Текст книги "Предупреждение путешествующим в тумане"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

3. ВОСКРЕСЕНЬЕ

…Серый город, битых окон темные провалы, мусор, пыль и ветер в ребрах стен. Небо – как ладонь на скатах крыш.

Это из прошлой жизни. Отрывки как обрывки.

Парень в синих потертых джинсах лежит, поджав под себя ноги, скорчившись, словно младенец в чреве матери. Глаза его открыты, подернуты застывшими слезами. Все это заслоняют носилки, широкие мужские спины в темно-синих рубашках, полицейские фуражки – восьмиклинки…

И уже не город, а прекрасный пляж с белым сыпучим песком, пенистой кромкой моря и королевскими пальмами, под которыми зеленоватые крабы роют свои норы.

– Наркобизнес – это третья сила, – говорит мой собеседник.

Он стоит ко мне спиной, на расстоянии вытянутой руки. Но я знаю, до него не дотянуться. Два года назад его нашли в пригороде Боготы с простреленным затылком. Он был славный парень, насколько могут быть славными местные полицейские. Но в какой-то момент он вдруг не захотел быть просто полицейским. Может быть, потому, что тот парень, в синих потертых джинсах, умер после слишком большой дозы наркотиков. И потому, что тот парень – младший брат моего собеседника. Он для того и пошел в полицию, чтобы дать возможность парню выучиться в Штатах. Сам мне об этом как-то рассказывал.

– Это третья сила, старина, – повторяет он. – Они отнимают у человечества молодежь, они доберутся и до вас. Им наплевать на наши политические разногласия: им нужны наши ребята. Запомни это – наши общие дети…

– Не так все просто, – возражаю я. – Тут все дело в воспитании, понимаешь?

– Ты в этих делах дока, я знаю, – грозит пальцем собеседник, – вечно норовишь улизнуть.

Он поворачивается и уходит. Я смотрю ему вслед, а он все уменьшается и уменьшается, уходя сквозь годы, разделяющие живых и мертвых. Теперь я уже не могу ему признаться, что ошибался.

– Они добрались до нас, старина, – кричу я ему вдогонку. Ты да я, спина к спине, мы будем отбиваться от этой мрази. Только тебе, старина, я доверю прикрывать спину. Потому что не подведешь. Потому что знаешь – есть кое-что пострашнее смерти.

Но что?

А маленький человечек меня уже не слышит, он продолжает свой путь по бесконечной тропе. Сколько по ней прошло до него, и будет после – Бог знает…

* * *

Я просыпаюсь, и некоторое время лежу, уткнувшись лицом в подушку. Ощущение такое, что кто-то пытался проломить мне череп, но сделал это очень неумело. Боль постепенно стихает, и я начинаю воспринимать наступивший день во всей его полноте.

За окном, пасмурно и все окутано влажной пеленой. В средней полосе мы живем полной жизнью только в солнечные дни, а когда начинается непогода, прячемся, как улитки, в свой домик.

Вылезать из-под одеяла не хочется. Звонит телефон.

Чертыхаясь, я спускаю на холодный пол ноги и беру трубку.

Звонит Эдгар.

– Ты с ума сошел будить в такую рань, – говорю я вместо приветствия, пытаясь определить, который сейчас час.

– Ты… хорошо провел вечер? – голос у него был глуховатый.

– Неплохо. А почему спрашиваешь?

– Так, из вежливости. Ты просил поискать историю болезни Веры Громовой. Помнишь?

– Да, конечно. И что, удалось?

– Видишь ли, эту девушку сегодня привезли…

– Куда? – я еще не совсем пришел в себя и потому соображал довольно туго.

– К нам, к нам привезли, – я слышал, как Эдгар на другом конце провода закурил, – час назад. Тело уже в морге.

– Ты с ума сошел. Какое тело?

Прошла целая вечность, прежде чем Эдгар ответил:

– Она мертва… старик.

– Ты с ума сошел, – повторил я тихо. Эдгар еще что-то говорил, а я опустил трубку на столик и некоторое время сидел, уткнув лицо в ладони. Мне стало неважно.

У нее были светлые волосы, тонкие запястья и мешковатое платье. И удивительный разрез глаз – улыбчивый.

И искореженная судьба.

Я достал сигарету и попытался прикурить, но только изломал несколько спичек. Потом снова взял трубку:

– Эд, как это произошло?

– Несчастный случай. Она выпала из окна.

– Как это произошло? – я чувствовал, что повторяю одну и ту же фразу.

– Я не знаю подробностей.

– Ты на работе?

– Да.

– Дождись меня.

Я повесил трубку. Раздавил в пепельнице незажженную сигарету. Потом выпил из графина воды. Привкус был противный, металлический.

Мне часто не хватает выдержки – я начинаю суетиться там, где любой здравомыслящий человек глазом не поведет. Но тут есть и свои преимущества. В ситуации, когда другие впадают в панику, я уже перегораю настолько, что начинаю действовать автоматически.

Поэтому, наверное, мне всегда везло на экзаменах – в их широком и узком понимании. И не везло ни в одной игре, включая азартные, и не только настольные.

После звонка Эдгара все стало на свои места. Я знал, что мне теперь предстоит. Кому-нибудь, быть может, наплевать, когда молоденькие девушки выпрыгивают из окон ни с того ни с сего. Мне – нет.

И от этой мысли уже не отделаешься…

Я привожу себя в порядок, насколько это возможно после того, как на двое последних суток пришлось не больше семи часов сна. Спускаюсь в гостиничный буфет, который находится на втором этаже. Кусок холодного обветренного мяса, горьковатые маринованные кабачки и разведенный теплой водой концентрат, почему-то именуемый растворимым кофе, – не слишком изысканный завтрак. Но в моей ситуации выбирать не приходится. Я зажимаю мясо между двух ломтей хлеба и решительно принимаюсь за дело, без которого трудно осуществить намеченную программу. Мое положение теперь тоже чем-то напоминает сандвич. С одной стороны, дом Бессоновых со всеми его обитателями. С другой…

Об этом я только что сказал. А мне предстоит играть роль начинки, причем такой же неудобоваримой, как это мясо. И все дела.

Я заканчиваю трапезу и спешу на улицу, чтобы поскорее отбить воспоминания о ней табачным дымом. Вот и попробуй бросить курить.

В проходной медицинского института меня остановили.

– Так, – сказал дежурный очень серьезно, – ваш пропуск.

– Нет у меня пропуска, – признался я честно.

– А нет, так и нечего тут, – он сердито помассировал лысый затылок.

– Мне к…

– Пропуск есть? Пропуска нет. Тут все воскресенье дежуришь, а они ходят.

– Я ж по делу. Давайте позвоню по внутреннему…

– По делу… – вахтер вдруг обозлился. – По делу через дорогу. Похмелись сначала.

Перегаром от меня, наверное, и правда попахивало, но я обиделся:

– Не надо оскорблять.

– Оскорбишь вас… Хамничают тут.

Мимо прошел пожилой мужчина и, кивнув вахтеру, спросил:

– Кто хамит, Егорыч?

– Да вот, – вахтер ткнул в меня пальцем.

– Нехорошо, товарищ, – пожилой покачал головой. – Человек на работе, а вы грубите.

– Послушайте, – я пытался говорить спокойно, – вы ведь только что вошли? Откуда вам знать, как было дело?

– Егорыч, – пожилой махнул рукой, – вызывай милицию. С ними иначе нельзя. Распустились.

И пошел дальше. Я почувствовал, что непроизвольно сжимаю и разжимаю кулаки. Вахтер хитро посмотрел на меня и снял трубку.

– Щас с тобой разберутся, – сказал он. – Щас про твои нетрудовые спросят, – Какие нетрудовые? – мне вдруг стало смешно.

– Забыл поди, как вчера этой баронессе сушеной огород копал? Водка память отшибла?

…Веселая старушка, у которой я разорил грядки с огурцами. Положительно, в провинции даже высморкаться тайком не сумеешь.

– Откуда вы про это знаете? – глупо спросил я.

– Оттуда, – он засунул ноготь между передними зубами и вытащил кусочек пищи. – От народа не скроешься. И где эта баронесса сушеная деньги на шабашников берет? Ворует поди. Из карманов, наверное. Я за ней давно наблюдаю. От соседей греха не утаишь.

– Почему вы так плохо говорите… – старушка мне нравилась.

– Не твое дело. Проспись сперва.

– Перестаньте тыкать.

– Ты мне покомандуй! Я тебе щас устрою… – и он начал крутить диск телефона.

Сзади послышался шорох. Я обернулся и чуть не толкнул свою новую знакомую, которую я вчера так и не проводил. Не до этого было, сами знаете.

– Вы к Эдгару Яновичу? – Марина улыбнулась и поправила влажные от мороси волосы.

– Да.

– Егорыч, пропусти! – она обернулась к вахтеру.

– Оно… это… конечно, – вахтер кашлянул в кулак. – Чего ж не пропустить? А то спрашиваю: вы куда, товарищ? А он нервничает.

Я опять дернулся, но девушка подхватила меня под руку и потащила к лифту.

– Не обращайте внимания, – тихо сказала она, – такой характер.

– Тяжелое детство? – я усмехнулся. – Окна на помойку выходили?

– Не злитесь, – девушка продолжала держать меня под руку, – вам не идет. Как Нина Бессонова? Нашли общий язык?

– Простите, я вас не понимаю…

– Мы с ней давно дружим. Еще когда я в клиническом работала. Бессонов постоянно весь персонал к себе приглашал, если праздник какой, день рождения… Да, и мои дни рождения тоже у них отмечали, пока не удалось по дешевке снять комнату. В общежитии ведь не разгуляешься. Вы не думайте плохо о Нине – у нее работа такая, оттого нервная.

– Где же она работает?

– В наркологическом диспансере. Пишет диссертацию.

– Вот как? Я, признаюсь, по-другому это представлял. А вы что здесь делаете в воскресенье?

– Я на репетицию пришла. У нас тут самодеятельный театр.

– Серьезно?

– А вы думали! – она нахмурилась. – Шекспира ставим. – «Двенадцатую ночь». Раньше я Виолу играла, а теперь маркизу… Я жутко обаятельная маркиза.

* * *

…В кабинете Эдгар был не один. Говорят, профессия накладывает отпечаток на внешность. Не берусь судить, что первично. В комнате Эдгара сидел дородный мужчина, с уже седеющими висками, одетый довольно непритязательно, но аккуратно. Очки в роговой оправе, чуть оттопыренная нижняя губа и голубые глаза за толстыми линзами, казавшиеся от этого неестественными и цепкими.

– Познакомься, – Эдгар вскочил, словно пытаясь заслонить меня. – Сухоручко из милиции…

Встреча для меня была достаточно неожиданной и, что хуже всего, преждевременной. Нет, я вовсе не собирался играть в прятки с законом, однако существовала вероятность, что некоторые мои действия могут быть неправильно истолкованы. И еще – нужно было кое-что узнать, чтобы принять окончательное решение. Но посетитель, по-видимому, привык немного опережать события. И потому улыбнулся мне как старому знакомому.

– Эдгар Янович, – он тоже встал, – зря вы волнуетесь. Я вполне могу представиться сам. Но, раз уж вы мне так помогли, остается только добавить, что зовут меня Теодор Алексеевич.

– Очень приятно, – пробормотал я машинально.

– Надеюсь, так оно и есть, – Сухоручко кивнул и сел на место.

Он улыбался благожелательно и дружески, однако глаза за стеклами очков вели самостоятельную жизнь. Теодор Алексеевич указал жестом на свободный стул. Видимо, он быстро осваивался в чужих кабинетах.

Повисла неловкая пауза. Эдгар сидел совершенно растерянный, не зная, о чем говорить. Я тоже решил, что лучше пока помолчать. Сухоручко рассматривал меня с таким видом, словно собирался писать портрет.

– Может, кофе? – предложил наконец Эдгар.

– Не откажусь, – Сухоручко кивнул, не отрываясь от моей физиономии. – Только я вас прошу, дайте немного времени побеседовать с вашим товарищем тет-а-тет. – он засмеялся. – Я пока не вижу необходимости в официальных процедурах, но поговорить необходимо. Вы меня понимаете?

Было не очень ясно, кого из нас двоих он спрашивает.

– Хорошо, – Эдгар совсем растерялся. – Я схожу на шестой этаж. У них большая кофеварка.

Он мучительно затоптался на месте, чувствуя себя предателем.

– Заранее благодарен, – Сухоручко был сама любезность. – Минут через пятнадцать с удовольствием попьем кофе. Не раньше.

У меня возникло опрометчивое желание дать ему пинка. Это придало бодрости.

– Ну-с, – Сухоручко наклонился к стоявшему у его ног портфелю, открыл его и достал зеленую папку, – я хотел бы кое-что выяснить.

– Это допрос?

– С какой стати? Что-то натворили?

– Мне утром позвонил Эдгар.

– Ну, конечно. Вы догадались. Вчера днем разыскивали Веру Семеновну Громову, если не ошибаюсь?

– Ошибаетесь. Я разыскивал девушку по имени Вера. О том, что существует на свете Громова, мне сообщил Николай Петрович, к сожалению, не знаю его фамилии…

– Вы были раньше знакомы с Громовой?

– Повторяю, даже не знал, как выглядит…

– Тогда чем вызван ваш интерес? К Вере?

– Один общий знакомый.

– К этому мы еще вернемся. А теперь позвольте узнать, что вы делали в субботу вечером?

– Это вчера-то? Ходил на дискотеку. Потом проводил до подъезда девушку, с которой там познакомился.

– Этой девушкой была Громова?

– Я не интересовался ее фамилией.

– А когда вы вернулись в гостиницу?

– Около четырех ночи. Мне открыла ночная дежурная.

– Поздновато.

– Я в отпуске. Могу себе позволить.

– Логично, – Сухоручко улыбнулся ничего не выражающей улыбкой, – так кто ваш общий знакомый?

– Некто Бессонов.

Сухоручко поморщился.

– Вам не кажется, слишком много совпадений?

– Каких совпадений? – я изобразил недоумение.

– Как вы познакомились с Бессоновым?

– Заочно.

– То есть? – он встрепенулся.

Я рассказал про плащ.

– Любопытно, очень любопытно, – Сухоручко побарабанил пальцами по столу. – Я смогу увидеть замену?

– Куртка осталась на вешалке.

– Хорошо, очень хорошо. И как вы – не мерзнете?

– Надеваю два свитера.

Вернулся Эдгар с кофейником и пачкой печенья.

– Вот, кстати, – Сухоручко отодвинул какие-то бумаги на столе, освобождая место для кофейника.

– Побудете еще в нашем городе? – он обернулся ко мне.

– Не вижу причины.

– Однако она есть. Я бы настоятельно просил вас задержаться. В противном случае… у нас есть средства заставить вас… Только не хочется к ним прибегать.

– Вы меня в чем-то подозреваете? Разве это не несчастный случай?

– Простите, – он пожал плечами, – но пока ничего не могу вам сообщить.

– Тогда – всего доброго. Меня ждут в Москве.

– Заставляете прибегать к крайним мерам…

Когда я начинал работать на радио после института, меня посадили в одну комнату к корреспонденту, опытному и хитрому, как старый лис. Я от него многому научился. Прав у нас мало, говорил он, и любой администратор может послать тебя ко всем чертям. Поэтому делай вид, что ты знаешь и можешь в десять раз больше, чем на самом деле. Короче говоря, он советовал брать всех на пушку. Любой практик, раньше или позже, постигает эту науку. Я вспоминал об этом, глядя на моего собеседника. Я ему нужен, это ясно. И неподвластен. Пока…

– Подписка о невыезде – это мера пресечения. А она, насколько я знаю, применяется только к лицам, в отношении которых имеются доказательства виновности, – я вежливо улыбнулся.

– Я просто просил задержаться на два-три дня. И дать показания. Как свидетеля.

– У вас должны быть веские основания для этого. Иначе вызывайте меня из Москвы.

– Основания есть. Будьте уверены.

Я молчал. Мне было интересно, как он выкрутится.

Инициатива сейчас у меня, и каждое его слово станет ошибкой.

– Мы должны выяснить, – наконец сказал он, – несчастный случай ли это, самоубийство, или…

– Есть какие-то сомнения?

– Есть… – он прикусил язык, но было уже поздно.

Я кивнул. Теперь и я не прочь остаться. Если несчастный случай – против него не попрешь. Но за остальные варианты кто-то должен отвечать. И тут забота не только следствия.

Но почему и моя тоже? Как это там у Экзюпери? «Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил», – кажется, так.

То-то и оно.

Сухоручко встает и торопливо прощается. Он кипит из-за своей оплошности.

– А как же кофе? – Эдгар растерянно провожает его взглядом.

Но мы уже остались в комнате вдвоем.

– Да, – сказал Эдгар задумчиво, – и этого типа я считал приличным человеком… – Ты кого имеешь в виду?

– Ну не тебя же, – он махнул рукой. – Пей кофе. А то остыл совсем.

– А мне он понравился. Другой на его месте мог побить меня, как щенка.

– Все ему рассказал?

– Не совсем.

Эдгар внимательно посмотрел мне в глаза:

– Были причины?

– Были… Эта девушка употребляла морфий.

– Как ты узнал? – Эдгар быстро взглянул на меня.

– Случайно… Слышишь, совершенно случайно я перехватил несколько ампул морфия, которые предназначались для нее.

– Но почему ты об этом не сказал?

– Видишь ли, во время этой случайности я немного нарушил закон. Паренек, у которого я их отобрал, попался на редкость нелюбезный. И я, честно говоря, не представляю, как все это объяснить твоему знакомому…

– На кой черт ты с ними связался?! Эти ублюдки ни перед чем не остановятся.

– Что же теперь поделаешь, старик?

– Что поделаешь, что поделаешь… Ты знаешь, у меня такое впечатление – тебе наплевать на себя.

– Это не так, успокойся.

Я замолчал и уставился на стену. Стена была зеленая, вся в бугорках от плохо размешанной краски. Я смотрел на эти бугорки и старался не думать о том, что где-то совсем рядом лежит труп девушки, с которой я только вчера танцевал.

– Что мне удалось узнать, – Эдгар положил руки на стол, – она выбросилась из окна в шесть утра. Кто-то из соседей вызвал «скорую». Тяжелая травма черепа, позвоночника… Она очень искалечилась.

– А травма черепа… в каком месте?

– Что?

– Эдгар удивленно посмотрел на меня.

– Ах да, ты об этом… Лицо тоже изуродовано… Хотя, какая теперь разница? Вскрытие будет завтра. Конечно, кровь для анализа уже взяли… Ты меня не слушаешь?

– Засасывает, как в болото. И самое смешное – нет выбора… Мне его не оставили.

– Послушай моего совета, – Эдгар почесал переносицу. – Уезжай…

– Отвяжись ты… Лучше скажи, можно сейчас установить – не была ли она под действием наркотиков?

– Довольно приблизительно можно.

– Попробуй, а?

– Хорошо, подожди меня здесь.

Я допил остывший кофе. Ощущение было такое, что я еще не проснулся. Вещи вокруг меняли свои очертания, и время буксовало на месте. Я закрыл глаза и откинулся на стуле, весь уйдя в назойливый гул, который преследует меня с утра. Гул рождается где-то в затылке и, вибрируя, растекается по всему телу. Казалось, я слышу ток крови в жилах. Когда вернулся Эдгар, мне немного полегчало.

– Пойдем, – сказал он, – в мой зверинец.

Я нехотя поднялся и пошел следом в соседнее помещение.

– Мне нужна мышь, – Эдгар зачем-то подмигнул.

– Мышь?

– Вот именно, – наконец он выбрал одну и, протянув ее мне за хвост попросил. – Подержи, пожалуйста.

Я без особого энтузиазма выполнил. Он достал из кармана шприц и впрыснул ей несколько капель темной жидкости.

– Бросай сюда, – Эдгар показал шприцем на пустой маленький аквариум.

Мышь забегала вдоль стенок.

– Что ты ей ввел?

– Кровь. Кровь погибшей. Утром законсервировали. Для экспертизы.

Меня это покоробило.

Мышь продолжала носиться по аквариуму.

– Зачем?

– Это проба на морфий. Кури, если хочешь.

Мы помолчали. Мышь не успокаивалась.

– А что будет? – спросил я.

– Если в крови морфий, мышь сейчас околеет.

– Вроде не собирается?

– В том-то и дело, – Эдгар задумчиво склонился над аквариумом.

Скрипнула дверь. Мы обернулись, и я невольно улыбнулся. После истории с вахтером я стал относиться к лаборантке Марине значительно лучше.

– Не помешаю? – она посмотрела на меня.

– Отнюдь, – Эдгар слегка расправил плечи. – Только в выходной могли бы отдыхать. Мне вовсе не хочется, чтобы меня считали эксплуататором.

– Просто забыла записную книжку. А она мне срочно нужна, – легкий поворот головы.

– А может… Нет, конечно… – , мой товарищ замялся.

– Раз я вам не нужна, – лаборантка подошла поближе к аквариуму с мышью и заглянула в него, – то пойду?

– Ну конечно, – Эдгар кивнул.

Она скользнула к двери и вышла. Дальше случилось невероятное. Мы оба вдруг оказались возле двери, словно она протащила нас следом за собой на поводке.

– Вот видишь, – сказал Эдгар, грустно улыбнувшись. – И как это получается, до сих пор не пойму.

– Ведьма, наверное? – предположил я.

– Что? А пожалуй, – согласился друг.

Мышь как ни в чем не бывало продолжала бегать. Может, только чуть медленнее.

– Значит, перед гибелью Громова не принимала морфий? – я посмотрел на Эдгара.

– Не в том дело, – он подошел к окну. – В организме наркомана морфий присутствует всегда. Иначе начнутся явления абстиненции…

– А по-русски?

– Ну, наркотического голода, понимаешь? У наркомана быстро возникает привыкание к препаратам, и он должен постоянно увеличивать дозу. Без морфина организм просто не может функционировать. А пока мы наблюдаем полное отсутствие морфия.

Или почти полное…

– Ты уверен, что она употребляла именно морфий?

– Я видел ампулы.

– Ну, в ампулах может быть, что угодно. Когда я работал в Боткинской, у нас поймали медсестру… Она отламывала кончик ампулы, выкачивала из нее шприцем морфий, вместо него – димедрол. И потом на спичке снова запаивала ампулу, так что следа не оставалось. Сам не видел, но рассказывали.

Мышь присела в углу и внимательно слушала Эдгара, не отрывая от него бусинок глаз.

– Все равно не та картина, – Эд мотнул головой. – Где ампулы, которые ты перехватил?

– В номере гостиницы.

– Тогда быстро – туда и обратно. Проверим, что в них.

Когда я выходил из лаборатории, Эдгар склонился над аквариумом и о чем-то говорил с мышью.

Вахтер кивнул мне, как старому знакомому. Но до самых дверей я чувствовал на себе его взгляд…

* * *

Я взял у администратора ключи и поднялся в свой номер.

В голове была путаница. Выпрыгнула ли девушка из окна сама, или же ее сбросили оттуда? И если сбросили, то что с ней сделали перед этим? Установить это может только экспертиза, но вряд ли Сухоручко поделится со мной ее результатами. Если не будет на то веских причин. Если не будет… И почему анализ, который только что сделал Эдгар, оказался отрицательным?

Я открыл дверь и сначала прошел в ванную, выпил воды из-под крана. Саднило горло, и я боялся, что простудился. Аптечка осталась в машине.

В комнате во время моего отсутствия подмели пол и поменяли воду в графине. Я это сразу заметил. Открыл шкаф и достал сумку. В боковой карман я вчера положил ампулы. Расстегиваю молнию и делаю немаловажное открытие. Карман пуст.

Машинально открываю другие отделения сумки – там я храню всякие мелочи: запасную зажигалку «Zippo», фляжку с отличным бурбоном, фотоаппарат, диктофон размером с пачку сигарет. Вещи достаточно привлекательные для мелкого воришки, но они в полной сохранности.

Я снова и снова проверяю содержимое сумки. И убеждаюсь – исчезли только ампулы. Но каким образом? Во всяком случае, дело принимает скверный оборот.

Я снова спускаюсь к администратору. Она встречает меня, улыбаясь.

– Какие-нибудь проблемы?

– Да… – я замялся, – мне хотелось. бы знать, кто только что убирался в моем номере?

– У вас претензии к уборщице?

– Ничего страшного, – я начал врать. – Просто, боюсь, она выбросила один клочок бумаги, а у меня там нужный адрес…

– Ах, вот оно что. Тогда, конечно, спросите у нее. Мусор еще не выносили, это я наверняка знаю – ей пришлось бы взять ключи от черного хода.

– Отлично, где она сейчас?

– Поищите, убирает на этажах…

– Спасибо, – я отошел, но потом вернулся. – Простите, а как ее имя-отчество?

– Да зовите ее просто Вера. Она молоденькая. Вера Громова, – администратор сняла трубку зазвонившего телефона, и прикрыв ее ладонью, добавила, – ее бытовка на втором этаже, в конце коридора.

Я подождал, пока женщина поговорит по телефону. Наконец она повесила трубку и вопросительно посмотрела на меня:

– Что-нибудь еще?

– А вы видели сегодня Громову? – спросил я с нехорошим предчувствием.

Администраторша пожала плечами.

– Ясно… – я кивнул.

В шесть утра Громова была мертва. В этом городе творится что-то не то.

Я поднялся на второй этаж. Комната уборщицы, как и предполагал, закрыта. Вернулся в номер и позвонил Эдгару.

– Старик, – сказал я, – ампулы пропали.

– Понял, – ответил он. – У меня тоже кое-какие новости. Точнее, предположения. В два часа жду тебя… Помнишь кафе, где мы сидели в день приезда?

– Помню.

– А пока… постарайся поменьше высовываться.

– Почему?

– Ты слишком любопытен. У меня такое предчувствие: кому-нибудь это, может, уже не нравится.

– Ладно, посмотрим. Мне здесь кое-что тоже не по вкусу.

* * *

По дороге к Бессоновой я заехал в гараж, где в пятницу оставил свою машину. Но там на двери висел огромный замок, и из будки вылезла, звеня цепью, черная овчарка. Она беззвучно скалила зубы и следила за мной. Цепь на вид была достаточно длинной, и я не стал искушать судьбу. Только окликнул несколько раз кого-нибудь из сторожей, но мой голос завяз среди ржавеющих остовов битых машин.

Овчарка угрожающе зарычала. Я на прощанье помахал ей рукой. Будем надеяться, что она охраняет и мое имущество.

Дом Бессоновых безмолвен. Я подождал некоторое время у двери, надавив на звонок, потом обошел вокруг. За окнами было пусто и темно.

Чертова непоседа.

Насморк усилился, и оставаться под моросящим дождем было рискованно. Я вспомнил про старушку. Ту самую, в доме с резными наличниками. Сейчас самое время воспользоваться ее приглашением. Тем более, как мне кажется, оно было искренним.

Выпить горячего чая. И подождать.

Только горячего чая мне сейчас не хватает, подумал я со злостью…

* * *

– Эге, – сказала старушка, пропуская меня в комнату, – да вы совсем простужены. Садитесь возле печки, я натопила. День больно сырой.

– Спасибо, я где-то подхватил насморк.

– Я всегда считала, – старушка поджала губы, – что эти рыбалки до добра не доводят. Разве так можно – целый день у воды просидеть. Я бы вас чаем с малиной напоила, но тогда на улицу выходить нельзя. Лучше дам с собой баночку, а вы обещайте, что вечером обязательно ее употребите. Договорились?

– Спасибо.

– Хорошо, что зашли, – продолжала старушка, хлопоча, – а я как раз оладушки напекла. С ними-то лучше, чем с хлебом. Только мука все равно не та, что раньше. Пшеницу ведь на удобрениях выращивают. А когда не по природе растет, ничего путного не выйдет. Вот акселераты нынешние…

– А они-то почему не по природе? По-моему, самым что ни на есть естественным путем.

– Так ведь растут на искусственном. И пьют искусственное, и едят искусственное, и в искусственное одеваются. Что им остается?

– Проблематично, – я высморкался. Старушка вышла на кухню, а я прижался спиной к печке, впитывая внутренностями тепло нагретых изразцов.

Дом был хороший, простой и уютный. Без всяких там современных штучек, вроде декоративных каминов и закопченных паяльной лампой стен. В общем дом, где нет ничего лишнего. Мой дед всегда мечтал о таком. И даже ездил к друзьям – поработать в саду. Просто так, ради собственного удовольствия. Насколько я помню, у него это здорово получалось, как и все, за что он брался.

После него осталось несколько тетрадок записей и две курительные трубки. Почерневшие от времени и пахнущие ароматными заморскими табаками… А дома он так и не нажил. Да и мне, наверное, не удастся. Может, гены?

И тут я заметил нечто такое, что никак не вязалось с моими представлениями о старушке. Капкан. Большой черный капкан, новенький, лоснящийся от смазки. Из тех, что продаются в охотничьих магазинах. Зачем старушке медвежий капкан?

Она вернулась с горкой оладьев, и мы сели пить чай. Чай был с мятой.

– На днях мне приснилось, – рассказывала старушка, – будто попала я в ад. И нет там ни котлов, ни костров. Только серая мгла, ни дерева, ни камня. Лишь туман стелется. И встречает меня служитель ада. Тоже серый какой-то, но прилично одетый, при галстуке. Похож на какого-нибудь банкира. И как-то между прочим говорит: «Ох, трудно нынче работать стало. Вон сколько грешников поступает». Я смотрю – и правда. Огромная очередь стоит. Маленьких таких человечков. «А что вы с ними делаете?» – спрашиваю. «Как очередь доходит, – отвечает служитель, – рубим их на куски – и в ящик. Только вот беда – емкости у нас все переполненные». «Как это?». Он молча открывает ящик, вроде как от письменного стола. А там вперемешку – разные части тела. И все это на моих глазах копошиться начинает, между собой срастаться… «Не волнуйтесь, – успокаивает служитель, – из-за тесноты мы их на день обратно отпускаем. Но души все равно здесь остаются». А человечки между тем уже на края ящика вылезают, прыгают вниз и разбегаются…

– Мне тоже иногда кошмары снятся, – вставил я.

– Не в этом дело, – встрепенулась старушка, – просто я в холодном поту проснулась: сколько же между нами людей без души ходит?

– Ну да, – я усмехнулся, – грешник с душой – просто славный малый. А вот без души…

– Это-то и страшно, – покачала головой старушка.

– Пока мы вместе – кто нас разберет? А настанет час – и судим будет каждый по делам своим.

По-моему, она процитировала.

Я допил чай и посмотрел на часы. Или Бессонова уже пришла, или у Сухоручко появятся новые проблемы. У меня, кстати, тоже.

И немаленькие.

– Вам пора? – спросила старушка.

– К сожалению.

У двери я обернулся.

– Откуда это у вас? – и показал на капкан.

– На пустыре нашла, – старушка неодобрительно покосилась на железки. – Кто-то поставил. Знаете, там много бегает бездомных.

Я еще раз взглянул на капкан. Что-то здесь не так.

Какая-то бессмыслица…

* * *

Подходя к дому Бессоновых, я увидел у ворот машину. Мой знакомый сыщик стоял, облокотившись на открытую дверцу, и наблюдал, как я обхожу лужи.

– Никак нам с вами не расстаться, – сказал Сухоручко и захлопнул дверцу. – Мне невтерпеж посмотреть на эту куртку.

– Хозяйки нет? – я старался не выдать голосом тревогу. Из-за насморка у меня это неплохо получилось.

– Отчего же? Только что пришла. Роскошная женщина. Сердце радуется.

– Тогда почему ждете у ворот? – спросил я. – В такую-то погоду?

– Вас хотел встретить, – Сухоручко хитро прищурился. – Откуда знали, что я появлюсь?

– А куда ж вам деваться? Так и будем мокнуть под дождем?

– Не будем.

– Кстати, – сказал Сухоручко, пока мы шли от ворот к крыльцу, – вам передавала привет барменша. Из дискотеки.

– Польщен. Когда узнают официанты и таксисты – это ли не слава? Только я ничего великого не совершил.

– Ну, ни скромничайте, – Сухоручко продолжал мило улыбаться, – а ловкость, проявленная на пожарной лестнице? Это ж ночью, да со спутницей…

Я понял, что этот человек любит мягко стелить.

– Надеюсь, я не нарушил ничего такого? – пробормотал я.

– Ну что вы, нормальная осторожность ввиду риска встретиться с не в меру ретивым ухажером… Вы ведь именно так хотели мне все объяснить?

– Представьте себе! – сказал я и почувствовал себя глупее, чем был минуту назад.

* * *

Мы сидим в гостиной бессоновского дома. Нина выглядит усталой, но такой же красивой. Прошло меньше суток, но я почему-то радуюсь встрече. И все время куда-то плыву. Или возношусь. Состояние ненормальное.

За окном дождь.

– Я тут побеседовал с вашими соседями, – говорит Сухоручко. – У вас очень любознательные соседи, честное слово.

Рассказывают, что живете вы дружно, а вот недавно…

Н и н а: А, вы о той нашей ссоре? Неприятно, что об этом все знают. Я не смогла сдержаться в начале, потом, сами понимаете, слово за слово. Раньше мы молча ссорились.

С у х о р у ч к о: Насколько я знаю, в тот же вечер ваш муж ушел из дома.

Н и н а: Не пойму, какое вам до этого дело. Может, с ним что-нибудь случилось? Или на нас соседи пожаловались?