Текст книги "Повесть, которая сама себя описывает"

Автор книги: Андрей Ильенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Понятно…

– Повтори. Я не шучу – если хочешь не сблевать, а получить удовольствие, надо делать это безошибочно. О тебе забочусь.

– Водку не нюхать, глубоко вдохнуть, выпить, выдохнуть, закусить. После этого можно дышать.

– Молодец!

– А потом?

– А потом, по идее, ты уже должен прийти в себя. Ну, поехали!

Благодаря хитроумным советам Стивы водка пошла на «ура!».

– Ну как?

– Круто.

– То-то. Закусывай давай.

Разлили по второй, выпили. Головную боль как рукой сняло. На душе захорошело, и Кирилл с аппетитом налег на шпроты, вычерпывая масло корочкой хлеба.

Закурили.

– Но вот интересно, где же наш Володя Дубинин?

– Да, достаточно интересно.

Тут, когда захорошело, друзья наконец разули глаза и обозрели окрестности. И не порадовались. Беспорядок был. И не простой такой беспорядок, а сугубый, можно сказать даже, – злокачественный.

– Это что?

На полу засохли буроватые капли, причем вели они к выходу.

– Судя по цвету, это одно из трех: или кровь, или говно, или шоколад.

– Давай начнем с самого приятного. Давай думать, что это шоколад.

– Давай. Итак, это шоколад, причем жидкий. Тогда картина преступления мне ясна. Наш Марат Казей просыпается первым, готовит себе утреннюю чашку шоколату, и жадно, не делясь с товарищами, по-свински чавкая, хлебает его, и уходит из дома в неизвестном направлении. Жизнеподобно?

Кирилл пожал плечами.

– Так себе.

– Тоже так думаю. Тогда версия вторая. Это говно. Эту зловонную версию, к сожалению или счастью – не знаю, отметаем сразу.

– Почему?

– Почему? А я тебе скажу почему. Потому что в таком случае картина преступления мне ясна. Марат Казей насрал в музей. Он проснулся, и его прошиб настолько внезапный и длительный понос, что он начал здесь и, не прекращая дристать, побежал на улицу. Но, Кирюша, разве вот эти ровные частые капли похожи на то, о чем мы сейчас пытаемся говорим? Можешь не отвечать. Только представь себе, что бы тут тогда было…

Они представили и зело посмеялись, но когда смех иссяк, Кирюша присел на корточки и вгляделся в капли.

– Из всего перечисленного это, конечно, кровь. Но такой вариант мне не очень по нраву. А если глубоко-преглубоко задуматься – что это может быть еще? Краска?

– Краска. Морилка.

– Что?

– Морилка, что! Не знаешь, что такое морилка?

– Нет.

– Ну ты дубовый. Ну, короче, это такая херь для тонирования дерева.

– Ну пускай это будет краска или морилка.

– А пускай это будет уже кровь!

– Нет, Стива, не пускай.

– Да почему?!

– Посмотри, как часто. От чего это может быть?

– Например, если нос разбит, то так часто и капает. Или живот проткнут.

– Нет, живот не надо… А что все-таки краска?

– Масляная так быстро не сохнет. Может, нитрокраска.

– Только зачем?

– Что зачем?

– Зачем краска? Что красить?

– Да мало ли что! Он напился и решил что-нибудь покрасить! А что мы вообще тут делали? Ты помнишь? Я – нет. Я помню, как печку затопили, дальше не помню. Ты помнишь?

– А знаешь, я помню, – внезапно помрачнел Кирюша.

– Что? – насторожился Стива.

А вспомнил Кирюша то, что Стива вчера с криком «Все по камерам!» гонял их с Олегом по дому, причем топором. Конечно, в шутку, но размахивал топором очень от души и сплеча. Он, Кирюша, вскоре после этого уснул, но, засыпая, слышал шум борьбы и нецензурную брань. И теперь он подозревает, что вчера дело закончилось дракой. И в связи с этим предположение о разбитии носа кажется ему очень жизнеподобным.

– Черт, некрасиво получается!

– Да уж, красивого мало.

– Но только где он?

Кирилл пожал плечами.

– Не знаю. Может, он обиделся и домой уехал. Я бы так и сделал.

– Так то ты… Может, конечно, и так. Только это на него не похоже. Хотя спьяну чего не сделаешь.

– Ну если так, то что делать? Он вернется, или нам удочки сматывать?

– А я знаю?

Вопрос был непростой. Из разряда тех, что без бутылки не разберешься. Они еще выпили, и Стива пришел к единственно правильному решению: не пороть горячку. Что, может быть, Олег жив и здоров, а только заблудился. Что надо затопить печь. Тогда они одним махом убьют кучу зайцев. В доме будет тепло, и заблудившийся Олег найдет их по дыму, и вернется, и они еще выпьют и помирятся.

– Точка! – заорал Кирюша, имея в виду «точно».

– Железяка! – тоже заорал Стива, имея в виду «железно».

Они ударили по рукам, и один из них – теперь уже никто никогда не узнает, кто именно, – отправился на двор.

– Э! – воскликнул этот человек со двора. – А где дрова?

– На траве.

Однако ни фига. На траве ничего не было, кроме инея. Ну, были там кое-какие щепки, немного коры и еще один топор, правда, ржавый и еле держащийся на топорище, а вот дров-то не было в помине.

– Вот ни фига себе! Чем топить-то?

– А пошли искать дрова! Где-нибудь да найдем…

– А пошли!

– И не «пошли», а пойдем!

– А пойдем!

– Только давай сперва накатим, а то замерзнем.

– А накатим!

И они накатили, и Стива закусил хлебцем, а Кирюша залихватски занюхал рукавом.

Затем оба оделись, взвалили топоры на правое плечо каждый и бодро захрустели ногами по замерзшей траве. Как только они отошли от дома, оказалось, что не только мороз на траве, но и резкий пронизывающий ветер имел место дуть, и не столько порывами, сколько беспрерывно, так что сразу стали мерзнуть уши, нос и руки. Кирюша натянул на уши берет, а Стива надел капюшон. Вот вам и зима настала! Пришла пора печи топить. Очень хочется ударить кого-нибудь по морде.

Вокруг них расстилался целый город… Нет, не город, конечно, – целая деревня-призрак.

– Вот видишь, как умирает русская деревня!

– Советская.

– Аполытично, понымаешь, рассуждаешь! Советское – прошу заметить – село! – умирать не может по определению. Оно процветает. Оно – надежда и опора Продовольственной программы.

– Ты решил Кашина заменять? Ну-ну, давай бухти мне. То-то мы зерно в Америке закупаем.

– Ну, во-первых, если б ты не дремал на политинформациях, был бы в курсе, что уже давно не закупаем. Не продают-с. Эмбарго-с. А во-вторых – аполытично, слушай, рассуждаешь! Советское село превращается в плеяду агропромышленных комплексов и процветает! А вот русская деревня – та умирает. Она уже умерла. Она – труп! Ты посмотри!

И с этими словами Кирюша неожиданно метнул свой ржавый топор в первый подвернувшийся под руку садовый домик. Топор, подобно хорошей баллистической ракете, немедленно, как первую ступень, потерял топорище и, со звоном брызнув во все стороны стеклянными осколками, грохнулся внутрь домика.

– Кирюша! – удивился Стива.

– Советский Союз! – помахав поднятой рукой, сказал Кирюша.

– Ты напился, так не барагозь!

– Почему? Напился – так и барагозить! Когда еще?

– Тоже правильно, – подумав, согласился Стива и пошел дальше.

– Ну ты куда? Стой, надо же ж оружие вернуть!

Кирюха открыл калитку низенького заборчика и подошел к двери домика.

– Блин! А тут замок…

– Сшибай на фиг! – неожиданно развеселился Стива.

Кирюха пнул по замку ногой и, не удержав равновесия, упал.

– Ну не ногой же, дурак!

Стива подошел к замку и с размаха обухом сбил замок вместе с петлями.

Вошли внутрь. Стояла полутьма, в которой различался лежащий на засыпанном осколками полу ржавый топор, ободранный диван, покрытый изрезанной клеенкой стол, тумбочка с отслаивающейся фанерой и прочая подобная чушь.

– Оп-па! Папиросы! Кирюша, тебе повезло!

На старой этажерке лежала растрепанная и измятая коробка «Беломора».

В отличие от всех нормальный людей, Кирюша любил порой закурить-ка папиросу. Как Леонид Андреев. Другое дело, что в свободной продаже были только «Беломор» и «Любительские», дрянь ужасная (а мамочку он в тайну своего курения не посвящал), зато стильно. Хотя все равно этого никто не мог оценить.

Кирюша взял коробку. Там среди табачного крошева оказалось еще штук семь полувысыпавшихся папирос. Достал, дунул в мундштук, прикурил, сделал несколько глубоких зловонных затяжек, а когда курить надоело, пустил в мундштук слюну. Как Максим Горький. Папироса зашипела и погасла.

Стива тем временем бегло обшарил помещение глазами и остановил взгляд на этажерке.

– Этажерка, пожалуй, нам подойдет.

– Да, стильная вещица, – согласился Кирюша.

– Стильная… Стиляга херов, – проворчал Стива. – Не стильная, а сухая, и не ДСП, а чистое дерево. Да еще лакированное. Вспыхнет как порох!

С этими словами Стива сбил этажерку с ножек и стал очень технично расправляться с ней ногами, с громким треском превращая в груду отличного твердого топлива. Закончив свой труд, он собрал получившиеся дрова в охапку. Охапка получилась не слишком объемистая и совсем легкая.

– Так, – решил он. – Однако маловато будет. Ладно, еще чего-нибудь найдем по ходу. Все, Киря, бери топор, пошли домой. Да не свой, на хуй он, сломанный, нужен, мой топор бери.

Вышли из домика. Стива оглядел огород и зловеще воскликнул:

– Заборчик! Мочи его, Киря!

Заборчик был совсем низенький, по колено. Кирюша подскочил к нему и как стал рубать!

– Да не так, обухом!

– Как? – не понял Киря.

– Ну, не острием, а обратной стороной топора! Просто сшибай доски с палки, и все.

Это оказалось очень легко, и за несколько минут Киря оприходовал весь заборчик. Когда он собрал получившиеся дрова, его охапка получилась впятеро больше Стивиной.

– Вот это тема! – похвалил Стива. – Этого точно хватит.

Они вернулись в кашинскую избушку, и Стива стал растапливать печь.

У печки есть такая штучка, а называется она вьюшка. Не юшка, еще раз подчеркиваем мы, а именно вьюшка. Выдвигающаяся железная заслонка, расположенная горизонтально и перекрывающая дымовую трубу. Перед тем, как затапливать печь, вьюшку следует вытянуть. После же топки ее следует, наоборот, задвинуть, и тепло не будет вылетать в трубу. Ни Стива, ни Кирюша, естественно, не подозревают о существовании такой важной печной детали.

Олег вчера вечером открыл вьюшку, но после того, как печь протопилась, не закрыл, ибо был не в себе. Потому наутро в домике было так холодно. (Конечно, главным образом не потому, а благодаря открытой входной двери вкупе с резким похолоданием на улице, но все-таки немножко и потому.)

Итак, вьюшка была открыта. Поэтому Стиве удалось затопить печь. Нет, затопить-то удалось бы и в противном случае, только весь дым повалил бы не в трубу, а в дом, и через пять минут друзья, кашляя и обливаясь слезами, выбежали бы на улицу вон. И, выбежав, ничего бы не поняли, почему так. И неизвестно, что они стали бы тогда делать. Может быть, поехали бы домой. Но история не знает сослагательного наклонения, а в настоящей реальности вьюшка была открыта. И Стива, ничего об этом не подозревая, успешно растопил печь.

Скоро в домике стало совсем тепло, а еще вскоре – даже жарко. И друзья самым непринужденным образом сели за стол пить водку. После полбутылки им показалось, что пришло самое время решить проблему пропавшего товарища. И вот что: нужно пойти по кровавым следам и найти Олега, которой, впрочем, судя по тому, что он так и не вернулся, спился и замерз под забором. Стива сунул за пазуху бутыль и сказал:

– Айда. На обратном пути заодно еще дров прикупим!

Шутка про «прикупим» чрезвычайно понравилась обоим, так что долго еще они повторяли ее на все лады.

Замерзшие кровавые капли вывели их с крыльца и потерялись в покрытой инеем траве. Кирюша в недоумении остановился. Стива же уверенно сказал:

– А здесь в город всего одна дорога.

Так оно и было, но ведь дорога о двух концах. И они пошли, двое против ветра, к одному из ее концов. Конец подкрался незаметно. Заборы и домишки, при свете дня оказавшиеся еще более страшными, чем казались вчера, довольно скоро сошли на нет, а дорога продолжалась. Теперь по обе стороны от нее пронзительно шелестела, порою склоняясь до самого тына, сплошная стена камыша выше человеческого роста. Дорога стала уже, запетляла и после одной особенно мертвой петли вдруг кончилась.

Это было небывалое, никогда не виданное гран-туристами прежде и захватывающее дух зрелище.

Перед ними во весь горизонт расстилалась гладь тяжелой воды. Но гладь – только во весь горизонт. У ног тяжело плескались волны, и никакой глади уже не получалось, получалась рябь. Дул сильный ветер, и высокие волны бились о песчаный брег. Несмотря на сильный мороз, волны не давали воде замерзнуть. Однако сильный мороз это не отменяло. И в результате на волнах качались сотни и тысячи круглых ледяных бляшек величиной в человеческую ладонь, а многие и больше. Льдины бились одна о другую, и звуки тысяч их столкновений сливались в один протяжный шелест. Они были видны и вдали, но чем ближе к земле, тем их было больше, а те льдины, что были выброшены волной на брег, смерзлись одна с другой и образовали странное зрелище – лед, состоящий из круглых толстых бляшек, соединенных между собой тонкими перемычками.

– Ледяная чешуя! – пораженно сказал Кирилл.

Друзья быстро переглянулись. Да, это было похоже на ледяную чешую, о которой вчера говорил безумный старец. И, кажется, безумные поселянки. Или они, кажется, нет. Но старец точно.

– Здорово!

– Охереть можно!

Они долго стояли молча у начала ледяной чешуи, и, словно загипнотизированные, смотрели на нее во все глаза, и слушали ее во все уши, но они не видели ее, и они не слышали ее, тогда отчего же они думали, что она есть? Пока холодный, пронизывающий ветер не стал уже совершенно нестерпим.

– Блин. А тут холодно, – сообщил Стива. Достал из-за пазухи водку, глотнул и протянул Кирюше. Едва Кирюша начал пить, как Стива отобрал бутылку:

– Ну хватит, присосался! Это ж не пьянства ради, а для сугрева. Чтоб никогда больше не простужаться.

Оба ощутили прилив тепла и, с зябким удовольствием кутаясь кто во что горазд, продолжали смотреть на шелестящие, наползавшие друг на друга льдины.

– Откуда он знал?

– Кто?

– Ну кто? Дед этот екнутый, в трамвае. Сталевар!

Молчание (раздумье).

– Наверное, видел раньше. Он, наверное, местный.

Ветер еще усилился и обжигал лицо холодом.

Кирюша вспомнил:

– Да, а что касается первоначального предмета поиска. Ну и где наш комсомолец-герой?

Стива в ответ только хмыкнул и пожал плечами.

– Да-а… – сказал Кирюша. – По всей видимости, этой ночью все обстояло еще хуже, чем мы могли предположить даже в самых страшных наших прогнозах. Видимо, Стивочка, ты не просто разбил Олежеку нос. По всей видимости, ты сначала пырнул его ножом в живот, а когда он, бледный от ужаса, зажимая окровавленными руками вываливающиеся кишки, пытался бежать и спрятаться в камышах, ты таки догнал его, окончательно зарубил топором, затем же принес тело сюда и утопил в пруду.

Стива ответил после долгого раздумья:

– Ну ты кретин. Блин, а холодно тут, а!!!

И, развернувшись, направился обратно в сад. Кирюша последовал за ним, и они пошли, подгоняемые ветром и странным шелестом ледяной чешуи.

Когда они прошли сквозь строй камыша и вновь оказались в районе трущобных построек, Стива вдруг остановился, развернулся и, глядя Кирюше прямо в глаза, спросил:

– Что дальше делать будем?

Кирюша задумался. Думал, думал, но единственное, что пришло ему в голову, – пойти погреться.

– Верно! – хлопнул себя по лбу Стива. – Молодец, Киря, ты – настоящий человек! Сейчас дров прикупим, вернемся, еще подбросим в печь, выпьем водки, согреемся. И что-нибудь обязательно придумаем! Слышь, Киря, непременно обязаны придумать!

По пути прикупили дров, причем самым цивилизованным образом, только что не за деньги, но уже ничего не круша и не ломая. Просто возле одного из домишек обнаружилась поленница дров, которыми оба и нагрузились.

Когда они вернулись домой, там была жара. Топить вроде бы и не было надобности. Но Стива заглянул в печку и, увидев там груду красных тлеющих углей, решил – чем дожидаться, пока они совсем погаснут, а потом заново растапливать, лучше подбросить еще. Так он и поступил, да засунул побольше, сколько влезло. Дрова на углях задымились, и почти сразу вспыхнуло пламя, в трубе загудело.

Кирюша и Стива сняли верхнюю одежду, но все равно было жарко. Стива потер руки и сказал:

– Ну что, надо бы накатить?

– Непременно накатить, – согласился Кирюша.

– Надо-то надо, но вот в качестве чего мы накатим?

– Не понял вопроса.

– Ну видишь ли, – объяснил Стива. – С утра мы пили зачем? Чтобы поправиться, то есть опохмелялись. Это дело святое, тут не поспоришь. На улице зачем пили? Для сугрева, святое дело, не поспоришь. А сейчас чего ради мы будем пить? Уж не пьянство ли это? Не допущу. С пьянством, допустим, надо бороться!

Кирюша задумался на секунду и воскликнул:

– Какое же пьянство?! Нет, Стива, сейчас мы будем завтракать! И как же не выпить чарочку перед едой, для аппетита? Святое дело.

С таким доводом трудно было не согласиться. Стива немедленно достал из кармана висящей на гвозде «аляски» бутылку и поставил на стол. Водки было там еще почти половина.

Кирюша потер руки и сказал:

– Водочка откупорена, плещется в графине, не позвать ли Куприна по этой по причине? Однако, знаешь ли, Стива, завтрак ведь нужно сервировать.

– Ну, у нас же походный завтрак, а не великосветский.

– А, ну типа да. Но все равно! Я сейчас сервирую походный завтрак.

Кирюша постелил на стол газету, поставил бутылку водки. Порылся в шкафу и нашел второй граненый стакан, а также алюминиевые вилки. Нарезал хлеб, открыл банку кильки в томате и банку тушенки.

– Тушенку, может, разогреем? – предложил Стива. – Плита-то вон красная.

– Нет уж, Стива. Походный, так походный. Да и без того жарко.

Жарко было, это уж без базара. Особенно после того, как друзья, чокнувшись, выпили и закусили, и потом еще выпили, и еще закусили. Печь продолжала пылать, труба гудеть, а комнатка нагреваться. Кирюша предложил покурить лежа на полу. Стива критически осмотрел половики на полу и нашел их достаточно чистыми, чтобы на них прилечь. Здесь, на полу, было прохладнее, и позавтракавшие гран-туристы с удовольствием закурили.

– Ну что делать-то будем? – спросил Стива, однако уже не тревожно, как полчаса назад, а вполне благодушно.

– Что делать? А что, Стива, здесь все равно жара невозможная. Давай-ка, как все порядочные люди после завтрака, вот сейчас покурим, а потом совершим моцион.

– Чего?

– Ну погуляем, чего. Подышим свежим воздухом, неторопливо осмотрим местные пейзажи, а заодно поищем нашего незадачливого друга.

– Где?

– А везде! Может, он в какой-нибудь другой домик ночью забрался и до сих пор там спит. Возможный ведь вариант? Возможный.

– А кровь?

– Ну что кровь? Ну разбил ты ему нос или там губу, ну извинишься, и все.

На том и порешили.

Когда они вновь шли по улице обезлюдевшего садового участка, Кирюше вспомнился один старый разговор.

Когда Кирилл был маленьким, он читал книжку «Калле один на всем белом свете». Один мальчик, его звали Калле, – ну, какой-то псевдозападный, то ли прибалтиец, то ли скандинав, – просыпается и видит, что никого нет дома. Он выходит на улицу – и тоже никого не видать. Он, короче, так послонялся, послонялся и понял: все люди исчезли. Калле один на всем белом свете. Ну и началось! Он ходил по кондитерским и обжирался пирожными, набрал бесплатно кучу игрушек, и всяческая такая безответственная вседозволенность. А именно – решил покататься не то на трамвае, не то на машине. Ну, водить, конечно, не умеет. Чуть не разбился. А потом он, если память не изменяет Кириллу, решил полетать на настоящем самолете. То есть ему мало было печального опыта обращения с наземным транспортом! Он забрался в самолет и умудрился взлететь. А дальше, нетрудно догадаться, не справился с управлением и стал падать. Тут он в ужасе проснулся и понял, что это был сон. И он кричит: «Мама, папа!» И те приходят, и мальчик очень счастлив, что все это не на самом деле.

Калле было что-то совсем немного лет. Кирюше, во всяком случае, когда он это читал, было больше. И уже тогда его поразила глупость мальчика и убожество его потребностей. Нет, если бы такое произошло с Кирюшей, он повел бы себя умнее. И если бы это тоже было сном, Кирюша бы не радовался, проснувшись. Скорее всего, после пробуждения ему бы не захотелось жить дальше.

Уж конечно, он бы не полез в самолет. Или в трамвай: тоже мне, удовольствие – трамвай водить! А вот машину, кстати, можно. Водить он, правда, никогда не водил, но при том факте, что нет встречного движения, и при том счастье, что не надо соблюдать правила, за несколько дней вполне можно научиться водить. А чего там: ключ повернул, газ – тормоз – сцепление, с передачами разобрался – и езжай с богом. И рассекай по опустевшему городу и его живописным окрестностям на черной «Волге» с обкомовским номером. И обязательно надо будет пошариться по обкомовским гаражам (а вот бы еще знать, где они расположены) – может, отыщется что-нибудь получше «Волги». Во всяком случае, на параде седьмого ноября ездит же по площади «ЗиМ». Машина, конечно, старая, но уж роскошная – не приведи господь! Да и вообще, машина – как вино, чем старее, тем благороднее.

Вот как раз после слов «ездит же по площади «ЗиМ» и начались партийные разногласия. Демократическая партия во главе со Стивой, им же и представленная, иначе именуемая партией левых сексуал-демократов, крепко схлестнулась здесь со своим главным противником – партией правых учкудуков. Богопротивные правые учкудуки, во главе которых был и остается представляющий эту партию Кирилка, после этих слов вступили в жесточайшую дискуссию. Начав со своего старого тезиса, что уж если кого и называть богопротивными, то не их, а, в точности до наоборот, левых сексуал-демократов, они, как сказано выше, выдвинули и новый тезис – о том, что автомобиль чем старее, тем благороднее, как вино.

– Ага, да, конечно, ну и езди на горбатом «Запорожце»!

– Нет, Стивонька, на «Запорожце» ты езди сам, на самой его разновейшей модели, а я буду ездить на старинной и благородной машине «ЗИС-110». Как академик Иоффе.

– Не академик Иоффе, а потому что ты чухан! В Америке, если хочешь знать, каждая автомобильная фирма каждый год обновляет модели, и кто ездит на прошлогодней, тот тоже, как и ты, чухан!

– А ты профан! И все американские профаны ездят каждый год на новой модели, а знающие люди на всем Западе за самые сумасшедшие деньги заказывают себе копии старинных автомобилей! С новыми движками и электроникой, но старинным дизайном!

– Это какие-нибудь сраные эстеты типа тебя! И извращенцы! А нормальные пацаны каждый год покупают новый «Кадиллак» или лучше «Феррари» и рассекают!

– Это какие-нибудь долбаные спортсмены типа тебя! И придурки! А благородные люди ездят на таких машинах, о которых вы, профаны, и не слыхали! На «Бугатти» или лучше на «Испано-сюизах»!

Представитель третьей партии, ВЛКСМ, скромно отмалчивался. По его постной физиономии, впрочем, легко читалось, что этот аскет, фанатик и изувер всем благам автоцивилизации упорно продолжает предпочитать «членовоз» ЗИЛ-117.

Но ребята что-то отвлеклись. Итак, занять потом самую лучшую квартиру в доме на набережной. На набережной Рабочей Молодежи, естественно. Там хорошие квартиры, Кирилл бывал в Стивиной, далеко не в самой роскошной. А тут-то он выберет самую-самую. Где сейчас Ельцин живет.

Вот только непонятно с электричеством. А стоп, все понятно! Калле же водил трамвай, значит, электричество было. Хо-хо! Максимум, чего лишен будет Кирюша, – это радио и телевидения.

Стива тогда сказал:

– Да на хрен и нужна эта тягомотина! Уж я бы подобрал себе по городу коллекцию пластинок и магнитофонных записей. А также видеокассет. Боевиков. Фильмов ужасов. Вестернов. Порнографии. Всего!

Богопротивный Стива согласился с правым учкудуком Кирюшей в том, что этот Калле – просто тупица. Можно даже сказать, недоебок. К его услугам была бы самая модная одежда, самые деликатесные продукты и напитки, самая новая и престижная техника. Единственное, чего у него не будет, – так это женщин. Но ведь у него их и так не было. А под видик и подрочить неплохо. Так что если бы Стива остался один на всем белом свете, он бы тоже не захотел просыпаться в обычную реальность.

А еще однажды, совсем давно, классе, кажется, в третьем, впервые прочитав «Человека-невидимку», Кирилл гулял с Олегом и пересказывал содержание книги. Олегу идея тоже понравилась. И они ходили и фантазировали, что было бы, если бы.

Ну, началось все, естественно, с неконтролируемого обжорства различными лакомствами. Только сразу сообразили, что так не пойдет: все ведь эти лакомства будут просвечивать. Олег предложил: пускай все, что попадает внутрь, тоже становится невидимым. Кирилл сначала не согласился: с его точки зрения, это подрывало важнейшие основы жанра. Это же вам не сказка какая-нибудь, а строгая научная фантастика. Нет, так дело не пойдет – ты что, маленький, что ли?

А что касается мороженого и пирожного, то можно что-нибудь придумать. Например, мы заходим вечером перед закрытием в кафе и спокойненько стоим у стеночки. Потом заведение закрывается, и мы начинаем гужевать.

Кирилл на это подумал и отвечает: «Нет, все равно фигня какая-то получается!» – «Почему?» – «А говно? Не будет потом просвечивать?» – «Дурак, что ли? Говно – оно же как бы часть невидимого организма, оно тоже будет невидимое».

Но Кириллу эта идея не понравилась. Они обсудили вопрос, и Олег тоже согласился, что как-то это неубедительно. Или, во всяком случае, многое остается непонятным. То есть непонятно, через какое время просвечивающая газировка и тортики превращаются в невидимые миру мочу и кал. Сколько времени после приема пищи придется прятаться от людей? И потом: вот они пожрали, обожрались, можно сказать, в кафе больше делать нечего, а между тем оно уже закрыто.

– Что же нам, до утра там сидеть?

– Ну, это фигня полная! Спокойно разбиваем окно и выходим на улицу.

– Ага, и ноги порежем! Мы же голые.

– А ты под ноги смотри! Слепой, что ли?!

– Ага, «смотри», ночь ведь! А холодно, слушай, ночью-то голыми!

Да, конечно, проблем, в рассуждении российского климата, возникала большая куча мала. Вообще-то, а кто им мешает забраться в самолет и улететь на юг? Но это решили обдумать в другой раз, а вот уж как они расправятся со всеми своими врагами, как ровесниками, так и со старшими, включая злых учителей и соседей, – уж это они стали обсуждать! Тут уж глубоко задумываться не приходилось! Тут они, захлебываясь и перебивая друг дружку, мысленно и устно пустились во все тяжкие!

Они сидели на лавочке и возбужденно фантазировали, не заметив, что к ним подошел один из тех самых врагов, с которыми они именно сейчас виртуально безжалостно расправлялись. К счастью, одноклассник, а не старший, тем более к счастью, что не злой учитель или сосед. Потому что когда он подошел и обратился к приятелям с какой-то, как обычно, неприятной и обидной шуточкой, Кирилл повел себя странно.

Погруженный, по всей видимости, глубоко в мир возбуждающих фантазий, он почти или совсем разорвал связь с реальностью. В ответ на слова неприятеля, которого вообще-то побаивался, он встал и неожиданно для всех троих изо всех сил пнул его. Как он сам потом рассказывал, ему казалось, что все происходит очень замедленно, как в кино. Как его нога медленно, но очень глубоко погрузилась в живот неприятеля. Как неприятель выпучил глаза, широко открыл рот и уже совсем медленно упал боком на пыльный, исчерканный мелом асфальт. И Кирилл видел, как тот судорожно, но, видимо, не впрок дышит своим широко открытым ртом и изумленно выпученными глазами смотрит на Кирилла. Кирилл видел это, когда уже заносил ногу для второго удара – по голове, и когда наносил его. Голова от удара резко дернулась, из носа обильно хлынула кровь.

Олег вскочил и в ужасе закричал: «Кончай, Киря, хорош! Оставь дурака, убьешь еще!» Приятель наклонился к поверженному противнику, помог ему сесть. Был разбит (но, к счастью, не сломан) нос и обе губы. Зубы целы. Нет, один шатается… Шатается? Да он у тебя, небось, и раньше шатался! Не шатался? Точно?

Все это время Кирилл молча и неподвижно, словно в столбняке, стоял и смотрел.

Олег снабдил жертву собственным носовым платком и, добродушно похлопывая по плечу, указал направление к колонке, чтобы умыться. Не забыл и приятельски напомнить, что не обижайся, но так будет со всяким. Кто покусится.

А потом, когда посрамленный супостат уковылял умываться, Олег стал выражать свое восхищение смелостью и умелостью Кирилла. Но Кирилл, как оказалось, не меньше нуждался в холодном умывании. Кирилл сказал, что он как будто думал, что он невидимый. Олег не понял юмора, вообще ничего не понял, а Кирилл так и не смог втолковать ему, что был как будто под гипнозом.

Следовало ожидать мести, и Кирилл еще долго бы трусил ходить по двору, но на другой день вражина подошел к нему и протянул ладонь. Он сказал, что не обижается и что все прежние обиды побоку. Кирилл, не веря своей удаче, пожал руку. «Где тренируешься?» – перешел к делу вражина, которого, как узнал Кирилл, звали Валерой. «Нигде, это природная постановка голоса», – опять-таки не очень ожиданно для себя приплел Кирилл где-то услышанную фразу, чем вызвал у Стивы уже совершеннейшее к себе уважение.

Так они и подружились.

– Нейтронная бомба, – сказал Стива.

– Что? – не понял Кирилл, оторванный от своих воспоминаний.

– Что-что… Здесь взорвалась нейтронная бомба. Все люди погибли. Все их дома и все их имущество теперь наше. Мы – единственные наследники всех этих богатств. Это все наше, понимаешь?

– А то! Только каких богатств?

– А вот мы узнаем!

И они пошли узнавать. Они уже выпили больше, чем могли, и ничтоже сумняхуся, или, кажется, сумняхом, да просто – сшибали топором замки со всех домиков по очереди. Входили внутрь и устраивали форменный обыск с пристрастием. И богатства повалили как из рога изобилия.

В первом же доме они нашли что бы вы думали?! Бутылку водки. Открыли старый облезлый буфет, а она там – оппаньки! – лежит на боку. Ну, очень смешно!

Долго смеялись.

– Очень смешно! – почти сердито сказал Стива по окончании приступа смеха. – Это как вообще понимать?

– Это так понимать, Стивочка, что нас курируют силы небесные. И они требуют продолжения банкета!

– Нет, я так-то не против, но мы же только что позавтракали.

– Ну, то был первый завтрак, а ведь врачи рекомендуют режим пятиразового питания, и там предусмотрены первый и второй завтраки. Значит, сейчас будет второй.

– А, ну типа да. Только нормальные люди называют это брэкфест и ланч.

– Ладно, англоман ты наш, чтобы тебе было понятно, выразимся так: силы небесные куда как прозрачно намекают нам, что наступило время ланча. И перечить им грешно.

Друзьям пришлось вторично позавтракать, или, если перевести совсем точно, друзья поимели их ланч. Правда, для этого пришлось вернуться с находкой домой. Правда, в этом поначалу им не виделось особенного смысла, так как водка дома и без того еще имелась. Но вскоре смысл обрелся. Домашняя водка была совершенно теплой, эта же, трофейная, – не просто холодной, но по-настоящему замороженной! Стива поставил бутылку на стол, и она мгновенно запотела, а пока имеющие поиметь их ланч раздевались, ибо дома было еще жарче, чем прежде, успела покрыться белой изморозью. Стива с удивлением отметил это явление, и Кирюшин восторг не поддается описанию.