Текст книги "Предупреждение путешествующим в тумане"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Ты скверно выглядишь, – Эдгар протянул мне чашку, но я знаком попросил поставить ее на стол.

Не мог положиться на свои руки, а нам не хватало только битой посуды. Он настороженно смотрит на меня, я говорю:

– Все в порядке, старик. Просто ночь была бурная.

– Это точно. Ну, давай разберемся с твоим неизвестным. Я киваю.

– Первое столкновение, – Эдгар морщит лоб, – в кафе. Он тебя видел и узнал, ты его – нет.

– Там было много народу.

– Но он же тебя заметил?

Я кивнул.

– Значит, следили.

– Наверняка.

– Бессонов – Громова – ты. Одна цепочка. Только ты сам виноват – по доброй воле в это дело впутался. А они? Чем они мешали этому, как его, Барину?

– Наркотики. Бессонов, как мне удалось выяснить, установил, что в его отделении похищаются наркотики, которые потом продаются местным наркоманам, в том числе и Громовой. Может, даже знал, кто именно ворует.

– Тогда с ним все ясно. А вот чем провинилась Громова? Почему после ухода Барина или его посланца…

– Скорее, посланца.

– Почему после этого она кончает с собой? Тут должны быть серьезные причины. Ну а если ей помогли, – Эдгар пожал плечами, – то та упаковка морфина, которая побывала в твоих руках, значит для Барина очень много. Два человека держали коробку с ампулами в руках – Бессонов, Громова. И оба… Нет, не два, три. Я про тебя забыл, – сказал Эдгар. – Почему все-таки она погибла?

– Очень просто – знала Барина. И могла его выдать. Кто еще мог его знать? Только Бессонов?

– Вовик-вышибала не знал, – возразил я. – Мелкая сошка.

Гвоздь, видимо, тоже. Может, лысоголовый? Вообще-то Барин общался со своими людьми через посредников – ребят семнадцати-восемнадцати лет.

– А может, – одного посредника? Ты же не сравнивал описания.

– Одного? Вряд ли. Тогда бы этот один знал столько же, сколько сам Барин. А это опасно. Вот когда много мелких поручений, а все нити у одного…

– Много исполнителей – тоже риск. Думаю, тут Барин что-то этакое придумал… Если бы за ним не тянулись трупы, я бы его уважать стал… Слушай… Только держись за кровать, чтобы не упасть. Ты ведь тоже знаешь Барина!

– Откуда? Кто он? – я нахмурился.

– Не пойму пока. Но он уверен, что ты его вычислил.

Видимо, он чересчур хорошего мнения о твоих умственных способностях, – Эдгар улыбнулся. – Ну-ка, припомни. Случайную встречу, может… Слушай, тот парень, что вышел от Громовой за несколько минут до ее гибели, сел в твою машину? Кто это сказал?

– Видел приятель соседки. Лопаткин его фамилия. Но там, в машине, должна была быть еще и женщина.

– Откуда ты взял?

– Сама соседка слышала женские шаги на лестнице.

Женщина вышла из квартиры Громовой. Ее приятель видел, правда, только парня.

– Приятель стоял близко от машины?

– Судя по рассказу, да.

– Удивительно, верно? В «жигуленке» довольно трудно спрятаться.

– Но ведь еще пудреница. Понимаешь, она, я в этом уверен, именно она, забыла пудреницу в моей машине. На полочке, знаешь, под «бардачком».

– Эта полочка – гиблое место… Меня знакомые иногда на работу подвозят, так я на этой полочке постоянно сигареты забываю. И не я один. Тут у всех есть опыт… Только… – Эдгар присвистнул. – Только чтобы забыть пудреницу на этой полочке, она должна была сидеть на месте водителя…

– За руль сел парень.

– Или рядом с водителем. Но тогда приятель соседки ее наверняка бы заметил. Уж там-то точно спрятаться негде. И вообще, женщины обычно прячут косметику в сумочку, как только ею попользуются. Но тогда почему пудреница оказалась на полочке в машине?

– Значит, женщина была без сумочки. А если вы встретите женщину без сумочки, можете быть уверены, что это переодетый мужчина, – я рассмеялся. – Только во всей истории, кроме Веры Громовой, нет ни одной особы женского пола. В кого же тогда переодеваться владельцу пудреницы?

– Этак мы в такие дебри залезем… Надо искать паренька. Чувствую, с паренька все начинается, им и окончится, – говорит Эдгар как бы про себя.

Я скинулся назад, пока не уткнулся затылком в стену. Глаза слипались, и мне стоило больших усилий держать их открытыми. Ломило суставы, бухало сердце, а голова была дурнее некуда.

– Все-таки ты скверно выглядишь, – снова сказал Эдгар, – надо показаться врачу, специалисту.

– Эти типы мне что-то кололи, чтобы я маленько взбодрился.

– Тем более.

– Больница отпадает. Наркологический диспансер – тоже. Слушай, а ведь Бессонова – нарколог. Если мне кололи наркотики, она должна в этом понимать…

– Поедем к ней?

– Ага…

Не знаю, что тут сыграло роль. Скорее, мне просто захотелось снова увидеть эту женщину. Не скажу отчего, но я испытывал перед ней некое чувство вины. Нет, не вины. Наверное, так ощущает себя спаниель, вернувшийся к охотнику без утки в зубах. Хотя, в общем, утка в меню не предусматривалась с самого начала…

* * *

– Только машину поведу я, – сказал Эдгар.

Небеса разверзлись. Дождь лил как из ведра. Дворники только размазывали водяную муть по стеклу. Эд припарковался за золотистой иномаркой, и мы вышли. Дорожка от калитки до крыльца напоминала душ Шарко, потому что струи ливня, вопреки закону земного тяготения, хлестали не только сверху, но и с боков, и даже, кажется, снизу. Непередаваемое ощущение.

Дверь открыла Нина. Она ласково кивнула Эдгару, потом посмотрела на меня, и брови у нее поползли вверх.

– Кто это вас отделал? – спросила она.

Скрипнули половицы, и в коридор из гостиной вышла Марина. Я вспомнил, она часто бывает в этом доме. Значит, нам вновь суждено встретиться.

– Привет, – сказал ей Эдгар. – По-моему, вам пора бы уже быть в лаборатории, а? Рабочий день начался.

– Не стройте из себя деспота, Эдгар, – Нина улыбнулась. – Это я попросила Марину переночевать здесь. Последнее время боюсь оставаться в этом доме одна. Мы просто заболтались за завтраком… Но все же, – она обернулась ко мне, – что с вашим лицом?

– Я ухожу, – Марина взяла со столика под вешалкой сумочку, – не волнуйтесь.

– На улице ливень, – сказал я, – подождите немного, подбросим вас на машине.

– У меня есть зонтик, – она уже открыла дверь. – Зонтик защищает от разных напастей. Даже от ретивого начальника. Повернулась и вышла, затворив дверь.

– Не очень получилось, – качаю головой. – В том смысле, что не очень здорово получилось.

– Так и будем стоять в коридоре? – раздраженно спросила Нина.

* * *

– Значит, вы не знаете, что вам кололи? – сказала Бессонова, когда я кончил рассказывать. – Без необходимых анализов я не могу вам помочь…

Голос у нее становится официальным, она входит в привычную профессиональную струю.

– Наверняка наркотики, – говорит Эдгар. Чем вы там лечите, когда травятся наркотиками?

– Помогает налорфин, – говорит она задумчиво, – когда морфийное отравление. Тут антидот – это налорфин, но если что-то другое…

– Значит, вы морфинистов налорфином лечите? – спросил я.

– Ни в коем случае.

– Почему?

– Потому что налорфин – конкурентный антагонист морфина, – она взглянула на меня и улыбнулась, – ну, чтобы вы поняли: налорфин как бы замещает наркотик в организме. Когда у морфиниста снижается содержание морфина…

– А, абстиненция, похмельный синдром, это я слышал от Эда.

– Так вот, синдром абстиненции, или ломка, как говорят в той среде, – страшная штука. В этом состоянии наркоман способен на что угодно…

– Может даже пойти на самоубийство?

– И это тоже. Лишая, в лечебных целях, наркомана привычной дозы, мы вызываем абстиненцию. Она нарастает постепенно и достигает максимума, как правило, на пятый день. При этом мы помогаем организму привыкнуть к отсутствию наркотика другими препаратами. Если же ввести налорфин – абстиненция достигнет максимума в считанные минуты. С этим ни организм, ни психика не справятся.

– Теперь ты понял, Эд? – спросил я, – ты понял, почему твоя крыса подыхала не по правилам? Громовой перед смертью ввели налорфин. Это было убийство.

– Не думаю. Помнишь, соседка говорила тебе, что «скорая» подъехала к дому раньше, чем они ее вызвали. Знаешь почему? Ее вызвал тот, кто делал Громовой. укол. Искусственно вызвав состояние абстиненции, ее хотели спровадить в лечебницу. Подальше от тебя.

– Нет, старик. Это было убийство. Громова смертельно боялась лечебницы. Панически. И они это знали.

– Вы говорите о той женщине… – Нина покачала головой, – с которой мой муж… Что ж, теоретически… А практически – ампулы очень отличаются. Морфин – в прозрачных, длинненьких, а налорфин в оранжевых и пузатых. Нет, опытный наркоман не ошибется.

– Скорее всего она не видела, чем наполняют шприц.

– Но и достать налорфин крайне сложно. Правда, у каждого уважающего себя анестезиолога найдется пара ампул…

– И у вас есть? – спросил я.

– По правде говоря, есть, – она улыбнулась. – Дома в аптечке.

– Вы не могли бы мне их показать?

– Пожалуйста. Только не выдавайте меня, нельзя так хранить эти препараты.

Бессонова вышла, а Эдгар подмигнул:

– А ты быстро соображаешь…

Я подошел к журнальному столику возле кресел, взял с него потрепанную книжку в сером переплете. Оказалось, комедии Шекспира. Никогда бы не подумал, что в этом доме, набитом одной специальной литературой, читают произведения «нежного лебедя Звона». Хотя, наверное, я необъективен. Погода влияет.

– Где-то я уже видел эту книжку… – Эд заглянул через плечо.

Вернулась Нина. Вид у нее растерянный.

– Что случилось? – спросил Эдгар.

Я-то уже догадывался.

– Дело в том… – она замялась. – Налорфин пропал. И еще несколько ампул. Вполне возможно, того самого препарата, который вам вводили… Это кошмар… Но кто-?.. Зачем?.. Нет, не может быть…

– А я вспомнил, чья это книга, – неожиданно сказал Эдгар. – Что? А… – я посмотрел на томик Шекспира, который вертел в руках.

И тут вдруг все стало на свои места.

– Стоп, старик, – говорю. – Я все понял. Надо читать классиков. «Двенадцатая ночь». Брат и сестра, которых все путают. Обе роли играет, как правило, одна актриса. Как мне все это раньше в голову не пришло!

Нина опустилась в кресло и сжала виски.

– Ты знаешь адрес? – спросил я.

Эдгар кивнул. Потом сказал:

– Надо позвонить в милицию. Пусть перекроют выезд из города.

– Успеем еще.

– Ладно. Едем, – бросает Эдгар, и мы снова под дождем бежим к машине. Мостовая блестела, словно ее натерли воском. За руль сажусь я.

Люблю ездить в дождь. Не знаю почему, но мне доставляет удовольствие вести машину в ненастье. Даже скользкий асфальт не может испортить общего впечатления.

– Притормози, – говорит Эдгар, – вот этот дом.

Я вышел, прошел под деревьями и остановился в, нерешительности. У подъезда был припаркован золотистый «мерседес»…

Дело в том, что я вспомнил – мы уже сталкивались с ним. В прямом смысле слова. В самом начале этой истории, на шоссе. Вмятины на нем были выправлены, но еще не закрашены, только загрунтованы…

Сломанная ветка липы скрывала меня, и я стоял, никем не видимый. Вот хлопнула дверь подъезда… Она!

– Марина… – тихо говорю я.

Она, конечно, не слышит. Открывает багажник, ставит туда сумку. Потом дверцу, садится за руль. Спутника пока не ожидается, это ясно. Остается мне самому предложить свои услуги.

– Марина! – говорю я достаточно громко.

Она на мгновение замирает, потом медленно поворачивает голову. Сначала я вижу ее глаза, карие, с пушистыми ресницами. Но вот дрогнули уголки глаз, что-то неуловимо изменилось. Словно исчезли белки, и уже не глаза, а глазницы, пылающие ненавистью.

У меня язык прилип к гортани.

Иномарка рвет с места, обдав грязью из-под колес. Бегом возвращаюсь к своей машине.

– Скорее, заводи же! – Эдгар бьет себя кулаком по колену. – Она догадалась, мы ее загнали в угол. Если уйдет, если спрячется в городе, я ни на твою, ни на свою жизнь не поставлю ни гроша. У нее найдется друзей и покровителей…

Наконец, последний узкий проулок, и расстояние стало сокращаться. Начался спуск к реке, и я понял, что после моста, на прямой, я уже не смогу «усидеть на хвосте» у «мерса», пусть и потрепанного возрастом и километражем…

Но тут-то это и случилось.

«Мерседес» неожиданно вильнул вправо, раздался хлопок, и он, продолжая двигаться, навалился боком на ограждение моста, на мгновение замер, словно повиснув в воздухе, и исчез…

– Держись!

Я выжал тормоз и нас, развернув, отбросило на встречную полосу. Выскочил и побежал к зияющему провалу в ограждении.

Внизу была пустота. И ничего. Только черные волны бились о сваи и закручивались в водоворот. Я шагнул вниз. Не успев набрать в легкие воздух, ушел под воду.

Вынырнул, почувствовал, что свело обе ноги, и я ничего уже не смогу сделать, никому не смогу помочь. Бороться с течением становилось все труднее, наконец мне удалось уцепиться за осоку и выползти на берег.

Не помню, что было дальше. Помню только, сидел на земле, а рядом плескалась река. Невозмутимая и целеустремленная, как всегда.

* * *

Круг замкнулся. Я не хочу знать, как будут извлекать из машины тело погибшей. Я вижу это почти каждую ночь. Во сне. Только там фигурирует подержанный «фордик», сорвавшийся на крутом повороте.

Потом кто-то накинул мне на плечи пальто. Это был Эдгар.

6. ОПЯТЬ ПЯТНИЦА

…Мы сидели под продуваемым всеми ветрами полосатым тентом летнего кафе. Только лето уже кончилось. Прямо на глазах.

Сухоручко обнимал ладонями стакан кофе, словно хотел так согреться. Эдгар по привычке щурился от сигаретного дыма, и мне хотелось посоветовать ему не мучиться и бросить курить.

– В конце концов, это несчастный случай, – Сухоручко еще крепче сжал стакан. – Лопнула камера, машина потеряла управление. Женщина погибла еще наверху, от удара об ограждение.

– Несчастный случай? – Эдгар поднял голову, – А все, что было перед этим?

– Конечно, – Сухоручко прищурился. – Несчастный случай. Например, то, что Громова по протекции Бессонова оказалась в клиническом отделении, хотя для наркоманов существуют специальные лечебницы. И то, что сам Бессонов воровал дефицитные лекарства, отмечая, что сделана инъекция больным, тоже несчастный случай.

– Он не воровал, – запротестовал Эдгар. – Просто к нему со всех сторон с просьбами – достань. Я, кстати, тоже. Он и заменял одни препараты другими…

– Несчастье и то, – злорадно продолжал Сухоручко, – что развращенная обстановкой в отделении, медсестра Марина Афанасьева, поддавшись на уговоры наркоманки Громовой, достала ей первую партию наркотиков. Потом вторую, Естественно, не бесплатно. Вот – первая жертва в этой истории.

Афанасьева.

– Но как ей удавалось? – я припомнил, что мне говорил Николай Петрович. – Ведь отчитываться надо пустыми ампулами?

– У Громовой ранее скопилось значительное количество пустых ампул. Это и был изначальный капитал. Сначала они заменили их на полные, потом постепенно увеличивали оборотный фонд. Просто воровали, организовали среди клиентов сбор пустой тары, если можно так выразиться. Втянули в орбиту преступления еще одну медсестру – вторая жертва несчастного случая. Установили контакты с ранее судимым Жуковым по кличке Профессор. Он взял на себя коммивояжерские обязанности: несчастный случай и то, что все это происходило при молчаливом попустительстве окружающих. Несчастный случай – когда Бессонов, догадавшись, что в его отделении похищают морфин, побоялся выносить сор из избы. Он пометил ампулы и скоро установил, что отчитываются вовсе не теми, которые выдаются для инъекций. Афанасьева поспешила перейти на другую работу…

– Ко мне, – сказал Эдгар грустно.

– Но из-за этого иссяк поток морфина. Препятствием на его пути стал Бессонов. И он исчезает однажды вечером, выйдя на полчаса прогулять собаку. Третья жертва. А за домом Бессонова, его женой начинают следить. Вдруг он поделился наблюдениями?

– Это еще не все, старик, – Эдгар наконец выплюнул сигарету. – Версия с налорфином подтвердилась, провели дополнительную экспертизу. Громова не случайно выбросилась из окна.

– Чем она провинилась? – я посмотрел на Сухоручко.

– Пока снабжали наркотиками, она молчала. Знала, не знала, догадывалась, не догадывалась – но молчала. После исчезновения Бессонова они никак не могли снова запустить конвейер. Боялись, что мы вышли на след. Так, в сущности, и было. А морфин кончался. По моим подсчетам, вы отобрали у них последнюю упаковку из старых запасов.

– Но кто? Кто это сделал?

– Помнишь, – Эд достал новую сигарету, – я ругался, что Марина завалила эксперимент, проспала на ночном дежурстве? Так вот, я поговорил с вахтером и еще кое с кем. Она не проспала. Просто отсутствовала в это время в институте. Первый раз с одиннадцати до полпервого – как раз доехать до Бессоновой, проведать ее, заодно прихватив налорфин, – Афанасьева знала, где он там хранится. Потом она навестила Громову. Наверняка та сама просила. Ведь ты ж оставил ее без морфина. И наконец, пока ты завтракал, побывала в твоем номере. В институт вы в тот день приехали почти одновременно, и она еще спасла тебя от вахтера. Помнишь?

– Да уж.

– Кстати, – Сухоручко размешивал гущу в стакане, – разъезжала она по этим делам в вашем автомобиле. Ключи ей дал автомеханик, у которого вы ремонтировали свою колымагу.

– Веселенькое дело, – сказал я.

– И все случившееся – несчастный случай! – Сухоручко стукнул кулаком по столу. – Потому что любое преступление – несчастный случай?

Я не нашелся, что ответить. А Эдгар спросил:

– Значит, Барин и Марина Афанасьева – одно и то же лицо?

– Пока да.

– Почему – пока?

– Под кличкой Барин скрывается организатор преступной группы. Или один из организаторов. На сегодняшний день можно предположить – путем переодевания и косметики Афанасьева изменяла не только внешность, но и, так сказать, пол… А мы искали подростка-связного и его хозяина, не подозревая, что оба эти субъекта соединяет в одном лице молоденькая лаборантка. Удивительно, правда?

– Но почему пока она – Барин? А что дальше? Что-то изменится?

– Сейчас Афанасьева – последнее звено для нас. Вершина пирамиды. Но ведь цепочка не обрывается на ней. Посудите сами, по нашим подсчетам, местным наркоманам перепадало намного больше морфина, чем было похищено в отделении Бессонова. Скорее всего мы выявили не пирамиду, а только один из ее блоков. Все намного страшнее. И нам еще предстоит нащупать путь дальше…

Сухоручко сжал кулак и слегка постучал им по ребру столешницы.

– Я сейчас… – Эдгар встал и направился к крытому павильону, чтобы принести еще кофе.

Летняя забегаловка доживала последние дни, прежде чем впасть в зимнюю спячку, и мы, пожалуй, были последними ее посетителями. Ветер хлопал тентом, раскачивал металлические стойки, столики, стулья. Все качалось, рычало, скрипело и пело, мир был погружен в непрерывную качку, и казалось, мы плывем куда-то вместе на дозорном клипере.

Вернулся Эдгар и принес кофе в картонных стаканчиках.

– Ну а спортсмен Гоша? – спросил я. – Разве он ни при чем?

– Давать своей сожительнице ключи от машины. -

Сухоручко усмехнулся, – еще не значит участвовать в преступной деятельности. Тем более кое-кто настоятельно попросил не беспокоить заслуженного человека. У него и так большая потеря…

– Что они имели в виду? – спросил Эдгар. – Потерю машины или любовницы?

Сухоручко пожал плечами.

– Странную подробность сейчас вспомнил, – сказал я. – Помните мою аварию на шоссе? Когда «Мерседес» меня обогнал, за минуту до столкновения я заметил – у него уже было помято крыло. И именно этим крылом он врезался в «Запорожец».

– Любопытно, – Сухоручко прищурился и поправил очки. -

По документам «Мерседес» попадал только в одну аварию – ту самую, в которой участвовали и вы.

– Искусственная была авария. Мне показалось, словно специально подстроенная.

– Какие могут быть причины, чтобы таким образом скрыть первоначальную вмятину на крыле? – Сухоручко задумался. – Скажем, за этой вмятиной числится наезд. Положим. А по всему выходит, что так, – Бессонов убит. Сделал это Барин, то есть Афанасьева, в одиночку, без свидетелей. Как может хрупкая женщина справиться с мужиком? Быстро и без шума? Наезд. Собаку он выгуливал на пустыре, а для этого надо пройти сотню метров по дороге от дома. Вы ведь не шарахаетесь сразу в сторону, если слышите, что сзади едет машина? Не трамвай, объедет… А для нее – руль чуть в сторону, удар – и все кончено.

Если так, то труп спрятан где-то поблизости. Нам бы его найти.

Тогда можно установить, как погиб человек. И если замешана машина, то какая. – Сухоручко загибал пальцы. – И если это «Мерседес» Васнецова, то хозяина можно будет потревожить независимо от спортивного календаря нашей мэрии. Вдруг это и окажется та самая ниточка, которая поведет нас дальше? Подножие новой пирамиды?

– Марина, убийство… – я замотал головой, – Распространение наркотиков – куда ни шло…

– Узнаете? – говорит вдруг Сухоручко, доставая из кармана целлофановый пакет, в котором лежит женский носовой платок.

– Да… Я такой же нашел в кладовке в доме Бессонова…

– Этот – из того же комплекта. Найден в вещах Афанасьевой.

– Значит, ее… Значит, она пряталась в доме?.. Следила?..

– Да. Случайность. Потеряла платок, а вы его нашли. И предложили ей вытереть сопли этим платочком. Совпадение. Такое бывает чаще, чем нам кажется. А она подумала, что вы ее вычислили и теперь проверяете. Может, виду она и не подала – прекрасная была актриса, но судьбу вашу уже тогда решила. Не сунься вы в гараж – вас бы просто где-нибудь подловили. Не сегодня, так завтра.

– Нет, – сказал я и вспомнил тот вечер, – не может быть. А кто… Если вы уж все знаете – кто выл под окнами? Жуткое дело, скажу вам, как выл.

– Открою секрет, – Сухоручко наклонился вперед, а мы, инстинктивно, ему навстречу, – в саду бродил призрак. Можете смеяться сколько угодно, вы оба мне нравитесь, потому не обижусь. Это был призрак, призрак убийства. Человеческие отношения только с виду нематериальные. Вроде как свет, если человек – пламя свечи. Но зажгите свечи в темной комнате – и увидите, какие узоры рождает на стене тень. Эти узоры и есть призраки. Каждое наше действие порождает призрак, чем оно контрастнее, тем сильнее призрак. А что может быть сильнее, отличнее от естества, чем убийство себе подобного? Призрак преступления… Мы называем их по-разному – совесть, страх…

Нет. Это они, призраки, терзают нас. Они мешают всем, даже тем, которые вроде ни при чем. Древние не забивали себе голову аминокислотами и сверхпроводимостью, потому видели все это.

Для них преступление порождало вурдалаков, оборотней, и прочую нечисть.

– Вы случайно не колетесь? – с улыбкой спросил Эдгар.

– Не колюсь, – он подмигнул, – и не псих. Считайте, что просто пошутил.

Я поднялся:

– Пора в дорогу. С вами хорошо, как говорится, но… Когда понадоблюсь, вы знаете мой адрес, – я пожал руку Сухоручко.

– Последнее напутствие, – он задержал мою ладонь. -

Простите, если оно не очень радужное. Вы ввязались в скверную историю, из таких сухими редко выходят. Свидетель вы для нас ценный, в этом-то вся и штука. Следствие продолжается, и неизвестно езде, к кому оно выведет. Неизвестно, кому еще мимоходом наступили на мозоль. У вас редкие к этому способности. Поэтому – будьте осторожны. Эти ребята очень любят обрубать концы. Хотя бы для того, чтобы другим неповадно было…

Он повернулся и стал уходить, седеющий, как-то ссутулившийся за последнее время. Я смотрел ему вслед и почему-то захотел окликнуть.

– Пойдем, – Эдгар тронул меня за рукав, – слякотно. Подбросишь до института?

Уже в машине он сказал:

– У Сухоручко неприятности. Сегодня утром избили его жену. В подъезде, когда она шла на работу. И это были не призраки. Наверное, кто-то из бывших его клиентов. А может, из будущих. Сейчас она в больнице.

* * *

Прощание получилось грустным.

В этом городе у меня осталось еще одно дело. На сей раз последнее.

Я притормозил возле дома с резными наличниками. Вы, наверное, уже забыли про старушку? Я о ней помнил все время…

– Уже уезжаете? – спросила она.

– Да, пора. Как ваши кошки?

– Мрут, бедненькие. Кто-то рассыпает отраву.

– Вот живодеры.

– А еще я нашла новый капкан на пустыре. Все, наверное, из-за пса.

– Какого?

– Бегает тут один. Небольшой, черный, курносый такой.

Породистый вроде. Хороший с виду пес. Но воет как по ночам – волосы дыбом встают. Страшно воет. Лежит на асфальте и воет. И всегда на одном и том же месте лежит. Словно есть там что-то, под асфальтом. А взгляд – как у человека… Наверное, мешает это кому-то, спать не дает…

– Пес? – я вздрогнул.

В четверг Бессонов вышел прогулять собаку. И больше не вернулся. Всегда найдется свидетель. Нас слишком много на этой планете…

Я стиснул зубы.

– А скажите… Давно в том месте асфальт положили?

– В пятницу. Я ведь редко дальше двора хожу, а тут как раз за электричество платить. Там гравий насыпали – еле выбралась.

– Вот что, – я достал сложенный вчетверо листок с телефоном Сухоручко. – Позвоните этому человеку. И все расскажите. Как мне сейчас. Думаю, ему будет интересно узнать, что там, под асфальтом.

– Вы уверены?

– И попросите его передать одному нашему общему знакомому, чтобы тот не оставлял без присмотра яд, которым травит приблудных крыс. Могут пострадать кошки, которые ни при чем.

– Странное вы что-то говорите. Но раз просите – так и передам.

Она вдруг грустно улыбнулась:

– Очень жаль, что вы уезжаете. Я слишком стара, чтобы надеяться вас снова увидеть. А вы мне кого-то напоминаете, только не вспомню кого. Это давно было. Лет шестьдесят назад.

Смешно, верно? Старая забывчивая мегера. Не старайтесь дожить до дряхлости. Поверьте, в этом нет ничего радостного…

Она снова улыбнулась, и мне показалось, что из-под паутины морщин, вставных зубов и седых волос, из-под крылышек серой моли выглянула на мгновение молодая женщина с глазами, как две звезды.

Потом звезды померкли.

– Попробую, – пообещал я и вернулся к машине.

* * *

Денек был серый, и серое небо, казалось, вот-вот – и раздавит землю. Я еду и думаю о том, что тот, кто ставил капканы на рыжего пса, наверняка имеет и хорошее охотничье ружье. Что ему стоит выстрелить в мчащуюся по пустому шоссе машину? Ровным счетом ничего. Даже если водитель не будет убит сразу, он наверняка во что-нибудь врежется.

Но все же меня сейчас заботит не это. Я достаю диктофон и решаю вспомнить события последних дней. Так, мысли вслух, отрывки как обрывки.

Вспомнить все, с самого начала.

Я еду спокойно, даже не обращаю внимания на своих спутников. По-мальчишески курит, стряхивая пепел прямо на пол, хорошенькая медсестра. Светловолосая девушка с тонким и нервным лицом сосредоточенно смотрит в окно. Почему-то тут же сидит Сухоручко и парень по кличке Гвоздь. Моя спутница, прекрасная и гордая, снова рядом, как во снах. Мы соприкасаемся плечами. Я знаю, что с ней уже ничего не случится, ведь главный поворот позади. Было тут и еще несколько человек, но я уже стал забывать их лица…

Я притормозил у обочины, потому что глаза жгли слезы.

Мимо проехала машина «Скорой помощи», и врач, сидевший рядом с водителем, посмотрел в мою сторону. Но какое ему было дело до плачущего мужчины, ведь ждали дела поважнее.

Я снова завел мотор, и дальше машина шла все время в гору. Машина была так перегружена, что приходилось переходить на первую скорость. А это неминуемо увеличивало расход горючего, которого должно было хватить на весь рейс.

Облака стали редеть, и надо мной вдруг раскрылись голубые хрустальные своды.

Вот, собственно, и все.