к навершию. Казалось, камень разгорается все больше и больше.

«Забавный элемент», – подумалось Улугбеку.

Он опять перевел взгляд на надпись на постаменте. Рядом топтался и сопел Горовой. Свет от керосиновой лампы играл бликами, творя из знаков причудливую мешанину. Сомохов покрутил головой, стараясь выбрать оптимальную точку, и передвинул лампу чуть правее. Освещение стало лучше, но все равно что-то ему не нравилось.

Улугбек отступил, еще раз посмотрел и недовольно вздохнул:

– Нет, двумя нашими лампами всю надпись не осветить.

Ученый сделал шаг к статуе. Его правая нога неожиданно соскользнула в щель между плитами и подвернулась. Инстинктивно Сомохов попробовал ухватиться за что-нибудь, но, на его счастье, Горовой оказался расторопней, чем можно было ожидать от грузного казака. Подъесаул подхватил археолога почти у самого пола и не дал ему упасть.

– Что ж вы, господин хороший, – пробурчал казак, удерживая Улугбека и помогая ему подняться.

Сомохов виновато улыбнулся. Левая рука его, как в тисках, была зажата мощными ладонями подъесаула, а вот в правой… Правая рука сжимала жезл Ардвисуры-Анахиты.

«Вот так коленкор», – пронеслось в голове. Сказать Сомохов ничего не успел. В глазах вспыхнуло и померкло солнце, и, уже теряя сознание, Улугбек почувствовал, как напряглись держащие его ладони Тимофея.

3

1939 год. Декабрь. Окрестности Ладожского озера. Захар.

Захар Пригодько не был ни комсомольцем, ни коммунистом. Поэтому речь комиссара роты не произвела на него никакого впечатления. Взятый на фактории, куда он пришел сдавать накопившиеся за зиму шкуры, Пригодько за время подготовки в школе красноармейца так и не проникся до конца идеей классовой борьбы. И чем белофинны отличаются от просто финнов, он тоже не понял.

Зато Захар хорошо ходил на лыжах и метко бил из винтовки. Сейчас эти навыки для комиссара были важнее идеологической подготовки молодого бойца.

Три дня назад финские лыжники зажали их колонну, идущую на подкрепление героическим частям 8-й армии, пришедшей очистить землю Финляндии от помещиков и капиталистов. Зажали у самой кромки льда Ладожского озера. Летучий отряд финнов до трехсот человек, вооруженный минометом, двумя пулеметами и несколькими автоматами «Суоми», заблокировал двести сорок красноармейцев между лесом и водой и в течение трех дней сократил их количество до восьмидесяти человек. Потерь было бы намного меньше, но юный командир батальона, попавший в окружение, в первый же день поднял солдат на лобовую атаку, чем сразу уравнял численность противоборствующих сторон. Впоследствии он удостоится посмертной Красной Звезды.

Вчерашней ночью уже комиссар роты настоял на попытке прорыва вдоль Ладожского озера. Это стоило окруженным еще двадцати человек. Третью попытку они предприняли под утро третьей ночи, и на этот раз им повезло. Красноармейцам повезло… Повезло, что нападение финнов случилось напротив небольшой балки, где выжившие в двух первых атаках солдаты смогли погреться у костров в двадцатиградусный мороз без риска получить пулю. Повезло, что у лыжников «патруля смерти» оставалось мало боеприпасов для миномета. Повезло в том, что в отряде оказалось несколько сибирских промысловиков, призванных в Ленинградский военный округ перед операцией «воссоединения».

Захар и еще двое земляков утром проползли лысую заснеженную проплешину, отделяющую спасительную балку от пулеметного гнезда противника, забросали последними гранатами лыжников и вместе с добежавшими под огнем второй огневой точки красноармейцами пошли в штыки. Тут советским солдатам повезло еще раз: накануне вечером половина финнов была переброшена в глубь территории, а оставшиеся лыжники летучего отряда противника, вымотанные тремя днями осады, большей частью спали, и яростной атаке осажденных, выкатившихся прямо на лагерь врага красноармейцев, противостояли заспанные, полувылезшие из спальников стрелки. Если бы прорыв планировался на пятьдесят метров влево или вправо, то пришедшие в себя финны, возможно, рассеяли бы и третью попытку. Но воинам Красной Армии очень-очень повезло…

Захар уже восемь часов шел на лыжах на север. В слабом свете зимнего дня даже его острые глаза видели немного. Кожаные ботинки на меху со смешными загнутыми носами жали ногу, но в скобу на лыжах валенки не лезли, и Захар терпел трофейную обувь. Он привык уже к узким финским лыжам и вполне уверенно скользил по крепкому насту. После прорыва большая часть оставшихся в живых солдат отступила на восток вдоль дороги, прорываясь на звуки боя к своим, но Захар не считал, что это правильно. Если за три дня Красная Армия не пробилась на помощь, значит, на востоке такие же окруженцы.

Пригодько шел на север. Идти в глубь малозаселенной финской территории было опасно, и сибиряк надеялся, что именно этого от него никто и не ждет. Лыжи оказались даже лучше тех, что остались на заимке дома. Он был бы уже далеко, если б ход не замедляли сани с комиссаром.

Комиссар роты Борис Войтман был ранен, потерял много крови, но красноармеец верил, что довезет его живым до своих. Еще полчаса на север, переждать до утра и прямиком на восток. В свои двадцать он уже не строил иллюзий насчет распростертых объятий, с которыми его встретят. Вышедший в одиночку из окружения всегда вызывает много вопросов. Но вышедший с трофейным оружием (а в санях лежали два автомата «Суоми» с шестью полными кругляшами запасных магазинов) и с раненым командиром – такой солдат может даже рассчитывать на награду.

Захар остановился и прислушался. Утренняя поземка замела все следы, но рисковать Пригодько не хотел. Погони не было, а если и была, то далеко. Ветер укрыл снегом лыжные следы на плотном насте, и только отметины от лыжных палок могли выдать путь преследователям, поэтому последние пять километров Захар прошел без них. И устал он за эти пять километров больше, чем за предыдущие пятнадцать.

Лес был тих.

Ночной привал красноармеец сперва решил устроить на небольшом скальном массиве, возвышавшемся среди столетних елей. С высоты удобней обозревать окрестности, удобней держать оборону.

Захар вздохнул и осмотрел скалу еще раз. Такая удобная и пологая издалека, вблизи она оказалась почти вертикальным шпилем метров восьмидесяти высотой. Ни одного приметного подъема. О том, чтобы взобраться на этот «Тянь-Шань», нечего было и думать.

Боец повернул в обход. Силы были на исходе, и Захар выбрал ель повыше, под юбкой которой они с комиссаром и проведут время до вечера. Разлапистая лесная красавица стояла недалеко от отвесной стороны скалы.

Не самый плохой вариант.

Красноармеец запихал сани с комиссаром под ветки и полез следом. Еловые лапы настолько плотно прилегали к земле, что наметенный за зиму под них снежок не смог даже прикрыть столетний запас иголок.

Застонал в забытьи раненый. Укрытый двумя офицерскими полушубками и двумя трофейными куртками, комиссар не мог замерзнуть. Захар поправил полушубки, достал из-за пазухи трофейную флягу с коньяком и влил немного в полуоткрытый рот командира. Тот закашлялся и затих. Красноармеец отхлебнул сам и спрятал флягу. Щеки Войтмана порозовели. Пригодько удовлетворенно хмыкнул и начал устраивать лежанку на ночь.

Укрылся третьей курткой, положил под правую руку «Суоми» и вытянул ноги. Правая нога во что-то уперлась, и раздался металлический щелчок. Во рту резко стало сухо. Не двигая ногой, Захар сел. Рассказы о растяжках и минах, которыми финны заполонили возможные проходы в глубь своей земли, были одной из самых распространенных тем во время перекуров в учебке. Всю дорогу на лыжах он не задумывался о них, но стоило раздаться характерному щелчку, и все страхи вылезли наружу. Нежно, как учили старожилы, он очистил иголки вокруг ноги… И вздохнул свободней. Нога уперлась в заржавелое металлическое кольцо, торчавшее из земли.

«Вот так-так, – пронеслось в голове. – Кажись, схоронку чью-то нашел».