Текст книги "Повесть, которая сама себя описывает"

Автор книги: Андрей Ильенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

– Ну не хочу я, не хочу, а!

– Ну что же ты обижаешься? Свинья ты после этого! Я же вижу, что ты хочешь, ну и пошел ты…

Он обратился с тем же предложением к Кашину.

Тот ответил:

– Да я не курю.

– Тебе что, впадлу со мной покурить?!

– С тобой, конечно, нет…

– Ты что, бэдный, да, бэдный?!..

Это центон из «Космоса». Такая история была в киноконцертном театре в буфете. Грузин-бармен так кричал на некоего мужичонку, когда тот заикнулся было о сдаче. И правильно, нечего ходить по киноконцертным театрам, если денег нет. Потому что полно экономию-то на чаю разводить! Нет денег – так и ступайте вон к ростовщику. Кирюша не ростовщик, но денег Стиве дает. Взаймы, конечно, зато без отдачи. А Кашину Кирюша денег не дает, потому что тому противно брать деньги.

Пошел Стива курить в тамбур в одиночку.

А в тамбуре, или, как сказал поэт, в общественном туалете, – потные холодные стены, покрытые частично обвалившимся кафелем, забитые говном унитазы, на которых влезают ногами, чтобы не испачкать чистую белую жопу. На заблеванном цементном полу тут и там валяются ломтики жареной ветчины. Их давят башмаками и ладонями. Воздух белый, густой. У окна стоит группа людей, они курят, сморкаются и плюются. На подоконнике молодая мамаша пеленает свое дитя, сплошь покрытое коричневой сыпью. На окне, замазанном зеленой краской, твердые блестящие решетки. В углу, левее унитазов, на ржавой трубе висит очередной повешенный. От него пахнет. Сбоку надпись кирпичом: «Полный п…ц», – сказал поэт.

Ну, раз поэт сказал, делать нечего, Стива заодно и помочился и вернулся в вагон. В вагоне было не чище и два сиденья облеваны, но хотя бы не так холодно и накурено.

Шел самый охмуреж. Кирюша, и без того пучеглазый, теперь еще более вытаращив зенки и закатив их вверх до невозможности, водил дрожащим пальцем по девкиной ладошке, изображая хироманта, и Стива готов был поспорить, что Киря уже кончил, и, возможно, не раз. А девка, наоборот, таращилась на другого комсомольского красавчика, который, в свою очередь, как человек, по его собственному мнению, хитрый и дальновидный, оказывал знаки внимания бабке, развлекая ее разговорами, смотреть противно. Стива сел на место и, с отвращением глядя на разворачивающийся перед его взглядом бордель, стал подумывать, что бы такого сделать плохого.

Тем временем за окном совсем стемнело, и в вагоне зажглись фонари. Вдруг эшелон остановился, зашипели двери, и в вагон вошли двое молодых людей самой фантастической внешности.

6

Один из них был высок, худ и сутул. Другой низок, коренаст и с претолстою шеею. У высокого были длинные волосы, свисающие сальными сосульками на прыщавое лошадиное лицо. Второй был брит наголо, скуластый, с вывороченными ноздрями и весь в татуировках. Первый, впрочем, тоже в татуировках, но не весь, а второй – весь. На обоих были кримпленовые клеши, причем у длинного они еще были украшены внизу бахромой. На длинном была пластиковая куртка с ржавой железной молнией. Короткий, несмотря на прохладную погоду, был только в одной рубахе типа гавайской, завязанной на пупе узлом. Рубаха в нескольких местах была в дырках с оплавленными краями, очевидно, от табачного пепла. От нее за много метров невыносимо несло потом и «Шипром». Перегаром несло от обоих. На груди у короткого висел огромный, вероятно, самодельный значок с изображением длинноволосого Н.В. Гоголя и подписью «Джон Ленон». В руках у длинного была гитара, украшенная переводными картинками с изображениями красавиц и накарябанными химическим карандашом надписями «ДИ ПАПЛ» и «MONTANA». В руках у короткого была огромная пыльная бутылка, почему-то вся в опилках, с мутным багровым вином, а также транзистор. То есть не просто один какой-нибудь транзистор, например, МП 39Б или ГТ 309, а целый транзисторный радиоприемник, от которого на много метров невыносимо несло «Полевой почтой» радиостанции «Юность». У обоих были маслянисто-грязные руки с черными ногтями, причем ноготь на мизинце особенно выделялся своею длиною и чернотою, а у длинного даже был когда-то выкрашен облезшим ныне лаком. Ботинки у одного были замшевые, у другого – огромные, высокие, пропитанные мазутом и просили манной каши.

Они плюхнулись аккурат на облеванные сиденья и стали торопливо пить и курить: короткий – «Беломор», длинный – «Шипку».

Длинный поерзал на сиденье и сказал:

– Бля! Че-то мокро!

Короткий ответил:

– Ты че, вайн пролил, нах?

Длинный посмотрел на бутылку:

– Да ни хера!

– А х…ль тогда?

Длинный взглянул на сиденье и, подскочив, пораженно воскликнул:

– Зырь, какая тут шняга! Я в нее сел!

Короткий посмотрел на сиденье, потом на клеши своего дружка и буйно заржал, проливая портвейн на свои клеши. В ответ на это начал гоготать длинный. Обнаружили, что оба сидели на блевотине. Этот факт вызвал у них фонтан истерического хохота, и, хотя оба не могли говорить, по жестам было понятно, что каждый подвергал другого самым жестоким насмешкам. Через некоторое время они снова смогли разговаривать.

– Ну ты, бля, чухан!

– А ты че, не чухан?! Зырь, ты еще ногой встал!

– Где?!

– В п…де!

– Где?!

– Да в п. де, бля, у тебя на жопе и на шузах! Ты бы еще фэйсом лег, нах!

– Где?!

Севший только задом стал издевательски гоготать над вторым, который еще и ногой встал. Ржали долго, с выходом и отдачей, то есть длинный даже еще немного, поперхнувшись слюной, блеванул.

Наши друзья, глядя на них, тоже смеялись от души. Бабка со внучкой сначала не поняли юмора, но Стива им объяснил. Внучка в очередной раз прыснула; бабка, однако, лишь тяжело вздохнула и укоризненно покачала головой. Когда смех иссяк, оба снова сели – теперь-то им уже было все равно во что. Длинный взял гитару и, беря то один, а то совершенно другой аккорд, гнусаво запел:

Одна чувиха битлу подарила лимузин,

А он на этом лимузине казино разворотил!

А короткий сказал:

– Харэ, нанюхались! Давай любимую.

Длинный забренчал быстрее, и они заспивали дуплетом:

Мы поедем, мы помчимся

В венерический диспансер

И отчаянно ворвемся

Прямо к главному врачу! У!

Ты узнаешь, что напрасно

Называют триппер страшным,

Ты увидишь, он как насморк,

Я тебе его да-рю!

Путешественники долго, не смыкая глаз, смотрели на это чудо. Стива поинтересовался, ни к кому особенно не обращаясь:

– Че это за ублюдки?

– Хипаны! – прошептала бабушка.

– А почему шепотом? – спросил Олег.

– Прибьют, – тихохонько объяснила внучка. – Очень они злые, прямо лютые даже! А как напьются, так совсем глупые какие-то становятся. Тот-то вон, что в красной рубахе, как палач, он недавно из тюрьмы вышел. А этот-то гугнявый – он дружок его. Он вроде как на заводе работает, а я так думаю, что все только для отвода глаз, и дружка своего уголовника туда же пристроил. И милиции не к чему придраться – как же, рабочий класс! А какой они рабочий класс? Оглоеды и хулиганы. Одно слово – хипаны! Свалились на нашу голову…

– И наверное, девушкам от них прохода нет, – сочувственно поинтересовался Олег.

– Никому прохода нет! А девушками они не интересуются. Они, слышь-ко, говорят, того… – со значением сказала бабусечка.

– Чего того?

– Ну того, знаешь, – и она, наклонившись, снова зашептала: – Эти, как их, тьфу ты, склероз проклятый… Да, вот: мужеловы!

– Да нет, бабушка, мужеложцы, – поправила внучка и, покраснев, опустила глаза. У Кирюши стал опять напрягаться член, столь хороша была девонька в своем смущении, но его отвлекли.

– Мужеложцы?! – с изумлением воскликнул Стива. – А больше на скотоложцев похожи.

– А они и скотоложцы, – скороговоркой произнесла внучка, не поднимая глаз. – Они же хипаны.

– Тихо вы, полоумные! – охнула бабусечка. – Неровен час хипаны услышат.

И хиппаны услышали. Длинный хиппан поднялся со своего паршивого места, засунул руки в карманы и, подметая клешами замусоренный пол вагона, вразвалочку двинулся к нашим друзьям. Он подошел, сплюнул через выбитый зуб на пол и гнусаво спросил:

– Че, бля, сявки, отдыхаем? А по хо не хо-хо?

– Чего? – спросил удивленный Стива.

– Слышь, бля, Гарри, сявка вякнула! – обратился Гарри к своему дружку.

– Позаботься о нем, Джонни, нах!

– Будь спок, Гарри, ща, бля, я об нем позабочусь!

Джонни подошел к товарищам, рыгнул и, обдав их густым бормотушно-одеколонным перегаром, спросил:

– Ты че, бля, сявка, захотел фейсом по тейблу?

Друзья изумленно переглянулись.

Кирюша сказал:

– Вы бы, любезнейший, лучше не дерзили моему другу, а сели на свое место.

– Около параши, – уточнил Олег.

– Под сиденьем, – уточнил Стива.

Бабусечка при этих словах побледнела и всплеснула руками.

Джонни, оскалив черные гнилые зубы, загнусавил:

– Вы че, в натуре, сявки, вякнули, что ли?! Да я вас, бля, фейсом по тэйблу щас размажу и из окна нах выкину!

– Смотри-ка, – удивился Олег, – Они тут все одно и то же говорят.

– Да они тут все хиппаны, – махнул рукой Кирилл.

Стива же ничего не сказал, а хлопнул Джонни обеими руками по ушам и сразу пнул между ног. Джонни задохнулся, упал на пол и стал по нему кататься, поджав ноги к животу и часто дыша широко открытым ртом.

Гарри вскочил с места и стал шарить по карманам. Нашарив наконец перочинный нож, он с трудом, обламывая грязные ногти, вытащил куцапыми пальцами ржавое лезвие и, покачиваясь, двинулся на помощь своему бойфренду (а может, и не бойфренду, а так, корешу). Он шел и истошно рычал:

– Ну, бля, все, сявки, вы трупы! Ща я вас буду, в натуре, стругать ломтями, нах! Все фейсы сворочу, бля, и тэйблом у…букну!

Стива поднялся и сделал шаг назад.

Гарри взревел:

– Ага, сучара, зассал?! Ну я, бля, ща решу, кого сначала стругать, а кого потом, нах!

И стал смотреть то на Олега с Кирей, то на Стиву, очевидно, выбирая, с кого начать свою кровавую жатву. Лишь он перевел взгляд на сидящих, Стива шагнул вперед и врезал ему по уху. Гарри немедленно кувыркнулся на пол и расквасил весь фейс. Нож отлетел в конец вагона.

Джонни тем временем понемногу оклематизировался. Сев на пол и держась за уши, он тихо страдальчески простонал:

– Злыдни! Крыла обломали…

Стива перевел взгляд на Гарри. Тот лежал и не шевелился. Стива, легонько пнув его по морде, с некоторым беспокойством спросил:

– Э! Ты че, сдох?

Ну совсем легонько врезал ведь! Ну что за беда?! Гарри, к счастью, был жив, потому что от пинка он дернулся, и застонал, и схватился за нос. Но, к сожалению, из последнего хлынула кровь, и несколько алых капель попало прямо на Стивины кроссовки.

– Э!!! – заорал Стива. – Ты что творишь, животное?!

Дурачок, простачок Стивочка, танцует, он надел, бляха-муха, ехать на дачу белые кроссовки! Как Наполеон в летнем мундирчике! Да ведь, сука, еще до дачи не доехал, еще до грязи настоящей не дошел, а кроссовки уже завалил! Что, денег до хера? Денег ни хера, каждая мятая трешка на счету!

Двое путешественников наконец разглядели кровь на Стивиной «адидасине» и поняли, отчего он так заорал.

– Стива, – успокоительно сказал Кирюша. – Ты не волнуйся так. Ну, подумаешь, кроссовки испачкал. Это даже как-то недостойно – переживать из-за шмоток. Это, Стива, знаешь ли, вещизм и потребительство.

– Тебе, Кирюша, хорошо говорить, – не согласился Олег и возбужденно посоветовал Стиве: – Ты его заставь кровь языком слизывать!

– Слизывать? Пошел он! – с досадой воскликнул Стива. – Чтобы он мои кроссы своими сифилисными слюнями обспускал! Вот что теперь делать? Тебя, урод, спрашиваю! – И Стива раздраженно пнул Гарри посредине тела. – Что делать теперь будем?

– Чуваки, не бейте, я заплачу! – испуганно забормотал Гарри. Джонни, увидев, в какое дерьмо вляпался Гарри, стал на брюхе отползать к выходу, уже не заботясь о своей гитаре.

– Х…ль ты можешь заплатить, гега гребаная? Они на Шувакише две твои зарплаты стоят!

– Стива, а что такое «гега»? – заинтересовался новым словом Кирюша.

– Гегемон! – рявкнул Стива. – Они ж пролетарии оба! Эй ты, второй пролетарий, куда пополз? А ну ползи обратно!

Джонни засопел и в тихом ужасе пополз обратно.

– А я не согласен, – возразил Олег. – Какие же это пролетарии? Это же хиппаны, алкоголики и мужеложцы. Как же можно их относить к современному рабочему классу?

– А так и относить, – стал спорить Киря. – Рабочие же, сам слышал. Значит, пролетарии. Все они там хиппаны, алкоголики и скотоложцы!

– А вот и ошибаешься, – не соглашался Олег. – Рабочие могут быть разными. Одно дело – квалифицированный рабочий, например, на сборке космического модуля «Союз». Вот это действительно современный рабочий, представитель рабочего класса, настоящий гегемон! А если кто стружку из-под станка выгребает или говно из-под слона, да вечно пьяный, да еще педераст, то какой же он рабочий? Это люмпен-пролетарий, элемент, по большому счету, даже социально вредный.

– Вы заманали, философы, – вернул спорщиков к реальности несколько поуспокоившийся, однако по-прежнему смотревший на обувь Стива. – Лучше скажите, что с ними делать будем. И с кроссовками.

– Кроссовки помыть бы можно, – нерешительно включилась в разговор девка.

– А хиппанов бы в милицию, – столь же неуверенно высказался Кашин.

– Да ну, – махнула рукой бабка. – Какая тут милиция, да еще в такое время! Им и так наука будет. А обувку помыть обязательно! Прямо сразу замыть холодной водой, и ни пятнышка не будет видно.

– Ну да, – склонил голову набок Стива. – Так уж и не будет? И где мы сейчас холодную воду возьмем? Что я, с пятнами на кроссах ходить должен?! Да еще от этой крови пидорской! А этих, значит, отпустить?! – снова рассердился он. – Ну уж нет! Слышь, Киря, ты же в резиновых сапогах, давай ты их отметелишь.

Хиппаны, услышав такое, вздрогнули. Джонни даже решился приподнять голову и тихонько загнусить: «Меня-то за что, ребята?..»

– Заткнулся! – скомандовал Стива.

Джонни заткнулся.

– Да ну… Зачем это… – засомневался Кирилл.

– А давай я! – неожиданно предложил Кашин, поднимаясь с места.

– Ой, да бог с ними, Олег! – всплеснула руками девка и схватила Кашина за руку. – Не надо ничего этого! Вы садитесь. Яблочка не хотите? Они сладкие!

Польщенный Кашин сел.

– Хочешь яблочка ночного, сбитня свежего крутого… – обиженно засопел Кирюша.

Хотя не очень-то и обиженно. Все-таки свое от этой девоньки он уже получил, кончил об нее. Кроме того, все маленькие волосики на его теле хотя уже давно легли на место, но поднявшая их мысль осталась, а это была, безусловно, мысль! И он собирался ее подумать.

– Ну-ка, сыночки, – подсуетилась бабка и подняла тряпку с ведра. Яблоки действительно были ничего себе для местных, что сразу оценил Олежек, взял яблоко и с аппетитом захрустел. Кирюша вообще отечественных яблок отродясь не видел, ничего оценить поэтому не мог, но из вежливости тоже стал есть, и ничего, оказалось не так уж страшно на вкус. Туземные яблоки были гораздо меньше нормальных, гораздо мягче, все в каких-то пятнышках, но сладкие.

Стива не собирался жрать немытые яблоки из помойного ведра. Но не стоять же столбом, он приказал хиппанам лежать и подсел к компании. Яблоки, которые охотно уплетали его недалекие спутники, были, как и все туземное, покрыты паршой и сифилисом, кроме того, даже у девки под ногтями было грязновато, бабкины же руки он из принципа не стал рассматривать, не ожидая от такого рассматривания ничего хорошего.

– Хочешь шоколадку американскую? – предложил он девке.

Та с достоинством отказалась, продолжая сосредоточенно жевать яблоко. Стива, как и Кирюша, не особенно ей понравились, потому что Олег был гораздо красивее. Предложение же американской шоколадки девушка восприняла как намек на ее продажность, а она была честная. Но все-таки при отказе она улыбнулась очень любезно, так как была восхищена Стивиным героизмом.

– Какать хотите, – сказал Стива.

Глава восьмая

РАЗЪЕЗД

Вагон стал притормаживать.

– Вот уж и Разъезд, – сообщила бабка. – Тут болото прямо в двух шагах, как раз пятна-то и замыть.

– В болоте, что ли?! – ужаснулся Стива.

– А оно ничего, доброе, из тут него ручеек вытекает, так совсем чистенький, пить можно, – заверила бабка.

«Это вам пить можно, а кроссовки белые!» – чуть не сказал Стива, но удержался.

– А трамвай нас дожидаться будет, да? – возразил Кирюша.

– Подожде-о-т, – нараспев ответила бабка и сказала: – Ты, Верка, иди там, помоги.

Верка! Вот имечко-то еще, прости господи!

Тут вагон зашипел, задергался и остановился.

– Все, Разъезд, – сказал Олег.

– Что еще за разъезд такой?

Пришлось объяснить тупицам, что это за разъезд такой. Что протянута однопутная узкоколейка и двум вагонам, идущим навстречу, чтобы разъехаться, нужен разъезд. Здесь дорога раздвояется, а потом обратно сдвояется. И вагон перед этим разъездом должен остановиться и стоять, дожидаясь встречного братца. Потом они разъезжаются, и все.

– А если он опоздает?

– Будем ждать, пока не приедет.

– И сколько прикажешь ждать?

– Я же сказал – пока не приедет.

– Охереть.

Ждать пришлось недолго, не дольше, чем зимой ждать весны. Однако ж и не меньше.

Сначала, приказав гегам лежать (они пытались канючить, что им надо выходить, но Стива легко их убедил, что не надо), пошли к болоту. Точнее, к ручейку, из него вытекающему. Ручеек представлял собой проходящую под рельсовым полотном огромную бетонную трубу, откуда с шумом выливалась вода и стекала дальше в пруд.

Стива оперся на товарищей и поднял ногу. Верка, черпая воду ладонями, ее помыла и сказала: «Вот и все, а ты боялась». Было уже темно, и разглядеть ногу как следует, было нельзя, но будем надеяться, что помыла чисто. Кирюша предложил за это выпить и вытащил свою фляжку. Верка отказалась и пошла обратно в вагон. Кашин взялся ее проводить и тоже пошел, причем придерживал ее за талию, и Верка никак на это не реагировала.

– Смотри-ка, Гайдар шагает впереди, – заметил Стива.

– А мы выпьем, – убито сказал Кирюша.

Стива не стал возражать, и они выпили по доброму глотку доброго коньяка.

– Не переживай, – похлопал Стива по плечу Кирюшу. – Хочешь, давай его отп…им.

– Нет, зачем же, – скорбно отозвался Кирюша. – Пусть живут… Плодят червей…

– Вот, золотые слова! – поддержал Стива. – А кстати, о червях: как там наши пародисты? Пойдем проведаем.

Вернулись в вагон. Пассажиров осталось всего ничего. На переднем сиденье, уронив голову на грудь, посапывала маленькая старушонка. Олежек ворковал со своими подружками. Пролетарии лежали смирно, но косили глазами во все стороны. Стива с Кирюшей подошли.

– Встать! – скомандовал Стива.

Пролетарии неуклюже поднялись на ноги. От них пахло незнамо чем, и сверх того клеши Джонни оказались мокрыми. Стива поморщился. Кирилл закрыл нос надушенным платочком.

– Смирно!

Пролетарии совершили неубедительную попытку вытянуться. Олежек оставил подружек и тоже подошел полюбопытствовать.

– Обоссавшиеся – шаг вперед!

Джонни шмыгнул носом и боязливо шагнул.

– Остальным лечь.

Гарри повиновался и снова неуклюже опустился на пол.

– Обоссавшиеся, из вагона бегом марш! Олежек, придай ему ускорение свободного падения.

Джонни побежал к дверям, но недостаточно проворно, так что сапог Олега без труда догнал его испачканную блевотиной задницу. Джонни взвыл, свободно упал с подножки вагона и взвыл паки. Затем послышались неуклюже, но поспешно удаляющиеся шаги.

– Ну что, Гарри, – вздохнул Стива. – Рассказывай.

Этому приему Стиву обучил вышеупомянутый один знакомый дембель. Нужно приказать человеку: «Рассказывай». Если он в курсе, то будет рассказывать что-нибудь про себя. Но если человек не в курсе, а таких большинство, он непременно спросит: «Что рассказывать?» Тут-то и начинается потеха: его бьют и повторяют требование, ну и так далее ad ifinitum.

Гарри явно был не в курсе, но не спросил, что рассказывать. Он сразу же сказал:

– Ну че вы, чуваки…

Олежек пнул его в бедро и поправил:

– Мы тебе не чуваки.

Гарри заскулил:

– Ну мужики, ну отпустите…

Такого обращения не стерпел Кирюша. Несмотря на весь свой гуманизм, он пнул Гарри в живот и пояснил:

– Мужики землю пашут.

Гарри всхлипнул, шмыгнул носом и плачущим голосом попросил:

– Извините, пожалуйста…

– Нот эт олл! – воскликнул Стива.

– Я больше не буду…

– Спик инглиш, плиз! – потребовал Кирюша, которому вдруг очень понравилось Стивино восклицание. В самом деле, что это за говно: хиппаны должны говорить по-английски.

– А? – не понял Гарри.

– Спик инглиш! – повторил ему включившийся в игру Кашин и слегка пнул для понятности.

– А?

– На! – объяснил Стива. – Они оба иностранцы, по-русски не понимают. Говори по-английски.

Гарри, хотя и слышал недавно от обоих иностранцев русскую речь, но то ли забыл, а то ли счел за лучшее не возражать.

– Это… – произнес он. – Хэлоу.

– Хай, Гарри! – весело ответил Олег. – Претти вэзе, изнт ит? Хау ду ю лайк ауа пати?

Гарри, хотя вытаращил на Олега глаза и открыл от усердия рот, не нашелся что ответить.

– Отвечай, козел, невежливо же! – пнул его Стива.

– Э… – сказал Гарри. – Э… Э… Монтана!

– Вот факен монтана?! – воскликнул Стива. – Тебя английским языком спрашивают: гомик ты?

– Ай… – промямлил Гарри. – Ну… Йес.

– Что йес? Ну что йес?! Ты с кем разговариваешь? С иностранцами? Ну так и отвечай: коротко, ясно, по-английски! Так, мол, и так – ай эм пидор гнойный! Давай, рожай быстрей, а то еще получишь.

– Ай эм пидор гнойный, – сообщил Гарри.

– Вот? – удивился Олег. – А ю гей? Фогив ми, бат ай кэнт билив. Индид э гей?

– Повтори, – перевел Стива.

– Пидор. Гнойный, – отрывисто подтвердил Гарри, не поднимая лица от пола.

– Индид э гей… Вот фак из ит!

Олег взвигнул, явно подражая ниггеру, высоко подпрыгнул и, приземлившись, пнул Гарри, в ответ молча содрогнувшегося.

Стива перевел:

– Он спрашивает: что это за фигня такая, почему хиппанов и гомиков в трамваи пускают? У них не пускают, чтобы сифилис не разносили. У них, говорит, всем гомикам положено нашивать на одежду специальные знаки, чтобы все вокруг видели. Жопу нарисованную. С этими знаками в трамвай нельзя, а в поездах для них прицепляют специальный такой голубой вагон.

– О, йес, – заулыбался Олег. – Тел хим, плиз, эбаут гей-клабз.

– Чего? – не понял Стива, но подумав, сказал: – А, ну типа да. Еще у них есть специальные заведения для гомиков, гей-клубы. Если гомик зайдет в простой бар или паб, его же могут побить. Но есть специальные охраняемые загородные заведения, типа пансионаты такие. Ну там типа столовки такой огромной, только ложки дырявые. И там гомики тусуются: халкают, хавают, хезают, все дела, короче. Фильмы им привозят специальные. Там же и спальное помещение у них есть, и мастерская, и библиотека, и душевая, и хор мальчиков, и любительский театр-студия, и балетный кружок. На столбе репродуктор, музыка нон-стоп от подъема до отбоя. Ваще фирменный музон: Элтон Джон, «Квин», все дела. Охрана хорошая, с овчарками; в общем, все продумано. Ну и карцер, конечно, есть, не без того. Сам знаешь, как бывает: иной гомик напьется и начинает барагозить, выеживаться, хипповать! Тогда его, конечно, в карцер. А в остальном там полная свобода в пределах периметра ограждения.

Олег и Кирюша с трудом сдерживали смех, но Гарри этого не замечал, ибо сосредоточенно смотрел прямо перед собой, то есть в грязный пол. Он, вероятно, все бы отдал, чтобы быть сейчас не здесь, а в заграничном гей-клубе.

Стивина фантазия, однако, иссякла. От слегонца пнул Гарри в ухо и сказал:

– Ну ладно, хорош тут вонять, ползи отсюда.

Гарри вздрогнул, оживленно вздохнул и быстро, как ящерка, пополз к выходу.

– Э, только блевотину пусть сперва уберет, – потребовал Олег. – А то пополз!

– Да, – согласился Стива. – Гарри, блевотину вытер, пожалуйста.

Гарри поднялся на ноги, подошел к испачканным сиденьям и стал их вытирать рукавом, кажется, не весьма охотно и усердно. Трем храбрым мушкетерам такая небрежность тоже не весьма понравилась.

– Бай хэндз! – потребовал Олег.

– Ручками, ручками! – перевел Стива.

– А че ручками… – открыл даже свой рот и явственно произнес Гарри.

– А ты хочешь языком? – удивился Стива.

Стива правильно удивился: Гарри даже руками-то не особенно хотел, а уж языком и подавно (ударять слово «подавно» в данном случае нужно по первому слогу).

– Давай-давай! А то работаешь спустя рукава! – мало того что на чистом русском языке добавил Кирюша, да еще и типа скаламбурил.

Несчастному молодому рабочему пришлось выполнить все строгие, но справедливые требования триумвирата. Только после этого его с миром выгнали во тьму внешнюю и даже проводили с почетом, или, точнее говоря, с позором, то есть тумаками и улюлюканьем.

Постояли на улице, покурили, обсудили это происшествие:

– Да уж, это не люди, это животные какие-то.

– Это не животные, это призраки.

– Какие призраки?

– Призраки прошлого!

– А по-моему, это призраки будущего. Уэллса читал? Это же самые настоящие морлоки.

– Да какие там, в жопу, морлоки! Типичные геги.

– Я и говорю – морлоки.

Встречного поезда все еще не было. Стива и Кирюша снова приложились к фляжке.

– Слышь, Петрашевский, – сказал Стива. – Ты подругу-то лучше бы в гости пригласил. Между прочим!

– Ну да! А бабку куда?

– А бритвой по горлу и в колодец!

– Да ну, что ты, – махнул рукой Кашин. – Она не согласится.

– Ясен дуб, не согласится, – согласился Стива. – А ты бы все равно позвал, вдруг согласится?

Кашин неопределенно пожал плечами.

– Слушайте, господа, – вдруг вслух задался вопросом Кирюша. – А если они морлоки, то мы-то кто? Элои, что ли? Тогда бы они нас сожрать должны, а все как-то наоборот получается.

Кашин задумался. А Стива ответил:

– А мы боги. «Трудно быть богом» читал?

– Читал.

– Ну вот, мы и есть эти боги. Из будущего. Вот мы их всех и мочим как хочем.

– Ну, там-то боги как раз никого не мочили, – заметил Кирюша.

– Они не мочили, – согласился Стива. – Потому что они были из коммунистического будущего.

Кашин спросил:

– А мы из какого? Из капиталистического, что ли?

На эту инсинуацию Стива не нашелся что и ответить. В самом деле: сказать «капиталистическое будущее» как-то невозможно, немыслимо. Капиталистическое бывает только прошлое. Но, с другой-то стороны, сказать «коммунистическое будущее» – больно уж противно, аж зубы свело, в которых навязло. Кашин – мерзкий демагог.

– Кашин, ты мерзкий демагог! – объявил Стива.

Кашин мерзко-демагогически захихикал, потирая сухонькие ладошки.

– Мы – из прекрасного будущего, – придумал Кирюша, но, кажется, плохо, потому что товарищи на это равнодушно смолчали, да Кирюша и сам почувствовал себя неловко.

Тут налетел холодный ветер, зашелестел болотным тростником, посыпал сухими листьями. Туристы, поеживаясь, вернулись в вагон.

– Так им и надо! – сразу решительно сказала внучка.

Бабка сообщила:

– Я вот тоже видела: сидит на сиденье какой-то пьяный, спит и ссыт! Лужу на полвагона напрудил, а кругом дети смотрят. Его милиция в вытрезвитель увезла, а лужу как была, так и оставили. Это порядок? Нет, я бы заставила, как проспится, вагон мыть.

Помолчали. Кирюша поерзал на сиденье и спросил бабку:

– А почему озеро Здохня называется?

– Там кто-то сдох, – сказал Стива.

– Вот-вот, – возбудился Кирюша. – А кто сдох? Когда? Как это было? Может быть, есть какая-нибудь местная фольклорная легенда?

Бабка сказала:

– Да кто ж его знает? Называется себе и называется.

А Верка сказала:

– Плохое место. Там один мальчик, по-моему, умер.

– Умер, умер! – почему-то рассердилась бабка. – И не умер, а утонул. Только это недавно было, а оно спокон веку Здохня.

Кирюша закусил кулак и сидел так, напряженно нахмурив брови, устремив взгляд в пустоту.

С улицы донесся звонок, затем стал слышен стук колес.

– Встречный пришел, – сообщила бабка. – Сейчас поедем.

Все оживились, кроме Кирюши, который очень картинно застыл на сиденье, по-прежнему закусивши кулак и напряженно устремив взгляд в пустоту, так что и самому распоследнему ежу было понятно: в нем совершалась колоссальная внутренняя работа. Но только не Стиве. Стива толкнул его в бок:

– Киря, ты че, говна объелся?

Кирюша не отвечал и даже почти не вздрогнул от толчка.

– Сочиняет, – донеслось до Кирюши определение Кашина.

Он действительно сочинял (но не только). Все пришло в голову, как обычно, не по порядку, а все одновременно, и нужно было мысленно выстроить эту одновременность в последовательное изложение событий. Поэтому он уже не слышал дальнейших разговоров, не заметил даже, как промелькнула целая остановка, на которой вышли бабка с внучкой. Не замечал, как его спутники помогали им выносить багаж, точнее, выносил Кашин и едва не надсадился, поднимая ведра с яблоками, а бабка говорила «Верка, да ты бы хоть помогла!», а Стива отвечал «Ничего, ничего!», первым, налегке, выходя в тамбур. Вагон вновь тронулся, а он все сидел и шевелил губами.

Но главное было не в сочинительстве. Он придумал название «Гнилые рвы», и еще сомневался – оно казалось ему уж слишком надуманным. Но вот не вымышленное, а реально существующее место с еще более нарочито-зловещим названием: Здохня! И еще он выдумал, что трое молодых людей едут на природу, а ведь это происходит на самом деле, и он сам участник событий! И тогда, может быть, он и действительно персонаж книги, автор которой – он сам! Страшно! Осмыслить столь запутанный парадокс он не мог, но, пораженный глубиной разверзнувшегося откровения, готов был разрыдаться от восторга и ужаса одновременно. Нужно было как-то успокаиваться. Он глотнул из фляжки и вскочил на ноги.

Глава девятая

КОННЫЙ МАЛЫЙ

– Слушайте, кажется, я придумал! – вскочив на ноги, воскликнул Кирюша.

– Мы так и думали. А что придумал-то?

– Как что? – поразился Кирюша. – Я же вам говорил! Вот эту историю-то про Рвы, или там Гнилые Рвы!

– Какие рвы?

– Да вы че хоть?! – воскликнул Кирюша, и на глазах у него даже заблестели от негодования слезы. – Ну историю-то я вам рассказывал, как трое чуваков поехали на природу!

– А, да, – вспомнил Стива. – Ну и что ты придумал?

– Все! – в упоении воскликнул Кирюша. – Все придумал! Слушайте же меня!

И он все поведал своим друзьям.

Дело было осенью.

– Как сейчас?

– Ну нет, не так поздно, даже и не осенью, а так приблизительно в конце лета. Стояла тихая пасмурная погода. Трое друзей решили отправиться на природу. Три парня. Один с подружкой.

– Значит, четверо?

– Ну да, молодец, считать умеешь! Не перебивай, а? Короче, они собрались в лес. В окрестностях Здохни! Вот они идут по лесной дороге. Слегка бухнули, идут. Тихо, тепло. И вдруг навстречу им идет баба. Молодая такая, симпатичная, но в жопу пьяная. Идет и шатается. И вся такая растрепанная, помятая, сумочка у нее расстегнутая. А одета она совсем не по-походному. Ну там, предположим, вечернее платье, колготки в сеточку, все дела. Туфли на шпильках, само собой, в земле вязнут. И вот она проходит мимо, на них ноль внимания, а глаза у нее остекленевшие, и губы синие, и на лице синие пятна. Они думают – ни хера себе! Что за фигня? Прошли дальше – видят, а по обочине везде попадается черника. Они подумали – ну, значит, это она черникой перемазалась, понятно.