Текст книги "Предупреждение путешествующим в тумане"

Автор книги: Андрей Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Поднимаюсь и начинаю путь к свету. Мне некуда спешить.

Желтый кружок нестерпимо режет глаза. Я отворачиваюсь, и снова подступает темнота. А сквозь темноту проступает воспоминание.

Я ощущаю воспоминание как реальность, ощущаю каждым мускулом, каждым нервом. Тело мое снова приобретает вес, и вот уже вокруг растаяла неопределенность, а я сижу в салоне взятого напрокат «фордика» с забрызганными номерами. Сижу в кресле рядом с водителем и курю сигарету за сигаретой. В машине я не один: моя спутница, прекрасная и гордая, ведет машину.

Она чуть наклонилась вперед, и я вижу только ее профиль, в котором слились воедино черты испанских и африканских предков.

За окнами чужой город, где кастильские балконы перемешаны со слепым железобетоном, где бармены вежливы и сердечны, а проституткам нет и тринадцати, где бассейны с лазоревой водой, и так сладостно отдыхать в тени после обеда. Правда, в подвалах некоторых учреждений ломают кости и подключают электроды к половым органам. Есть и такие развлечения. Но это для избранных… Мне, судя по всему, будет уготовано не место зрителя, а участника представления.

Я в этом городе чужой. У меня чужое имя и чужая биография. И только моя спутница знает, кто я на самом деле. Скорее, не знает, догадывается. Она сбросила туфельки на пол, чтобы удобнее было выжимать сцепление и газ, и теперь они лежат на полу маленькими серебряными скелетиками.

Я курю сигарету за сигаретой, а она, ни к кому лично не обращаясь, говорит:

– Скоро можно будет выпрыгнуть. Я приторможу за поворотом.

Я понимаю, почему она это говорит. Достаточно оглянуться на голубой «Шевроле», который идет следом. В нем крутые ребята, они не будут церемониться, тем более мы морочим им голову уже довольно долго. Кажется, они вычислили нас еще в гостинице, где мы строили из себя двух молодоженов.

Кстати, так ли уж это было далеко от истины?

– Я приторможу, – говорит она, – возле бульвара. Там кусты. Если сразу не встанешь, можно отползти в кусты. Они не заметят.

– Подождем, – наконец говорю я.

– Нельзя, – она оборачивается, и я вижу ее блестящие глаза. – Мы сейчас попадем на скоростную трассу. Там нам от них не уйти. Наш «форд-фолькон», – она прищуривается, – тропический вариант. Нельзя, чтобы нас остановили, когда у тебя этот. пакет. Тогда конец. И тебе, и моим товарищам.

Понимаю – она права. Я всего-навсего почтовый ящик. А почтовый ящик должен заботиться о своих адресатах. Тем более когда это нечто большее, чем просто работа.

– Сейчас приторможу, – говорит она, – приготовься…

Я откатился в кусты и потом, хромая, дошел куда следует.

А на следующий день прочел в газете, что тот самый «фордик» с забрызганными номерами, тропический вариант, сбил ограждение на повороте и упал со склона. Он переворачивался и падал вниз, пока не врезался в дерево.

Чтобы извлечь из обломков тело водителя, машину пришлось разрезать автогеном…

– Я приторможу, – говорит она, а я пытаюсь ответить ей, что хочу остаться, остаться до того, последнего поворота…

Но она настойчиво повторяет:

– Я приторможу. Приготовься.

И я прыгаю в придорожные кусты. И продолжаю быть рядом с ней, до тех пор, пока машина не расплющится о ствол дерева…

Это бесконечно остается со мной. Вот уже много лет.

Такие дела…

Я вновь поворачиваюсь к свету, чтобы преодолеть последнюю черту. Уже протянул вперед руку, и она заискрилась в нестерпимом желтом свете.

И услыхал голоса. Где-то позади.

Голоса назойливые.

Я невольно останавливаюсь, и вот уже подо мной не пустая бездна. А безликая серая равнина. Очертания равнины проступают, как фотография в проявителе. И очень скоро я понимаю, что это потолок. Обыкновенный облупившийся потолок.

Я почему-то улыбаюсь. Последний поворот опять ускользает вдали.

Я лежу на спине, точнее на собственных руках, стянутых сзади веревками. Где-то рядом, вне моего поля зрения, проплывают тени.

– Надо поднять его на ноги, – произносит одна тень. Довольно хрипло произносит.

– На ноги не удастся, Гвоздь, – отвечает вторая. – Во всяком случае, до утра.

– Тогда хотя бы на четвереньки. Хочу с ним поболтать о разных пустяках.

– Попробуй вот это. Со шприцем, я думаю, справишься?

– Откуда торпеды? Что в них?

– Барин передал, верное средство, сказал. Минздрав рекомендует.

– Вот оно что. Ладно, попробуем.

Я чувствую, распутывают веревки, перевернув меня лицом к стене, закатывают рукав, потом боль укола. Через некоторое время мир теней приобретает реальность. Надо мной склонились двое. Один из них определенно знаком по дискотеке. Тот самый, которого называют Гвоздь. Второй, неведомый, круглолицый, с пергидрольными волосами.

Мы находимся, по всей видимости, в пустующем доме, из которого давно выехали жильцы. Пол кое-где провалился, а темные прямоугольники на выгоревших обоях напоминали о бывшей мебели. Присутствующие мало похожи на лекарей. Более того, с моего лежачего ракурса смотреть на них было довольно уныло, особенно на их ботинки в метре от моей головы.

– Ну вот, вынырнул, – сказал пергидрольный, потом обратился ко мне. – Хватит валяться, а то разжиреешь.

Я попытался подняться сначала на локте, потом, опираясь на стену, встал на ноги. На удивление, мне это удалось с первого раза.

– Ну что, поболтаем? – спросил Гвоздь.

Я равнодушно кивнул. Стал растирать затекшие запястья.

Гвоздь настороженно следил за моими руками. Потом я полез в карман за сигаретами. В самый последний момент вспомнил, что вместо сигарет в кармане раньше был диктофон, а сигареты, увы, остались в гостинице, на подоконнике.

– Какие проблемы? – спросил Гвоздь.

– Если не трудно, дай сигарету.

– Конечно, как я сам не догадался. Да ты присаживайся, – он сделал широкий жест, – садись на пол.

Я отрицательно покачал головой, взял сигарету, прикурил. Вдыхая дым, чувствовал, как проясняется голова, искал выход.

Выход, по-моему, был один – заорать истошным голосом, как в кошмарном сне, в надежде, что проснешься.

В принципе с возрастом привыкаешь к быстротечности жизни. И начинаешь воспринимать перспективу без паники. Тут дело привычки. Но одно дело – абстрактно не бояться смерти, другое – стоять на ее пороге. Кто знает, что это такое, – тот поймет. Остальным предлагаю поверить на слово.

– Нам от тебя требуется ерунда, – Гвоздь сплюнул на пол. – Скажи, где пудреницу ту хранишь, и можешь катиться на все четыре стороны. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не ответил.

– В гостинице?

Отрицательно качаю головой.

– В машине?

Тот же жест.

– У кореша твоего? У бабы? Где, отвечай?

– Не дави на нервы. Вам до нее не добраться.

– Что? А… Да черт с тобой. В принципе что эта пудреница – золотая? Что она доказывает? Без тебя-то? Да и с тобой тоже… Только на упрямых воду возят. Будем тебя перевоспитывать.

Тут он ткнул меня кулаком в живот. Кулак у него оказался на редкость тяжелый, словно чугунный. Я отлетел к стене и закашлялся. Но не упал. Живот свели судороги, и прошло не меньше минуты, прежде чем я смог нормально дышать.

– Ладно, – Гвоздь прикурил две сигареты и одну из них протянул мне, – ты ведь, парень, не Рокфеллер? Думаю, тысчонка тебе не помешает? Плачу валютой.

– Это что же, – я усмехнулся, – столько стоит пудреница?

– Догадливый ты, парень. Ну что, по рукам?

Я кивнул.

– Ну как? – он внимательно посмотрел на меня.

Я неопределенно поморщился и промолчал.

– Хочешь сказать – бабки вперед?

Гвоздь достал из заднего кармана джинсов бумажник и отсчитал десять бумажек по сто долларов, протянул их мне.

– Теперь о'кей?

– Мои документы и все, что вы у меня отобрали.

– А, это… Они здесь, со мной. Говори, где – и сразу получишь.

– Поедем покажу.

– Ты посиди здесь, с твоим здоровьем свежий воздух противопоказан. Мы сами все сделаем.

– Нет, только вместе.

– Ты опять за старое?

– Не прикончи его, Гвоздь, – бросает пергидрольный, – Рано еще.

– Ничего. Я ему одну штуку покажу.

Он рывком приближается ко мне и-изо всех сил снова бьет в солнечное сплетение. Второй раз, третий. Я не успел сгруппироваться и плашмя упал на пол. Перед глазами взрываются ослепительные круги. Дальше я не чувствую боли.

И снова розовый туман. Он рассеялся после нового укола.

– Мы так его избалуем, Гвоздь, – говорит пергидрольный, – и прогорим на лекарствах. Лекарства-то дефицитные, – он хмыкнул. – Следующий раз полегче.

– Дурак ты, парень, – Гвоздь склоняется надо мной, – впутался в историю. Чем ты Барину насолил – ума не приложу. Впрочем, это его дело. Нам, за наше, заплатили. Я зла на тебя не держу. И ты – не надо. Тут кто сверху – тому и везет, понял?

– Хватит языком молоть, – перебивает пергидрольный, – темнеет уже.

– Если бы ты, – Гвоздь распрямляется, – не полез в пекло, а смотался утром из города – дожил бы до пенсии. А теперь…

– Тогда к чему вся комедия? – спросил я. – Мою судьбу вы, кажется, определили?

– Ты прав, парень. Только подумай – ты можешь умереть в мучениях. Мы не показали и десятой части того, что умеем. Или легко и быстро. Ведь это тоже не так мало значит.

– Теперь деловой разговор, – кивнул я.

Замолчал и посмотрел в окно, ощетинившееся разбитым стеклом. На город уже спускались сумерки, и в их пелене с трудом угадывались очертания полу разобранной крыши соседнего дома.

Я почему-то вспомнил, как просиживал в юности часами на балконе с книгой до тех пор, пока строчки не начали теряться в подкравшемся вечере. Солнце уже пряталось за дальними кварталами, небо становилось бесцветным и бездонным, а над московскими улицами кружились и перекликались стрижи.

И вот уже в окнах загорался свет, а я все сидел с книгой на коленях, и на душе было щемяще-восторженно от предчувствия неведомых удач.

Наверное, это были самые счастливые и безмятежные мгновения в жизни.

– Хорошо, – сказал я, – остается уточнить одну деталь.

– А именно?

– Дневник Бессонова. Как ты за него со мной собираешься расплатиться?

– Дневник? Какой? Откуда? – насторожился Гвоздь.

– Бессонов в последнее время вел кое-какие записи. Кстати, и Барин там упоминается. И поверь – в случае чего он попадет в надежные руки.

– Блефует? – Гвоздь обернулся к пергидрольному.

Тот пожал плечами.

– А если нет? – спросил я. – Вам ведь несладко тогда придется. Но за дневник цена особая. За дневник вы проводите меня до шоссе, протрете тряпочкой ветровое стекло и потом долго будете махать вслед платочком.

– Может, еще букет фиалок презентовать? – поинтересовался пергидрольный.

– Увы, фиалки отцвели.

– Пожалуй, тебе стоит снова врезать, – подумав, сказал Гвоздь. – Но уж больно ты уверен. Насчет дневника надо посоветоваться.

– С кем? – ввернул я.

– Заткнись, – отрезал Гвоздь.

Потом обратился к пергидрольному:

– Надо связаться с Барином. Если дров наломаем – у него разговор короткий.

И Гвоздь почесал за ухом.

– Тогда я схожу позвоню, – предложил пергидрольный.

– Хорошо, – кивнул Гвоздь. – Только давай снова спутаем его веревкой. Жизни в нем еще лет на сорок.

Веревка была бельевая и стягивала руки невыносимо. А мне в ближайшее время это было вовсе ни к чему. Я снова посмотрел на ощетинившееся окно. Оно меня словно заклинало. Я понял, что мне просто необходимо добраться до этого окна.

Никогда не подумал бы, что буду так неистово цепляться за жизнь.

Я встал, скользя спиной по выцветшим обоям. То ли уколы, то ли небольшая передышка, но сил во мне было предостаточно. Лет на сорок, как подметил собеседник. Славный малый!

Я оторвался от стены и, стараясь, сохранить равновесие, сделал шаг вперед. Гвоздь с интересом наблюдал за мной. Он еще не допер, что впервые за сегодняшний день мне выпало встретиться с противником один на один. И я свой шанс упускать не собирался.

Гвоздь просто искрился от сдерживаемого смеха.

– Ну и нравишься же ты мне, – наконец сказал он. – В первый раз вижу парня, который так любит, когда его бьют. А я не могу не сделать человеку приятное.

Я сделал еще шаг, и он поднялся. На этот раз он просто собирался отшвырнуть меня ударом на место. Лениво размахнулся, снова выбирая солнечное сплетение. И тут все решила доля секунды.

Я отклонился в сторону, так, что кулак только скользнул по ребрам, и резко боднул его в лицо. Ощущение было такое, словно я раздавил лбом помидор. И эффект похожий.

Он сначала дернулся назад, потом упал на колени, закрыв ладонями залитую кровью рожу. Я подбежал к окну и об острые осколки вместе с кожей на руках порезал и веревки. Потом обернулся. Гвоздь уже встал на ноги и наступал. Вся рубашка у него была залита кровью, но кулаки сжимал достаточно решительно. Только позже он понял, что я теперь сорвался с цепи.

Позже, когда, уклонившись от его правой, провел прямой в челюсть. Он ушел в глухую защиту, в глазах его отразился страх, потом ужас. Эти ребята герои, когда нападают стаей или неожиданно. В остальном они начинают метаться, словно крысы. Гвоздь метался по комнате минуты три, пропуская удары и в голову, и по корпусу. А потом, зажатый в угол, просто свалился. Ясное дело, надолго.

Сам отделался лишь несколькими новыми ссадинами на лице, но на общем фоне они просто затерялись. Я вышел в коридор поискать воды. Как раз у двери образовалась большая лужа – потолок протекал, а последние дни погода была мочливая. Ополоснул в луже лицо – от холодной воды боль ушибов немного утихла. Из-за темноты двигаться приходилось на ощупь.

В комнате намного светлее – в разбитое окно заглядывала луна. Разорвав рубашку, перевязал порезы на руках.

Гвоздь понемногу стал приходить в себя. Что-то бормотал, вздрагивая всем телом. Я похлопал его по щекам, и он открыл глаза. Попытался встать, но, уткнувшись скулой в мой кулак, остался на месте.

– Что вы мне кололи? – спросил я.

Он попытался промолчать, потом посмотрел мне в глаза, отвел взгляд и замотал головой.

– Не знаю. Барин передал.

– Кому твой приятель звонить побежал?

– Профессору. Ты его знаешь – лысый, что голова, что…

– Зачем? Что он вам поручал?

– Сказал – взять пудреницу и женский носовой платочек какой-то. Потом насчет платочка отменил – только пудреницу.

– Кто такой – этот Профессор?

– Авторитетный мужик.

– Что его с Барином связывает?

– А ничего. Мы поначалу частников потрошили – багажники ломали почем зря. Потом эти частники к нам же в мастерскую – за ремонтом. Прибыльно, да рисково. Не скажу, через кого Барин на нас вышел, – не знаю. Он с Профессором связь держит. В крайних случаях к нам обращается. Зато капусту не жалеет.

– Ты сам Барина видел?

– Нет, он всегда шестерку присылает. К Профессору, кстати, тоже. Не доверяет. Хитрый, сволочь. Если мы засыплемся, он пацана уберет – и как отрежет.

– Откуда ты знаешь Бессонова?

– Не знаю я его.

– Не виляй. Прибью.

– Говорю, не знаю. Только фамилию.

– Откуда?

– От Барина приказали – из Питера телеграмму устроить.

Адрес дали и текст. Вроде бабе его телеграмма. Мол, а ты не плачь и не горюй. У меня кореш в Питере, я ему по телефону продиктовал.

– А Громову? Веру Громову знаешь?

– Кто ж ее не знает? Давно по рукам ходит.

– Ее убили. В курсе?

– Нет… Лишнего не возьму.

Он попытался еще что-то сказать, но глаза у него затуманились, и он обмяк. Все-таки нокаут был основательный.

Я достал у него из кармана свои документы. Потом, подумав, забрал сигареты и спички. Так, ради пагубной страсти, пошел на воровство. Даже не на воровство – грабеж. То-то и оно. Надо было уходить, только я все никак не мог решиться. Наверное, от побоев и уколов голова варила с перебоями. Ноги словно приросли к полу.

Внизу послышались голоса. Потом два человека стали подниматься по лестнице. Я еще стоял неподвижно, пока они шли по коридору, и только в последний момент вышел из оцепенения и успел отступить в темный угол.

Луна уже вырвалась из оконного проема, и в комнате было совсем темно. Однако я нутром понял, что первым в комнату вошел лысоголовый. Вторым был пергидрольный. Он затоптался нерешительно в дверном проеме. Лысоголовый наткнулся на лежащего, выругался, достал из кармана фонарик. И только когда желтый лучик прорезал темноту, он вдруг почувствовал опасность и обернулся.

Он находился в метре от меня, и я с трудом смог его достать. Хотя, как мне показалось, кулак только скользнул по лысому черепу, он грузно осел на пол, и фонарик покатился по полу, погас. Пергидрольный метнулся вон, а я подбежал к окну и прыгнул вниз, в кусты сирени, умудрившись при этом только порвать одежду. Благо был второй этаж.

Через некоторое время сзади послышался звук, словно сломали сухую палку, и на плечо упала срезанная пулей ветка. Я оглянулся и увидел, как лысоголовый, высунувшись из окна, из пистолета целится куда-то в ночь.

Но больше он не стрелял…

5. ВТОРНИК

– Не дергайтесь, – говорит мне Сухоручко, обрабатывая ссадины на лице. – Это совсем не больно.

– Откуда вам знать? – я морщусь. – Вы такого не испытали.

– Верно, я ведь не ввязываюсь в дурные истории.

– Просто у вас для этого недостает решительности.

Сухоручко улыбается в ответ и бросает тампон в пепельницу.

– Все-таки лучше было бы показаться врачу, – говорит он. – Как у вас голова, не кружится?

– Пустяки. Отделался легким испугом. А здесь что, – я подмигиваю, – конспиративная квартира?

– Нет, просто товарищ в отпуске и оставил мне ключи. Цветы, значит, чтобы поливал. После того как вы мне позвонили, я решил – лучше пока не показывать вас в городе. Сначала надо решить, что мы можем выжать из этой ситуации.

– А вы уверены, что я захочу что-нибудь выжимать?

Он качает головой, потом спрашивает:

– Есть хотите?

– Хочу.

– Тогда пойдем на кухню. Разносолов не обещаю.

Он открывает холодильник и, брезгливо морщась, достает оттуда кусок заплесневелого сыра и бутылку кетчупа. Сухоручко и сам мне напоминает этот кетчуп – трясешь, трясешь – ничего, а потом бац – и полная тарелка.

Оперуполномоченный тем временем хлопает дверцами шкафов. Наконец трагически изрекает:

– Я нашел только макароны. Вы любите макароны? Именно они будут у нас на ужин. Или на завтрак? Четвертый час, как-никак.

– Сожалею, что побеспокоил. Но странная штука – в этом городе я знаю только ваш номер телефона. И Эдгара. На работе его уже не было, а в общежитие не дозвонишься – постоянно занято. Так что пришлось побеспокоить вас. Наверное, ваша жена была не в восторге, когда я позвонил?

– Она привыкла. Привыкла к мысли, что она жена сыщика.

Я это имею в виду.

Он ставит воду на плиту и садится напротив. Потом говорит:

– Наломали вы дров.

– По-моему, этих типов вы можете элементарно арестовать…

– За хулиганство? Больше ведь не за что. Но только учтите – до суда ваши ушибы заживут. А отделали своего противника вы, судя по рассказу, основательно. Думаю, сломанные ребра – это минимальное. Вот и доказывайте – самооборона это была или превышение…

– Если честно, я на них заявлять не собирался. Но неужели во всем остальном они чисты и невинны?

– Вы не представляете, как трудно подобные элементы взять с поличным. Парадоксальная ситуация: преступники – производители и распространители наркотиков и их жертвы-потребители – все смертельно заинтересованы в том, чтобы наркобизнес функционировал. И если даже нам удастся выключить из этой системы одно звено, оно все равно сразу же восстановится. Почему? Это и есть другая сторона. Что заставляет одних добровольно губить себя, а других, за определенную мзду, уничтожать своих соплеменников? И учтите, система наркомании функционирует и расширяется прежде всего за счет молодежи…

«Им нужны наши дети. Наши общие дети», – вспомнил я слова из недавнего сна.

– Вы ждете от меня ответов на эти вопросы?

– Просто все сложнее, – он пожал плечами. Несколько лет назад я вел одно дело. Женщине-врачу было предъявлено обвинение по признакам статей 224 часть 3 и 224 часть 2. Она занималась хищением и продажей наркотиков. И когда описывали ее имущество, вот что оказалось: за двадцать лет честной работы она нажила добра столько же, сколько составил ее гонорар за одно хищение. Я ее не оправдываю, приговор был справедливый. Но неужели, кроме нее, никто не виноват? Однако я отвлекся. Давайте работать над нашей ситуацией.

– Давайте.

– Значит, все по порядку. Как я понимаю, все началось с того, что вы поселились в доме Бессонова?

– Немного раньше. С самого Бессонова. Как я понял с их слов, его убили.

– Если убийство, тут дело серьезное, – Сухоручко задумался. – Но это только версия. А пока что у нас несчастный случай с гражданкой Громовой и полный туман во всем остальном. Как бы окончательно не потеряться в этом тумане.

– Что же вы предлагаете?

– Кроме лиц, фигурирующих в вашем рассказе, по сути, исполнителей, есть еще некто Барин. Он, ориентировочно, организатор и руководитель преступной группы. Что известно о нем? Имеет доступ к наркотикам – сам или через третьих лиц. Знает вас в лицо, осведомлен как о вас самом, так и о предпринятых вами действиях.

– Я не играл в прятки, в принципе за мной несложно было проследить. Кстати, молодой человек в светлом плаще и…

– От которого вы убежали у дома Громовой? Это наш сотрудник. Стажер.

– Ну а Георгий Васнецов? Тот самый бывший спортсмен, через которого я попал в эту мастерскую? Помните, рассказывал?

– Мы проверили. Прекрасное алиби. Был на загородной даче с отцами города, включая мэра и прокурора, играл с ними в теннис. Правда, в субботу вечером посетил дискотеку…

– Вот-вот, видите.

– Вместе со своими партнерами по теннису – теми, кто помоложе, конечно. Но был среди них и начальник паспортного стола – надежный парень, я ему доверяю. Он утверждает, что с дискотеки Васнецов не отлучался ни на минуту, ни с кем посторонним не общался – разве только танцевал с девушками. Все вместе в 22.30 вернулись на дачу в тридцати километрах от города, где и находились безвыездно до 8.00 в понедельник. Так что знать, в каком номере вы остановились, с кем встречаетесь, чем занимаетесь, а тем более руководить своими «компаньонами» он не мог. Нет, я уверен, Барин все это время находился где-то очень близко, рядом с вами, здесь, в городе. Судя по его осведомленности относительно вас – человек ближайшего окружения. Я бы сказал – самого что ни на есть…

Сухоручко посмотрел мне в глаза.

– Эдгар? Перестаньте, – сказал я.

– Вот видите, и вам пришла в голову эта мысль…

– Вы ошибаетесь, ничего подобного мне в голову…

– Если беспристрастно…

– Я ему полностью доверяю.

– Вот это я и предлагаю вам сделать.

– То есть?

– Прийти и рассказать ему все, как было. В том числе и про диктофон в разбитом «Запорожце». Об этом, видимо, пока никто, кроме нас двоих, не знает. Ведь даже вы мне не описали в точности место.

– И что дальше?

– Мы поставим наших людей понаблюдать за гаражом. И посмотрим, что произойдет дальше.

– Да что я вам, в конце концов!..

– Если вы уверены, что ваш друг не замешан в этой истории, чего боитесь? Он просто привезет вам диктофон и пленку. А мои люди, которые будут наблюдать, обеспечат его полную безопасность. Или… вы опасаетесь, что он не сможет… или не захочет доставить нам запись вашего разговора с бандитами в целости и сохранности?

– Да подите вы к черту!

– Не нервничайте за едой, это вредно для желудка, – сообщил Сухоручко, ставя передо мной тарелку макарон.

Потом он вышел и плотно закрыл за собой дверь. К еде я не притронулся. Только распечатал пачку сигарет, принадлежавшую хозяину дома.

* * *

Я позвонил Эдгару из автомата у общежития. Он спустился сразу же, взбудораженный и растрепанный, даже волосы, стриженные ежиком, казались взлохмаченными. После недолгих переговоров с дежурной, повел к себе.

– Сколько ты ей заплатил? – спросил я.

Он показал растопыренную пятерню.

– Ишь ты. С меня в гостинице берут дороже.

– Там у вас сервис, а здесь все по-домашнему.

В комнате у Эдгара был идеальный порядок. На площади в восемь квадратных метров его не так уж трудно поддерживать, но он всегда был аккуратистом. Даже когда жил с семьей. Я удивлялся – как можно работать, отдыхать, жить, совершенно не мусоря?

Один раз в той его жизни случилась накладка, когда он обнаружил, что поддерживать порядок в доме его жене помогает один общий знакомый. И, что самое главное, в отсутствие хозяина дома. Банальная ситуация и столь же банальное ее завершение.

Теперь у него комната в общежитии и ее поздравления к праздникам. Они не стали выяснять, кто во всем виноват. Наверное, правильно. Я встретил его бывшую жену недели три назад в Риге, куда она вернулась после развода, продав квартиру. Я увидел ее в ресторане, где она была с респектабельным кавалером. Меня она пригласила сесть за их столик, а потом блистала весь вечер. Ее спутник, по-моему, был от нее без ума. Как когда-то многие.

Жизнь имеет удивительное свойство продолжаться. Это я определенно понял в тот вечер.

Потому теперь я абсолютно спокоен за Эдгара. Он всегда оказывается прав.

– Что случилось? – Эд взял меня за плечи и повернул к свету. – Что с твоим лицом?

– Догадайся сам. Даю две попытки.

– Когда перестанешь валять дурака?

– Ты не ласков. Разве врачей не учат быть ласковыми?

– Тебя хоть продезинфицировали? Я махнул рукой.

– Подожди, – засуетился он, – где-то у меня йод…

– Протестую. Я не против экстравагантной внешности, но это слишком. Да ты успокойся, не мельтеши – сядь и послушай. Мне надо кое-что рассказать…

И я рассказал все, умолчав только о встрече с Сухоручко, как и было намечено. Чувствовал себя подлецом. Когда я закончил, мы некоторое время молчали, лишь Эдгар постукивал спичечным коробком по столу. Потом сказал:

– Значит, твой диктофон сможет помочь дознанию?

Мне не понравилось, что Эдгар так быстро ухватил главное.

– Вряд ли диктофонная запись может служить вещдоком на суде, – попытался увильнуть я. – Экспертные оценки несовершенны.

– Кто говорит про суд? А вот дознанию, я думаю, поможет, – он стоял на своем.

– Да, наверное…

– Надо забрать диктофон оттуда.

Я нехотя кивнул.

– Знаешь что, скоро начнет светать. Тебе вряд ли стоит пока выходить на улицу. Я сам съезжу, заберу.

Смотрю на Эдгара, в его честные, светлые, как у волка, глаза. Мне вовсе не хочется, чтобы подозрения Сухоручко подтвердились. Я бы себе руку дал отрубить, так не хочется.

– Не стоит, – говорю я, – эти типы могут там караулить.

– Брось, – он улыбается, – после твоих тумаков и твоего побега они наверняка забились в норы. Стоит тебе заявить в милицию, их искать прежде всего начнут в гараже. Кстати, а как ты туда попал? Ах да, авария. Следующий раз будь осторожнее не дороге.

И все-таки я решил не удерживать его. Дал ключи от машины. Не пешком же ему. В такой ситуации подлее всего – не доверять. Но даже если следователь окажется прав – от меня он об этом не узнает. Скажу просто, впопыхах забыл включить запись.

– Там есть красная кнопка, – сказал я. – Нажмешь – на стирание. А рычажок – перемотка.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – он пожал плечами. – Я принесу, сам и разбирайся.

Он ушел, а я все никак не мог найти себе места. Ко всему, от резких движений начинала кружиться голова, и рот словно набит наждачной бумагой. Ломило суставы.

Поминутно смотрел на часы и проклинал все на свете, оттого что время тянулось так медленно.

Потом смутные образы закопошились в углах комнаты, мохнатые и красноглазые, они мельтешили под ногами, по спине взбирались на плечи, чтобы впиться остренькими зубами в мозг.

Образы были многоликие, они шептали разные скабрезности, и от них некуда было деться. Я спал и во сне чувствовал, как зарождается рассвет.

Я услышал шаги Эдгара, еще когда он шел по коридору. Он ступал жестко, словно впечатывал каблуки в линолеум. Я открыл глаза и, не мигая, смотрел на дверь.

Он вошел, пахнущий дождем и улицей. Подмигнул, достал из кармана диктофон.

– Весь плащ извозил, насилу нашел. Там, возле фургончика, несколько разбитых «Запорожцев». Включил запись:

«Этот, как его, Барин? – мой голос. – Или парнишка его?

«И про это пронюхал? Не длинный ли у тебя нос…» – отвечают…

Эдгар кладет диктофон на стол.

– Все в порядке?

Я кивнул.

– Кстати, за мной следили, – он ухмыльнулся. – Хотя, может, показалось. Серые «Жигули».

– Нет, не показалось. Это Сухоручко.

– Зачем? – спросил Эд.

– Видишь ли, по его версии – ты единственный в этом городе, кто с самого начала знал о каждом моем шаге. И потому мог меня использовать в этой истории. Плащ Бессонова должны были подбросить при свидетеле – ради одной жены не стоило устраивать спектакль. Только ты знал, что я буду там всю ночь… А я был зритель беспристрастный, свидетель идеальный, если бы вместо бессоновского не взяли мой плащ. В общем, тебя решили проверить на диктофоне. Если бы был замешан, то постарался не «найти» его, верно?

– Не очень же ты высокого мнения обо мне! – сказал Эдгар изумленно.

– Понимаешь, старик, в этой истории слишком часто всплывает неизвестный, который очень много обо мне знает. Первая ночь – ладно. За домом могли следить и знать, что появится свидетель. Но дальше… Он мне пытался помешать – я видел его со спины – познакомиться в кафе с Громовой. Кто кроме тебя знал, что я туда пойду? Из номера в гостинице выкрали ампулы – кто знал, в каком я номере остановился? Ты же меня туда устраивал. Есть еще масса других фактов, подтверждающих общую идею – меня пасли в этом городе с самого начала, прекрасно знали, кто я, откуда и зачем приехал, и заранее подготовили роль, которую я с некоторыми отступлениями от текста и играю.

– И ты подумал на меня? – глаза Эдгара потемнели. – Ну и дрянь же ты.

– Полегче, – говорю, – я таких эпитетов никому не спускаю.

– Ничего, стерпишь, – говорит он. – У меня тоже свои обиды…

Я встаю и направляюсь к двери.

– Эй, ты куда? – окликает он. – Докладываться следователю?

Я берусь за ручку двери, он догоняет и хватает за плечо.

– Ладно, – говорит он, – погорячились…

– Пусти.

Он не отпускает, и тогда я оборачиваюсь и всаживаю кулак ему в грудь. От неожиданности он отступает на шаг, в глазах его загораются нехорошие огоньки. Мы стоим неподвижно, и в комнате кажется совсем темно. Эд немного ниже меня, но более тренирован. Если бы раньше мне кто сказал, что мы будем вот так стоять, я бы перестал с этим человеком здороваться.

Минута тянется очень медленно. Постепенно глаза Эдгара светлеют, и он вдруг ухмыляется:

– Вот была бы удача для следователя. Представляешь?

Преступник обнаруживает себя и кидается с кулаками на главного свидетеля. Трагическая развязка запутанного дела… Только поверь, я тут ни при чем.

– Я верю. С самого начала Верил. Потому и пошел на все это.

– Ну и хитрый же ты парень.

– Завари-ка лучше кофе…

Пока Эдгар возился с кофеваркой, я сидел на краешке кровати и старался держаться молодцом. Но мир потерял стабильность. Мои глаза стали словно отдельно от меня. Они плавали в бредовой мути, где-то по другую сторону реальности. Там было все ровное-ровное, вроде как тундра. И ржавый мох, покуда хватит глаз. Десять солнц на закате. А воздух синий, густой и терпкий. Черные бочаги среди мхов, словно небо в облаках, и из них торчит покосившаяся карусель. Она крутится и скрипит, крутится и скрипит, скрипит, скрипит…