Текст книги "Годы возмездия. Боевыми дорогами от Керчи до Праги"

Автор книги: Андрей Еременко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 60 страниц) [доступный отрывок для чтения: 22 страниц]

Выходит, что обе названные командные инстанции усиленно подхлестывали бегство своих солдат в Севастополь.

Уже 14 апреля передовые части группы Альмендингера (5-й армейский корпус) достигли Севастополя, в то время как главные, фактически мифические ее силы находились еще в районе Алушты и вошли в город только 15 апреля.

В Севастополь были отведены также румынский кавалерийский корпус почти полного состава, 10-я румынская пехотная дивизия численностью 4500 человек и остатки 19-й румынской дивизии. 16 апреля последние части 17-й армии вошли в укрепленный район. Отход был завершен после оставления Балаклавы.

Именно в этот же день командование 17-й армии сообщало в штаб группы армий: «Армия всеми своими частями достигла Севастополя и находится здесь в полной готовности к обороне. Отвод войск в крепость, который стал неизбежным после прорыва превосходящих по численности и подвижности наступающих сил врага, располагавших более чем 500 танками на оперативном пространстве полуострова, все же был произведен своевременно до проникновения в Севастополь преследующих войск противника. Дивизии армии совершили неслыханное на марше и в боях. 30 % артиллерии и почти четверть танкового вооружения доставлены в крепость. Настоятельно необходимо пополнение в персонале и значительное – в материалах для потрепанных дивизий. Армии должно быть оказано преимущество перед другими объединениями в получении пополнений.

1-й авиакорпус совершил 2390 вылетов, которые нанесли существенные потери врагу при его прорыве. Выдающуюся роль сыграл 9-й зенитный дивизион в борьбе против воздушных целей и танков противника. Морской комендант Крыма посредством предоставления судов перевез группу войск 5-го армейского корпуса численностью 10 000 человек с их оружием и снаряжением с южного берега в крепость. Уничтожено 464 танка, 232 самолета противника. 5-й корпус своими последними частями вошел в крепость и занял южный участок обороны».

Этот документ представляет собой весьма наглядный пример того, как сокрушительное поражение и паническое бегство с помощью бесстыдного подлога трансформируется в планомерный отход и даже трактуется как успех командования. Цена приведенных «фактов» отчетливо видна хотя бы из того тезиса, что «доблестная» 17-я армия сумела уничтожить за время своего бегства 464 советских танка. Выходит, что у 4-го Украинского фронта и Отдельной Приморской армии накануне штурма Севастополя осталось всего 46 танков, а в действительности к тому времени весь 4-й Украинский фронт и Отдельная Приморская армия располагали 559 танками и САУ.

Не может не удивлять и утверждение о том, что советское командование не использовало имевшихся у него шансов уничтожить 17-ю армию до ее отвода в Севастополь. В качестве доводов приводятся такие факты, как якобы неудавшаяся высадка советского десанта на южном берегу, которая началась лишь 13 апреля в районе Феодосии, когда 5-й армейский корпус был уже в безопасности. Что якобы советская авиация не сумела нанести концентрированных ударов по плотным колоннам немецко-румынских войск, устремившихся в Севастополь по обеим дорогам от Симферополя и по южному обрезу Ялты вдоль побережья, а советский Черноморский флот, несмотря на усилившуюся активность подводных лодок, оставил якобы без внимания подвоз материалов из Констанцы в Севастополь.

В заслуги немецких военачальников ставится то, что они-де тактически грамотно, своевременно и оперативно проводили в жизнь свои приказы и четко сознавали, что поскольку русские прорвались в Джанкой, им остался один исход – отступление в Севастополь и организация там жесткой обороны. И уже совершенно бездоказательно восхищались стойкостью немецких и румынских солдат.

Все это выглядит весьма странно и, видимо, рассчитано на то, что ныне в Западной Германии никто уже не знает сложившейся тогда в Крыму подлинной обстановки. Высокомерно критикуя советское командование всех видов вооруженных сил, Хилльгрубер совершенно игнорирует конкретные условия, складывавшиеся на том участке фронта.

Хотелось бы несколько подробнее сказать и о том, что природные условия, в которых проходили боевые действия в Крыму, имели свои специфические особенности. Ландшафт северной части полуострова и в районе Керчи весьма благоприятствовал созданию мощной глубокоэшелонированной обороны. На Перекопском перешейке было оборудовано три сильные полосы обороны глубиной до 35 км. Перед плацдармами наших войск на южном берегу Сиваша с его многочисленными озерками и высотами местность тоже как нельзя лучше подходила для организации обороны. Здесь были созданы две-три оборонительные полосы с использованием межозерных дефиле и высот, оборудованных густой сетью траншей и ходов сообщений при большом количестве дотов, дзотов, различных инженерных заграждений. На Керченском полуострове на глубину до 70 км были построены четыре оборонительные полосы.

Большим достижением для наших войск, стиснутых перед наступлением на узких плацдармах, явился прорыв глубокоэшелонированной обороны именно там, где этого ожидал противник, где все было подготовлено для того, чтобы не допустить нашего прорыва. По существу, возможность окружения всех войск 17-й армии в каком-либо более или менее ограниченном районе Крыма была совершенно исключена по ряду причин. С одной стороны, это было связано, как мы уже знаем, с условиями местности, дававшими возможность Отдельной Приморской армии двигаться лишь в двух операционных направлениях. С другой стороны, войска 17-й армии были рассредоточены, некоторые вообще оказались вне досягаемости для ударов наших войск, в частности три румынские дивизии, охранявшие крымское побережье, которые сразу предприняли поспешный отход в Севастополь.

В операции по освобождению Крыма, учитывая сложнейшие топографические и географические условия полуострова, советское командование максимально использовало возможности маневра, отсекло войска противника и, неотступно преследуя отдельные его группировки, поставило их под угрозу полного окружения. Таким образом, наши части фактически одновременно с остатками войск 17-й армии подошли к Севастополю, так как боевые части гитлеровцев были разбиты почти полностью, остатки дивизий были сведены в боевые группы. По немецким данным, к 20 апреля 1944 г. потери живой силы в некоторых дивизиях составили 70–80 тысяч человек.

Наш Черноморский флот и авиация первоначально не имели решающего господства в данном районе и, конечно, не могли обеспечить полного уничтожения 17-й армии до отхода части ее сил в Севастополь, тем не менее они отлично поработали. Так, 11 апреля бомбардировщики и штурмовики ВВС Черноморского флота атаковали вражеские транспорты в Феодосии и Ялте; 13 апреля 80 штурмовиков в сопровождении 42 истребителей обрушили удары по скоплению войск и транспорта противника в Судаке, потопив 5 самоходных барж с войсками и повредив две баржи. Не менее эффективными были удары черноморских летчиков по вражеским кораблям в открытом море. Вели атаку по врагу и торпедные катера, активность которых возросла с перебазированием в Ялту и Евпаторию.

Все полевые части 17-й армии, которые подвергались непосредственному удару наших войск, были не просто вытеснены, а разбиты. За стенами Севастополя скрылись те войска, которые по ряду причин не вошли в соприкосновение с нашими войсками, а сразу бежали в крепость. В этой связи надо сказать, что у Северной группировки немцев, как впрочем, и у Керченской, были отличные условия для обороны, поэтому Гитлер был так взбешен, узнав о прорыве позиций Перекопа и Сиваша. С Конрадом фюрер расправился именно потому, что тот бежал первым. Паническое бегство Альмендингера удалось представить как отход по приказу.

Что касается «борьбы», то она велась не за спасение 17-й армии, ибо она спасала себя сама как могла, удирая сломя голову в Севастополь. Речь шла о спасении ее командования от гнева Гитлера.

Если бы 17-я армия действительно была такой боеспособной силой, какой ее пытаются представить главари вермахта, то, конечно, освобождение Севастополя не могло совершиться в такой сравнительно короткий срок. Нельзя забывать, что наши войска в свое время обороняли крепость в течение 250 дней, находясь в более трудных условиях фактической морской блокады при абсолютном господстве вражеской авиации.

Историк Верт пишет: «Навсегда останется одной из загадок войны, почему, несмотря на подавляющее превосходство немецко-румынских войск в танках и авиации, а также на значительное превосходство в живой силе, Севастополь смог продержаться в 1941–1942 гг. 250 дней, а в 1944 г. русские овладели им за четыре дня. Современные немецкие авторы объясняют этот факт просто огромным превосходством русских войск в живой силе, авиации и другой боевой технике, но разве немецко-румынские войска не имели такого же превосходства в 1941–1942 гг.» [103] .

Верт считает, что здесь дело и в моральных факторах, а именно: Севастополь должны были оборонять разбитые войска, потерпевшие катастрофу, пережившие панику, а также потерявшие наиболее боеспособные части, которые не понимали цели дальнейшей защиты Крыма.

В этой связи следует хотя бы вкратце дать анализ значения Крыма с учетом постоянно меняющейся обстановки на советско-германском фронте и на мировой арене.

После провала операции «Цитадель» (наступление в районе Курска), когда Гитлером было задумано создание т. н. «Восточного вала» по Днепру, Сожу и далее на север с расчетом на длительную стабилизацию фронта при переходе к стратегической обороне на всем Восточном фронте, удержание противником Крыма, включая укрепление позиций в районе Мелитополь – Запорожье, связывающих полуостров с материком, было целесообразным. Тогда Крым мог сыграть решающую роль в выполнении двойной задачи: прикрытия южного крыла всего Восточного фронта и ограничения действий советского Черноморского флота в западной части Черного моря. Кроме того, полуостров мог широко использоваться для разведывательных действий ВМС и ВВС в сторону Кавказа.

Иная ситуация была уже к ноябрю 1943 г., когда немцы потеряли важные плацдармы в районе Мелитополя. И уже тогда начальник штаба сухопутных войск вермахта, командование 17-й армии, группа армий «А» настаивали на эвакуации войск из Крыма, ибо с ними была потеряна связь по суше и 17-ю армию целесообразнее было использовать на других, более угрожаемых, участках. Однако командование ВМС и ВВС продолжало настаивать на удержании Крыма как базы, обеспечивавшей господство в районе Черного моря, гарантируя при этом нормальное снабжение 17-й армии.

Гитлер считал, что Крым не только может обеспечить фланг немецких войск, находившихся западнее Днепра, но в случае его захвата может быть использован Красной Армией для налетов ее авиации на нефтяные районы Румынии, а также как плацдарм для крупной десантной операции по захвату приморских районов Румынии. К тому же были опасения, что Турция изменит политику нейтралитета, а союзная Румыния, колеблющаяся уже со времен Сталинградской битвы, уйдет из-под влияния Германии навсегда. Позиции Германии в Румынии особенно пошатнулись с потерей доверия к Гитлеру со стороны Антонеску и населения Румынии, а также в связи с усиливающимися ударами Красной Армии на подступах, а затем и непосредственно на территории Румынии. После того как немецко-румынская оборонительная линия сместилась в начале апреля за Днепр и Украина со своим наиболее важным крымским портом подвоза – Одессой – была потеряна, вопрос об удержании или эвакуации войск из Крыма стал лишь вопросом престижа, совершенно бессмысленным в оперативном отношении.

Небезынтересны по этому поводу рассуждения уже цитируемого выше Верта: «Послевоенные немецкие историки считают Гитлера единственным виновником «бессмысленной катастрофы», которая постигла немецкую армию в Крыму в апреле – мае 1944 г., включая и неудачную ее попытку организовать в Севастополе своего рода «Дюнкерк»; это было, пожалуй, самое сенсационное поражение немцев после Сталинграда.

Решимость Гитлера любой ценой удержать Крым, хотя вся Украина к северу от Крымского полуострова находилась уже в руках русских, была продиктована его обычными политическими и экономическими соображениями. Но теперь к этим соображениям добавился всякий сентиментальный вздор относительно того, что Крым-де является «последней крепостью готов» и что он все еще потенциально представляет собой замечательную спортивную площадку для тренировки членов организации «Сила через радость». Поговаривали даже, что Гитлер намеревался уединиться на старости лет в бывшем царском дворце в Ливадии.

Поскольку Турция после Тегерана начала весьма определенно склоняться на сторону противников Германии, было важно внушить ей, что Германия по-прежнему сильна на Черном море. К тому же, исходя из соображений экономического порядка, Гитлер был исполнен решимости не дать возможности русским использовать Крым в качестве трамплина для массированных воздушных налетов на румынские нефтепромыслы – этот важнейший источник снабжения Германии нефтью. По иронии судьбы ровно за два дня до того, как русские развернули свое наступление в Крыму, американцы, действуя в Южной Италии, сбросили свои первые бомбы на Плоешти; а между тем Гитлер полагал, что сможет сделать этот район неуязвимым для нападения с воздуха, продолжая удерживать в своих руках Крым! Так или иначе, к маю 1944 г. русские были уже в Одессе, находившейся от Плоешти лишь немногим дальше, чем Севастополь».

Сокрушительное поражение вермахта в Крыму с военной точки зрения состояло еще и в том, что одна из наиболее закаленных, не подвергавшихся переформированию немецких армий, не ощущавшая сколько-нибудь заметных недостатков в вооружении и снаряжении, сносно укомплектованная личным составом, оборонявшаяся не в «чистом поле», а на полуострове, самой природой как бы предназначенном для этой цели, была наголову разбита в течение нескольких недель. Шернер, Енике, Конрад, Альмендингер – все они были испытанными полководцами, умевшими и наступать, и обороняться. И все они оказались обманутыми в своих расчетах и позорно разбитыми.

Произошло это потому, что операция, проведенная советским командованием, была хорошо продумана и всесторонне подготовлена, а войска Красной Армии проявили высочайшее воинское умение и чудеса мужества и героизма.

По немецким данным, из 260-тысячной группировки в Крыму общие потери войск составили почти 100 тыс. солдат и офицеров, из них почти 42 тыс. погибли в море при эвакуации с полуострова. В плену оказалось 53 тыс. человек.

Конечно, наши войска при освобождении Крыма также понесли немалые потери. За 35 суток (с 8 апреля по 12 мая 1944 г.), в течение которых была проведена Перекопско-Севастопольская и Керченско-Севастопольская фронтовые наступательные операции, общие потери 4-го Украинского фронта, Отдельной Приморской армии, 4-й воздушной армии, Черноморского флота и Азовской военной флотилии составили почти 85 тыс. человек (из них безвестные – около 18 тыс.). Общее число воинов, принимавших участие в Крымской стратегической наступательной операции, – 462,4 тыс. человек. Из них более 140 тыс. воевали в рядах Приморской армии. Безвестные потери ее соединений и частей составили менее 4 тыс., а общие – 20,5 тыс. человек [104] .

С возвращением Крыма советское государство получило потерянную в 1941–1942 гг. возможность использовать Черноморский и Азовский морские бассейны для военных и экономических нужд. До этого нам были доступны лишь сравнительно ограниченные полосы Кавказского побережья и Украины, весьма, кстати сказать, ненадежной, которой угрожал гитлеровский флот и которая к тому же была разделена Крымом. Теперь остатки германо-румынского флота были отброшены на ограниченный участок румынского Черноморского побережья и не могли более представлять опасности для наших морских транспортников.

Подводя итог Крымских наступательных операций, необходимо подчеркнуть, что освобождение Крыма имело огромное военно-стратегическое значение для последующих действий всех видов наших Вооруженных Сил на Южном крыле советско-германского фронта. Оно сыграло важнейшую роль в деле восстановления экономики прилежащих областей и страны в целом. Победа в Крыму имела благоприятные внешнеполитические последствия.

В начале войны Гитлер назвал Крым «нетонущим авианосцем». Теперь этот авианосец вновь оказался в руках Красной Армии. Советские ВВС получили в свое распоряжение несколько хороших современных по тем временам аэродромов, откуда в полной досягаемости для бомбовых ударов оказалась вся оккупированная немцами территория Балкан.

Ценность нашей победы в Крыму выходила далеко за рамки успеха в обычной наступательной операции, она имела громадное военно-политическое и стратегическое значение. Потеря противником Крыма знаменовала полный крах балканской и ближневосточной политики Третьего рейха.

Освобождение Крыма сказалось на усилении борьбы порабощенных гитлеровцами народов Балканского полуострова, укрепив их уверенность в скором и неминуемом крахе гитлеровской Германии.

Турецкое правительство после освобождения Крыма коренным образом и теперь уже бесповоротно пересмотрело свою внешнюю политику.

Часть III. К БЕРЕГАМ РИЖСКОГО ЗАЛИВА (апрель 1943 г. – февраль 1945 г.)

Глава восьмая. С БЕРЕГОВ ЧЕРНОГО МОРЯ В ПРИБАЛТИКУ

В середине апреля 1944 г. на Крымском побережье установилась ясная теплая погода. Казалось, сама природа радовалась успехам советских войск. Щедрая южная весна зеленью и цветами сглаживала следы войны. В сердца людей вместе с живительным теплом и ароматами садов проникало ощущение близкой победы, уверенность в том, что ужасы войны скоро отойдут в историю.

Наши войска вплотную подошли к городу русской славы – Севастополю. Еще один удар, и новая севастопольская эпопея закончится победой советского оружия.

Раннее утро 18 апреля. Машина быстро мчится из предместья Феодосии на армейский полевой аэродром, что в 20 км восточнее Акмонайских позиций. По приказу Ставки я должен вылететь в Москву. Накануне вечером мои боевые друзья – командиры и политработники Отдельной Приморской армии – устроили мне теплые проводы. За бокалом доброго крымского вина мы оглянулись на пройденный за эти месяцы путь, вспомнили о тяжелом ратном труде. Товарищи сказали немало душевных слов в мой адрес, я их благодарил за высокую, подчас даже чрезмерную оценку моей персоны.

Вот и аэродром с красноречивыми следами недавней боевой страды – воронками от бомбовых взрывов. Теперь здесь довольно мирная, более чем на 200 км удаленная от линии фронта база для транспортных самолетов. Командир корабля С-47 встретил меня уставным докладом о готовности экипажа и самолета к выполнению задания. Этот экипаж уже длительное время делил со мной риск частых перелетов во фронтовых условиях. Нельзя здесь не сказать теплых слов благодарности всем летчикам транспортной авиации, самоотверженный труд которых незаслуженно остается в тени боевых дел истребительной, штурмовой, бомбардировочной и разведывательной авиации. Летчики-транспортники на своих почти невооруженных самолетах, перевозя людей и грузы к линии фронта, совершали незаметную, но поистине героическую работу, во многом способствовавшую нашим успехам.

На аэродроме со мной тепло простились боевые соратники по Крымской операции: С.Г. Горшков, К.А. Вершинин, Ф.С. Октябрьский, К.С. Мельник, командиры корпусов, весь руководящий состав управления и штаба Приморской армии. Последние рукопожатия, и я в самолете. Привычное выруливание на взлетную полосу, небольшая остановка перед разгоном, рев моторов, разбег, плавный взлет. Мы в воздухе. Впереди Москва, новое назначение, новые задачи, новые соратники. Равномерный шум моторов сопровождает раздумья о предстоящем, которые постоянно прерываются впечатлениями о только что закончившихся сражениях на Крымском побережье. В сознании возникают, казалось бы, незначительные, но яркие эпизоды боев, детали сражений. Нелегко отключиться от обстановки, с которой сроднился всеми помыслами и стремлениями. Надолго, а подчас и на всю жизнь остаются в кладовых памяти «зарубки» от пережитого, по которым спустя много лет отыскиваешь многочисленные и довольно подробные сведения о том, что казалось безвозвратно забытым.

Историки для описания минувшего пользуются главным образом документами определенного периода, эпохи. Для военного историка источниками служат, как правило, планы операций, решения военачальников, отданные ими приказы и распоряжения, сводки и донесения штабов, журналы боевых действий и другие многочисленные документы, без которых в условиях минувшей войны невозможно было проведение ни одной сколько-нибудь значительной операции, любого боевого или организационного мероприятия. И это вполне правомерно. Но важны и свидетельства непосредственных участников и очевидцев событий. В памяти оседает множество таких фактов, которых не найдешь ни в каких документах, такие сведения нередко облекают историю в плоть и кровь, делают ее доступной для восприятия, содействуют воспитанию молодежи, формированию характера и убеждений людей. Я веду речь о непосредственных переживаниях участников событий, их восприятии происходившего, об их взаимоотношениях между собой, в том числе о взаимоотношениях руководителей и руководимых, их живом общении.

Написанный скупым штабным языком приказ не в состоянии передать того заряда энергии и воли, который вложил в него военачальник, когда отдавал его устно. Никакая сводка или донесение не передает того чувства уверенности в победе или душевных колебаний командира, когда он по телефону передавал ее в вышестоящий штаб. Даже самая добросовестная протокольная запись стороннего наблюдателя не может отразить того, что запечатлело сознание непосредственного участника событий.

Я веду речь, конечно, не к тому, что исторические работы во всем должны опираться на воспоминания участников событий, а к тому, что воспоминания имеют также большую ценность(Кстати сказать, и мои собственные работы, в том числе и эта книга, в гораздо большей степени опираются на документы, чем на воспоминания в строгом смысле этого слова.). При этом документы могут сохраняться веками, чего нельзя сказать о современниках тех или иных событий. Поэтому нужно крайне бережно относиться ко всему, что написано живыми свидетелями исторических событий.

Все воспоминания субъективны, в этом их недостаток и в этом же их достоинство. Достоинство «субъективизма», о котором я веду речь, заключается в том, что автор высказывает свою собственную оценку событиям, дает им такое истолкование, которое обусловлено его местом в развитии этих событий. Попутно скажу, что, например, тот, кто находился на высокой горе, видел, как правило, дальше и лучше, чем тот, кто был у ее подножия. Однако находившийся под горой зачастую отчетливее видел происходившее на ней. Не исключено вместе с тем, что человек, оказавшийся на высокой горе, страдает близорукостью и ничего дальше своего носа не видит. Но это частный вопрос. Важно, чтобы в мемуарах отразилась личность их автора, его душа, его идеалы, его жизненный опыт. Такой «субъективизм» следует приветствовать. Но можно и нужно критиковать мемуариста за субъективизм «сознательный», когда он нарочито искажает события в угоду какой-то предвзятой цели. В случае, когда пишущий воспоминания привлекает документы, он невольно вынужден «корректировать свой субъективизм». Вместе с тем участник событий, анализирующий документы, имеет возможность корректировать и субъективизм тех, кем они в свое время были составлены. Чем больше будет воспоминаний «хороших и разных», в том числе и об одном и том же событии, тем ярче и правдивее историк будущего сможет воспроизвести картину минувшего.

На пути из Крыма в Москву я стремился осмыслить и отобрать из накопленного мною опыта руководства войсками в последних операциях полезное для своей предстоящей деятельности. Главное в этом опыте состояло в том, что необходимы стремительные, неожиданные для врага удары, ибо он старался теперь закрепиться на важных в стратегическом отношении рубежах с тем, чтобы по возможности превратить невыгодный ему теперь маневренный характер войны в позиционный. Эти расчеты были связаны с надеждой на выигрыш времени, которое Гитлер намеревался употребить, чтобы добиться сговора с нашими западными союзниками.

Оставшись наедине со своими размышлениями, я не заметил, как прошло время. Мы приземлились на Центральном аэродроме Москвы. Здесь меня встречала группа работников Генерального штаба во главе с генералом А.А. Грызловым. Прямо с аэродрома я поехал в Генеральный штаб, где генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов [105] , исполнявший тогда обязанности начальника Генерального штаба, кратко ознакомил меня с обстановкой на фронтах. К середине апреля линия фронта отодвинулась далеко на запад и тянулась от полуострова Рыбачий к Петрозаводску, Ладожскому озеру. Берега Финского залива в районе Ленинграда и Кронштадта были очищены от гитлеровцев. Далее линия фронта шла от Нарвы на Псков, проходила восточнее Новоржева, а затем, огибая Витебск, Оршу, Бобруйск, Пинск, выходила к Припяти и шла восточнее Ковеля, Владимир-Волынска, Золочева на Девятин, что западнее Коломыи, а затем, отклоняясь на восток и оставляя за нами Черновцы, упиралась в Черное море у Аккермана. К лету 1944 г. на советско-германском фронте насчитывалось около 240 дивизий Германии и ее сателлитов. Вермахт, хотя и утратил теперь окончательно и бесповоротно стратегическую инициативу, все же обладал достаточной боеспособностью для того, чтобы оказывать ожесточенное сопротивление на всей громадной по протяженности (4450 км) линии фронта. Германия располагала по-прежнему экономическими ресурсами для того, чтобы снабжать армию вооружением. Главной целью гитлеровской ставки, как я и предполагал, являлось стремление создать прочную стратегическую оборону, не допустить выхода советских войск к границам рейха, измотать Красную Армию в затяжных изнурительных боях за каждый рубеж, использовать все это для дипломатических комбинаций с капиталистическим Западом и заключить мир на сносных для гитлеровской клики условиях.

Эти намерения врага находили питательную почву в политике правящих кругов Англии и США, которые продолжали оттягивать открытие второго фронта на Европейском континенте. Давно запланированная и много раз обещанная высадка их войск в северной Франции вновь и вновь откладывалась. На Западе все еще надеялись, что обе стороны будут измотаны и обескровлены в единоборстве и тогда можно будет продиктовать свои условия мира. Ввод свежих войск в Германию и другие оккупированные ею европейские страны, наличие свободных материальных ресурсов, по мнению реакционных кругов Вашингтона и Лондона, должны были обеспечить установление во всей Европе выгодного им порядка. Вожделения империалистов простирались до надежды превратить Советский Союз в сырьевой придаток западных держав. То, что эти наши предположения не были ошибкой, подтвердилось после войны документами, опубликованными на Западе. В частности, в книге Гудериана «Воспоминания солдата» приведена дипломатическая переписка между так называемой нейтральной Испанией и Англией по вопросу о возможности заключения сепаратного мира западных стран с Германией [106] .

По словам Гудериана, испанский диктатор Франко направил 21 февраля 1943 года английскому послу ноту: «…Если не изменится в корне ход войны, то русские армии проникнут в глубь территории Германии. Разве такие события, в случае если они произойдут, не являются угрозой для Европы, особенно Англии? Коммунистическая Германия передала бы России свои военные секреты и военную промышленность. Немецкие техники и специалисты дали бы возможность России превратиться в гигантскую империю, простирающуюся от Атлантического до Тихого океана… Если Россия получит разрешение на оккупацию Германии, никто уже не будет тогда способен остановить дальнейшее продвижение Советов».

Едва ли есть необходимость полемизировать с этой антисоветской демагогией. В ней достойно внимания лишь признание нашей силы, способности нашей страны одной, без помощи Запада, сокрушить фашизм.

Посмотрим, однако, что ответила на это Англия в лице своего посла в Испании Гоуэра: «Теорию, что Россия после войны создаст угрозу Европе, я не могу признать. Также я отклоняю мысль, что Россия после окончания боевых действий может начать против Западной Европы политическую кампанию… Разве может после войны какая-нибудь нация, полностью опираясь на свои собственные силы, подчинить Европу? Россия будет занята своим восстановлением, причем в большей степени она зависит от помощи Соединенных Штатов и Великобритании. Россия не имеет ведущего положения в борьбе за победу. Военные усилия совершенно одинаковы, и победу союзники одержат совместно. После окончания войны крупные американские и английские армии оккупируют континент. Они будут состоять из первоклассных солдат, они не будут потрепаны и истощены, как русские части. Я отважусь предсказать, что англичане будут самой мощной военной силой на континенте. Влияние Англии на Европу будет таким же сильным, каким оно было в дни поражения Наполеона.

Наше влияние, подкрепляемое военной мощью, будет чувствовать вся Европа, и мы будем принимать участие в ее восстановлении».

Это заявление Гоуэра ясно говорит о расчетах наших так называемых союзников и о том, что они, отсиживаясь за морем да ведя игрушечную войну в Африке и Италии, только на словах рекламировали свои усилия, на деле же надеялись установить на земном шаре порядок, соответствующий их империалистическим интересам. Гоуэр высказал в этом своем письме, конечно, не свои личные соображения, а мысли британского премьера Уинстона Черчилля. Эти господа, конечно, не в состоянии были понять коренного отличия социалистического государства от капиталистического. Им невдомек, что руководящая и направляющая сила нашего народа – ленинская Коммунистическая партия – имела чудодейственную способность не только обеспечить разгром фашизма, но и сохранить громадную экономическую мощь Советского Союза, несмотря на огромные затраты материальных ресурсов на ведение кровопролитной войны.

Благодаря здоровой социалистической основе наша экономика в описываемый период не только не истощилась, а, наоборот, серьезно возмужала.

Успешному для СССР развитию боевых событий на советско-германском фронте сопутствовала самоотверженная деятельность тружеников тыла, которые с честью выполнили сложную задачу перестройки мирной экономики на военную. Советский тыл стал сполна обеспечивать требования Вооруженных Сил, осуществлявших наступательные операции во все возрастающем масштабе.