Текст книги "Предупреждение путешествующим в тумане"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Скверная история.

– Вы о чем?

– Что вас все покинули. В такой день как-никак полагается, как там сказал поэт… шуршат истомно муары влаги, вино сверкает, как стих поэм…

– Есть спирт, – сказала она робко, – совсем немного.

– Вместо муаров влаги? – я улыбнулся. – Давайте спирт.

Она уже выглядела совсем молодцом. Я разлил спирт по мензуркам и разбавил водой. Жидкость помутнела на мгновение, и стекло стало теплым.

– Марина, – начал я, встав и держа мензурку перед собой, – двадцать два – это еще возраст надежд. Я хочу пожелать, чтобы ваши надежды сбылись, а взамен пришли новые – надо всегда на что-то надеяться, на лучшее. Короче, счастья вам от всей души, честное слово.

Говорил я неуклюже, но искренне, и она это понимала.

– Спасибо вам, – Марина посмотрела мензурку на свет. – Наверное, жуткая гадость…

Мы выпили, и ее передернуло.

– В столе у шефа есть хорошие сигареты. Возьмем? – предложила Марина.

Потом мы курили, она стряхивала пепел прямо на пол.

– Мне Эдгар Янович рассказал, – сказала лаборантка, – какие у вас неприятности. Хотя – сами виноваты. Пошли бы провожать в тот вечер меня, а не другую, и обошлось…

– Он вам все рассказывает?

– Разве это секрет?

– Нет, что вы. Просто мне жаль, что вы об этом узнали.

– Почему?

– Не хотелось бы, чтобы думали обо мне плохо.

– А я не думаю. Даже стараюсь, а не могу, – она тряхнула головой. – Вы меня напоили, и я говорю всякие глупости. Только потому, что напоили, а вовсе не из-за ваших расчудесных глаз.

– Я так и подумал.

– А зря. Никогда не верьте пьяной женщине.

Я наклонился и погладил ее по руке.

– Ну вот, – она притворно нахмурилась, – начинается…

– Марина, – я погрозил ей пальцем, – говорят, вы большая сплетница.

– Кто говорит, – она невозмутимо посмотрела на меня, – тот и сплетничает.

– А вы знаете, из-за чего в четверг поссорились супруги Бессоновы?

– Догадываюсь. Нинка была вне себя, когда узнала про кольцо.

– Зачем вы ей рассказали?

– Один мой знакомый, – последнее слово она произнесла как-то смущенно, – собирается сделать мне подарок. Не какую-то шмотку, а что-нибудь серьезное. Девочки из клинического были в курсе – я ведь там работала раньше – и сказали, что Бессонов продает кольцо… Я догадалась – тут нечисто. Все ведь знали, что у него в последнее время… Мне Нину стало жалко.

Он ее ни во что не ставил.

– А что это за щедрый знакомый, – я почувствовал, меня это сообщение задело, – который оставил вас сегодня в одиночестве?

– Мы встречаемся скоро уже три года, – сказала она просто, – а сейчас он занят по работе. Теперь давайте сварим кофе. Ведь гулянка продолжается?

…Я разглядывал наши отражения в черном стекле и думал…

Мысли были смутные, они словно гладили по растрепанным нервам. Посмотрел на часы.

– Уже поздно. Наверное, мне пора.

Она тоже поднялась, подошла ко мне и вдруг положила руку на плечо.

– Странный день рождения получился, – сказал я.

– Странный, – кивнула она. – Только я его не забуду. И вы тоже, хорошо?

4. ПОНЕДЕЛЬНИК

День мрачный, даже во время отпуска.

Все было бы ничего, но утром, когда я намыливал перед бритьем щеки, словно кто-то проорал над ухом: «Дикая охота!» Я порезался и, прикладывая тампон с одеколоном, повторял про себя: «Дикая охота… дикая охота». Сочетание слов мне нравилось.

Психически я абсолютно здоров, не волнуйтесь. И с наследственностью все обстоит не хуже других. Дело в структуре мышления. Мой мозг крутил, крутил накапливавшиеся за последние дни факты, крутил где-то там, в подсознании. И теперь выплеснул наружу промежуточный результат. Лаконично и оригинально.

Дикая охота!

Ведь у каждого голова варит по-своему. У меня, например, со своей полное взаимопонимание.

Дикая охота! Злые всадники в разрывах быстробегущих туч. Небесные гончие псы, воющие среди бури. Застигнутый врасплох одинокий путник на перекрестке. Дикая охота, идет дикая охота, и мифический Один со своей свитой призраков и валькирий топчет тучи. Кому быть его жертвой?

Такие сказки рассказывали в старину. Я люблю сказки. И кое-что в них понимаю – в области намеков, надеюсь.

Например, что дикая охота уже в двух шагах от меня.

Конечно, я немного поэтизирую. Но интуиция подсказывает, что клыки первой гончей – еще немного – и сомкнутся на моей ляжке.

* * *

И вот подтверждение. Десять часов утра, а я сижу у двери в кабинет Сухоручко, вызванный, не в пример вчерашнему, по всей форме. Вызвали меня на десять пятнадцать. Я пунктуален.

Вхожу в кабинет, закрываю за собой дверь.

От былого благодушия у Сухоручко не осталось и следа. Он здоровается, кивает на стул:

– Присаживайтесь.

Потом он молчит, постукивает карандашом по столу и смотрит на меня. Неожиданно поднимается, подходит к окну.

– Это ваша машина возле афиши припаркована? – спрашивает он.

– Если красные «Жигули», то моя.

– А не она ли стояла под окном у Громовой позавчера утром? И отъехала за минуту до случившегося?

– Вряд ли. Я отдавал ее в ремонт – разбил фару.

– Фару? Вот-вот. Тогда она была с разбитой фарой. Тут такая любопытная подробность. Мы опросили слесарей в ремонтной мастерской – благо, одна в городе. И один признался – халтурил, менял часов в 10 утра фару у красных «Жигулей». В присутствии владельца.

– Но ведь в 10 утра, в субботу…

– Верно, в это время мы с вами мило беседовали. Но слесарь сказал – приблизительно часов в десять… Мы расстались в пять минут одиннадцатого. Плюс десять минут добраться до мастерской – если на машине. И если машина была под рукой.

Тогда все совпадает.

– Что за чертовщина! Я оставил машину в пятницу, а получил только вчера. Кстати, после вашего ухода мы еще сидели, разговаривали с Эдгаром.

– Охотно верю.

– И на том спасибо.

– Благодарите не меня, а собственные ботинки.

– Как это?

– Я обратил внимание на вашу обувь во время разговора. На улице была непогода, и они выразительно это подтверждали. Вы добирались пешком из гостиницы, и вряд ли этот маскарад был рассчитан на меня – наша встреча была для вас неожиданностью, я это заметил.

– Весьма приятной неожиданностью, – я усмехнулся.

Он поклонился в ответ, потом снова посерьезнел:

– Кто может подтвердить, что вы забрали машину в воскресенье? День выходной, только мы, грешные, не соблюдаем.

– Меня известили запиской. Деньги отдал сторожу, он был предупрежден. Такой – лысый как коленка.

– А, этот… знакомая личность. Почему вы выбрали именно эту мастерскую?

– Посоветовал некто Георгий Васнецов… Он, кажется, сотрудник мэрии…

– Как же, знаю, когда-то был крайним правым. Мы за него еще соседям «рафик» отдали – он у них играл. Мода на футбол прошла, городской команды больше нет. Жаль. А Васнецов в теннис теперь с мэром играет. Политически модная игра, скажу вам. Но это к делу не относится…

Сухоручко снова отворачивается к окну, и я вижу, как блестит материя на локтях его пиджака.

– Скажите честно, вы кого подозреваете? – спросил я.

Он поправил очки, поморщился:

– Видите ли, преступник труслив. Патологически труслив каждый человек, вынужденный что-то скрывать от остальных. Ситуация обязывает. И чтобы его секрет не раскрыли, он прячется в скорлупу лжи. И все время надстраивает эту скорлупу, надстраивает до тех пор, пока она его не раздавит. Так вот, именно исходя из этой патологической трусости, кто-то использовал вашу машину.

– Слесарь?

– Вряд ли. Слишком очевидно. Но как-то он замешан.

Может, давал кому-нибудь ключи? Но дело не в этом. Почему именно вашу машину? Совпадение? Вряд ли. Сделавший это знал, что владельцем машины является тот самый человек, с кем Громову видели в последний раз на людях. И на кого в первую очередь падет подозрение.

«Дикая охота, – подумал я. – Значит, меня травят довольно давно».

– Кто бы это мог быть, а? Как вы думаете? – спросил Сухоручко.

– Понятия не имею. Тут такая странная вещь… Насколько я знаю, возле дома Громовой в машину… в мою машину сел молодой человек лет девятнадцати…

– Откуда вы про это…

– Побеседовал с одним свидетелем, Лопаткин его фамилия.

– Вот как? Не сидели, значит, сложа руки? Рассказывайте дальше.

– Так вот, сел в машину молодой человек, а нашел я вчера на полочке для перчаток женскую пудреницу. Может, для отвода глаз?

– Куда же их отводить, если парня этого видели, и он об этом, я думаю, догадался. Да и вряд ли в его планы входило оставлять материальные свидетельства своего пребывания в вашей машине. Возле дома Громовой должны были оказаться в то утро вы, на этом-то все и строилось. Где эта пудреница?

Я достал и протянул следователю.

– Хорошо, проверим. Небось залапали ее?

– Не без того.

– Придется вам пальчики свои оставить. Чтобы мы могли своих от чужих отличить, – , он улыбнулся.

– А потом я смогу идти?

– Вы что, – он хмыкнул, – думаете, я сейчас достану из кармана наручники? Конечно, идите.

* * *

С улицы я позвонил Бессоновой.

– Слушаю, – голос у нее был сугубо официальный, – ничего не поделаешь – наркологический диспансер.

– Доктор, – прогнусавил я, – у вас доброе сердце. Уделите мне пятнадцать минут.

– Что такое? – Доктор, когда я нервничаю, мои железы начинают выделять эндорфины. А действие этих эндорфинов, я прочитал в книжке, все равно что опиума. Так вот, нервничаю я последнее время довольно часто и боюсь, как бы не стать вашим клиентом.

– А, это ты, – я почувствовал, как она смутилась. – Ничего страшного. Это вполне естественный процесс – защитная реакция организма на… Однако слушай, у тебя неплохие познания в медицине…

– Чай в городе живу. Так как насчет аудиенции?

– У меня прием, ты же знаешь.

– Тогда я приду на прием. Пропустите без очереди? По знакомству?

– Этого еще не хватало. Ладно, подожди в сквере напротив.

…Я сидел на скамейке и думал о смерти. Нет, настроение у меня было неплохое, сам толком не пойму, почему думал об этом. Просто когда из жизни уходят друзья или даже просто знакомые, с ними вместе уходит и часть тебя самого. Ведь каждый из нас – это сотни людей, из которых «я» в собственном восприятии – лишь единственный образ из множества. Остальные – то, каким тебя видят и помнят люди, с которыми когда-либо общался. Тем более что жизнь наша и есть это самое общение. Поэтому на самом деле человек умирает лишь когда его забывают.

В этом вся и штука.

У меня много друзей. Одних я не видел по многу лет, других, увы, никогда уже не увижу. Но я продолжаю мысленно говорить с ними, выслушивать и спорить. И с былыми, и с нынешними. Их образы с одинаковой силой живут во мне, меняются, стареют вместе со мной. Но, главное, продолжают существовать.

Мне кажется, душа человеческая обитает в памяти людей. И не потому ли мы так боимся смерти, что предчувствуем забвение? Не сейчас же, сразу, а лет через пять, десять…

А Громову так никто и не помнит, подумал я. Разве что Бессонов? Но кто помнит о нем?

Наконец появилась Нина. Она села рядом со мной на скамейку, закинув ногу на ногу, из-под пальто выскользнул край белого халата. Я как-то не представлял ее в белом халате. Трудно поверить, что у женщины, особенно если она тебе нравится, есть иной мир, неведомый тебе.

– Итак, – сказала она, – что случилось?

Я достал носовой платок – теперь наконец-то свой – и высморкался.

– Многообещающее начало, – она улыбнулась. – Сейчас выпишу тебе рецепт.

– Проблема не в насморке, – я сложил платок и сунул его в карман. – Мне нужна твоя консультация по другому вопросу.

– Вот как?

– Да. Скажи, может ли человек, употребляющий наркотики, покончить жизнь самоубийством из боязни попасть в лечебницу?

– Ты имеешь в виду наркомана? Эта публика довольно издерганная, часто находится в состоянии депрессии… Да, такой вариант не исключен.

– Зачем ты так казенно говоришь: публика, вариант?.. По-моему, несчастные ребята между молотом и наковальней…

– Одного моего товарища – он работал в психиатрической больнице – убил наркоман. Пронес с собой нож – и…

– Что же их так пугает? Лечение? Или излечение?

– Методы несовершенны, понимаешь? Довольно болезненны, я бы даже сказала – мучительны. Период абстиненции, уколы, обстановка…

– Скажи, а твой муж… ну, консультировался с тобой по наркологическим вопросам?

– Нет. Если только вскользь…

– А он вел какие-нибудь записи или, скажем, дневник?

– И ты об этом?

– А кто еще интересовался дневниками Бессонова?

– Не помню, кажется, кто-то из знакомых.

– Давно?

– На днях.

– И что ты ответила?

– Сказала – не знаю. Я в его бумагах не копаюсь.

– И все? -

И все. По какому праву ты меня допрашиваешь?

– Мне надо знать правду.

– А я что, по-твоему, ее скрываю?

– Выходит, что так.

Несколько секунд она сидела, задумчиво уставясь перед собой. Потом встрепенулась.

– Со мной никогда еще никто не разговаривал таким тоном, – сказала она.

– Кто-то же должен быть первым.

Женщина холодно взглянула на меня, встала и ушла, ступая словно по камешкам через ручей. Я остался один.

Один против чужого города. Правда, у меня еще был Эдгар.

* * *

Обед прошел в дружественной обстановке. Точнее, вместе с Эдгаром в столовой его института. Размешивая сметану в борще, Эд сказал:

– Мне звонила Нина Бессонова. Говорила, что ты ее в чем-то обвиняешь. По-моему, она чуть не плакала.

– Да, – я кивнул, – наверное, я был слишком мягок. В идеале она должна была заливаться слезами.

Эдгар внимательно посмотрел на меня. Когда я вгрызался в бифштекс, он посоветовал:

– Перестань суетиться. Дело о Громовой закроют. Так что можешь спокойно догуливать отпуск. Поехали после работы на рыбалку?

– С какой стати его закроют? – спросил я уныло.

– Разве ты не знаешь? Ведь уже сделали вскрытие… Хотя да, откуда тебе…

– И что же?

– Острая сердечная недостаточность. У нее было больное сердце.

– Я тебя не понимаю. Она же выбросилась из окна?

– Упала, старина, упала. Она умерла еще наверху. Видимо, ей стало плохо с сердцем… Тебе бывало когда-нибудь плохо с сердцем?

– Однажды, много лет назад. – Здоровье у тебя богатырское. Так вот, ты знаешь – возникает ощущение, словно не хватает воздуха. Она могла подойти к окну, распахнуть его… И в этот момент умереть. Улавливаешь?

Эдгар принялся за компот.

– А если она умерла уже во время падения? Шоковое состояние… – робко предположил я.

– Не знаю, – он выплюнул в стакан косточки, – надо посоветоваться… А у тебя какие планы на сегодня?

– Глобальные.

– Как знаешь, А я все-таки немного порыбачу.

Выходя из здания института, я понял, что нас рано или поздно погубит: равнодушие.

На улице я заметил молодого человека в светлом плаще и шляпе с мягкими полями. По-моему, мы уже виделись. Он внимательно изучал содержимое газетного киоска. Я поморщился. Становлюсь мнительным.

* * *

Не знаю, тянет ли убийцу на место преступления, но я почему-то решил снова зайти в дом, где жила Громова. Поднялся на пятый этаж. Несколько мгновений нерешительно потоптался у двери. Потом, собравшись с духом, позвонил. Я звонил в квартиру, из окна которой вчера выбросилась девушка. На что я надеялся?

Так, была одна мысль…

Мне повезло. Послышались шаркающие шаги, и, когда дверь отворилась, я понял, почему хозяйку квартиры называли неопрятной старухой. Лет ей, как мне тогда показалось, за шестьдесят… Сморщенное лицо, слезящиеся глаза… Сгорбленная и бесформенная. Глядя на нее, хотелось пойти и вымыться с хозяйственным мылом.

– Вам кого? – спросила она.

– Надо поговорить.

Она равнодушно повернулась спиной и прошла в глубь квартиры. Я двинулся следом. Старуха подошла к застеленному газетами столу, оперлась о него руками, так и застыла, словно приклеенная.

Я быстро оглядел комнату. Старый диван с малиновой обивкой, заляпанный какими-то желтыми пятнами. Стул. Коробка из-под апельсинов, которую использовали как тумбочку.

Грязный халат на гвозде, вбитом в стену с блеклыми обоями. Зеркала не было ни одного…

– У вас жила… Вера Громова, – начал я.

– Знаю. Но ее больше нет. Уже приходили из милиции. Они все осмотрели. Это моя квартира. Мне оставил ее муж.

– Он умер? – ляпнул я.

– Умер? – морщины на ее лице пришли в движение, словно она пыталась улыбнуться. – Нет, не умер.

– Почему вы сдавали Громовой квартиру?

– Так получилось… Ей негде было жить, – лицо снова застыло.

Потом она провела ладонью по губам, и за рукой потянулась клейкая нить слюны.

– Она сама вас нашла? Или кто-нибудь познакомил? – спрашиваю.

– Да…

Я не заметил, как в ее руках оказались ножницы. Большие такие, портняжные. Она бессмысленно смотрела на них, открывала и закрывала.

Щелк-щелк. Щелк-шелк.

– А кто познакомил?

Она подняла ножницы на уровень моих глаз.

– Какое вам дело?

– Если спрашиваю, значит, есть.

Щелк-щелк.

Пальцы у нее изможденные, с подагрическими суставами, ногти совсем заросли.

Я отодвинулся подальше.

– Муж, – сказала она, – ее привел мой бывший муж. Он с ней путался.

– Вот как?

– Он со всеми путался. Это все она, она. Приходит ко мне вся в белом. Вся в белом платье, а под платьем кости. Кости. Они стучат. Они стучат и не дают мне спать по ночам. Вот и сейчас она придет… Она будет ходить вокруг и руками шарить, шарить. Пока на нее не смотришь, она тебя не видит…

Я стал догадываться, что эта женщина неизлечимо больна.

– Все время ходит вокруг. Все время, – продолжала старуха. – Противная. Насылает на меня порчу. Другим все хорошее. Вот Нинке Бессоновой – и красоту, и здоровье, и мужиков. А мне все плохое, плохое. Цветы с кладбища присылает. Я их в унитазе топлю.

– Вы знаете Бессонову?

– Знаю ли я? – старуха вдруг подпрыгнула. – Знаю ли я Нинку? – и она вдруг захохотала.

Щелк-щелк, – ножницы сверкнули возле самого лица, я поспешно отскочил.

– Она тебя подослала? – старуха продолжала наступать.

– Нет…

– Она тебя специально подослала. Она тебя специально подослала… – старуха шла на меня, растопырив руки, и в бесцветных глазах ее зрачки собрались открытыми злыми точками.

За спиной послышалось, как кто-то открывает ключом дверь. Я метнулся спиной к стене и, сжимая кулаки, решил дорого продать свою жизнь. Во всяком случае, хотелось в это верить.

Дверь распахнулась, и на пороге изумленно замер Николай Петрович. Тот самый, что работал с Бессоновым в одном кабинете.

Его я меньше всего рассчитывал здесь увидеть.

– Что вы здесь делаете? – выпалил я.

– Я? – он вскинул брови. – Пришел к своей бывшей жене. Но что делаете тут вы?

– Жене? – я опешил.

– Да. Вас удивляет?

– По правде говоря…

Я оглянулся на старуху. Она стояла, бессмысленно глядя перед собой, расслабленная, сгорбившаяся, тусклая, похожая на улитку.

– Вам трудно понять, – он захлопнул дверь, подошел к женщине и стал поправлять на ней одежду. – Лет пять назад она была очень красива… Можно сказать, – он грустно улыбнулся, – первая красавица в городе. Это трудная история. Самое разумное будет попросить вас удалиться. Но вы из тех типов, которые всюду суют свой нос и не успокоятся, пока не узнают правду до конца. Кроме того, я думаю, вами движет отнюдь не любопытство.

Мне рассказывала Бессонова, в какой переплет вы попали…

– Нина?

– Мы знакомы… Мы дружили… как это называется – семьями. Я ведь учился с Олегом на одном курсе. После окончания вместе работали на «Скорой помощи». Потом он переехал сюда и перетащил меня за собой.

– Олег – это кто?

– Как кто? Бессонов, конечно.

Странно, впервые Бессонова называли по имени. Наверное, они и в самом деле дружили.

– Сначала мы вместе ухаживали за моей будущей женой. У нее, знаете, был потрясающий цвет глаз – фиолетовый. И черные-черные волосы. Она словно неземная была…

Старуха бессмысленно смотрела в окно.

– Она вышла за меня.

Старуха зевнула, затем апатично посмотрела на нас.

– Через год, как мы поженились, сыграли вторую свадьбу. Олега и ее подружки. Этой подружкой была Нина. Не знаю, счастливо ли мы жили. Думаю, не очень. Работы для нее по специальности не нашлось. Правда, шила местным дамам наряды. Ведь на мою зарплату не очень разгуляешься. Детей не было. Забот тоже особенно никаких. Обедал я на работе, белье в прачечную сам относил. Жить бы и жить… Дайте сигарету. Вообще-то я не курю.

Он затянулся и закашлялся. Лицо побагровело и на лбу вздулись вены. Достал платок, вытер рот, раздавил сигарету в блюдце, которое стояло на столе.

– Пять лет назад я случайно увидел у нее в сумочке шприц. Поначалу не придал этому значения. А потом понял – она колет морфин… Я врач, и имел дело с наркотиками. Еще в институте один раз, ради любопытства, сам попробовал. Знаете, своего рода драматическая медицина. Опыты на себе. Дурость, конечно, но со студентами-медиками такое случается. Сколько из-за этого хороших ребят погибло, стало наркоманами… Меня пронесло – тут ведь тоже предрасположенность. А вот ее…

Он замолчал, провел ладонью по лицу.

Потом снова поднял голову. – Я устроил ее в лечебницу. А потом выяснилось – она только набралась там «жизненного опыта» у таких же пациенток? но с большим «стажем». Этот ««опыт» и помогал ей добывать наркотики – денег, во всяком случае, она у меня не просила. Когда у Бессонова появилась Вера, мы решили не повторять ошибку с лечебницей.

– Каким образом? – спросил я.

– Решили поселить их вместе – так легче наблюдать.

– А им так было легче доставать наркотики и обмениваться «опытом»?

– Я понимаю, что вы имеете в виду. Другого выхода не было. Между прочим, в ту ночь, когда погибла Вера, моя жена была у Аннушки… Это медсестра, я долго с ней работал, она все знает. Сейчас на пенсии, и когда есть время и силы, берет мою жену к себе. Так что насчет обмена «опытом» – вы не правы. И кстати, будь их в ту ночь двое, может, не случилась бы трагедия.

– Да, – я покачал головой, – но что бы изменилось, а?

– Понимаю. Мы искали источник – откуда у них появляется морфин. Олег заподозрил кое-кого в нашем институте. Может, вы знаете – морфин хранится по списку «А». Иными словами, выдается строго определенное количество, потом мы отчитываемся пустыми ампулами, подписывается акт, и использованные ампулы уничтожаются. Но ведь никто не знает – сдаются ли те же самые ампулы, которые выдали, или нет? Вы меня понимаете? Если у вас есть пустые ампулы, вы можете их сдать, а себе оставить с морфином… Никто же не способен проконтролировать, сколько препарата израсходовано на самом деле, весь отчет, так сказать, только по стеклотаре. Есть масса других лазеек. Но мы решили проверить этот путь. Олег пометил все – упаковки, ампулы.

– А как же он ампулы умудрился пометить?

– Алмазом. Нанес царапину на стекло. Взял для этого у жены колечко с бриллиантиком. А потом через Веру скупил большую партию морфина у местных жучков. И в первый же раз попалась меченая упаковка. Сузили круг поисков. Решили проверять медсестер по очереди. Но… Потом Олег куда-то исчез. Не знаю, что он задумал…

– Кажется, я видел меченую упаковку. Из первой партии.

– Где? – мужчина вскочил.

Я внимательно посмотрел на него:

– Не имеет значения. Я могу ошибиться.

– Нет, вы должны, вы обязаны мне сказать!

– Почему вы меня торопите?

– Да потому, что с вами могут поступить так же, как с Олегом!

– А что произошло с Олегом?

– Я не знаю… Но чувствую…

– Мертвый! – старуха вдруг рванулась ко мне, и я увидел, как позеленело ее лицо и встали дыбом волосы. – Ты уже мертвый! Она придет, она пришл-а-а-а!

Мужчина поймал ее сзади за локти, но старуха корчилась и кричала, пока я выходил из квартиры и закрывал за собой дверь.

Я и в самом деле мертвый. Уже много лет. Только никому об этом не рассказываю.

* * *

Во дворе я огляделся. Мой старый знакомый в светлом плаще и шляпе с мягкими полями оказался неподалеку, на скамейке рядом с детской песочницей. Я приметил его час назад у газетного киоска.

Чужие отпрыски резвились у его ног.

С трудом удержался, чтобы не помахать ему рукой. Не то, чтобы он был растяпа. Просто у меня на это глаз наметан.

Сажусь в машину и в зеркальце вижу, как малый делает кому-то знаки. Трогаюсь с места, и почти одновременно со мной от бровки отваливают серые «Жигули». Не знаю, связано ли это с жестикуляцией юноши. Но лучше подстраховаться.

Спокойно продвигаюсь к центру, а серая легковушка плотно сидит на хвосте. Случай подвернулся на перекрестке – проскакиваю его на красный свет перед самым носом грузовика и слышу за собой визг тормозов. Финита…

Кто бы ни был в серых «Жигулях», но он слишком боялся потерять меня из виду, и потому рванул следом. А на перекрестке надо быть особенно внимательным. Буду рад, если он отделается только легким испугом и разговором с водителем грузовика. Тому найдется, что сказать.

* * *

Машину приходится оставить недалеко от гостиницы, а дальше пробираться проходными дворами. Тут главное – помнить ориентиры. Идея созрела еще в кабинете Сухоручко.

Неплохо будет уточнить в гараже, не содрали ли они с меня за срочность ремонта. Если так, то это чистое надувательство.

Автобус был полупустой, я выбрал место у окна. На часах было без четверти пять. В автобусе висел красочный плакат: «Курение – наш злейший враг». Я порадовался за художника. Красочно и убедительно. Особенно беременная женщина с сигаретой.

– Я вижу, вы плакатик изучаете? Приезжий, наверное? – спросил подвыпивший мужичок с авоськой.

– Правильно борются, – я кивнул. – А то моду взяли – что хотят, то и делают со своим здоровьем.

– Конечно, – мужичок вздохнул. – Только ведь со злом, которое у всех на виду, бороться значительно почетнее…

Люди стали выходить. Автобус завершил свой круг. Мой – продолжается…

* * *

Я огибаю выпотрошенные таратайки и в нерешительности останавливаюсь. Не очень-то вежливо прерывать трапезу трех мужчин, даже если эта трапеза состоит из покромсанной вареной колбасы и батареи бутылочного пива.

Но так как один из них, блистающий отсутствием волос, мой давний знакомый – если за точку отсчета принимать день приезда, – я все же решаюсь.

Он замечает меня сразу, как только я появляюсь из-за ржавого автомобильного кузова. Поговорка гласит: «Всегда садись лицом к воображаемому входу и поближе к воображаемому выходу». Он свою часть поговорки учел. Прожевывая колбасу, сделал знак сотрапезникам, чтобы они освободили один из перевернутых ящиков. Открыл бутылку пива и протянул мне.

– Освежитесь с нами.

Я поблагодарил. Сунул руку в карман, вроде за сигаретами. (Но дело было вовсе не в сигаретах. В чем именно – скоро станет ясно.) – Как машина? – осведомился лысоголовый. – Лошадка ваша как новая стала. Мы еще тормоза проверили и шины подкача… – Он осекся и озадаченно посмотрел на того сотрапезника, что сидел с краю. Потом добавил:

– Чего я вам рассказываю-то? Ремонт ведь в присутствии заказчика делали, верно, Валера? Твоя работа…

Крайний сосредоточенно кивнул. По всему выходило, это и есть слесарь Панфилов. Только не нравилось мне, что врут они хоть и без блеска, но очень дружно. Я-то ожидал, что дело придется иметь с одиноким корыстным слесарем Панфиловым. И теперь решил идти напролом.

– Ребята, – сказал я, – что же вы милицию в заблуждение вводите? Машина ведь с пятницы у вас стояла.

Лысоголовый озадаченно посмотрел на меня: -

Какая машина? – На валяйте ваньку, мужики. Моя машина. Ну, использовали вы ее, покатали бабенку по городу, я ж не в обиде. Кстати, я тут хотел пудреницу отдать, она в машине забыла.

Я заметил, что все трое как-то напряглись.

– Давай сюда, я передам.

– Значит, катали?

– Нет, ты ошибаешься, парень, – наконец сказал средний.

– Тогда, – к этому моменту я проиграл в уме ситуацию, – этот, как его – Барин? Или парнишка его?

Наверняка это им не понравилось.

– И про это пронюхал? Не длинный ли у тебя нос, а, дружок? Боюсь, без хирургического вмешательства не обойдется, – сказал, вставая, крайний.

– Посмотрим, – я тоже поднимаюсь. – Спасибо за угощение.

Ухожу, не оглядываясь. Снова лезу в карман. Нет, не сигареты меня заботят, а портативный диктофон, я уже о нем как-то вскользь упоминал. Как правило, я использую его по-пижонски, вроде дневника событий, мысли вслух. Но сегодня, пожалуй, он мне по-настоящему пригодился. И хотя магнитофонная запись – доказательство не слишком надежное, Сухоручко, я надеюсь, она понравится. В смысле понимания ситуации. У него в кабинете, наверное, они были бы поосторожнее.

– Стой, парень, – слышится за спиной.

Они уже успели прийти в себя. Форы у меня метров десять. Но автомобильное кладбище достаточно обширное, до ворот раньше их я не успею. Тем более в беге никогда не бил рекордов – не мой вид спорта.

Больше всего я опасаюсь подсечки сзади, и потому резко сворачиваю в щель между ржавыми кузовами и мчусь к строительному фургончику, который возвышается над озером мертвого железа. Если дверь в него открыта – им придется здорово попотеть, прежде чем меня оттуда выколупнут. Если нет – хоть плачь.

По дороге успеваю сбросить диктофон внутрь покореженного запорожца у самого вагончика. Прямо за приборную панель, ощетинившуюся рваными проводами.

Они слишком увлеклись погоней, чтобы заметить некоторую мою суетливость.

Напрягаю силы, чтобы одним прыжком добраться до двери служебного вагончика. Рву ручку на себя, рву еще раз, до боли в суставах. Не тут-то было.

У меня остается еще мгновение, чтобы прижаться к двери спиной и встретить противников, как говорится, с открытым забралом.

Забрала мне как раз сейчас и не хватает.

Ближе всех оказывается слесарь Панфилов. Вид у него решительный, что он и торопится доказать. Его кулак идет на стыковку с моей челюстью, но ее как раз в этот момент не оказывается на месте. По инерции он разворачивается чуть боком, и этого достаточно. Надеюсь, все ребра у него остались целы.

Пока бедняга пытается встать, я записываю одно очко в свою пользу и тут же получаю страшный удар в плечо. Счет ничейный, к тому же слесарь Панфилов встает на ноги. И снова трое против одного.

Их-то трое. А я один…

Крайний справа идет наперехват, но я нарушаю правила, выдавив из него локтем запас воздуха. Это не помогает, так как лысоголовый старательно пинает меня кованым ботинком, а слесарь Панфилов продолжает развивать успех, проводя прямой в голову. Тут в самый раз вспомнить фигурное катание. Не в смысле изящества, с которым я принимаю горизонтальное положение, а в смысле замедленных повторов. Чья-то подошва зависает над моим лицом, и так медленно, что я успеваю рассмотреть полустертую подкову и прилипший комок глины.

Подошва исчезает.

– Придурок, он нужен тепленький.

Меня поднимают на ноги, но тут крайний, которого я в самом начале вывел из игры, решает внести свою лепту в виде мощного пинка сзади. Согласно закону физики, я лечу вперед, где меня ждет неумолимая стена вагончика.

Дальше я путешествую в розовом тумане.

* * *

…Туман наползает на меня, я тону в нем, тону в этих липких густых хлопьях, так и не достигнув дна. Путь мой долог.

Но вот впереди забрезжил свет. Или призрак света. Желтый кружок с рваными краями. Я не чувствую собственного веса.