Текст книги "Олаф Торкланд и принц Данов (Непобедимый Олаф)"

Автор книги: Андрей Льгов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Тебе только небеса разить, во все другое, помельче, промахнешься,– язвил датчанин.

Олаф взбесился, его меч замелькал, описывая круги. Хэймлету пришлось туговато, он прыгал из стороны в сторону, уходя от смертельных ударов, и безуспешно пытался воткнуть в Олафа свой тонкий, изящный, острый как бритва клинок. Со своей стороны Торкланд тоже трудился вхолостую. Тяжелый меч подымался и опускался медленней, чем двигался проворный датчанин. Так они кружили друг подле друга, пока луна не зашла за скалы. Звезды были яркие, но все-таки видно стало хуже.

Увлеченные друг другом, два вождя не заметили, как пали все хирдманы обеих команд. Как последний датский воин слабеющей рукой вонзил меч в живот урману и тут же оступившись в темноте, упал за борт – израненное тело не смогло долго сопротивляться воде, и тяжелая кольчуга утянула бойца на дно пролива. И не было товарища подать руку. И была эта смерть ужасна, так как проигравший ушел в Валгаллу к светлому Одину, умерев с мечом в руке, а победитель отправился кормить рыбу во владения мрачного Ньерда. А два предводителя, как два призрака, тенями носились по палубам, перескакивая с одного корабля на другой.

Уже утренняя заря загорелась над морем, а два мужа, все стояли друг против друга. Меч с трудом поднимался, руки онемели, и сил больше не было даже для ругани.

Олаф в упор смотрел на своего противника, устало привалившегося спиной к мачте, ненависть уже прошла, исчезла и обычная злоба, вытесненная непомерной усталостью, но в конце-то концов надо было закончить дело.

Олаф весь подобрался, собрал последние силы и, размахнувшись, врезал боковым ударом в голову Хэймлета, но тот успел пригнуться. Удар настолько был страшен, что меч, не встретив вражеской плоти, по касательной врубился в мачту на полторы ладони и застрял там. Олаф, уперевшись ногами в основание мачты, онемевшими руками пытался вырвать его оттуда. Хэймлет с вымученною улыбкой двинулся к Торкланду.

Мачта пронзительно затрещала и начала крениться, канаты, поддерживающие ее, в пылу боя были обрублены, и, получив удар в основание, ствол мачты повалился. Олаф в последний момент попытался отскочить в сторону, но поздно дерево рухнуло ему на голову, сминая повидавший виды шлем, искры посыпались из глаз, и викинг, упав на палубу, отключился. Рухнув, мачта начала валиться за борт и, спружинив, обломанным концом врезала в грудь Хэймлету, выбросив дана за борт.

Хэймлет перед боем не надел кольчугу, и это спасло ему жизнь. Будь на нем кованая рубаха, у него едва ли хватило бы сил после буйно проведенной ночи бороться с морской стихией.

Вынырнув, он начал барахтаться в ледяной воде, издава хрюкающие, булькающие звуки, пытаясь дотянуться до каната, свисающего с борта драккара...

"Нехорошо,– была первая мысль приходящего в себя Олафа. – кто это вздумал нарушать тишину такого прекрасного утра? "

Его взгляд, устремленный в утреннее небо, остановился чайках – морских стервятниках, огромной стаей почему-то собравшихся над кораблем.

"Почему я проснулся на чужом корабле и где мои люди? – проскочила вторая мысль.– Это ж надо было так напиться!"

Олаф приподнял голову, и в поле зрения попал пенек сломанной мачты посреди палубы – он все вспомнил! Жуткая боль огнем пронзила затылок, но мужественный Олаф все же нашел в себе силы приподняться еще раз и заглянуть за борт.

– Что лыбишься, бородатый? – прокричал барахтающийся внизу Хэймлет.– Подал бы вон тот канат, тебе только руку протянуть.

От вида этого зрелища у Торкланда мигом прошла головная боль, но что-то еще заставляло голову неметь. Он поднял руку и обнаружил у себя на черепе смятый, сплющенный шлем, туго сдавливающий виски. Олаф дернул, но шлем не поддался, он взялся двумя руками – безрезультатно, он что было силы рванул его, лишь с третьей попытки шлем соскочил с головы и, отлетев в сторону, обиженно закатился под лавку. Олаф облегченно вздохнул и, вспомнив о том, чем он занимался до борьбы с изуродованной железякой, снова перегнулся через борт драккара.

– Ну так что, подводный конунг, как насчет того, чтобы уступить дорогу славному Олафу Торкланду?

– Ну что тебе сказать, бородач, плыви, коль тебе нужнее. Повенчал ты меня с хозяйкой пролива, что и говорить. Слышь, подал бы ты канат, а то я сейчас тут все себе отморожу, а когда стану помирать, на меня ни одна валькирия не позарится.

– Ладно уж, выныривай, следовало бы тебя отправить в хель, но, как я вижу, все твои ребята перебили всех моих и сами погибли, а у меня кнарр эля за кормой, выходит, ты мне живым нужен.

Он опустил канат пониже, давая возможность Хэймлету ухватиться за него, потом потянул, от усилия в голове опять затрещало, и Олаф ограничился тем, что просто крепко зажал канат в руках, не давая сползти в воду и предоставляя конунгу возможность самому взобраться на борт.

– Ползи, датчанин, сам, коли можешь, я тебе не помощник, меня твой корабль покалечил.

Хэймлета два раза приглашать не понадобилось, он стрелой взлетел вверх по канату и, перевалившись через борт, обессиленный, рухнул на палубу драккара. Вода ручьями стекала по его одежде.

– Я не знаю, что такое обезьяна или как ты меня там называл, датчанин, но ты сейчас выглядишь хуже,-рассмеялся Олаф.

Хэймлет чуть-чуть полежал на палубе и, встав, пошел на корму разыскивать в образовавшемся беспорядке свои вещи, чтобы переодеться. Олаф попробовал еще раз приподняться со скамьи, но резкая боль снова остановила его.

– Ну, Гармова мать,– выругался викинг,– угораздило же меня встретиться с этим ненормальным.

Из трюма появился Хэймлет в новом кафтане и новой шапке из черно-бурой лисицы.

– Так что, Олаф, где, ты говорил, у тебя полный кнарр лекарства? Не вон та ли хольмгардская посудина, болтающаяся на веревке?

Он взял в руки канат и поднапрягся, пытаясь подтянуть вжавшуюся в скалы ладью к борту драккара, но корабль был слишком тяжел. Видя его никчемные попытки, Олаф опять попытался встать. Было больно, но славный эль манил к себе, и Олаф превозмог боль. Он поднялся с лавки и тяжелыми шагами направился к Хэймлету. Взявшись за канат, он двумя ногами уперся в палубу, крякнул и сдвинул посудину с места – кнарр тронулся. Оставляя вокруг себя разводы на спокойной утренней воде пролива, ладья, как покорная раба, медленно, но послушно плыла к своему хозяину.

Олаф довольно потирал еще не отошедшие после битвы ладони, предвкушая великую тризну по безвременно ушедшему в чертоги Одина его славному хирду.

Кнарр подошел вплотную и ткнулся носом в борт драккара. Викинги вытащили из-под трупов товарищей длинные багры, пытаясь пришвартовать ладью к сцепленным между собой драккарам. Но у них двоих сил оказалось слишком мало, и кнарр поплыл вдоль борта "Йормунганда". Олаф отчаянно махнул руками.

– Ну, не везет мне, как всегда, говорил мне отец: не пей по утрам, не воюй ночью и не водись с кем попало. А я нарушил сразу все три заповеди.

– Ничего, хмурая борода,– ответил Хэймлет,– если курица не идет к петуху, это не значит, что петух ее не накроет.

Он полез в трюм своего драккара и долго оттуда не появлялся, наконец выбрался с огромным тюком в руках и направился к Олафу. Аккуратно опустив свой груз на палубу, Хэймлет взял в руки канат, которым кнарр был привязан к корме "Йормунганда".

– Ну что стал, помогай! – крикнул он. Олаф не понял, что задумал Хэймлет, но большого выбора не было, и он с полным равнодушием, ухватившись за край каната, поднапряг свои мышцы. Кнарр, вновь отнесенный течением к скале, сдвинулся с места и медленно поплыл к людям.

Едва он приблизился на расстояние пяти шагов, Хэймлет подхватил тюк, зашвырнул на борт ладьи и прыгнул следом.

– Не зевай, Торкланд!

Только кнарр, чиркнув о борт "Йормунганда", вновь начал удаляться, Олаф оттолкнулся от палубы своего корабля и мягко приземлился на палубу ладьи, заставив при этом здорово качнуться груженое судно, а доска под правой ногой, не выдержав такой бомбардировки, хрустнула и проломилась, открыв зияющий провал в недра трюма.

– Вот цверги недорослые! Корабль и тот как следует построить не могут, чтобы нормального человека нести мог, а не только карликов,– выругался Олаф.

А Хэймлет, не теряя времени понапрасну, уже деловито шарил под палубой.

– Олаф! – раздался снизу его голос.– Боги послали тебе действительно богатую добычу. Среди залежалой кислятины, которую мы пьем каждый день, я вижу здесь бочонки чудесного южного вина! Воистину мы неплохо проведем время!

– И справим тризну по нашим товарищам! Счастливые же они, их души уже, наверно, давно в Валгалле пьют такие напитки, каким это твое южное вино и в подметки не годится. Пьют за одним столом с самим Одином! Кстати, я совсем забыл! Я обещал ему бочонок эля из этого трюма, а сам сижу тут и треплю языком, словно Гарм перед течной сукой!

Олаф вскочил с места и, скрипя сапогами, направился в сторону люка, ведущего в трюм.

– А ну, дан, подай-ка мне крайний бочонок, раз ты там все равно уже сидишь. И пошевелись, пока Одноглазый не разгневался. Добрый он, уж я-то на его месте давно бы по шее надавал за такую задержку, попробовал бы кто-нибудь мне пообещать целый бочонок эля, а потом нахально тянуть время.

– На, Рыжий, принимай, только это не ему, это нам. Из люка на палубу выскочил маленький пузатый бочонок, совсем не такой, какие делали северяне для эля. За ним выскочил второй, третий...

Олаф подымал выброшенные Хэймлетом изтрюма бочонки и аккуратно складывал их в центре судна, считая их на ходу – он умел считать. Олаф был грамотным викингом. Очень немногие из людей фиордов могли похвастаться подобным умением. В скучные зимние вечера, которые викингам поневоле приходилось проводить в тепле домашнего уюта, домочадцы, пользуясь редкими днями пребывания доблестных мужей в семейном кругу, спешили справить все праздники, какие только можно было придумать. Соседи почитали Олафа Торкланда не только за крепкие руки и буйный нрав, но и за умение считать – это почиталось воистину божественным искусством.

"Сам владыка светлых асов, великий Один, отдал свой глаз, чтобы научиться читать. А наш Олаф научился считать, отделавшись жертвой всего лишь одного человека, да и тот раб был никудышный, франкский колдун в черной женской юбке, толстый, как бочка, умеющий больше трепать языком, чем работать. Когда его наказывали, хныкал, как девка, и все время бурчал свои колдовские заклинания "Ave Maria", наверно порчу насылал. В общем, божественный дар Олаф получил почти даром, видно, за какие-то одному Одину известные заслуги" – так говорили соседи и приглашали ярла на все свои праздники, свято считая, что он приносит удачу. Олафу такое положение вещей было очень кстати, так как его подруга Асьхен весьма бережливо относилась к запасам эля в их доме.

И вот он носил бочонки по палубе, загибая пальцы. Когда пальцы кончились, а неугомонный Хэймлет все продолжал извлекать содержимое трюма на палубу, Олаф озабоченно почесал затылок, ища выход из создавшегося положения. Вдруг его лицо озарилось, блестящая мысль посетила ярла. Торкланд быстро сбросил с ног одеревеневшие от морской соли сапоги и весело продолжил работу, ведя учет количества священной жидкости благодаря пальцам ног. Когда и пальцы ног кончились, он утомленно воскликнул:

– Эй, Хэймлет-датчанин, ты уже выкатил пойла на целый хирд. Клянусь всеми восьмью ногами Слейпнира, что нам сегодня уже не уйти с этой ладьи на своих двоих. Для кого ты еще стараешься?

– Правда? – Из люка показалась взъерошенная голова Хэймлета, без шапки.– А я увлекся, там ведь еще полтрюма!

– Это на опохмелку,– произнес Олаф важно, поглаживая бороду.

– Ну ладно, а теперь для Одина, чего попроще,– вспомнил Хэймлет и снова нырнул под палубу.

– Не чего попроще, а что обещал,– поправил товарища Олаф.– Ну откуда я знал, что у меня полный трюм вина, да, может быть, суровый владыка и не любит этого заморского зелья,– как бы оправдываясь, пожал плечами викинг.

Тем временем из трюма выползала большущая, не в пример чужестранным, дубовая бочка эля.

– Эй, верзила, чего стал? Иди помоги. Я, что ли, давал обещания Одину, чтобы здесь за тебя корячиться?

Вдвоем они выволокли бочку на палубу и подкатили к груде винных бочонков, перевернули, и Олаф кулаком вышиб донышко.

– Ну, Великий, прими дар, не побрезгуй.– И он перевернул бочонок.

Кислый эль разлился по палубе, пропитывая пьяным запахом доски и хлюпая под ногами. Викинги поудобней устроилисьна гребной скамье и, взявши по бочонку, дружно вышибли донышки.

– В добрый путь вам, братья хирдманы, холодного эля и сладких валькирий и привет от меня Одину.

Викинги чокнулись винными бочонками, и тризна началась. Вскоре опустевшие емкости дружно полетели за борт, и мозолистые руки потянулись за следующими.

Вечерело, пьянка была в разгаре, когда на море поднялась волна, заставив заволноваться и воду в проливе. Скрепленные между собой драккары начало медленно уносить в море, привязанную сзади ладью поволокло следом.

Когда накрепко связанные боевые корабли наконец вышли в открытое море, течение рвануло их и увлекло за собой, резко разворачивая влево, на восток. Волочащуюся сзади ладью, еще не вышедшую из пролива, так ухнуло об скалу, аж обшивка затрещала, а собутыльники разом повалились с лавки, при этом грязно ругаясь.

– Слышишь, Олаф, кажется, мой "Фенрир",– так назывался драккар датского конунга,– сговорился с твоим "Йормунгандом", и они вместе решили нас утопить.

– Нет,– прохрипел Торкланд,– они, наверно, просто захотели поплавать, шутка ли для моего змея простоять в этом болоте целый день и целую ночь, сейчас я его отпущу, пусть погуляет.

– А может, не надо? – пьяным голосом спросил Хэймлет, какая-то мысль вертелась в его затуманенных мозгах. Он откуда-то знал, что, не надо отпускать драккары поплавать, но не мог точно сформулировать, почему этого делать не стоит, и потому решил не спорить со своим урманским другом.

Торкланд встал на ноги и, достав из-за голенища нож, направился к носу ладьи. Он шаркал по палубе подошвами сапог, пытаясь удержать равновесие.

– Ну и качка сегодня! – Викинг вытер взмыленный лоб.

Хэймлет, горя желанием поддержать товарища, вскочил на ноги, и тут, видимо, большущая волна подбросила ладью, опрокинув датчанина лицом на палубный настил. Олаф, видя падение товарища, тоже не устоял на ногах и распластался на палубе. Встав на четвереньки, он вдруг обнаружил, что в таком положении качки не чувствуется вообще. Кнарр опять задел скалу. Олаф вспомнил, зачем у него нож в руке, и, не стесняясь, направился на четвереньках на нос корабля. Ладью тряхнуло еще раз, видно, неугомонные корабли так и рвались на волю, а плененный кнарр, застрявший в скалах, мешал им.

Олаф наконец добрался до носа ладьи и полоснул ножичком по канату:

– Иди, дорогой, поплавай чуть-чуть.

Натянутая до предела веревка тут же со звоном лопнула, кнарр резко отпрянул от скалы, так что Олаф чуть не вывалился за борт.

Больше ничто не отвлекало викингов от достойного занятия, и они увлеченно продолжили начатое дело.

– Я вообще не конунг, а сэконунг,– рассказывал о себе Хэймлет,– да и то опальный. Моя мачеха, дырявая подстилка для треллов, спуталась с Клэвином, вонючим боровом, моим родным дядюшкой.– Он взял бочонок и, переведя дух, отхлебнул вина.– Так вот, когда мой папашка застал эту парочку на горячем, он по доброте душевной велел мачехе выметаться из дома, дядюшке просто разбил морду, а сам, напившись, лег спать.

– Я бы намотал ее волосы на кулак – и головой об лавку! – разочарованно воскликнул внимательный слушатель.– А его заставил бы сожрать все дерьмо из конюшни, а потом скормил бы свиньям! – И Олаф припал губами к посудине.

– Но мачеха, грязная Сигюн, этой же ночью перерезала папаше горло, воспользовавшись его нетрезвым состоянием, а потом свалила все на меня. Как назло я в это время развлекался с крошкой Эйхель, и никто не смог бы подтвердить, что в ту ночь видел меня в своей компании. А кто же поверит сопливой девчонке? Да и я велел ей пока держать язык за зубами, чтобы сберечь ее белую шейку. Клэвин, подстрекаемый этой шлюхой, моей мачехой, поднял на меня людей, но он, сухопутная собака, ни разу не выходил в море, и, несмотря на все доказательства, подстроенные мачехой, половина викингов встала за меня. Обстоятельства сложились не в нашу пользу и мы ушли на корабли. В тот вечер я поклялся перед светлыми ликами всех асов, что намотаю на меч поганые кишки Клэвина, а мачеху отдам на поругание рабу-черпальщику. Пользуясь тем, что флот данов остался у нас в руках, я разослал корабли в разные стороны, чтобы оповестить датских ярлов о чудовищной измене и склонить их на свою сторону. Сам же я отправился на "Фенрире" на север, посмотреть, так ли страшны урманские ярлы, как о них рассказывают.

– Ну-ну, посмотрел? – прохрипел Олаф, подавляя зевоту.– Как я тебе?

– Да ты первый такой,– парировал Хэймлет,– остальные все мелюзга, я три драккара потопил – при этом всего шесть человек потерял.

– Это правда,– перебирая в памяти всех своих знакомых, живых и уже убитых им, и не видя себе равных, продолжил Торкланд,-да, я один такой красивый, все остальные так себе.

Олаф презрительно махнул рукой, чуть не свалившись с лавки.

– Слышь, Хэймлет, подай мне, пожалуйста, бочонок, а то эти все пустые.

Олаф озадаченно водил глазами по груде разбросанных емкостей, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на одной.

– Он тоже пустой,– пнул ногой бочонок конунг. Тот, громко стуча, покатился по палубе, распихивая своих товарищей, спокойно лежащих как попало и мирно зияющих пустыми чревами.

– Но какие проблемы,– продолжал дан,– когда у нас здесь целый трюм такого добра. Я говорил тебе, Олаф, давай еще достану, а ты – не надо, не надо.

Эти слова викинг договаривал уже на ходу, перебирая заплетающимися ногами по палубе. Он удивительно ловко, свалившись всего два раза, дошел до связки барахла, зачем-то принесенной им на ладью. Вытащив оттуда большой плащ из волчьей шкуры и завернувшись в него, камнем рухнул на палубу и заразительно захрапел.

"А это неплохая идея,– подумал Олаф,– говорил же я ему, что пойла в самый раз, а он мне не верил. Что я, в конце концов, считать разучился?"

Олаф поднялся на ноги и, борясь со страшной качкой, двинулся следом за конунгом. Благополучно достигнув датчанина, развалившегося на палубе, Торкланд развернул второй такой же плащ, из которого посыпались всякие мелкие предметы, неизвестно зачем принесенные сюда Хэймлетом: два пивных рога, нож, кусок вяленого мяса. Олаф удивленно посмотрел на это барахло и пожал плечами:

– Завтра спрошу.

Его глаза закрылись сами собой, и он заснул крепким, богатырским сном.

Прошла ночь, забрезжил рассвет, герои все лежали на мокрых досках, похрапывая в такт друг другу.

День выдался солнечным и, несмотря на конец осени, даже теплым, видимость была чудесная. Ладью, на которой спали друзья, вынесло из-за скалы. Тут и заметили ее с проплывающего мимо корабля.

Бравые викинги во сне, наверно, сражались плечом к плечу с бесчисленными врагами, а может быть, отправились освобождать Йотунхейм от местных жителей или мирно тянули эль под защитой родных стен. Поэтому они даже не проснулись, когда чужая нога ступила на палубу кнарра. Червленый дорогой сапожок пнул спящего Олафа в бок.

– Дам по шее,– сказал Олаф, не приходя в себя, и перевернулся на спину, сотрясая храпом нависшие скалы. В ответ раздался смех.

– А ну вяжи их, ребята, да покрепче,– сказал некто в червленых сапогах,– и в трюм их, волков-варягов.

ГЛАВА 2

Олаф спал и видел сон.

Огромные глыбы льда, светясь на солнце ослепительным хрустальным светом, обступали его со всех сторон. Высокий лазурный небосвод почему-то напоминал купол изнутри и вызывал ощущение божественного восторга. Радостью наполнялась его душа, ведь боги даровали ему священное право уничтожить Йотунхейм. Он шел по бескрайней ледяной пустыне, а на могучем плече, удобно пристроившись, нежно вздрагивала любимая секира.

Олаф вышел из-за нагромождений торосов и лоб в лоб столкнулся с ???инистым???, тот на секунду зазевался, удар – и безобразная голова покатилась по льду, оживляя бледное однообразие окружающего пейзажа радостными кровавыми красками. Олаф зашагал дальше.

К великому удовольствию воина, йотуны просто толпами лезли под его секиру, а он с достоинством выполнял возложенную на него миссию.

Вдруг все исчезло, вместо прохладных ласковых льдов вокруг возникла знойная пустыня, а он сидел на песке и не мог пошевелиться, во рту пересохло, страшная жажда опускалась все глубже и глубже в желудок, тело горело огнем.

И тут прямо над Олафом разверзлись небеса, и из образовавшейся дыры выехал сам Один на своем восьминогом коне Слейпнире. Владыка упер указательный палец в лоб викингу.

– Ты, неблагодарный трелл,– выругался повелитель богов,– ты пожалел для меня сладкого вина и принес в жертву какую-то кислятину! Уж от кого, а от тебя я этого не ожидал. Так вот, посиди здесь и подумай хорошенько, неблагодарный, пусть жажда, словно яд Йормунганда, источит тебя и заберет твою силу. Я надеюсь, этот урок не пройдет зря.

Слейпнир на прощание оскалил свою ехидную морду, показав Олафу ряд белоснежных зубов, и владыка вернулся в небесное отверстие.

Олаф продолжал сидеть на месте, томимый жаждой. Казалось, его мучениям не будет конца.

"Как глупо поступил я, пожертвовав Одину низкопробный товар", – горячо раскаивался воин.

Неожиданно из пустоты возникли птицы и зависли прямо перед ним. Это были два необычно крупных ворона с блестящим, холеным оперением. Одна из птиц держала в лапах серебряный кувшин, из которого так и тянуло освежающим ароматом холодного эля. Олаф подался вперед, но невидимые путы крепко держали его на месте.

Тем временем вороны, нисколько не смущаясь присутствием Торкланда, закатили беседу.

– Слушай, Хугин,– говорил один ворон другому человеческим голосом,– дай наконец напиться этому воину, разве не за этим послал нас наш добрый повелитель?

– И не подумаю, Мунин,– ответила птица, держащая кувшин,– Один послал нас совсем не для этого, ты, видно, думал об очередной трапезе в Валгалле, когда он давал нам поручение.

Олаф сидел удивленный, открыв рот и напрочь позабыв о своей жажде.

– Так вот,– продолжал Хугин,– Один велел дать этому никчемному поглотителю эля всего лишь отведать аромат празднеств Валгаллы, который он никогда не вкусит, погибни он хоть с двумя мечами в руках и с третьим в брюхе, если владыка не захочет его там видеть. А Один явно не захочет его там видеть, если он не выполнит одно маленькое порученьице.

Слушая этот разговор, Олаф впервые в жизни жутко испугался. Шутка ли, не попасть в Валгаллу! Ему, великому Торкланду! Да его куры засмеют. Он на том свете своей Асьхен в глаза посмотреть не посмеет.

– Говори, вещая птица, какую службу надобно от меня Одину,– перебил собеседников викинг.

Птицы разом посмотрели на него, сделав удивленные глаза, как будто только заметили присутствие человека.

– Ты гляди, Мунин, он уже здесь. А Один сказал, что Олаф дрыхнет в пьяном угаре на хольмгардском кнарре. Вот как интересно! Выходит, он подслушал весь наш разговор.

– Ничего, Хугин, это даже лучше, что он все слышал, я так не люблю растолковывать этим глупым людям, чего от них хочет хозяин.

– Слушай, Мунин,– опять встрял в разговор Олаф,– ты рассказал все, кроме того, что на самом деле желает от меня Один.

– Вот видишь, Хугин, я же говорил тебе, что этим героям невозможно ничего объяснить. Ну разве ты не знаешь,– обратился он наконец-то к Торкланду,– что в конце времени случится великая битва Рагнарек? Разве ты также не знаешь, что Гунгнир – копье Одина – сломается и поэтому Великого сожрет Фенрир?

– Знаю,– озадаченно ответил Олаф, не понимая, куда это клонит пернатый.

– Ну вот, видишь, уже легче объяснять, хоть один образованный нашелся. А знаешь ли ты, что у словенского бога войны Волха есть меч, который способен прорубить железную шкуру Мирового волка? Ну что, смекнул, что от тебя требуется?

Олаф задумался.

– Все-таки, Хугин, он тугодум,– не дождавшись ответа, констатировал ворон,– это же так просто. Тебе надо будет взять этот меч и принести Одину, вот и все. Волей норн судьба приведет тебя к тому месту, где он лежит. Один это устроит. Устроит тебе там и хорошую драку, чтобы это не выглядело воровством, а было честной добычей.

– Как же мне тягаться с Волхом, я готов убить всех людей в Мидгарде, но как мне воевать с богами? Не проще ли Одину собрать дружину и забрать почетный трофей? – возразил Олаф.

– Нет, не проще,– раздраженно ответила птица,– деяния Великих не твоего ума дело. Тебе ясно сказано, что делать? И не задавай мне больше глупых вопросов. А как тебе справиться с Волхом, надо было думать раньше, когда жертвовал своему покровителю кислятину, а сам лакал хорошее вино.

Ворон подлетел к Торкланду и начал клевать его путы. Олафу показалось, что птица не совсем трезва, так как, стоя на лапах, ворон качался из стороны в сторону и все время промахивался, раня своим крепким клювом руки викинга. Олаф молчал, не желая гневить посланцев Одина, Мало ли что еще наврет про него эта злобная птица великому асу, тогда точно не видать ему Валгаллы.

Наконец путы лопнули и воин освободился. Он встал, разминая затекшие ноги. Жажда с новой силой напомнила о себе. Олаф открыл было рот, чтобы попросить у Хугина хотя бы один глоток из его кувшина. Но птица ехидно каркнула и исчезла. Мунин же, обернувшись к Олафу, примирительно проговорил:

– Не суди его, Торкланд, работа у нас такая. Смелее иди вперед.– И, взмахнув крыльями, тоже растворился.

Раздосадованный Олаф сделал шаг, твердая почва разверзлась у него под ногами, и он с криком провалился в пустоту. Кувыркаясь в полете, он вдруг врезался во что-то головой. Тяжесть оплела все тело, и он открыл зажмуренные во время падения глаза.

Вокруг Олафа была сплошная тьма.

– Неужели я попал в хель? – Воина одолел панический ужас.

Олаф попытался пошевелиться, но не смог, в горле действительно пересохло так, что не было никаких сил, слюна во рту стала вязкой и противной. Олаф что было мочи ударил головой в какую-то стену, на которую опиралась его спина и затылок. Раздался хруст, но дерево выдержало.

"Дерево! – мелькнуло в голове у викинга.– Значит, это не хель и даже не какие-нибудь казематы Асгарда".

Буквально тут же он почувствовал, что сидит задницей в луже. Холодная влага уже пропитала его кожаные видавшие виды штаны и теперь доставляла массу неприятных ощущений. В однообразном приглушенном гуле, который поначалу слух Олафа даже и не воспринял за звук, вдруг ясно услышался шум моря, и викинг ощутил на руках и ногах крепкие веревки, больно впившиеся в кожу. Олаф окончательно псоснулся.

– Где это я? – отчаянно завопил ярл.– Есть тут кто живой?

– Ну что разорался, я тут еще пока живой,– отозвался откуда-то из темноты голос Хэймлета.

– Так развяжи меня, чего расселся,– басил Олаф,– у меня уже вся задница задубела, а во рту аж горит, можно хоть Гунгнир сковать.

– Если ты, рыжебородый, думаешь, что это я тебя связал и посадил в трюм ладьи задницей прямо в воду, натекшую из щелей, то можешь быть спокоен – для остроты ощущений я себя тоже связал, и, главное, я уселся в ту же самую лужу, что и ты.

– Так кто тогда это сделал? – возмутился Олаф.

–А я почем знаю, ты меня только что своим воем и разбудил.

– Эй вы, смердючие треллы, бегом развяжите мне руки, не то, клянусь рукой светлого Тюра, бережно хранящейся в желудке Фенрира, я развешу ваши жалкие потроха сушиться на солнышке, а ваши утлые мозги не брошу даже рыбам на корм, чтоб те, сожравши их, чего доброго, не поглупели,– проорал во всю глотку Олаф так, что Хэймлету пришлось втянуть голову в плечи, дабы не оглохнуть.

Послышался скрип отодвигаемого люка, и черный мрак прорезал луч света, неприятно слепящий привыкшие к темноте глаза.

– Эй ты, варяжская собака,– раздался сверху голос, говорили по-гардарикски, но любой викинг, бороздивший просторы Северного моря, хорошо понимал этот язык,– если ты не перестанешь поганить слух нашего князя своими гадкими речами и раскачивать корабль, нам придется кинуть тебя в море и тащить за собой на веревке.

– Но воды-то хоть дай, изверг,– слегка сменил тон Олаф.

– Вот-вот, там-то ты и напьешься вдоволь. Крышка люка закрылась, и товарищи снова очутились в кромешной тьме.

– О Великий Один,– затянул Олаф,– будь великодушен, прости меня за то, что я пожалел для тебя хорошего вина, отделавшись добрым элем. Не мучай меня больше и согласись, что эль, пожертвованный тебе, действительно был хороший, я сам бы с удовольствием выпил его и поделился с тобой, если бы этот подлый датчанин, порождение Локи, не нашел в трюме этого гадкого вина. И меч я найду обязательно, только дай мне глоточек чего-нибудь хмельного.

Олаф замолчал, подождал немножко, но ответа не последовало.

– Ууууйййааа,– взревел взбешенный викинг. Связанный по рукам и ногам, он извивался, как раненный Тором Йормунганд, грозя пробить лбом днище ладьи, расплескивая при этом, словно яд, потоки отборной брани.

– Эй ты, берсерк, еще немного – и эта посудина развалится на куски, причем первыми пострадавшими окажемся мы с тобой, остальные хотя бы в состоянии плавать,– попытался успокоить товарища Хэймлет.

Наконец, то ли из-за отсутствия внимания со стороны тюремщиков, то ли просто утомившись, Олаф угомонился. Хэймлет облегченно вздохнул, ладья осталась невредимой.

Друзья не знали, сколько прошло времени, в полудреме было легче переносить жажду и прочие неудобства.

Хэймлет вышел из этого состояния, случайно уловив крики, доносящиеся как бы издалека. Он прислушался – действительно, кричали не на их ладье.

Хэймлет наугад пнул связанными ногами в том направлении, где, судя по звукам, должен был находиться его товарищ и, по всей видимости, попал. В ответ послышались поношения в адрес всех существ, населяющих все семь миров.

– Слышишь, Олаф, кажется, приехали,-сказал Хэймлет, дождавшись, когда его товарищ угомонится.

– Сам слышу, и нечего ногами размахивать,– недовольно проворчал Торкланд.

Судя по тому, что качки не было вовсе, корабль уже вошел в устье реки или залива. А шум людских голосов красноречиво говорил о том, что они прибыли в какой-то город или, во всяком случае, достаточно большой поселок. Ладья скрипнула обшивкой, пришвартовываясь к пристани. Крышка люка снова открылась. Бородатый хольмгардский кметь появился в проеме и, согнувшись в низком помещении, подобрался к Хэймлету. Он взял его за шиворот и бесцеремонно поволок по ребристому днищу.

– Ну и скотина же ты,– процедил конунг, покрепче сжав зубы от боли в позвоночнике.