Текст книги "Бомба для братвы [= Мастер взрывного дела]"

Автор книги: Андрей Ильин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Что скажешь? – обратился хабаровский авторитет к Мозге.

– Я сказал то, что сказал! Я сказал, что у меня есть атомная бомба.

– Ты рискуешь уже не авторитетом. Ты рискуешь уже жизнью! – предупредил хабаровчанин. – Одумайся и остановись.

– У меня есть атомная бомба!

– Это невозможно!

– Это возможно!

– Ты можешь это доказать?

– Я могу это доказать.

– Когда?

– Очень скоро.

Авторитеты переглянулись.

– Но если ты блефуешь…

– То я отвечу за это жизнью!

– Хорошо. Это хорошая цена. Ты сам выбрал эту цену. Если ты блефуешь – ты умрешь. Здесь и сейчас. Сколько времени тебе надо для представления доказательств?

– Пять минут! – сказал Мозга.

Он встал из-за стола. И раскрыл ладонь. В которой был небольшой, вроде телевизионного, пульт. И нажал на кнопку. После чего не загорелся экран телевизора и не завертелся в музцентре попсовый диск. После чего шевельнулся стол. И его столешница, мягко и бесшумно оторвавшись от ножек, поднялась вверх. Вместе с папками, пепельницами, визитками.

Под столом, на специальной площадке, матово поблескивая черными металлическими боками, лежал цилиндрический предмет. С хвостовым стабилизатором.

Лежала бомба!

– Вот оно, доказательство, – просто сказал Мозга. – Вот атомная бомба. Мощностью, в пятнадцать раз превышающей мощность сброшенной над Хиросимой. Если она взорвется, то сгорим и испаримся все мы и еще сто пятьдесят тысяч человек, проживающих в ближайших и удаленных окрестностях. И еще сто тысяч умрут в течение десяти лет от радиоактивного облучения. Вот мое доказательство!

Авторитеты побелели. И почему-то поджали под кресла ноги.

– Мое доказательство принимается? – спросил Мозга. И в упор посмотрел на хабаровчанина. И на всех остальных. Так, что они опустили глаза.

– Все верят, что это бомба? Или для большей убедительности необходимо ее подорвать? Авторитеты как один замотали головами.

– Есть кто-нибудь, еще сомневающийся в моих умственных способностях?

– Нет! Ты в абсолютно здравом уме. Я был не прав… – враз севшим голосом сказал хабаровчанин.

– Я тоже был не прав. Погорячился, – кивнул закавказец.

– И я…

Впервые в истории преступного мира один авторитет получал извинения от всех прочих авторитетов сходки. Впервые один оказался более правым, чем все. Оказался сильнее.

– Эта бомба позволит мне удержать в казармах армию. И удержать милицию. И Безопасность. Эта бомба позволит мне добиться того, что я хочу. Того, что все мы хотим! И что теперь мы имеем возможность сделать…

Глава 48

Чем дальше полковник Трофимов вел расследование, тем в большие дебри забирался. Как в тот лес. Где с каждым метром пути все больше дров и буераков.

Вернее сказать, с самим делом все было ясно. Ни о каком самостреле и речи не было. Было предумышленное убийство. Причем хорошо продуманное убийство. Что автоматически вытекало из того, что на месте, откуда предположительно стрелял преступник и которое путем нехитрых геометрических построений вычислил полковник, не осталось даже гильз. Их предусмотрительно собрали. И унесли.

Их, потому что выстрелов было несколько. Как минимум два. Одна пуля попала в рядового Синицына. Еще одна в деревянную обшивку будки часового, расположенную позади него. По этим двум входящим в одну стену будки и выходящим из другой стены отверстиям полковник и установил местоположение стрелка.

То есть в ведении самого следствия проблем не возникало. Проблемы возникали вокруг следствия. И очень серьезные проблемы, которые ставили выводы того следствия под сомнение.

Допрошенные полковником свидетели вдруг и без всяких явных на то причин отказывались от своих показаний. Несмотря даже на угрозу дисбата. Видно, дисциплинарный батальон страшил их меньше, чем наказание, которое должно было последовать за чрезмерно высунутый за зубы язык.

– Нет, – ожесточенно мотали головами они. – Я все перепутал. Я наговорил на своих честно исполняющих свой почетный долг товарищей, на своих кристально честных офицеров и на свою краснознаменную ордена Октябрьской Революции часть. Потому что вы стращали меня дисбатом. И я сильно испугался. И с испугу наговорил невесть что. О чем искренне сожалею…

Все говорили одно и то же. И одинаково. Буквально слово в слово. Что перепутали, что испугались и что наговорили бог знает что.

Но изменяли свои показания не только свидетели. Изменяли следствию вещдоки. Они попросту исчезали.

Совершенно непонятно зачем, но именно теперь командование надумало провести в части косметический ремонт. И начали его не с чего иного, как с замены будок для часовых. На другие, точно такие же будки. Заместителя командира по режиму об этом в известность не поставили. И когда он спохватился, было уже поздно. Будка с двумя пулевыми отверстиями сгорела в печи котельной.

– Я же предупреждал, что данная будка является важным вещественным доказательством по делу. Что ее нельзя трогать. Я даже заклеил и опечатал поврежденные доски! – возмущался Трофимов.

– Ну, так вышло, – разводил руками начштаба. – Дежурный по части полный дурак попался. Наклеенные бумажки с печатями – да, увидел. Но подумал, что это баловство рядового состава. И распорядился произвести замену. Ну, бывает. В нашем бардаке всякое бывает. И не такое бывает. И такое тоже бывает…

Еще одно неприятное происшествие имело место с телом потерпевшего. Ночью в продуктовый погреб проникло какое-то дикое животное. То ли песец, то ли стая белых медведей. И попортило висящие на крюках туши. Но больше всего – лежащее под ними тело. Они просто растерзали и растоптали его. И, кроме того, выгрызли область живота. Напрочь попортив сохраняемый для следствия патологоанатомический материал.

Рядовой Синицын стал совершенно бесполезным для следствия трупом. Просто ждущим закатки в цинк, пересылки и захоронения на далекой родине мертвецом.

– Случается, – жалели офицеры не находящего себе места следователя, – захаживают зверюги. Двери выламывают. В выгребной яме копаются. В погреба запираются. В солдатский нужник. У жены командира как-то сушащийся на веревке лифчик сожрали. Или с собой унесли, зоофетишисты. А раз и того больше, заначку спирта нашли, откопали и вылакали. Жрать хотят. Зверье – одно слово. И сейчас, видно, хотели. Что тут поделать…

Следствие рассыпалось. Следствие трещало по всем возможным швам. Оставались только документы, хранящиеся в сейфе заместителя по режиму. Оставалось переписанное по настоянию полковника медицинское заключение, фотографии места происшествия, трупа отверстий, оставленных пулями на будке часового, диктофонные записи свидетельских показаний, от которых свидетели впоследствии отказались.

Дублированные документы. Потому что полковник начал очень серьезно опасаться, что белые медведи могут забраться и в его кабинет. И сгрызть или унести с собой сейф. Как тот, жены командира, лифчик. Кто их знает, может, их фетишизм распространяется и на большеобъемные металлические предметы. Которые способны скрасить их медвежье одиночество во время долгой полярной ночи.

Оригиналы документов полковник всегда имел при себе и на себе. Дубликаты хранил в сейфе и еще в одном, известном только ему месте. В небольшой, вырытой в тундре ямке, прикрытой случайным, не бросающимся в глаза камнем. В общем, перестраховался полковник.

И правильно перестраховался. Чего он опасался, то и случилось.

В одну из ночей в части случился пожар. Сгорела часть штаба. По случайности именно та, где располагался кабинет зама по режиму.

– Горим. Периодически горим, – не удивились офицеры. – И это бывает. Часто бывает. Потому что холодно. Личный состав тащит в помещения всякие случайные печки, устанавливает электрические «козлы», разжигает костры и пьет для сугрева водку, после чего засыпает с горящей сигаретой на пожароопасной шинели. Пожар и север – это вечные спутники. Что. Погорело что-нибудь? Документы? Или не дай бог заначенная водка?

– Да нет. Ничего такого особенного не сгорело. Сейф был практически пустой. И даже табельного пистолета в нем не держал. Потому что я на всякий случай ношу его при себе. Наслушавшись ваших рассказов про нападающих на все живое стаи кровожадных песцов.

– Ничего? – разочарованно переспрашивали офицеры.

– Ничего. Можете не беспокоиться.

– Тогда мы очень рады…

Но, кроме хронических неудач, случались и удачи. Однажды, когда полковник обдумывал вновь возникшую проблему, связанную с утратой очередного вещдока в единственном, где разведчик может позволить себе естественность проявления человеческих чувств, месте – в офицерском сортире, в стену кабинки тихо постучали.

– Полковник, это ты? – спросил голос.

– Я, – ответил полковник.

– Мне бы хотелось с вами переговорить. С глазу на глаз.

– Надеюсь, вы не предлагаете, чтобы я пустил вас к себе?

– Нет, что вы! Я буду ждать вас вечером в двадцать два ноль-ноль в дальней бухте возле выброшенного сейнера.

В двадцать два ноль-ноль полковник сидел возле сейнера, лениво покидывая в море мелкие камешки. Рядом никого не было, отчего создавалось впечатление, что его просто разыграли. Или не просто разыграли. А чтобы выманить подальше от части…

Трофимов на всякий случай положил ладонь на кобуру пистолета.

– Полковник, это вы? – спросил голос.

– Что?

– Я спрашиваю, это вы или не вы?

– Я. А откуда вы говорите?

– Из сейнера. Я внутри.

– Ну так выходите.

– Нет. Я лучше здесь останусь. Мне здесь удобней.

– Ну удобней так удобней.

Под металлической обшивкой что-то заскрежетало, упало, кто-то вскрикнул и сдавленно выругался.

– Е-моё! Китель порвал. Ё…

– Кто вы?

– Я? Старший лейтенант Тищенко. Ну ё-твое, ну вдрызг же распорол ё…

– Зачем вы меня сюда вызвали, лейтенант?

– Поговорить.

– О чем?

– О разном. О том, что у нас тут происходит. И предупредить, чтобы вы были поосторожней.

– Вы насчет расследования?

– И расследования тоже.

– Вы знаете, кто убил рядового Синицына?

– Знать не знаю, но догадываюсь. Все догадываются.

– И кто же?

– Вам все равно это не пригодится.

– Почему вы так считаете?

– Потому что делу ход не дадут. Даже если вы схватите убийцу за руку. И даже если он признается в том, что стрелял. Тут ведь не в том дело, кто убил.

– А в чем?

– В том, за что убили.

– И за что?

– За то… Вы хоть знаете, полковник, что мы здесь охраняем?

– Подходы к потенциально опасным зонам Новоземельского полигона стратегического назначения. На котором до недавнего времени испытывались образцы термоядерного оружия.

– Вот-вот. Именно что потенциально опасные…

– Я сказал что-то не то?

– Вы сказали то, что говорят все. Потому что знают все. Только знают они далеко не всё.

– Разве главная задача части не охрана полигона?

– Полигона – тоже. Только ответьте мне на вопрос, отчего тогда существует еще одно с аналогичными задачами подразделение, куда таскают каких ни попадя наблюдателей? И проверяющих. И зеленых. И журналистов. И кого только не таскают? Зачем для решения одной и той же боевой задачи две части?

– Не могу знать.

– Для того, чтобы, демонстрируя одну, отвести любопытные взоры от другой. От нашей.

– Чем же она отличается от первой?

– Тем, что первая – имеет дело с использованными, забетонированными и засыпанными шахтами, где проводился подрыв опытных образцов термоядерного оружия. А мы имеем дело с самим оружием.

– То есть?!

– Свалка мы! Дешевая и потому потенциально опасная свалка. Куда свозят радиоактивное дерьмо всей нашей Российской Армии и всего нашего Военно-морского Флота. Демонтировать и перерабатывать устаревшие типы вооружений и отработавшие свой срок атомные реакторы стоит денег. Таких денег, которых нет. А выбросить – ни черта не стоит.

– И где их выбрасывают?

– Здесь и выбрасывают. Реакторы и другие большеобъемные предметы притаскивают на несамоходных баржах или перегружают на баржи здесь. Потом баржи заливают бетоном, дырявят и рубят концы. После чего они камнем в воду. А случается, целые подлодки атомные топят. Зацементируют внутренности – и айда на дно. Вон там топят. В той, что справа, бухте. Там глубины как в открытом море. Ни один водолаз не достанет. Ну а то, что поменьше или поновее, зарывают в могильники на суше. Или в погреба.

– В какие погреба?

– В обыкновенные. В вечной мерзлоте погреба. Выкопают шурф поглубже, от него пробьют две или три боковых штольни. Подгонят кран. Опустят груз на дно. Замуруют. Разровняют. И даже метки на поверхности не поставят. Тишь да гладь!

– Зачем в мерзлоту? Это же не мясо, которое портится.

– Затем же, зачем и мясо. Там температура постоянная. Столетиями постоянная. Без всяких скачков в ту или иную сторону. Максимально допустимый разброс плюс-минус несколько градусов. И то лишь тогда, когда штольню открывают. А ее не открывают. В принципе. Главное, очень удобно. Если вдруг какое радиоактивное ЧП, все списывается на полигон.

– А почему не все в могильники?

– В могильник только то, что уже не пригодится. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Могильник – это последняя инстанция. Как захоронение на кладбище. Погреба – другое дело. Погреба при необходимости можно и разрыть. И то, что в них было спрятано, – вытащить на белый свет. В погреба опускают только востребуемые предметы. Морально устаревшее, но еще вполне боеспособное оружие. Бомбы, торпеды, боеголовки, которые, если снова скомплектовать, подвесить в бомболюки или зарядить в торпедные аппараты, могут выполнить поставленную боевую задачу.

– Как же они его находят? Если никаких меток?

– По топографическим привязкам, которые у командира в сейфе хранятся. И где-то еще. Я даже не знаю где.

– Странно. Зачем и кому нужно морально устаревшее вооружение? Для которого скоро ни подходящих бомбовых подвесок, ни равных им диаметром торпедных аппаратов не останется. Зачем сохранять то, что уже не пригодится?

– Может, конечно, и незачем, но только, если утилизировать с соблюдением всех норм экологической безопасности, они дороже выйдут, чем при изготовлении. Это же атом, его в канализацию не спустишь. Не переплавишь. И не взорвешь. Его, чтобы уничтожить, целые заводы надо строить. И особые хранилища. А здесь ничего не надо строить. Только дырку мерзлоте поглубже проковырять. И будьте любезны можно отчитываться о сокращении ядерных вооружений.

– А если они здесь рванут?

– Нет, здесь не рванут. Это исключено. Из них запускающая начинка удалена. Без нее это только железки с радиоактивным содержимым. Как те консервные банки с килькой.

– А если взрыватели ввернуть?

– Там не одни только взрыватели. А много чего прочего.

– А если и все прочее?

– Тогда рванет. За милую душу рванет.

– А то, что в море?

– Что в море?

– То, что на баржах, затоплено. Оттуда, со дна, радиоактивное загрязнение на поверхность моря выйти не может?

– Может. И наверняка выйдет. И, почитай, все море вместе с прилегающими побережьями миллионами рентген нашпигует. Но не скоро. Лет через сто-сто пятьдесят. Когда тех, кто приказ о захоронении давал, уже не будет. Им ведь было важно сейчас эту проблему решить. Малозатратными способами. Они и решили.

– И что, здесь все обо всем этом знают?

– Не все. То есть то, что что-то топят и зарывают, – знают все. А вот что конкретно топят и зарывают – единицы.

– В том числе и вы?

– В том числе и я. И то по случайности.

– А рядового Синицына, выходит, убили за то, что он узнал эту тайну? Я так понимаю, что вы на это намекаете?

– Нет, не на это. За такое не убивают. Тем более что если он что-нибудь и знал, то совсем чуть-чуть. И наверняка не то. По данному поводу среди рядового личного состава соответствующая работа проводится. Каждодневно. У них лапши в животах и мисках меньше, чем на ушах.

– За что же тогда этих рядовых убивают?

– За то, что увидели то, что видеть не следовало.

– Что же они могли увидеть такого, что их жизни стоило?

– Ну, например, то, как раскапывают штольни.

– Какие штольни?

– Те самые штольни.

– Зачем же их разрывать? Если, вы говорите, их на бесконечное хранение закладывают. И с землей сравнивают.

– В том-то и дело – что незачем. А тем не менее разрывают.

– Кто? Служащие части?

– Если бы… Совсем посторонние военнослужащие.

– Откуда они здесь взялись? Посторонние.

– Вначале на самолете. Транспортнике. Вроде того, на котором вы прилетели. Мужик там один был. Гражданский. Я его сам лично видел, потому что как раз дежурным по части заступил. Никакой такой мужичок. Вначале подумал, кто-нибудь из родителей военнослужащих пробился, пользуясь нынешним в армии бардаком. Ну или очередной специалист по медицинской части, которые нас иногда проверяют. Я, конечно, попросил разрешительные документы предъявить. У нас ведь часть относится к категории особо секретных…

– Ну и что, был?

– Ни хрена не было. Ни пропуска, ни предписания. Но была собственноручная записочка от нашего генерала командиру – принять и оказать всяческое содействие. Короче – документы в полном порядке. Я спрашиваю – зачем вы к нам? А он мне так по секрету сообщает, что является представителем акционерного общества по поиску и добыче полезных ископаемых. И что у них есть подозрение, что в наших местах могут быть залежи алмазов. И что это предположение желательно проверить с помощью специальных геологических изысканий. Отвел я его к начальнику штаба и к командиру. О чем они там беседовали – не знаю. Но беседовали недолго. Мужик тот тем же самолетом обратно улетел. А через четыре недели снова объявился. Уже на судне.

– На судне?

– Ну да, вроде того, подле которого вы теперь сидите. Только поновее и побольше. Подошли на внешний рейд. Бросили якорь. Спустили катер. На катере – тот самый мужик. И еще какие-то гражданские. Командир их на машине прямо возле пристани встретил. Видно, они с ним по радиостанции связались. Ну а вечером всех офицеров в штаб пригласили. И авансом выплатили вознаграждение в размере полугодового оклада за содействие в поиске и разработке полезных ископаемых. И пообещали выплатить еще столько же после завершения работ.

– И что попросили за это сделать?

– Ничего не попросили! Просто деньги выплатили. И велели довести до сведения рядового состава необходимость проведения вблизи части грунтовых работ. И тоже получить в кассе причитающееся им вознаграждение.

– За содействие в поиске?

– Точно так. Потом, правда, один из тех гражданских показал нескольким офицерам и солдатам какие-то камни и спросил, не видели ли они где-нибудь на острове подобных. Но никто ничего такого не видел. На чем их помощь и исчерпалась. На другой день с судна сгрузили три гусеничных вездехода, бульдозер, колесный экскаватор и бур и отправили их в тундру. На розыски полезных ископаемых. А в части командир провел давно планируемое крупномасштабное учение с выездом почти всего, кроме нескольких офицеров и часовых, личного состава на дальний полигон. Когда мы вернулись, судна уже не было. Но были деньги. Обещанная вторая половина вознаграждения, которое офицеры получили у командира под роспись в специальной ведомости.

– А рядовой Синицын?

– Рядовой Синицын застрелился через полторы недели. Сразу после отправки почты.

– При чем здесь почта?

– При том, что почтальон мой хороший приятель. И он сказал мне, что в этот раз командир распорядился до погрузки на самолет всю почту принести ему. На предмет выборочной проверки соблюдения личным составом режима секретности. И выходит, что если вдруг кто-нибудь что-нибудь такое написал своим родителям или друзьям, то командир это что-нибудь мог прочитать.

– Теперь понятно. Теперь скажите, рядовой Синицын участвовал в учениях?

– Нет. Он был оставлен в части для несения караульной службы.

– Насколько близко был расположен его пост к оружейным погребам? К тем, что вырыты в вечной мерзлоте?

– Ближе всех остальных. Метров на девятьсот ближе. Кроме того, этот пост, в отличие от остальных, расположен на возвышенности.

– То есть в случае ведения каких-либо работ в означенном месте рядовой Синицын мог их видеть? Или хотя бы слышать работу моторов?

– Мог. И слышать. И видеть.

– Вы об этом хотели мне рассказать?

– Да. Об этом.

– Зачем?

– Я подумал… Я подумал, а вдруг все эти геологические изыскания не случайность. Вдруг они заинтересовались не алмазами, а тем, что хранится в погребах. Что, если они вскрыли какой-нибудь из них и вытащили хранящееся там вооружение? Что, если они вытащили атомную бомбу?

– Но ведь вы утверждали, что это лишь радиоактивная железка, которая не опасней консервной банки?

– Может быть… Но это самая главная в бомбе «железка». Которая и является собственно бомбой. Все остальное – лишь дополнительные к ней составляющие. И я подумал, а вдруг они смогут достать все прочие компоненты. И надумают подорвать ее где-нибудь в густонаселенном районе?

– Зачем?

– Не знаю зачем. Но вдруг?!

– Неужели вы допускаете такую возможность?

– Я вынужден допускать все, что угодно. Иначе зачем им было похищать атомную бомбу? Не автомат, не миномет, а именно бомбу? Бомбы имеет смысл похищать только затем, чтобы их взрывать. Потому что никак иначе использовать их невозможно. У бомб может быть только одно назначение…

«Он прав, – подумал полковник. – У бомб действительно есть только одно назначение – взрываться. И убивать людей. У атомных бомб эта функция доведена до абсолюта. Бомба с атомной начинкой убивает уже не людей. Атомная бомба убивает города. Атомная бомба убивает население…»

Полковник снова потянул за случайную ниточку. И снова, как и тогда, когда расследовал дело о хищении тяжелого вооружения, вытянул клубок. Но уже гораздо более опасный клубок.

Клубок атомных бомб!