Текст книги "Воспоминания о людях и событиях моей жизни"

Автор книги: Андрей Левицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

После третьего курса, в 1949 году, проводилась технологическая практика, которую я проходил на Коломенском паровозостроительном заводе. В то время там начался выпуск нового пассажирского паровоза "Победа", а также изготовлялись дизели для тепловозов и подводных лодок. На рабочих местах мы не работали, а нас водили и показывали изготовляемые машины и производственное оборудование.

Летом 1950 и 1951 годов я был на эксплуатационной и преддипломной практике на станции имени "Тараса Шевченко" Одесской железной дороги. Эта станция была узловой, в ней сходились дороги из Одессы, Донецка, Бахмача и Жмеринки. Здесь работали паровозное и вагонное депо, большой вокзал, проводилась сортировка вагонов и формирование грузовых поездов. В нескольких километрах от сортировочной станции располагался железнодорожный поселок, в котором мы жили.

Это место находилось в центре Украины: благодатный климат, плодородная земля, урожайный край. Так что жилось там легче, продукты дешевле, и летом мы там ели фрукты и овощи, сколько хотели. Однако работа была тяжелая: всю практику 1950 года и часть в 1951 году мы работали на паровозах, вначале – кочегарами, в обязанности которых входит подгребать уголь к лотку и открывать дверцу топки; а потом многие из нас стали ездить помощниками машиниста. Они должны забрасывать топливо в топку, следить за уровнем воды в котле, за показанием светофоров или семафоров, смазывать паровую машину и дышловой механизм.

Я работал на пассажирском паровозе серии "Су", что означает место его выпуска (Сормово) и что этот паровоз – "усиленный". За поездку приходилось перебрасывать 2-3 тонны угля. Водили пассажирские поезда в Одессу и обратно, но до Одессы не доезжали – наше тяговое плечо было короче. От поезда мы отцеплялись, и к нему прицеплялся другой паровоз из другого депо. А мы шли в комнаты отдыха локомотивных бригад, несколько часов отдыхали (паровоз тоже отдыхал), а потом прицеплялись к пассажирскому поезду, идущему в обратном направлении, и возвращались на станцию имени "Тараса Шевченко".

Кроме эксплуатационной-поездной практики в 1951 году здесь еще проводилась преддипломная практика. Мы знакомились в паровозном депо с организацией и технологией всех видов ремонта и осмотра паровозов. В депо имени Тараса Шевченко имелись цехи подъемочного ремонта, при котором паровоз поднимали на домкратах, выкатывали колесные пары и ремонтировали паровые машины, котел, автотормоза и многие другие механизмы. При промывочном ремонте промывали от накипи паровозный котел, проверяли автотормоза, раскрывали крышки паровых машин и золотников. Знакомство с этими работами требовалось для выполнения дипломного проекта на тему "Основное паровозное депо", который я защищал в декабре 1951 года.

Возможно, что я допустил ошибку, выполняя дипломный проект на эту тему. В 1950 году нам предложили перейти на обучение по специальностям: электровозная или тепловозная тяга с дополнительным изучением некоторых дисциплин, в основном, электротехники, электрических машин и дизелей. Большинство моих однокурсников-паровозников отказалось от этого предложения, решив, что на наш век паровозов хватит. Но мы ошиблись, не хватило. Во второй половине 1950-х годов под Москвой началась массовая замена паровозов на тепловозы и электровозы. Надо было переучиваться, но об этом речь пойдет позже.

В 1946 году, когда я поступил в институт, в него зачислилось много командиров и бойцов, вернувшихся с фронта. Соотношение фронтовиков и школьников, принятых на учебу, наверное, составляло 50 на 50. По возрасту и жизненному опыту участники боевых действий значительно превосходили нас – ребят со школьной скамьи. Они держались обособленно и частенько попивали. Но, в общем, отношения в учебной группе были нормальными. Однако большинство фронтовиков не доучились до конца и не получили дипломы.

Великая победа над фашистской Германией значительно укрепила единовластие и культовое поклонение Сталину. Главным инструментом его власти был аппарат насилия, сосредоточенный в НКВД, Комитете государственной безопасности и Коммунистической партии. В 1948 году Сталин вновь заговорил о троцкистах и меньшевиках. Он искал "новых врагов народа" – неотроцкистов. В стране опять организовали лагеря и тюрьмы со строгим содержанием особо опасных государственных преступников.

Волна арестов прокатилась и по студенчеству. Среди них, в первую очередь, брали детей "врагов народа", с которыми расправились в тридцатые годы. Наверное, и моя фамилия фигурировала в списках для заключения в тюрьму. К счастью, мне удалось этого избежать, и я благодарен за это Паше Акулову – старосте нашей группы в институте.

В то время, очевидно, в каждой группе был осведомитель первого отдела института (подразделение органов Государственной безопасности). Таким осведомителем, или как их еще называли "сексот" (секретный сотрудник), возможно, являлся П.М.Акулов. Он был немного старше меня, но мы с ним дружили, я относился к нему с уважением, и он знал о трудностях моей жизни дома. Поэтому, думаю, что он меня не подставил под репрессии, а сообщил, что я настоящий комсомолец и поддерживаю решения партии и правительства.

В преферанс я научился играть во время учебы в институте. Много играли в общежитии МЭМИИТа во втором Вышеславцевом переулке, во время практики на станции Тараса Шевченко. Ставки в игре делали небольшими, но удовольствия мы получали много. Из партнеров-студентов помню Юру Исаева, Ваню Вепринцева, Валю Скобликова, Эдика Лебедя и еще, конечно, было много других игроков. К Лебедю я тоже ходил домой играть с его отцом.

Другим повальным нашим увлечением в студенческие годы являлся футбол. В Москве в то время было два больших стадиона " Сталинец" в Черкизове и "Динамо" на Ленинградском проспекте. Популярностью пользовались команды Спартак, Динамо, ЦДКА, Зенит, Торпедо...

На стадион мы старались попадать без билета. Для прохода на него существовало два контроля: первый – через ограду стадиона и второй – непосредственно на трибуну. Через загородку мы старались как-то пролезть, а иногда – перелезть. Проход мимо второй проверки осуществлялся так: один человек с билетом проходил на трибуну, просил у кого-нибудь один или два билета и выходил с ними с трибуны (это разрешалось). Остальные болельщики его уже ожидали, шли к другому контролю и, по вынесенным билетам, проходили на трибуны. Сидеть приходилось очень плотно или на ступеньках. Болели всегда очень горячо. Громко кричали, вставали, но никакой пиротехники, как сейчас, не было. На практике мы сами играли в футбол. В поселке "Смена", в котором мы жили, было футбольное поле. Нас было много, хватало на две команды, а иногда мы играли с местными ребятами. У меня остался на подбородке шрам, свидетельство горячих баталий за футбольный мяч.

Летом 1947 года на Красной площади проводился физкультурный парад. Наше правительство любило все грандиозное, поэтому к участию в этом параде помимо настоящих спортсменов были привлечены тысячи студентов, в том числе, из МЭМИИТа. Нам выдали незамысловатую форму – белые брюки, зеленые майки и тапочки. Несколько недель мы учились маршировать ровными рядами, по двадцать человек, на площади Центрального Дома Красной Армии, затем была репетиция на Ходынском поле, а потом сам парад на Красной площади. На параде присутствовал лично товарищ Сталин, и мы могли его лицезреть. До него было довольно далеко, но было видно, как он снисходительно ухмылялся в усы.

Мы промаршировали по площади, физкультурники делали какие-то многоярусные пирамиды, прыжки и еще что-то, а в конце по площади был раскатан зеленый ковер, поставили ворота, и был показан футбол, но коротко, чтобы не утомлять членов Политбюро и Правительства, стоявших на мавзолее Ленина.

У меня остались очень приятные воспоминания об экскурсии по Днепру в город Канев, где находилась могила и музей Тараса Шевченко. Это путешествие состоялось во время эксплуатационной практики в паровозном депо имени Т.Шевченко. Мы добрались на поезде от Смелы до Черкасс, а там погрузились на пароход, который поплыл вверх по течению Днепра до Канева. Стояло жаркое лето, было много вишни, которая стоила дешево, мы покупали ее ведрами и ели, сколько хотели. Любители преферанса – Юра Исаев, Ваня Вепринцев, я и еще кто-то разместились за столом на верхней палубе, расписали пулечку и получили двойное удовольствие.

В Каневе проводилась для нас экскурсия по памятным местам Т.Г.Шевченко, мы фотографировались, купались в очень теплой и чистой днепровской воде, а потом был обед. За трапезой немного выпили, а кое-кто порядочно, осоловели, погрузились опять на пароход и в сонном состоянии, разомлевшие, доплыли и доехали до дома.

В конце воспоминаний о товарищах-студентах, конечно, речь пойдет о девушках. На нашем курсе (потоке) было около ста человек (четыре группы –три паровозников и одна – механизаторов). Из этих ста человек девушек училось только десять, так как специальности были сугубо мужские. Мне нравились Жанна Левандовская, Нина Ганьшина и Рая Шереметьева, но я за ними не ухаживал, так как уже на втором курсе влюбился в Симу, а на четвертом женился. Еще была заводная Маша Сенокосова, которая по окончании института пошла работать в паровозное депо и долго там проработала. Такая она была – истинная паровозница.

В последующие годы она вместе с Мишей Порхачевым, Аней Родионовой и еще с кем-то организовывала встречи нашего курса. Как правило, встречи начинались во дворе нашего института, приходил замдекана Гриша Рубин и товарищи, бывшие студенты. Мы ходили от одной кучки выпускников к другой, обнимались, хлопали по плечу, рассказывали, кто где работает, а потом шли на банкет. Мне известно, что наибольших успехов по службе достигли Паша Акулов – он стал заместителем начальника Московской железной дороги, Юра Шестернев – начальником одного из отделений Северной железной дороги, Альберт Семяшкин – начальником локомотивного отдела на этом отделении. С годами на встречи выпускников приходило все меньше и меньше людей, потом не стало Миши Порхачева, и встречи прекратились.

В годы Советской власти каждый выпускник института или техникума должен был отработать три года там, куда пошлет его Родина. Я получил назначение на Восточно-Сибирскую железную дорогу. Эта дорога начиналась от Тайшета, шла вокруг северной части озера Байкал до "Петровского Завода". Управление дороги находилось в городе Иркутске. На этой дороге располагался еще один крупный город – Улан-Уде. Для меня, коренного москвича, работа на этой железной дороге представляла нечто ужасное. Симу тоже обещали отправить вместе с мужем, и она была в панике. Этот этап нашей жизни оказался очень напряженным, ответственным, волнующим и трудным.

Я метался и доставал справки, что мать тяжело больна и не может ехать со мной, а в Москве ее оставить одну не на кого. К этому времени Сима уже была беременна, но и эти справки никого не убеждали в том, что я не могу уехать на место назначения. В МПС, в Главном управлении кадров был отдел молодых специалистов. Во главе этого отдела стоял товарищ Заварухин. Я не мог убедить его, потерял всякую надежду и впал в уныние. Не зная, что делать дальше я поехал за советом к профессору А.Я.Тихонову, мужу маминой подруги и декану энергетического факультета МЭМИИТа. Они очень хорошо ко мне относились и во многом помогали мне. Он меня внимательно выслушал и сказал, что съездит к этому Заварухину и попробует помочь. Через несколько дней Мария Дмитриевна Тихонова позвонила мне и сказала, что Александр Яковлевич уговорил изменить мое распределение на Московско-Ярославскую железную дорогу. Это стало для нас большим праздником, счастьем. Я очень благодарен за это Александру Яковлевичу, помню его всегда и говорю "спасибо".

Московско-Ярославская железная дорога проходила от Москвы до Ярославля и имела несколько боковых ответвлений. Управление дороги находилось в городе Ярославле. Прежде чем ехать туда, мне надо было найти локомотивное депо, расположенное в Москве или в ближайшем пригороде и заручиться там бумагой, в которой бы был запрос на меня – молодого специалиста. Я узнал, что на станции "Москва-3" находятся электровозное о моторо-вагонное депо, но у меня была специальность "паровозное хозяйство", поэтому важно было найти паровозное депо, относящееся к Московско-Ярославской железной дороге.

Для того, чтобы несколько развеяться от всех этих дел, требующих напряжения, я решил покататься на лыжах. Во время эвакуации я много катался на лыжах с сибирскими ребятами и научился у них прилично бегать на лыжах. Кататься на лыжах я поехал в Сокольники, около которых проходила Московско-Ярославская дорога. Через час добрался до железной дороги и услышал вроде бы паровозный гудок. В районе платформы "Маленковская" выехал к мосту через речку и, о радость, по путям пыхтит паровоз. Значит, есть где-то и паровозное депо, которое его эксплуатирует и ремонтирует.

Теперь найти паровозное депо на Московско-Ярославской дороге было нетрудно. Им оказалось депо Лосиноостровское, расположенное на крупной узловой станции с механизированной сортировочной горкой. Кроме того, на этой станции было вагонное депо, дистанции пути, а также дистанция связи и СЦБ. Не откладывая дела в долгий ящик, я отправился на электричке в депо. Начальник депо Василий Романович Катков оказался на месте, и я ему рассказал, что окончил МЭМИИТ по паровозной специальности, распределен на Московско-Ярославскую железную дорогу, еду в Ярославль за направлением в конкретное депо, москвич, имею жилплощадь, хотел бы работать у вас. Он посмотрел документы, вкладыш в диплом с оценками по предметам и сказал, заикаясь, "хорошо, давайте, получайте, направление к нам, я напишу бумагу, что нам требуется молодой специалист". Уходя с нужной бумагой, я мельком посмотрел депо. Оно оказалось маленьким, стареньким, веерного типа, т. е. с поворотным кругом. Но не это было главным, важно, что депо было в 15-ти минутах езды на электричке от Ярославского вокзала.

В Ярославль я поехал на поезде утром. На дворе стояла ранняя весна, но Волга еще была подо льдом. Управление железной дороги стояло на высоком берегу Волги, недалеко от слияния с рекой Которосль. В здании, где располагалось руководство дороги, до революции была духовная семинария. Мне бросились в глаза литые красивые металлические ступеньки главной лестницы.

Целый день я ходил по кабинетам отдела кадров дороги и службы локомотивного хозяйства. Везде меня уговаривали ехать на работу в Вологду, Няндаму, Шарью и другие места, кроме Москвы. Особенно усердствовал кадровик локомотивной службы – Лумпов. Я возвращался в его кабинет несколько раз. Естественно, я ни за что не соглашался на их предложения, мотивируя это болезнью матери и предстоящим рождением ребенка. В конце концов, они не выдержали и выдали мне направление на работу в Лосиноостровскую. Для меня это был очень большой праздник. Я побежал на почту и дал телеграмму домой. А затем отправился обедать в ресторан.

На улице сияло солнце, с крыш капало – был март, а на душе у меня пели соловьи. Ура, мы остались москвичами!

Как веселы мы были,

Как искренне любили,

Как верили в себя!

Глава 11. Болезнь мамы

В первой части мемуаров я уже писал, что в результате революции 1917 года мама перенесла три больших потрясения: потерю материального благополучия, смерть от голода и холода двухлетней дочери Ириши, арест и смерть мужа на Колыме. Эти удары в последующие годы отразились на ее психике. Вполне возможно, что на появление психической болезни мог повлиять климакс, который начался у нее в конце сороковых годов, когда ей исполнилось пятьдесят лет.

В ее дневнике, который она продолжала вести после работы в школьном интернате во время войны, появилась запись, адресованная мне:

"1 октября 1947 года. Оказывается, не исчерпана чаша страданий, посланных на мою долю. Промчались годы– 1943,1944,1945,1946– напряженной, трудовой, часто полной лишений, но всегда дружной, спаянной нашей с тобой взаимной любовью, счастливой жизни. И с 1946 года нагрянула непостижимая беда – моя болезнь – непонятная нескончаемая, разрушившая всю нашу жизнь, благополучие... Прости за все, если я в чем-нибудь перед тобой виновата, если виновата в этой болезни. Глубоко несчастна".

С этого времени она стала обращаться ко мне с просьбой помочь ей уйти из жизни. Об этом мама просила меня периодически на протяжении всей своей жизни. Мне приходилось регулировать ее отношения с Симой, но надо отдать должное жене, она с пониманием относилась к маминой болезни и трудностям моего положения. В середине декабря 1947 года мама написала мне как бы предсмертное обращение: "Бесценное дитя мое! Приближение к концу своей ужасной непонятной болезни: совсем слабеет голова, плохо понимаю, почти не сплю, хуже слышу и вижу. Ничего психического у меня, конечно, нет, но что-то с сосудами. Мечтала жить с тобой, бывать в театре, на стадионе, съездить на море... Мысли только о тебе, целую твои вещи и плачу... прислушиваюсь ночью к твоему дыханию... Измучила тебя, а ты придешь и скажешь "мамочка-ласочка", и душа моя разрывается. Молюсь, чтобы жизнь твоя сложилась очень хорошо. Пока могла, все для тебя делала. Теперь прошу простить за все, в чем я перед тобой виновата, благословляю тебя и люблю, а про себя говорю: О, Господи, я готова, прости все мои согрешения, да будет воля твоя. Мать".

Однако смерть к ней не приходила, и надо было начинать лечиться. Мне удалось уговорить и свести маму в районный невропсихиатрический диспансер. Оттуда ее направили в 1-ю городскую психиатрическую больницу, где поставили диагноз: церебральный склероз, атипичная циркулярная депрессия. В больнице в 1947 году ей установили вторую группу инвалидности. В последующие годы она неоднократно госпитализировалась в психиатрические больницы.

После того, как мама стала инвалидом, а я был студентом второго курса, Галя училась в ремесленном училище, средств к существованию у нас практически не было. Что-то удавалось продать из старых антикварных вещей бабушки и дедушки Рябовых, но это было очень трудно сделать и поэтому деньги появлялись у нас нерегулярно. Мне приходилось искать какой-то приработок и просить помощи. Прежде всего, поддержку стали оказывать мамины гимназические подруги.

Мария Дмитриевна Тихонова попросила мужа помочь мне найти работу в МЭМИИТе. В лаборатории его кафедры проводились научные исследования, и профессор Тихонов подключил меня к этим работам. После занятий я приходил в лабораторию и выполнял какие-то несложные работы. За это мне платили небольшие деньги. Еще я периодически приходил к ним домой, рассказывал о маминых делах, и они давали мне какую-то еду и немного денег. Они были очень добрыми людьми. До конца их жизни я периодически их навещал, чем мог, помогал.

Елена Николаевна Малиновская (мама звала ее Леля) работала старшим научным сотрудником в институте истории Академии наук СССР. Она давала мне возможность подрабатывать на реставрации старинных книг. Помню, что работа была очень нудная, надо было протирать каким-то раствором каждую страницу, причем если пропустишь лист, то это очень быстро выявлялось. За эту работу тоже платили очень немного, но я был согласен на любой заработок. Когда у мамы бывали периоды ремиссии болезни, то она ходила к "Леле", там собирались их ровесницы, и они очень мило проводили время. Елена Николаевна сравнительно рано умерла, мама ее пережила на несколько лет. Я с большой теплотой ее вспоминаю как очень достойного и доброго человека.

Екатерина Александровна Викторова работала экскурсоводом в Третьяковской галерее, а в свободное время трудилась, не покладая рук на их даче на 42-м километре Казанской железной дороги. У них дача появилась еще до войны. Я там бывал мальчиком вместе с мамой. Когда мама заболела после войны, я стал ездить к ним на дачу помогать обрабатывать участок: копал грядки, окапывал яблони, вырезал засохшие ветки кустов смородины, крыжовника, чинил забор и делал прочие бесконечные дачные дела. За это мне немного платили. Надо сказать, что садовые дела я делал тогда с удовольствием и, может быть, поэтому, когда мы купили дачу, включился в эти заботы у себя легко и с приятностью.

Еще на одном деле, связанном с их дачей, мне удалось подзаработать. В нашей московской квартире стояла печка, которая уже не функционировала, так как работало центральное отопление. Печка занимала большой угол в первой комнате, а у нас было очень тесно. Для того, чтобы высвободить дополнительную площадь, я задумал разломать печь. Об этом я как-то рассказал мужу тети Кати – Борису Константиновичу. Он этим проектом заинтересовался, так как ему нужен был кирпич для дачи. Мы договорились, я разобрал печь в комнате и ее трубу на чердаке дома. Потом с помощью каких-то мужиков мы снесли кирпич вниз, погрузили на машину и отвезли его на дачу к Викторовым. На этом деле мне удалось получить какие-то ощутимые деньги.

Наиболее близкими для нас людьми были Елшины и Андреевы. У Елшиных и Рябовых прослеживается родство в третьем поколении, их имения в Рассудове были пососедству. Летом до революции семья Андреевых снимала дачу у Рябовых. Позднее Андрей Елшин женился на Нине Андреевой, которая, естественно, тоже стала Елшиной. Ее сестра Маргарита полюбила летчика Алексея Павлова и у них родилась дочка Елена, которую все звали Лялей. К сожалению, ее отец погиб в авиакатастрофе и они с мамой остались Андреевыми. Мы с Галей начал бывать у них на елках, когда нам было по 4–5 лет. Эта дружба прошла через всю нашу жизнь и теперь, когда нам за 80, мы продолжаем встречаться друг с другом.

В те годы, когда мама стала инвалидом и часто лежала в больнице, а мы с Галей еще учились, Елшины и Андреевы нам очень помогали материально. Они все работали и прилично зарабатывали. Андрей Андреевич был начальником отдела технического контроля на насосном заводе им. Калинина, тетя Нина работала экономистом в Министерстве речного флота, а тетя Маргоша занималась статистикой в "Заготзерне". Ляля в те годы училась в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Они помогали нам как продуктами, так и деньгами, а главное оказывал моральную поддержку. Мы всегда с ним были в очень близких родственных отношениях. Все они очень любили маму и, когда она бывала дома, навещали ее, подбадривали и всячески помогали.

Преодолеть этот очень трудный период жизни в конце 1940-х годов мне помогло мое стремление к учебе. Несмотря ни на что, я не бросил институт и стал инженером. За это я еще раз благодарю Андрея Андреевича Елшина, Александра Яковлевича Тихонова, Елену Николаевну Малиновскую, Екатерину Александровну Викторову. Светлая память о них у меня осталась навсегда. И еще я тогда убедился, что мир не без добрых людей.

Глава 12. Женитьба на Симочке

После возвращения в Москву из интерната в апреле 1943 года я несколько раз встречался с Симой в каких-то компаниях. Она так же, как в эвакуации, мне очень нравилась, но казалось недоступной. Потом мы несколько лет с ней вообще не виделись. Сима поступила в медицинский институт, заболела брюшным тифом. Благодаря заботам своей мамы Анны Ефимовны она поправилась и с 1945 года продолжила учиться. У меня тоже были перипетии с учебой в училище, техникуме, с поступлением в институт, болезнью мамы...

И вот совершенно неожиданно в 1948 году получаю письмо, которое и сейчас бережно храню, как путевку в свою счастливую жизнь.

"Здравствуй Андрюша! Представляю твое удивление, когда ты получишь эту записку. Это, действительно, странный способ сообщения, если подумать, что мы живем через несколько домов.

Но просто мне хочется тебя увидеть, а заходить к тебе слишком много "но". Я прекрасно понимаю, что ты очень занят, и, наверное, нет свободной минуты, поэтому гораздо проще будет, если ты мне позвонишь, и мы тогда договоримся. Позвони лучше вечером, часов после 8-ми. тел. Г-6-35-87.

Привет маме и Гале. Сима

P.S. Само собой понятно, что все это зависит от твоего желания, а то у меня вся записка получилась в повелительном наклонении".

Я позвонил, мы встретились, отправились гулять, и я почувствовал, что мы нравимся друг другу. Начала зарождаться любовь, которая оказалась большой и обоюдной, продолжительной и прекрасной. Наши свидания проходили в сквере, в кино, у друзей и у Симы дома. Она жила вместе с родителями и младшим братом в большой тридцатиметровой комнате в доме в Большом Левшинском переулке. Квартира, в которой они жили, до революции принадлежала Малинину – тюремному начальнику. После установления Советской власти его семью уплотнили, а в освободившиеся комнаты поселили других людей. Получить комнату в этой квартире матери Симы – Анне Ефимовне помогла ее сестра Гинда Ефимовна, которая в то время работала в Народном комиссариате внутренних дел. Комнату дали вместе с вещами.

В углу этой комнаты ширмой было отгорожено место для персидского диванчика (кстати, он еще жив и стоит на террасе на даче в Зеленоградской) и письменного столика Симы. На этом диванчике я засиживался допоздна, потому что там мы целовались, тихо говорили ласковые слова друг другу. По утрам я часто встречал Симу у подъезда и провожал ее в институт или какую-либо клинику на занятия. У Симочки была прекрасная фигура и очень красивые ноги, и я гордился, что иду с такой интересной девушкой. После проводов я стремглав летел на Новосущевскую улицу в свой МЭМИИТ.

В начале лета 1949 года мы оба проходили производственную практику. Симуленька в поликлинике на станции Решетниково, а я на Коломенском паровозостроительном заводе. К этому времени мы уже не могли долго не видеть друг друга, и поэтому я несколько раз за лето совершал путешествия из Коломны в Решетниково с пересадкой в Москве. Наши свидания были прекрасными, и трудность моих переездов тут же забывалась.

Недалеко от поселка Решетниково находилось озеро с песчаными берегами, на которых росли сосны. Там образовались углубления, усыпанные сосновыми иголками. В этих ямках мы лежали на сухих мягких иголках, которые пахли сосной и ласкали друг друга. Народ на пляже почти отсутствовал, и нам было необыкновенно хорошо. К вечеру я уезжал в Москву, так как оставаться в девичьем общежитии было невозможно.

Там в Решетникове я стал знакомиться с Симиными сокурсницами. Их было около десяти человек. Они дружили между собой, часто готовились вместе к экзаменам. Сима чаще всего занималась вместе с Верой Романовской. Близкие отношения у нее были с Верой Виницкой, Людой Митропольской, Зоей Коган и другими. Ко мне все относились очень хорошо. И как я понимал, хотели, чтобы Сима вышла за меня замуж.

Во второй половине лета 1949 года Симочку родители отправили лечиться в Ессентуки. После брюшного тифа у нее все время было не все в порядке с желудком. Естественно, что через некоторое время и я отправился вслед за своей любимой. Мы много гуляли, ездили в окрестные города: Кисловодск, Пятигорск и другие места. Там произошла встреча с ее троюродной сестрой Беллой. Вот как она описывает эту встречу в книжке воспоминаний "Наша Симочка", вышедшей в 2000 году.

"Нас с Симочкой связывали не родственные узы (как говорят, "седьмая вода на киселе"), не общий двоюродный брат, живущий в Ленинграде, а сорокалетняя, ничем не омраченная дружба. Конечно, мы с детства знали о существовании друг друга, но она была москвичкой, я – ленинградкой, и познакомились мы взрослыми, когда я переехала с мужем в Москву, а Симочка уже "женихалась" с Андреем.

Хорошо помню наше забавное знакомство с ним. Мы с мужем проводили отпуск в Кисловодске, а в тот день решили побывать в Ессентуках. В прекрасном парке гуляли нарядные люди, настроение было праздничное, и неожиданно мы буквально столкнулись ... с Симочкой!

Она шла в длинном, "до пят" коричневом халате (на курортах в то время подобные вольности разрешались!), а за ней выхаживал высокий красивый парень с роскошной шевелюрой, заложив руку за спину.

После удивленных восклицаний и поцелуев Симочка представила нам с мужем своего спутника:

–Знакомьтесь, это Андрей!

Он улыбнулся, но, по-моему, нас не рассмотрел, потому, что не сводил с Симочки влюбленных восторженных глаз..." [12].

С этой парой, Лифшицев, мы дружили всю жизнь. Сначала не стало Юза, потом Симочки, а затем Беллы...

В Ессентуках, в которых вся природа манит к любви, в Решетникове, где в песчаных луночках с сосновыми иголками, а потом в московской комнате, когда в ней никого не было, мы были очень близки к тому, чтобы перешагнуть последний рубеж к соединению... Но каждый раз Симочка говорила во множественном числе: "Ну, давай еще чуть-чуть потерпим. Осталось совсем мало времени до того, когда мы станем мужем и женой". И мы терпели и ждали. Я всегда с большим уважением относился к Симочке, к ее просьбам и это делало наши отношения очень красивыми.

Помню, еще мы плавали вместе на теплоходе по каналу имени Москвы с моим курсом студентов. "Женатиков" тогда среди ребят было очень мало, поэтому многие парни Симочке оказывали внимание. Мне это было очень приятно -моя девушка всем нравится. Сима была очень умным и тактичным человеком. Она умела так говорить с людьми, что им было интересно и приятно общаться с нею.

По вечерам мы куда-то ходили: просто погулять по Москве и поговорить про жизнь, иногда в кино, иногда в Октябрьский зал Дома Союзов на какой-либо концерт. Там работала администратором моя родственница Ольга Андреевна Елшина, которая давала нам контрамарки (бесплатные билеты). В новогодние праздники она доставала нам билеты на молодежный бал в Колонный зал. Она была обаятельным человеком, и мы ее очень любили. К нам она тоже относилась с симпатией.

Чаще всего вечера мы проводили в комнате Бруссеров. Я был с ними знаком еще с военных лет. Симочкина мама – Анна Ефимовна и Симин младший брат Марик жили вместе с нами в интернате в селе Екатерининское. Отец Израиль Маркович приезжал туда, так что я тоже его видел. Обычно в Москве Анна Ефимовна нас вкусно кормила, а когда с работы возвращался отец (он торговал книгами в Московском университете), мы уединялись за ширмочкой в Симочкином уголке. У брата Марика имелись свои дела, развлечения, девочки и т.д. В то время он еще учился в школе. Каждый вечер он расставлял посередине комнаты "козлы", складную кровать с полотном посередине и ложился на нее спать. Когда он начинал это делать, я тихо-тихо выскальзывал из комнаты и возвращался к себе домой, благо, это было рядом. А назавтра утром я опять ждал Симочку у подъезда и провожал на занятия в институт.