Текст книги "Выбор Свездиго (СИ)"

Автор книги: Андрей Лапин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Это было понятно тем более, что вокруг уже давно и уверенно, причем сразу во всех областях нижней безобразной жизни лидировали, как правило, жгучие брюнеты и лысые люди неопределенного окраса. Лысые и брюнеты довольно сильно отличались фенотипами и сближало их только две вещи – все они были альфами и носили одинаковые дорогие наряды. И брюнеты, и лысые альфы носили очень дорогие и специфические наряды, и их ни за что нельзя было спутать ни с кримми, ни с фанами, ни госами, ни тем более с грузчиками или с проститутками, и это обстоятельство очень часто помогало при выполнении полнении наблюдательных протоколов. Если для отбора очередных анализов требовалась альфа (а главные цепочки всегда анализировались именно по ним) то ее всегда можно было легко обнаружить и именно по наряду. К тому же, Свездиго уже давно знал о них самое главное и поэтому все они были, есть и будут для него только лишь простыми и бесхитростными безобразниками.

–... письмо с рекомендациями от участкового и памятку с предвыборной программой нашего мэра, уф! – закончил стажер.

– И еще памятку с его крылатыми высказываниями, – устало поправил его наставник.

– И его крылатыми высказываниями! – бойко поправился стажер.– Ну, как?

– Нормально!– нестройным хором воскликнули наставник и Свездиго.

Стажер скромно улыбнулся, а его уши сделались при этом пунцовыми и практически непрозрачными от удовольствия.

Свездиго понимающе улыбнулся. Он уже давно не обращал внимания на слова нижних безобразников, потому что считал их лишенными смысла колебаниями газовой смеси. Теперь при общении с ними он обращал внимание совсем на другое – выражение глаз, тембр, походку, состояние передних зубов, запах и еще множество разных примет. Производимые безобразниками колебания газовой смеси использовались ими только как средство привлечения какой-нибудь добычи и последующего скрытого воздействия на нее. Иногда они использовались для обмана, отвлечения внимания, запугивания, но как только безобразник получал свое, сразу же утрачивали даже и эти относительные смыслы. Вот почему для правильного определения степени исходящей от них скрытой угрозы, капитан уже давно использовал другие ориентиры. Особенно хороши в этом смысле были глаза.

Обычно ему всегда хватало выражения глаз, так как у них были настолько выразительные глаза, что он никогда не мог понять – почему они не общаются между собой только при помощи их выражений. Часто, очень часто глаза его собеседников выражали одно, а производимые ими колебания смеси – совсем другое, но это больше не могло его обмануть. Вот и про этих городовых он сразу же понял абсолютно все, потому, что и у стажера, и особенно у его наставника были очень выразительные глаза.

Они оба словно бы говорили ему своими взглядами: "Отдай нам это. Отдай немедленно. Разве ты не видишь, что оно нам нужно? Что мы не можем без этого жить? Мы знаем, что оно у тебя есть. Отдай нам это и мы немедленно оставим тебя в покое. Разве ты не видишь, как мы страдаем без этого? А ты себе добудешь еще. Вон ты какой ладный и сильный".

Кроме настойчивой просьбы в глазах обоих городовых можно было прочесть и скрытую угрозу. Они как бы говорили ему своими глазами: "Если ты не отдашь нам это, мы тебя закатаем, замучаем, составим на тебя протокол. Подумай – разве это того стоит? Конечно, не стоит. Поэтому для тебя будет лучше, если ты не будешь противиться и отдашь нам это. Ну же – отдай нам это. Отдай. Отдай. Отдай".

Давление этих глаз было настолько сильным, что Свездиго не стал ему долго противиться. Он залез в карман фуфайки и протянул наставнику истертую паспортную обложку с двумя вложенными купюрами тысячного достоинства.

– Да, – коротко бросил наставник, с видимым облегчением принимая в свои широкие ладони подарок Свездиго. – Вчера вот моего старого напарника уволили за утрату доверия. А знаешь, как он всем доверял? Как он во все и всех верил? Как он на всех надеялся? Вот скажи мне, торговец, куда катится этот рынок?

– Известно куда, – дипломатично заметил Свездиго, с задумчивым видом разглаживая складку на брезентовом фартуке. – К полной и окончательной утрате доверия. Причем сразу по всем кредитам.

– Именно, – наставник снял шапку с хорошо знакомым Свездиго по прежним временам, но каким-то худосочным и тонкошеим медным орлиным дублем, пощупал внутреннее искусственное полотно и снова водрузил на свою лысую голову, крепко придавил ее ладонями к тяжелому голому куполу. – И когда-нибудь оно туда непременно докатится.

"Может быть, он докатится туда уже сегодня", – чуть не вырвалось у Свездиго... Впрочем, в такой день все это было тоже уже не важно.

Наставник помахал перед своими глазами мясистой кистью с двумя массивными золотыми перстнями, как бы отгоняя от своей головы какое-то навязчивое и страшное видение, а потом кивнул в сторону остальных лотков.

– Ладно, это не твое дело, чего мне тебя-то загружать своими проблемами? – сказал он, как бы очнувшись.– Я смотрю, что торговля у тебя и так почти не движется. А памятку с крылатыми выражениями ты себе все-таки заведи – на всякий случай. Ведь, так или иначе, а все равно влипнешь когда-нибудь, вот к слову в протокол крылатое выражение и вставишь, и дело твое сразу веселее пойдет.

– Памятки с крылатыми высказываниями у меня нет, – весело откликнулся на это Свездиго. – Зато есть фотография самого мэра в рамке из карельской березы.

– Подходяще, только держи ее всегда при себе, лучше всего – в нагрудном кармане, – удовлетворенно кивнул головой наставник.– Петруша, пойдем, у нас еще много работы сегодня, а снег уже так и сыплет, зараза.

Стажер с застенчивой улыбкой вернул Свездиго пустую паспортную обложку со словно бы вмиг поникшими орлиными головами, с как-то сразу поблекшими, безвольно опавшими хвостами и перьями, а городовые резво переместились к следующему лотку.

Появление городовых вызвало сильное оживление по всему бакалейному ряду, так как согласно древней торговой примете появление первого городового до первого покупателя мужского пола было дурным знаком на целый предстоящий торговый день, но Свездиго как-то сразу забыл о слишком ранних городовых и вернулся к своим размышлениям.

Мороз понемногу слабел, но теперь сверху посыпался крупный снежок. Свездиго накрыл свою рыбу куском прозрачной клеенки, а затем сел на рыбацкий стульчик и раскурил новую папиросу. "Вот бегут мимо безобразники, – думал он, ловко выпуская в холодный воздух серию аккуратных колец. – И, наверное, есть среди них такие, которые верят во "Что-то такое есть". Наверняка они думают, что это самое "Нечто" за ними благожелательно присматривают откуда-то сверху и когда наступит "Час О" оно придет к ним на помощь, всех спасет, вылечит и накормит. Эх, да если бы это было так просто. Это вам не потенциальную жертву своим фенотипом дурить, или пугать ее колебаниями воздушной смеси. Здесь идут эволюционные игры совсем другого масштаба".

***

Утвержденные Галактосоветом инструкции предусматривали два протокола взаимодействия с поднадзорными популяциями – прямой и косвенный. Почему Свездиго принял косвенный протокол, он и сам теперь не смог бы, наверное, объяснить внятно.

Обычно Наблюдатели предпочитали именно прямой протокол. Почему? Да потому, что так проще. Демонстративно спускаешься с небес в произвольно выбранный "Час О", показываешь местным пару нехитрых технических трюков (здесь можно и рот пошире открыть, чтобы вторые ряды зубов стали всем хорошо видны, или щупальца веером развернуть, или между рогами искру пустить, или еще что-то такое придумать, многие ленивые наблюдатели так и делали) и сразу объявляешь нижним новую эру. Эру добра и справедливости, надо полагать. После этого Наблюдатель превращается в Наставника, ну а дальше все просто – ведешь своих недоразвитых подопечных по пути уверенного развития твердой рукой, пасешь их железным посохом, так сказать, ну и разные фокусы показываешь время от времени, для укрепления веры в себя, куда же без этого.

Помимо всего прочего, это еще и экономно, и именно поэтому прямой протокол считается у всех недоразвитых "Золотым Веком". Ведь местным тогда приходится содержать только самого Наставника (или Наставников, здесь как конкретный Наблюдатель решит, так дальше и будет) да еще корпорацию его верных жрецов, по сути – глашатаев отобранных из самых талантливых в плане развития нижних кликуш. Таких как бы журналистов-переводчиков Золотого Века.

Путь, конечно, так себе, но рано или поздно куда-нибудь приводит. Или к кое-какому развитию, или к очередному глобальному потопу. Это зависит от способностей конкретного Наблюдателя. А может привести и к потопу совсем без развития или к потопу в результате слишком бурного развития. Здесь как кому повезет, да еще многое зависит от конкретных условий – у кого какое Изначальное Существо, кто чем и как питается, процент совпадений по фенотипу и так далее. Здесь дело даже не в развитии, а в правильной маскировке и быстроте рефлексов. Может случиться так, что и новую эру объявить не успеешь или там искру между рогами пустить, а местные уже приволокли виселицу, крест или плаху, и ты уже повис, уже закачался, задергался, и тогда все зависит от возможностей твоего организма и модели бортового хирургического модуля. Кроме того, многое зависит от везения и расположения звезд. Иногда бывало, что фальшивые тушканчики настоящих драконов обыгрывали, а иногда пустынные змеи осьминогов топили и при этом они все вместе как бы развивались. Что тут скажешь? У каждого пути свои особенности, но всегда самый лучший путь – срединный. Такой, чтобы и развитие было, но в то же время его как бы и не было, но и топтанием на месте, чтобы все это назвать тоже было нельзя. Именно такой путь предпочел бы Свездиго, если бы когда-то выбрал прямой протокол.

А вот с косвенным протоколом все не так просто. Здесь нужны и умная игра, и маскировка, и нужно не бояться испачкать свои конечности. Но ответственности, конечно меньше и всегда можно отойти в сторону, сказать "а он сам с балкона упал", или "а он сам с бомбой игрался", или "им всем контакты нужно было лучше зачищать". Да мало ли что можно сказать, если неожиданная проверка из Галревкома нагрянет, а ты сидишь здесь на косвенном протоколе. И местным все это обходится весьма дорого, ведь кроме жрецов им приходится содержать еще уйму самого разного продвинутого народу, которые якобы и двигают вперед что-то такое, что приводит в итоге к какому-то там развитию. Золотым Веком такое точно не назовешь, Серебряным, впрочем, тоже, но при случае руки умыть можно всегда. Свездиго горько усмехнулся и пожевал мокрый мундштук потухшей папиросы.

И главное при косвенном наблюдении за всем приходится наблюдать, все анализировать, все держать пусть под непрямым, но все же неусыпным контролем. Иногда глаза вверх поднимешь, посмотришь в пустые глазницы изначального ящера и подумаешь "а не пошло бы оно все". Но подумать это одно, а решиться – совсем другое, сделать – это совсем уже третье.

Хорошо было тогда – в самом начале, а как за всем уследить сейчас, когда безобразники внизу так размножились и распоясались? В общем, его кок, конечно, имел массу оснований для своей кляузы в Галактосовет.

Вот ведь зевнули они тогда наполеона, да и не только его одного. И это при том, что любого нижнего болтуна всегда довольно легко отследить. Ведь они всегда сначала начинают болтать, и делают это достаточно долго. Казалось бы, чего проще – отследил, подошел сзади и столкнул с балкона (да безобразники и сами так часто делают), и все, и никаких дальше эксцессов. Но ведь это все нужно отслеживать, вникать во всю эту болтовню, разбираться – чего он хочет на самом деле. Может быть, это просто очередная болтливая альфа, которой хочется обычного золота, роскошных дворцов и красивых самок? Это лучше всего, такой наполеон пошумит-пошумит, получит свое и сразу успокоится на своем золоте, дворцах и самках. А если нет? Если эта конкретная альфа окажется так называемой "идейной альфой"? Вот это хуже всего, такую альфу Наблюдателю никак нельзя прозевать. В любом случае, все можно легко поправить, пока одурманенные очередным идейным наполеоном безобразники не начали выстраиваться под его развернутыми знаменами, и пока их не начали кормить протеиновым армейским пайком. А потом уже поздно, целую армию одурманенных безобразников, конечно, тоже можно зачистить, хоть с балкона ее уже не столкнешь, да их туда и не пустят, но это будет слишком заметно и скорее всего, сразу после такой зачистки придется возвращаться к прямому протоколу, а вот этого Свездиго и не хотелось.

Прямой протокол всегда казался ему слишком грубым, глупым и лицемерным. К тому же это было бы очень легко, унизительно и скучно для него, как для капитана военного судна – быть безобразным Наставником в этой отдаленной, можно даже сказать – крайней системе.

В любом случае, все идейные наполеоны, которых он когда-либо прозевал, были теперь его, все они сейчас незримо болтались на его шее. И болтались они там не одни, а с сонмищами несчастных одурманенных безобразников, которые встали когда-то под развернутые ими знамена.

Эти несчастные безобразники тоже были теперь его – капитана Свездиго, вечными спутниками. Вечными гостями его ночных кошмаров.

Кроме того, решать вопрос с очередным идейным наполеоном приходилось иногда весьма специфическими способами и поэтому некоторые из них тоже до сих пор ему снились. Конечно, не все они снились ему до сих пор, но многие из этих проклятых наполеонов приходили к нему в его снах. Некоторые из таких наполеонов держали под мышками свои отрезанные головы, у иных головы были неестественно свернуты и за ними волочились по земле грязные веревки, у третьих наполеонов имелись отверстия в височной области. Все эти наполеоны подходили к Свездиго строевым шагом, щелкали каблуками и говорили: "Разрешите представиться – наполеон". А он всегда говорил им во сне одно и то же: "Ну сколько можно?" А они всегда отвечали ему: "Еще чуть-чуть". И так раз за разом.

Но наполеоны еще ладно, а вот с местными учеными безобразниками все было гораздо сложнее. Наполеон ведь сначала прокричит свое, прокукарекает, здесь важно просто не прозевать это кукареку. Вовремя понять, что петух созрел, так сказать, что он уже готов к топору, петле, дуэли, или к падению с балкона. Главное вовремя услышать такого наполеона и правильно понять его замыслы, остальное – дело космической техники.

А вот с учеными не так, нет. Они ведь молчат, думают, ходят туда-сюда, мечутся из угла в угол, массируют свои виски, лбы, затылки. И все молча. Молча! А потом вдруг раз, и – вот тебе динамит! Или – вот тебе пулемет! Или эта их последняя грязная бомба. Мало им внешней радиации, ведь планета в ней не просто плавает, а буквально утопает, так они нашли способ протащить ее и под свою газовую оболочку.

Во всех этих ракетах, бомбах и пулеметах капитан отлично различал чудовищные и разнообразные зубы местного Изначального Существа. Этого изначального Безобраза, который до сих пор прекрасно жил, существовал в древнейших генетических цепочках всех нижних безобразников. Жалел ли Свездиго, что его не оказалось в нужный момент рядом со всеми этими изобретателями, первооткрывателями и прочими безобразными гениями? Тогда – нет, а сейчас, наверное – да, жалел. Ведь с точки зрения Галактосовета, Галревкома или Галучинка его кок проявил бдительность, а он сам оказался воплощением халатности и безответственности галактического масштаба.

Но как ему было вовремя распознать очередного вечно сосредоточенного на своем внутреннем мире, талантливого и молчаливого ученого петуха? К каждому ученому безобразнику Наблюдателя не приставишь. К тому же самые проницательные безобразники, похоже что-то такое уже подозревают и постепенно научились прятать своих ученых петухов глубоко под землей. Чтобы добраться до них сейчас толчка в спину и последнего полета с балкона уже мало, сейчас для этого нужен удар с орбиты, причем хороший удар, а это означает переход к прямому протоколу со всем его слащавым лицемерием, со всеми его крестами, виселицами, кострами и плахами, со всем его фальшивым пафосом, который так отвратителен любому военному, любому флотскому капитану.

Следить за всем этим и с самого начала было для него настоящей морокой, и вот этого его кок не учел, когда строчил свою кляузу в Галактосовет. Нет, как Наблюдатель он его понимал и не винил (ну или почти не винил, какая теперь разница?), но как истинный нордикс – и не понимал, и винил.

Все нордиксы вообще издревле ненавидят ученых, а ведь в Галактосовете сейчас заправляют именно они, и его кок не мог об этом не знать, поэтому его кляуза была настоящим предательством, изменой делу всех нордиксов. Слишком долго кок копил свою обиду, а они все слишком долго игнорировали его отвратительные бифштексы. Это чистая правда. Но для подобного предательства этого все равно мало, так капитан думал обо всем этом деле с недожаренными бифштексами и кляузой в Галактосовет, причем сразу – в Галревком.

Нелюбовь нордиксов ко всевозможным ученым уходит корнями в седую древность, прямиком к битве у Драговегу, где погиб славный Четвертый Флот нордиксов.

Это была Последняя Битва в Последней Галактической Войне. На момент дела у Драговегу нордиксы уже захватили добрую треть Галактики, они широко тогда размахнулись, и они были готовы захватывать дальше, но тут галактические ученые объединились и впервые применили против нордиксов свои системные разрушители. Эти ужасные системные разрушители, которые в считанные секунды уничтожили флагман Четвертого Флота вместе с Адмиралом Джовдиго (его родным дядей, между прочим) и всем флотским штабом. А ведь это был чуть ли не самый мощный и прославленный во многих битвах флот нордиксов.

Нет, битва у Драговегу была не битвой звездных флотов, а избиением несчастных нордиксов. И избивали их именно они – ученые, избивали своими ужасными системными разрушителями. Фрегат "Фенри" тогда чудом уцелел, какой-то рассеянный ученый дурак забыл применить связывающее поле и выстрелил по нему просто так – наугад, а может быть и просто ради какого-то научного эксперимента. Эксперимент этот не удался, но плена им избежать не удалось.

Все они тогда ждали казни – глокирования или распыления (в том числе и этот проклятый кок, а хоть бы его тогда и распылили!), но ученые поступили коварно и грубо – они осудили всех выживших капитанов Четвертого Флота вместе с их бравыми экипажами на службу Наблюдателями в самых отдаленных уголках Галактики. Осудили с формулировкой "за особо тяжкие военные преступления", а в графу "срок" вписали по-ученому коварную и двусмысленную фразу "до особого распоряжения Галучинка". То есть, они не только разгромили их тогда в военном отношении, но и унизили, сделав, по сути, своими научными сотрудниками. Младшими научными сотрудниками. Лаборантами в самом низком и подлом значении этого слова.

Все это жгло сердце Свездиго огнем ненависти много тысяч галактических лет, и поэтому ни раньше, ни сейчас он не упускал случая отомстить ученым, и тихо прикончить кого-нибудь из них. Но всех ведь не прикончишь, да ведь и те – истинно виноватые в трагедии Четвертого Флота слишком далеко, и они слишком могущественны, а рядом – только эти ученые безобразники. Которые, если разобраться, ни в чем перед ним не виноваты, и все это только его личная неприязнь к ученым вообще, да и как вовремя распознать нужного, того самого ученого безобразника если они все время молчат? Распознать пока они не придумали новую бомбу, ракету или пулемет?

И вот – это была его работа (унизительная и подневольная), а он с ней не справился. Кок очень вовремя отправил в Галревком свою кляузу, здесь ничего не скажешь, подсуетился мерзавец. Лучше бы он свои бифштексы лучше прожаривал...

"Ну и пусть, – со злостью думал Свездиго, ковыряясь в мятой пачке "Беломора". – Все равно военные когда-нибудь возьмут свое и поднимут над Галактосоветом гордое знамя со скрещенными квантумножами. И тогда каждое живое существо в Галактике получит право на выбор – жить храбро сражаясь, или бесславно погибнуть. Вот тогда и наступит настоящее развитие и закипит космический эволюционный отбор. А все на свете ученые пойдут тогда вслед за солнечными ветрами..."

***

Снегопад постепенно усиливался, и Свездиго пришлось поднять воротник фуфайки, чтобы тяжелые хлопья не залетали ему за шиворот. Теперь приходилось периодически снимать ушанку и отряхивать снег ударами о колено. Разыгравшаяся непогода навевала тихую грусть. «Вот идет снег,– продолжил свои невеселые размышления Свездиго.– Вот висят низкие темные облака. Вот все те же бегущие безобразники. А куда они бегут? Что-то я сегодня не видел, чтобы кто-нибудь из них хоть что-нибудь здесь покупал. Бессмысленный, неостановимый бег. А вот сидят торговцы. Многие из них приехали сюда из далеких южных стран. Как, например, бедняга Тоштамбой. Конечно же, они сильно страдают и от местных морозов, и от снегопадов, и от всего остального. Но все сидят и сидят. Прячут свои носы в поднятые воротники душегреек, греют руки теплым воздухом своих носоглоток. И все словно бы ждут, и ждут чего-то. Аниманэ, аниманэ».

Свездиго приподнялся и рывком встряхнул клеенку. Снежная шапка поехала вниз и свалилась прямо под ноги бегущих мимо прохожих (назвать их покупателями у Свездиго почему-то не поворачивался язык). В центральном проходе образовалась уже грязная снежная каша и прохожие ногами взбивали ее в пышное бурое месиво.

Свездиго сел на место и рывком поддернул рукав на левой руке. Под ним оказалось сложное устройство очень высокотехнологичного вида. Основную часть гаджета занимал продолговатый, изогнутый точно по руке капитана, экран, по которому непрерывно пробегали серии зеленых, красных и желтых символов, чем-то похожих то ли на германские руны, то ли на египетские иероглифы, то ли вообще ни на что не похожих. Справа и слева от основного экрана были расположены еще два экранчика поменьше. На левом экранчике вращался маленький голубой шарик, а в правом сверкал космической белизной продолговатый и серебристый, как бы подвешенный в угольной черноте на невидимой нитке, предмет. Такая как бы елочная игрушка без елки. Или единственная елочная игрушка, повешенная на вселенскую угольно-черную и потому абсолютно неразличимую елку. "Что-то такое там есть – где – там? – там – наверху", вспомнил Свездиго отрывок пьяного разговора у местной рыночной разливайки с каким-то проницательным и интеллигентным, но уже окончательно спившимся безобразником. А вот оно, зло и весело подумал он. Впрочем, сегодня у него не было никаких причин для веселья. Вообще никаких. Потому, что донос проклятого кока сработал, и это было очень скверно для всех – и для него, и для экипажа, и для всех местных безобразников.

Немного подумав, Свездиго ткнул пальцем в центральный экран и на нем сразу появилось одноглазое лицо второго капитана Бендиго. Выглядело это так, словно вызов застал второго капитана врасплох и ему пришлось сначала быстро обернуться, а потом всем корпусом развернуться к Свездиго.

– Ученые прибыли?

– Только что, – быстро ответил Бендиго. На его искалеченном в теперь уже незапамятные времена лице ясно читалась растерянность.

– Что прилетело?

– Нечто невообразимое.

– Точнее.

– В нашем атласе нет ничего подобного, – Бендиго приблизил изуродованное лицо к экрану с противоположной его стороны и понизил голос. – Это что-то огромное, капитан. Мы расположились слишком близко к разрыву, и во время выхода это чудище чуть не размазало нашу скорлупку по своему ложному килю.

– Как это выглядело?

– Это выглядело так, как словно бы огромный фал пытается протиснуться в слишком узкую для него щель, и он как бы до конца не уверен, получится ли у него это проделать, но все равно лезет в нее...

– Я не об этом, – раздраженно прервал Свездиго. – На что это похоже из известных нам типов?

– Больше всего на линкоры класса "Шива", – сказал Бендиго после короткого раздумья. – Системные разрушители первого класса. Только раза в четыре больше и в сто раз страшнее.

– Ясно, – сразу как-то поникнув, сказал Свездиго. – Ладно. Конец связи.

– Капитан?

– Да?

– Мы тут решили немного пошутить и направили ученым мерзавцам специфический посадочный протокол. Должно получиться забавно. Я просто хочу предупредить...

– Вы нашли очень удачное время для своих шуток! – вспылил Свездиго.

– Они сами виноваты. Не успели пролезть в разрыв и сразу – передача длиной ровно в половину микросекунды, а в ней официальный запрос на посадочный протокол. И это вместо приветствия, а ведь мы готовились к встрече. Это неприкрытое космическое хамство просто галактического масштаба, капитан, а космических хамов принято...

– Ладно, – прервал его Свездиго. – Как-нибудь разберемся с вашими специфическими протоколами. Если успеем.

Бендиго провел пальцами по уродливому шраму под правой глазницей.

– Если бы нас хотели распылить или глокировать, то мы бы с тобой сейчас не разговаривали, – сказал он, ослабляя горловую застежку комбинезона. – Какой все же мерзавец наш кок, а я ему никогда и не верил. Да если бы я только знал, что он умеет писать такие научные отчеты, выбросил бы мерзавца в открытый космос вместе с его недожаренными бифштексами!

– О чем теперь говорить? – быстро спросил Свездиго. – Когда это висит у нас над головами?

– Верно... верно... Но все же...

– Конец связи.

Экран погас, и взволнованное лицо второго капитана Бендиго причудливо исказившись как бы сползло с руки Свездиго прямо на грязный снег.

Капитан некоторое время изучал бегущие по руке символы, а затем рывком вернул рукав фуфайки в прежнее положение. "Где же ученые? – подумал он. – Пора бы им уже и показаться. Не успели выйти из разрыва и сразу официальный запрос на посадочный протокол? Узнаю настоящий научный подход. Даже интересно – что это за деловые и неразговорчивые создания к нам сюда прилетели?"

Как-то незаметно пришли на ум услышанные непонятно когда, непонятно где, примитивные, напыщенные, с отчетливым соленым привкусом коу-плазмы, строки:

Сетевая трава

Пахнет глупостью,

Язвы мира сего зелены,

Разлетаются сны,

И грохочет над полночью

Или тимпан,

Или гроза,

Предстоящей войны...

Вдруг вдали послышались совсем другие, протяжные и приятные звуки. Скрипичный дуэт, сразу же определил Свездиго. Это было легко, так как он уже давно был поклонником безобразной скрипичной музыки, а в особенности – скрипичных квартетов и органа. Это был Бах, «Двойной концерт». Но откуда он взялся здесь, в этой безобразной базарной мгле? Капитан знал, что появление ученых из Галревкома всегда сопровождается несуразными явлениями, но сразу не сообразил связать их с этой музыкой. Он привстал и начал пристально вглядываться в снежную пелену.

В непрерывном рыночном потоке не было ничего необычного. Появляющиеся из-за снежного занавеса покупатели выглядели совершенно обычно, они двигались по своему традиционному рыночному маршруту как всегда. Но звуки двух играющих скрипок все приближались и вдруг в снежном круговороте показались двое. Они были одеты в одинаковые фрачные пары черного цвета и шагали в ногу, словно два солдата императорской гвардии на параде у какого-нибудь местного самодержца. Снежные хлопья уже изрядно присыпали их белые кружевные жабо, и шелковые галстуки-бабочки, и аккуратные бородки-эспаньолки, и плечи, но невероятные музыканты, казалось, ни на что не обращали внимания. Они шли строевым шагом прямо на Свездиго и играли "Двойной концерт" не просто с упоением, а с каким-то невероятным, даже несколько неземным мастерством. А еще у них были абсолютно одинаковые непроницаемые и неподвижные лица.

"А вот это уже перебор, – недовольно отметил Свездиго (только теперь он, наконец, сообразил что происходит). – Фраки еще ладно, но чтобы в одном месте, на одном рынке, оказалось сразу два виртуоза-близнеца? Безобразие, так нельзя. Или это и есть шутка безрассудного глоковисельника Бендиго?"

Тем временем скрипачи подошли вплотную к лотку. Они синхронно прекратили играть и опустили смычки.

– Слава Высшему Разуму, – громко и четко сказал правый несуразный скрипач. – Мы прилетели с миром.

– Разуму Высшему Слава, – эхом откликнулся Свездиго. – Я ждал вас с миром. Как долетели?

– Благодарю, почти без приключений, – ответил правый скрипач. Затем он задумчиво кивнул головой и осторожным плавным движением кисти положил смычок на струны. Второй тут же последовал его примеру, и дивная музыка снова полилась над заснеженным рынком.

"Паганини, "Каприз ╧ 24",– машинально отметил Свездиго. – Однако замечательно исполняют. Проигрыши до-минор выходят у них гораздо лучше чем у местных безобразных виртуозов".

– Разрешите представиться, – сказал он прокашлявшись, когда смычки ученых на секунду перестали елозить по струнам, как бы в ожидании и поиске следующего подходящего мотива. – Капитан Свездиго, Наблюдатель Галактосовета.

– Профессор Йо, – с легким поклоном сказал правый скрипач, не переставая водить кистью правой руки туда-сюда (на смычке уже налипло столько снега, что он практически сливался с заснеженным фраком). – Пятый заместитель председателя Галактической Ревизионной Комиссии по теплокровным популяциям. А это – благочестивый Шо Узи, младший капрал-Инквизитор Галучинка. Он тоже заинтересовался вашим последним отчетом и милостиво согласился ассистировать мне в этой миссии.

Левый скрипач, не переставая водить смычком, тоже слегка наклонил голову.

– Прекрасно,– ответил Свездиго.– Значит, доносами у нас теперь занимается не только Галревком, но и Галучинк? Но я хотел бы сразу кое-что уточнить. Во-первых, кто вам присоветовал такой необычный камуфляж?

– А что? – удивился Йо. – Наш Галучинк, как и Галревком может заниматься всем, чем пожелает, и при чем здесь наш камуфляж?

– Ваш камуфляж не соответствует местным этнокультурным традициям и погоде.

По зрачкам Йо пробежала тонкая синяя полоска, а затем он опустил веки. Свездиго понял, что у профессора происходит обмен данными с орбитой.

– У вас проблемы с маскировочным реквизитом, профессор, – решил уточнить Свездиго. – На нашей первой базе имеются специально разработанные для высадок на поверхность посадочные протоколы, маскировочные комплекты и реквизит. Я боюсь, что вы стали жертвой глупого розыгрыша и злонамеренных действий со стороны одного из моих подчиненных. Если хотите, я прикажу глокировать его прямо сейчас...

Однако эти слова не произвели на ученого никакого впечатления. Его рука снова задергалась туда-сюда и над заснеженным рынком опять полилась музыка.