Текст книги "Предупреждение путешествующим в тумане"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

С у х о р у ч к о: Нет, тут все в порядке. Ваш муж мне нужен, видите ли, для того, чтобы помочь в одном деле, которым я сейчас занимаюсь. А из-за чего вы разругались?

Н и н а: Как вам объяснить?.. Он зачем-то взял у меня кольцо. Тайком. Небольшое колечко, с бриллиантиком…

С у х о р у ч к о: Как и когда вы узнали о пропаже кольца?

Н и н а: Его увидели у Бессонова… На работе… И предупредили меня…

С у х о р у ч к о: А больше ни о чем не предупреждали?

Н и н а: Я вас не понимаю…

С у х о р у ч к о: Ну, например, сказали, что он собирается продать…

Н и н а: Да…

С у х о р у ч к о: А деньги, предположим, ему потребовались в связи с сердечным увлечением?

Н и н а: Почему я должна обсуждать это с вами?

Голоса уходят все дальше, становятся тише, исчезают совсем. На какие-то минуты я погружаюсь в забытье, полусон. Кто-то трясет меня за плечо. Я просыпаюсь и вижу очень близко от себя серые глаза Нины.

– Кажется, я задумался, – говорю я независимо.

– Этот тип все время бросал на вас пронзительные взгляды, – говорит Нина, еле сдерживая смех. – По-моему, он считает, что мы с вами давно заодно. Но вы все время сидели с отсутствующим видом. А потом вдруг захрапели. Я думаю, он был бы меньше ошарашен, если бы под креслом взорвалась бомба.

– Неужели я так опростоволосился?

– Вы были просто потрясающи…

Кресла стоят так близко, что наши колени соприкасаются.

Она смотрит на меня настороженно, а я не хочу ее разочаровывать.

В любви у меня никогда не было счастья и вряд ли будет, я уже говорил об этом. Причиной всему слишком крутые повороты и большие скорости, когда женщина не в состоянии удержать руль. Короче, я склонен винить во всем одну автомобильную аварию.

…Это произошло много лет назад, очень далеко отсюда и будто в другой жизни, но не отпускает меня по сей день. Наверное, потому, как говорил один мой знакомый, что там присутствовало нечто большее, чем взаимоотношения.

Мне часто снится то время. И я скулю во сне, будто побитая собака.

…И все же я наклоняюсь к Бессоновой и беру ее за руку. Тонкие пальцы холодны и на миг неподвижны. Потом она пытается выдернуть ладонь.

– Кажется, чайник закипел, – говорит она.

– Ну и черт с ним.

Она делает еще одну попытку вырваться и вдруг отвечает на мое пожатие. Потом она просит сигарету.

Немного удивленный, протягиваю пачку. Нина закуривает, и я вижу, что пальцы у нее дрожат. Затягивается она очень неумело, держа сигарету, словно живое существо.

– У вас отвратительный табак, – Нина стряхнула пепел.

– Просто слишком крепкий. Зато пахнет приятно.

– Да, пахнет приятно, – соглашается она.

Правая рука ее снова на коленях. Я дотрагиваюсь, но теперь она сразу отстраняется.

– Никогда не знаешь, что будет дальше, – произносит женщина.

– Верно, – я кивнул. – Только поначалу об этом не думаешь.

– Мне-то уже пора думать. Бабий век короток.

– Перестаньте, – бросаю я. – Очень пессимистично. На днях я видел, как на улице упал старик. Он не мог встать и полз на четвереньках до стены дома. Когда я помог ему, он вдруг заплакал. «Жизнь прошла, – повторял он, – жизнь прошла…» – Не рассказывайте мне такое никогда, – просит она.

– Хорошо.

– И так тошно, понимаете?

– Кажется, понимаю.

– Что мне делать, а?

– Вы свободны сегодня вечером?

– Это похоже – приглашение на свидание?

– Считайте, что да.

– Вы занятный. Меня никогда не приглашали столь витиевато. – она улыбнулась. – Что будем делать?

– Там посмотрим.

– Чертовски любопытно. Мне не устоять.

Она закидывает ногу на ногу… Довольно эффектно, особенно когда это делает женщина, которая вам нравится.

* * *

С Эдгаром я встретился под полосатым тентом кафе. Увидев меня, он поднялся из-за столика.

Кафе не работало, Эд был там один среди пустынных белых стульев и увядших ромашек в вазочках на столах.

– Прогуляемся, – предложил он.

– Хорошо.

Мы дошли до реки, спустились к набережной и остановились на площадке под мостом. От дождя мы спрятались, но сырость была такая, что уютнее нам не стало. Воздух казался жидким.

– Как-то я чуть не прыгнул с этого моста, – Эдгар задрал голову.

– Была причина? – я столкнул в воду камешек.

– Причина всегда найдется. От этого могут удержать четыре вещи. Жалость к близким, предчувствие перемен, религия и стыд. Все остальные мотивы так или иначе связаны с этими. Меня в тот раз удержало последнее. Как представил – вытаскивают грязного и мокрого.

– А теперь?

– А теперь я замахнулся на интересную проблему – создание искусственной крови. А раз кое-что выгорит – и в этом я уверен, – жалко бросать на полпути.

– Тут вокруг одни пессимисты. Честно говоря, мне это надоело. Если еще кто-нибудь начнет плакаться на жизнь – вдарю по челюсти.

– И загремишь на пятнадцать суток.

– Пусть. Там хотя бы все без комплексов.

– Отсутствие комплексов – тоже комплекс. Но не будем отвлекаться. Когда ты ушел, я кое-что перепроверил, – Эдгар поднял воротник плаща. – В крови присутствует наркотик, но в очень незначительном количестве. Какой именно – установить невозможно – у нас такой аппаратуры нет. Может быть, это и морфин… Но уж слишком его мало для наркомана.

– Почему?

– Как у хронического алкоголика возникают приступы абстиненции, называемой в народе похмельем, так и у морфиниста. Организм уже настолько привыкает, чтобы его травили, что не может без этого. Я примитивно объясняю, для тебя.

– Спасибо.

– Не за что. Если эта девушка была наркоманка, и в ее крови присутствовало столько наркотика, сколько мы обнаружили, вряд ли тебе за несколько часов до этого удалось бы с ней поговорить, тем более танцевать. Ее бы мучили судороги, она бы металась, кричала, ее бы рвало. Удушье, сильнейшее сердцебиение… Настоящая агония.

– У нее было больное сердце.

– …Значит, возможно два варианта, Или Громова не была морфинисткой, или погибла не она.

– Не она? Как же так?

– Главное слово скажет патологоанатом. По истории болезни установить, она ли это, легко.

– Опять глухая стена.

– Ты о чем?

– История болезни Громовой пропала. Я еще вчера это узнал.

– Да? А мне не сказал.

– Что ж теперь делать?

– Тебе? Не знаю. А вот на месте следователя я бы поискал того, второго, в комнате.

Я посмотрел на него подозрительно:

– С чего ты решил, что в комнате был второй?

– У меня была возможность осмотреть труп. На шее след недавнего укола. Наркоманы сюда колют иногда, если на руках вены ни к черту. Можно проделать это, конечно, глядя в зеркало, но – несподручно.

– У нее в квартире нет зеркал.

– Ты там был? – спросил подозрительно Эдгар.

– Нет. Она мне сама сказала. Мол, выбросила все зеркала. Сам понимаешь, в чердаке у нее уже было полно тараканов. Она достаточно долго кололась.

– Значит, ей кто-то сделал этот укол. – Эдгар кивнул.

– Ясное дело.

– Что тебе ясно?

– Этот другой побывал утром у меня в номере. И забрал ампулы. Он знал, что Громова на работу больше не выйдет… Если, конечно, тут не замешан призрак. Но мы ведь материалисты?

* * *

В гостиницу я попал только через два часа. Это было неизбежно, и действовал я не из дилетантских соображений утереть нос Сухоручко. Он профессионал, и, как я подозреваю, профессионал опытный. Но у меня есть одно преимущество. Я – частное лицо, и со мной люди могут позволить себе такое, что с представителем закона немыслимо. Это мой козырь, и я должен его использовать, чтобы в дальнейшем моя жизнь была спокойнее. И не столько жизнь, сколько совесть. Но тут, кажется, я повторяюсь.

…Я поднялся на пятый этаж дома, у подъезда которого я вчера расстался с Верой. На лестничной площадке было три двери. Я позвонил в ту квартиру, где, судя по моим подсчетам, ночью светилось окно. Дверь открыла высокая девушка, в джинсах и мужской рубашке, завязанной узлом на животе.

– Я по поводу Веры Громовой, – начал я.

– Но Вера…

– Знаю. Громова погибла. И поэтому мне необходимо поговорить с вами. Есть несколько вопросов, на которые можете ответить только вы. Это очень важно.

Девушка продолжала смотреть на меня недоверчиво, но по глазам я понял, что в ней проснулось любопытство.

– Я затеяла уборку, – нерешительно сказала она. – У меня беспорядок…

– Пусть вас это не волнует. Я буквально на несколько минут.

– Хорошо, – кивнула она, – проходите.

Посреди комнаты стоял пылесос, на стенах – яркие плакаты и две-три черные иконы. Возле дивана – бронзовая пепельница, полная окурков, и большая лысая кукла. Хозяйка плюхнула свой обтянутый джинсами задик на диван и указала мне на стул.

– Вы хорошо знали Громову? – спросил я.

– Только как соседку. Она ведь здесь живет с полгода. А потом, понимаете, она из другого круга… Я учусь в гуманитарном колледже.

– Понимаю. Громова ведь снимала комнату?

– Да, у старухи. Прописана в той квартире одна старуха, но я ее очень редко вижу. Раз в месяц, не чаще. За деньгами, может, приходит. Неопрятная такая старуха и, по-моему, чокнутая. А где она живет де факто, не знаю.

«Де факто» я отнес за счет неоконченного высшего.

– А кто еще приходил к Громовой?

– Нет, у нее почти не бывало гостей. Я имею в виду компаний. Она тихо жила. Ходил тут один, приличный такой. Довольно часто. Что их связывало? Но уж это не мое дело, правда? Может, еще кто бывал, только я ведь не сижу круглые сутки на лестничной площадке.

Занимательная была бы картинка, подумал я.

– Да, вспомнила! – девушка хлопнула себя по лбу. – Как-то встретила паренька на лестнице, он от Веры выходил. Вертлявый такой паренек.

– Не могли бы его описать?

– Это ж давно было. Ах да, меня что удивило: он как со мной столкнулся – как-то голову в сторону… Вроде потупился. А одет попсово. Такие наоборот – как девушку встретят, так рассматривать начинают, словно под юбку лезут. Я даже пришла к себе – сразу к зеркалу – неужели крокодилом стала?

– Ну а лицо, фигура?

– Нет, этого не опишу. Очки темные в руках были – он их потом надел. Сам стройненький, худенький. Хорошенький, но, будь мне шестнадцать, я бы с ним не стала – что-то в нем порочное было. Больше его не видела.

– А теперь давайте о недавних событиях. Вчера поздно легли спать, верно?

– Да. К занятиям готовилась. В понедельник. Семинар по логике мужик один ведет – ну прямо сексуальный маньяк… Над всеми девчонками измывается на экзаменах. Без короткой юбки можно не приходить. А у меня парень ревнивый. Вот и приходится зубрить.

– Сочувствую. Вы одна живете?

– Родители челноками в Стамбул мотаются, изредка видимся, А так – все время одна.

– Можно закурить? – спросил я.

– Конечно.

Любезно протягиваю ей пачку.

– Нет, не курю, – она машет рукой. – После сигарет изо рта плохо пахнет – Ну и правильно, – я киваю. – А теперь расскажите, что вы слышали? Вы что-нибудь слышали? Ну, как дверь хлопнула?

– Нет, ничего.

– Совсем?

– Совсем…

– А твой парень? Он тоже ничего не слышал?

– Какой парень? Вы что?

– Брось, – я грожу ей пальцем, – не морочь мне голову. Ты что, будешь меня уверять, что насобирала окурки в эту пепельницу на улице? Для интерьера?

– Ой…

– Вот тебе и «ой». Ты извини, что я с тобой по-простому. И давай начистоту. А то еще попадешь в переплет. Дело серьезное.

– Хорошо, я вам скажу, – девушка сосредоточенно рассматривала ногти. – Мы около шести собирались с моим приятелем выходить – надо было товар на ярмарку отвезти. У него мотоцикл. Когда в передней уже стояли – сапоги надевала, – слышу, у Верки дверь хлопнула. Она вообще-то рано на работу уходит, так что это в порядке вещей. И шаги женские по лестнице.

– Почему решила, что женские?

– Каблуки цокали. Да и походка женская, что я, совсем, не отличу? Может, конечно, и гомик какой…

– Не будем вдаваться в подробности. Дальше.

– А у меня, как назло, молния на сапоге заела. Приятель говорит – внизу подожду. Когда вышла – он бледный возле подъезда меня встречает – твоя соседка, говорит, из окна выбросилась. Я спрашиваю – ты что, какая? А он – молодая которая, светлая. Вон, на газоне лежит. Мне чуть плохо не стало. Но потом отошла – надо «скорую», говорю. Родители-то у меня раньше в мединституте работали, У нас полгорода в этом институте работало, пока он «оборонке» принадлежал.

– И ты вызвала «скорую»? – перебил я. Собиралась. Только ведь у нас телефон один единственный на весь квартал. На углу.

Пока мы туда дошли, видим – «скорая» в наш двор поворачивает.

Наверное, кто-то раньше нас вызвал. Приятель говорит, чего, мол, нам ждать теперь? А то затаскают потом с объяснениями. Ну, мы и двинули…

– Слушай, а где бы мне твоего приятеля найти?

– Зачем, он ведь ни при чем?

– Может быть. Я у него только кое-какие подробности спрошу. В частном порядке.

– Думаете, я вам наврала?

– Зачем же…

– Ладно, спрашивайте его, он вам то же самое расскажет. Заречная, три. Он там в мастерской работает. Хорошие бабки зашибает. И еще на заочном учится. А то бы стала я встречаться с каким-то сантехником, пусть он хоть на иномарке ездит.

– А как зовут?

– Вадимом. Лопаткин фамилия.

Я взглянул на часы. Было начало пятого.

– Ну что и, не стану больше задерживать.

– Ничего, даже интересно.

– То есть?

– Как вы меня подловили, а? Я что, ничего не поняла?

– В чем дело? Что ты поняла?

– Ладно не темните. И так сразу видно, что вы частный сыщик. Замешаны серьезные шишки, да? Вам большие деньги платят? – спросила она шепотом.

– Ясное дело, не маленькие, – пришлось согласиться.

* * *

Я добрался до гостиницы через два часа. Мне еще повезло – к вечеру перестало дождить, а пока я строил из себя сыщика, одежда в тепле почти высохла. Правда, прямо на мне. Переодеться было не во что. В запасе остались только хорошие носки, толстые и пушистые, ручной вязки. На прием в таких, конечно, не пойдешь. Зато для осеннего межсезонья они чудесны.

Это было мне единственным утешением.

Дом на улице Заречной, номер три, был сер и сир, а лепные львы над его подъездом плакали ржавыми слезами. Я спустился по стертым ступеням в подвал и познакомился с приятелем девушки. Потом просидел полтора часа в кафетерии на углу, поджидая, пока неутомимый Лопаткин наиграется с водопроводными кранами. Спешить некуда, я пил чай с хлебом, а официантка каждые десять минут подходила и протирала тряпкой мой столик.

К чему бы это?

Наконец вышел и мой подопечный, приглаживая колючие волосы. Он сказал, что спешит, и разговаривать пришлось на ходу.

– Мне сегодня уже пришлось обо всем рассказывать. Ваш сотрудник, из милиции, спрашивал. Что, согласовать действия не смогли? – Лопаткин старательно следил за правильностью ударений.

– Я не из милиции.

– Вот оно как? Значит, дело серьезное? Мне-то в общем плевать. Могу и вам рассказать. Веру, ну, которая погибла – давно знаю. Она в параллельном классе училась. Фирменная была деваха – полшколы за ней бегало.

– А вы?

– Я?.. Да как вам сказать? Не мой стиль, хотя, может, и просто случая не представилось. Она все больше с теми гуляла, кто там стишки пописывал, языком молоть умел. А мне батя еще тогда сказал – не языком, а руками работать учись. Я ему в гараже стал помогать. На мотоцикл копить начал. И к десятому классу купил. А скоро и «БМВ» куплю. Жизнь – она все по своим местам расставила. И всех.

– А как она после школы жила, не знаете?

– Откуда? Если только на лестнице сталкивались, когда я к Лидке ходить стал. Верка здорово изменилась за это время.

– Теперь вернемся к событиям сегодняшнего утра. Когда выходили от своей приятельницы, никого не встретили?

– Впереди шаги слышал, когда по лестнице спускался. А на улице увидел – парень в машину садился. Красные ««Жигули», за руль.

– Могли бы его узнать?

– Парня? Со спины если, то конечно. А вот машина – фара у нее побитая, это заметил.

– Он был один?

– Да.

– Что было потом?

– Я, значит, Лидку жду… Мотоцикл заводить не стал – спят все. Думаю, до реки пешком пройдем. Глаза наверх поднял: горит, думаю, у Лидки свет? Долго копаться будет? Вдруг окно рядом открылось. Мне казалось, Вера на работу уже ушла… А она стоит и за раму рукой держится. Хотел помахать, мол, привет… А она как-то назад оглянулась, вроде вскрикнула. Я решил – застеснялась – она в одном бюстгальтере была. Конечно, глаза сразу отвел, и тут слышу – словно мешок с машины бросили.

Гляжу… Потом Лидка вышла из подъезда. Что дальше было, она вам, наверное, уже рассказала.

* * *

Я расстался с Лопаткиным и спустился к набережной. Волны на реке были серые, с металлическим блеском. В воде не отражалось ничего.

Сзади кто-то осторожно откашлялся.

Я резко обернулся и увидел господина с седыми патлами до плеч, такого же цвета бородой, в папахе, красной куртке и кирзовых сапогах. Да к тому же он смотрел на мир единственным глазом.

– Прошу прощения, – господин притронулся к папахе, – закурить не найдется?

Я достал пачку и вытолкнул из нее сигарету. Мне вовсе не хотелось, чтобы господин залез туда всей пятерней.

– Благодарствую, – он взял сигарету, оттопырив мизинец, и прикурил. – Любуетесь на реку?

Я кивнул.

– Хорошее занятие, приобщает к природе, – он пожевал губами. – Дело, собственно, вот в чем. Я, сами видите, человек не обласканный судьбой, можно сказать, алкоголик. Но, – он поднял указательный палец, – живы еще благородные порывы!

– Охотно вам верю.

– Я человек слова, – господин кивнул, – если обещал оказать услугу, я ее окажу. Да, вот именно.

– Должен вас огорчить – я в услугах не нуждаюсь.

– Нет, нет, вы меня не поняли. Некий гражданин, которого – слово честного человека – я впервые видел, просил передать вам следующее…

– Откуда вы взяли, что мне?

– Тот гражданин показал на вас пальцем и сказал – вон, видишь того типа? Передай ему… Вы как раз с молодым человеком шли, разговаривали…

– Так что же просили передать? – я невольно огляделся по сторонам. В этом городе слишком много глаз, а я, по всей видимости, становлюсь популярной личностью.

– Вот, – старик достал откуда-то из-за спины сверток.

Я разорвал шпагат, развернул бумагу. Это был мой плащ. Документы и ключи – как полагается. В кармане.

– Это все?

– Вы только не подумайте, что я имею ко всему этому малейшее отношение. Курьер, извините за выражение.

– Как тот тип выглядел?

– Как выглядел… Видите ли, у меня на почве алкоголизма очень плохая память… Я больной человек…

– А это? – я достал деньги. Это поможет вам поправить здоровье?

– Здоровье? – старик зачем-то вытер руку о штанину. – Здоровье, может, и поправит. А вот память…

– Ладно, – я сложил купюру вдвое, – тогда обращайтесь к врачу.

– Нет-нет, – старик выхватил бумажку, взмахнул ею в воздухе, и она исчезла, – кое-что припоминаю… Невысокий, узкоплечий…

– Возраст? – спросил я.

– Юноша, с лицом, не оскверненным бритвой.

Этого еще не хватало. Образ юноши становится назойливым.

– Без вранья? – спросил я.

– Я человек чести, – он вскинул подбородок.

– Ладно. Пусть будет по-вашему.

– Вижу, не помог вам? – спросил старик.

– Да уж.

– А как же деньги? Могу я их себе оставить?

Я кивнул. Господин вновь притронулся к папахе и, поначалу пятясь задом, стал удаляться. Я посмотрел ему вслед и подумал, что самым идеальным для меня выходом было бы сесть в машину и уже вечером принимать душ в московской квартире. Если бы у меня была возможность выбирать, я бы поступил именно так… Потому что теперь я уверен – в первую ночь по дому бродил не Бессонов. Но кто?

Я облокотился на парапет и снова посмотрел на воду. А сам проигрывал про себя ситуацию: вот подхожу к вешалке, дотрагиваюсь до куртки. Она мокрая… отворачиваю полу, чтобы рассмотреть этикетку…

* * *

К двери номера была приколота записка: «Ваша машина отремонтирована. Деньги оставьте сторожу. Счастливого пути».

Я немного удивился такому сервису, но машина была теперь как нельзя кстати. Только интересно – когда они успели? Днем в гараже не было ни души.

…Приятно снова оказаться в салоне автомобиля. У меня возникло такое чувство, словно я вернулся домой. Может, это и есть мой дом, а дорога – отечество?

Смотря какая дорога, конечно.

Я остановился и некоторое время рассматривал грязные подтеки на стекле. Потом включил дворники. Стекло все равно оставалось грязным. Решил протереть его изнутри и достал тряпку. Она лежит у меня на полочке под «бардачком». Из тряпки что-то выскользнуло и упало на пол.

Я наклонился и долго шарил под сидением, пока пальцы не наткнулись на круглое и плоское. Это была женская пудреница. Откуда она взялась – не пойму. Машинально открыл крышку, увидел, что зеркало внутри пудреницы раскололось от удара. И расстроился. Не то чтобы я верил в приметы. Это как прогноз погоды. Верить не веришь, а зонтик все равно берешь с собой.

Положил пудреницу в перчаточницу, завел машину. Впереди большая лужа и пришлось притормозить, чтобы не обрызгать молодого человека в светлом плаще и шляпе с мягкими полями. Он проводил меня внимательным взглядом.

Торопиться было некуда, и я петлял по разбитым улочкам города. Кончилось тем, что проколол шину. И именно в тот момент, когда я, тихо матерясь, менял колесо, меня осенило. Наверное, по ассоциации. Я вспомнил, что уколол палец, рассматривая чужую куртку на вешалке в доме Бессоновой. 0 металлическую скрепку. Такими в химчистках прикрепляют номерок.

И теперь я знал, что мне делать дальше.

Через четверть часа не без помощи администратора гостиницы у меня в кармане лежали адреса химчисток. Их оказалось всего две. Надеюсь, количество зависело от общей численности горожан, а не от их гигиенических воззрений. В первой мне не повезло. Закрыта на ремонт, и, видно, давно. А вот в другой меня ждали сюрпризы. Один лучше другого.

К примеру, за окошком приемщицы восседала чересчур статная особа с ядовито-рыжими волосами и огромными круглыми, словно блюдца, глазами. Между прочим, кристально голубого цвета. Редчайший экземпляр.

Я закрыл дверь и стал внимательно изучать прейскурант на стене. Пожалуй, даже слишком внимательно. Экземпляр искоса наблюдал за мной, явно забавляясь.

Наконец я не выдержал и обернулся, стараясь сохранить подобающую твердость.

– Пришел по делу, – начал я, – да совершенно не могу вспомнить, какому. А почему я не вижу толпы мужчин, осаждающих вашу химчистку?

– Это еще зачем?

– Думаю, не из корыстных соображений привести в порядок свой гардероб, а лишь обогатить свою серую жизнь встречей с вами. Такое не часто увидишь.

– Ну да, – она надула губки, – эти мужики самые противные. Так и норовят в каждое пятнышко носом ткнуть, словно я его наделала.

– Не может быть! Вам явно попадались изгои. Да, кстати, моя куртка тоже здесь побывала, и я не имею ни малейших претензий.

– Что-то вас не припомню.

– Просто не я получал… В уме быстренько подсчитал: вечером в четверг, когда Бессонов поругался с женой и ушел из дома, куртка была на нем. А в субботу утром я обнаружил ее на вешалке.

– В пятницу приносили, – уточнил я, – такую спортивную куртку, синию, с красными полосами. Просили побыстрее почистить.

– Сынок, что ли, приносил?

– Почему вы так решили?

– Нет, для такого сына вы слишком молоды.

– Спасибо. Но как вы запомнили?

– Сейчас мало клиентов. Да и куртка старомодная. Такую выбросить дешевле, чем почистить.

– И вас ничего не смутило в этой куртке? Пятна крови, например?

– Да вы что? – голубые глаза заполнили все помещение. – Куртка в глине была. Никакой крови, такие мы не принимаем…

* * *

Я позвонил Бессоновой из первого автомата, а когда подъехал к дому, она уже ждала меня у калитки. В этом было что-то патриархальное.

– Поедем к реке, – сказала она, развязывая шарф на шее. – Мне хочется видеть реку.

Нина была чудо как хороша.

Возле домика знакомой старушки пришлось съехать на обочину, чтобы обогнуть дорожные машины. Дальше была грунтовка, раскисшая от дождя, и колеса стали пробуксовывать. Я боялся, что мы застрянем, и потому ехал очень осторожно. Всю дорогу мы молчали. Нина смотрела в окно, и только один раз, когда нас здорово тряхнуло на ухабе, обернулась в мою сторону. Но ничего не сказала.

По машине застучали капли, и я включил дворники. У обрыва остановились.

Моя спутница задумчиво провела пальцем по запотевшему стеклу. Я достал сигарету.

– Подождите, – сказала она, – откройте лучше окно. Подышите здешним воздухом. Я дышу им каждый день, не мешало бы и вам попользоваться. Как врач говорю.

Слышно было, как в траве шумит дождь.

Я повернулся к ней и осторожно провел ладонью по обтянутым капроном коленям. Она замерла, и я только чувствовал в темноте ее взгляд.

– Довольно банально, – прошептала она.

Ее кожа казалась обжигающе горячей, и, едва я наклонился к ней, она приоткрыла рот. Губы были мягкими и отдавали помадой. Я почувствовал ее пальцы на затылке. Она прижималась ко мне всем телом, и я, казалось, был весь в этих губах и в этой помаде…

– Как тут душно, – сказала она.

– Не выходить же под дождь.

Я поднял с пола сломанную сигарету и выбросил в окно. Достал новую. Включил зажигание, и некоторое время двигатель работал на холостом ходу. Потом выжал сцепление, и мы тронулись с места.

Мы молча проехали по грунтовке до моста и снова попали в тусклый дым фонарей. Дождь не утихал.

– Кто у тебя? – моя рука лежала на рычаге скоростей, и Нина накрыла ее ладонью.

– Сейчас никого.

– А была? – она усмехнулась, – Та, единственная?

– Ее уже нет. Она погибла. В автомобильной аварии.

– Ты ее очень любил? Я кивнул.

– Она была красивая?

– Да, наверное, очень. Мне трудно быть объективным.

– Как ее звали? Я ничего не ответил.

– Бедненький, – Бессонова погладила мою руку. – А знаешь, муж мне изменяет. С какой-то молоденькой девочкой. Может, к ней и ушел? Все хочу на нее посмотреть.

– Тогда поторопись.

– Почему?

– В городском морге лежит ее труп.

– Я тебя не понимаю.

– Утром она выбросилась из окна.

– А Бессо… – Нина вздрогнула и прижала пальцы к губам.

– Сложно сказать. Но мне кажется, он здесь ни при чем.

– Вот почему его искал следователь… Везет мне на мужиков. Точнее, везет моим мужикам… Она сама… Или ее?..

– Все может быть.

– Но кто?

– Если верить логике, то я оказываюсь наиболее подходящей кандидатурой. Они только не могут никак найти мотивы.

– Ты?!

– Да, моя прелесть. Я был последним, с кем ее видели.

– Ах, вот как? – она неестественно рассмеялась.

Потом отвернулась к окну. Как в начале поездки. Иными словами, мы вернулись на исходные позиции.

Что ж, поделом.

Возле самого дома я вспомнил и спросил:

– 0 чем вы говорили с Сухоручко. Я прослушал, помнишь? Что-то про какое-то кольцо…

– Про кольцо?.. Да, его увидел у Бессонова один человек. Он хорошо знал… и меня, и это кольцо. Когда-то. Вот и стало известно. Не через него, от других… С кем-то поделился. Из лучших побуждений, надеюсь.

– Но ты от кого конкретно услышала?

– Кто у нас первая сплетница?

– Кто?

– Маринка, которая у твоего приятеля работает.

– Скажи пожалуйста. Такая симпатичная.

Я затормозил у дома. Нина обернулась.

– Ты поедешь в гостиницу? Хорошо?

– Ясное дело, – сказал я, – не ночевать же на улице.

– Пойми. Это непросто… Все должно произойти по другому. Может, я просто глупая…

– Все понял, не объясняй.

Она открыла дверцу, чтобы выйти, но вдруг снова захлопнула ее.

– Что случилось?

– Там кто-то… – она дотронулась пальцем до стекла, – там кто-то есть.

– Где?

– В саду, у дома…

– Не вижу.

– Я открыла дверцу и почувствовала… Мне страшно.

– Сейчас…

Я вышел из машины. И вдруг ощутил этот взгляд. Взгляд из темноты. Человек так смотреть не может. Я ничего не понимал, только чувствовал волны злобы и тоски, яростные и беспощадные.

Сделал еще шаг, и волосы зашевелились на затылке.

Как и в прошлый раз, словно ниоткуда, возник леденящий заунывный вой. Даже не вой, а какой-то стон или крик, нечленораздельный и безумный.

Баскервиль-холл, да и только…

И вдруг все так же неожиданно стихло, как и началось. И я уже знал, что в темноте, среди голых веток яблонь, больше никого нет. Словно и не было…

* * *

…На углу пришлось притормозить. Посреди проезжей части стояла легковушка «скорой помощи», и под открытым капотом суетился водитель. Я опустил стекло и окликнул его:

– Эй, приятель, помочь?

Он извлек себя из двигателя и вытер лоб:

– Подцепи, а? До медцентра дотянешь?

– Трос есть?

Он кивнул. Почему бы не сделать доброе дело? Самое верное средство для поднятия настроения. Наверное, это в нас заложено природой, как условие выживания популяции. Любой скверный тип нет-нет, да и сорвется. Беда только, что чем дальше мы углубляемся в научно-технический прогресс, тем мы меньше зависим от природы. А она за это мстит, да так, что доброта, помощь и сочувствие начинают восприниматься наравне с хвостовым придатком. Вот мы и поджимаем свои атавизмы. Не дай бог увидят. Потом обхохочутся.

Возле института я остановился, вылез из машины. Водитель «скорой помощи» отцепил трос, подошел ко мне, достал пачку сигарет:

– Угощайся. Извини, заставил крюк сделать.

– Все в порядке, – я прикурил. – Может, оно и к лучшему, – я поднял голову и посмотрел на окна института.

Попытался вычислить, где находится лаборатория Эдгара. Кажется, в ней горел свет. Интересно, чем они там занимаются по ночам?

Вахтер покосился на меня и кивнул. Видимо, я стал здесь своим, спасибо Марине-заступнице. И почему она так нравится вахтерам?

И не только им?

На шестом этаже было совсем темно, только из-под двери кабинета Эдгара пробивалась узкая полоска света. Я взялся за ручку двери и вдруг подумал: что же привело меня сюда в самом деле? Только ли жажда общения? И чем больше я думал об этом, тем скорее понимал, что лучше проделать весь путь по гулким коридорам в обратном направлении.

Почему – не хочется объяснять.

Может, чуть позже.

Я отступил от двери, и тут до меня донесся звук, от которого я вздрогнул. Так и стоял, не зная, что предпринять.

За дверью кто-то плакал. Тихо, не всхлипывая, и оттого безысходно. И тогда я решился.

В маленькой комнате, уронив голову на скрещенные руки, сидела лаборантка. Когда я вошел, она не шевельнулась.

– Марина, что с вами? – я придвинул стул и сел рядом.

Она приподняла голову и размазала черную слезу по щеке. Посмотрела удивленно, потом улыбнулась:

– Так, ерунда. Сегодня мне исполнилось двадцать два года.

– Поздравляю, – пробормотал я. – Неужели в такой день Эдгар заставил вас…

– Ничуть. Я сама попросила. Что нам двоим здесь делать? Резать мышек я могу и в одиночестве.

Глаза у нее все еще были на мокром месте, я полез за платком и случайно вытащил чужой, найденный в кладовке.

Марина изумленно посмотрела на женский платок у меня в руке, потом молча взяла его и стала вытирать размытую тушь. Я заметил, что руки у нее сильно дрожат. Постепенно она успокоилась.

– Ну вот, – посмотрела на меня, – разукрасила вам весь платочек. Я постираю, потом верну.

– Не стоит, – я смутился и почти силой отобрал кружевной комочек.

Не знаю, как я должен был выглядеть в ее глазах. В своих собственных – препаршиво. Какого черта я его сразу не выбросил?