Текст книги "Удовлетворение"

Автор книги: Андрей Голяк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Олигарх в его, Батута, понимании не станет включать дурацкий шансон или глупый рок – только джаз. Рядом с ним кутается в манто из блестящего меха цыпочка с торчащим бюстом, длинными ногами и куриными мозгами. Именно так – женщина должна быть красивой, ухоженной и глупой. Ибо глупость – залог покорности. Если присутствует ещё и некоторая практичность, конечно. Отбитых на голову дур Батут в расчёт не брал – они вычёркиваются по умолчанию.

Постовые гаишники вытягиваются во фрунт, завидев его машину, и отдают честь. Звонит сотовый – на связи Президент.

– Дружище, я сегодня устраиваю маленький загородный сабантуйчик.

Только свои. Приезжай по-свойски, без церемоний, – журчит в трубке президентский тенорок.

Батут сопит от удовольствия. Батут надувается от гордости. Батут доволен собой и доволен Президентом. Да, конечно же, он приедет – почему бы и не почтить самого главного человека страны своим присутствием?

Стук в дверь разрушил приятное сновидение – оно осыпалось, как разбитое зеркало. Батут раскрыл глаза и несколько секунд с изумлением осматривался, приходя в себя после лимузина и общения с

Самим. В дверь настойчиво барабанили. Придётся открывать.

Сердито ворча, он сполз с кровати и подошёл к двери.

– Ну кто там?

– Открывай, не бойся, – нежно прошелестел за дверью женский голос с такими интонациями, после которых нижнее бельё становится тесным для каждого уважающего себя мужчины.

– Э… Я сейчас… Одну секундочку, – растерянно промычал Батут и бросился вглубь номера на поиски брюк.

Судя по времени на часах и просто невъебенной нежности в голосе там за дверью, штаны-то, наверное, и не понадобятся. Батут не слыхал о случаях, когда женщина приходила к мужчине в третьем часу ночи лишь для того, чтобы он ей помог угадать третье слово по вертикали в трудном кроссворде. Но встречать даму в трусах – это всё-таки моветон.

Штаны наконец-то нашлись. Прыгая на одной ноге, Батут пытался попасть второй в штанину. Спешка и брюхо ощутимо мешали этому вроде бы несложному процессу. В конце концов, штаны были побеждены и Батут открыл дверь.

Жизнь – абсолютно непредсказуемая штука. Никогда нельзя сказать наперёд, какой сюрприз она выкинет в следующий момент. Батут это знал и старался ничему не удивляться. Даже если бы за дверью оказался Президент, который случайно оказался в этом Мухосранске и заскочил сюда, чтобы душевно распить бутылочку коньяку, Батут не изумился бы настолько, насколько он изумился сейчас.

У порога скромно стояла Пэм, стеснительно теребя край курточки, и поглядывала из-под длинных ресниц на совершенно ошеломлённого столь неожиданным визитом Батута.

– Вот это сюрприз! – пронеслось у него в голове. – Вот это, ёб твою мать, так сюрприз, етит твою налево! Нужно почаще мечтать, бляха муха! Мечтайте – и дастся вам! А то, что она пришла именно дать, не подлежит никакому сомнению! Вот это да! Какие девки на тебя западают, – мысленно похвалил он сам себя.

– Ну что? Может, пригласишь меня войти? – нарушила молчание Пэм.

– Или будем общаться через порог?

– А… Да, конечно! – Батут нервно сглотнул. – Заходи, разумеется!

Тело его сладко заныло в предвкушении тех сексуальных изысков, которым они сейчас предадутся вместе с Пэм на его широкой кровати.

– Только не набрасывайся на неё! – мысленно осадил он сам себя. -

Сделай всё красиво! Веди себя как мужчина, а не как гиперсексуальный прыщавый подросток, которому впервые дали подержаться за сисю!

Колени ощутимо дрожали, а в районе солнечного сплетения обнаружился явственный холодок. Он изобразил гостеприимный жест, приглашая гостью войти.

Но… О нет! Только не это! Радостный рёв – и из соседней двери выныривают совершенно неуместные в данный момент Пепел, Кокс,

Гурген, Митрич и Шурик! Радостные скалящиеся рожи с издевательскими улыбками, целая батарея бутылок в руках и пакеты со снедью. Батут зажмурился, в нелепой надежде, что это обычный глюк со сна и весь этот кошмар сейчас исчезнет, а останется только Пэм. Но мерзавцы не исчезали, а изъявляли настойчивое желание войти. Ничего не оставалось, как отойти в сторону и пропустить их номер.

Толпа радостно вломилась в его мирное пристанище.

– Мы сегодня устроили вечеринку в честь Пэм, – пояснял Батуту словоохотливый Гурген, пока остальные сервировали стол. – Она, бедняжка, в последнее время совсем расклеилась. Вот мы и решили её малость взболтать.

Он подошёл к улыбающейся Пэм, состроил жуткую рожу, шутливо щёлкнул её по лбу и заорал, страшно выпучив глаза:

– А ну быстро становись счастливой! А не то сделаю тебе козью морду!

Пэм улыбнулась в ответ – сейчас она выглядела гораздо живее, чем несколько часов назад.

– Тётка, – хлопнул её по плечу Кокс, – не кисни! Жги-гуляй! Жизнь короткая, так возьми от неё всё! И насрать на траблы!

– Мы малость выпили и решили навестить тебя, старичок, – продолжал свои пояснения Гурген. – Зачем тебе скучать в одиночестве

– от этого могут появиться даже мысли о самоубийстве, если верить исследованиям западных психологов! Уж лучше роскошно оттянуться в нашем обществе – благо дело, есть чем! – Гурген простёр указующий перст на бутылки со спиртным и горы ништяков на столе. – Ну, а чтобы наше появление было более эффектным, мы решили немножко пошутить. Ты ведь не в обиде, чувак?

Батут только бессильно скрипнул зубами. Развели, суки! Как лоха развели, ёбанная дёда кочерга! Эххх… Прощайте, сладкие мечты! Для меня в этой жизни остаются только малолетние дуры! А на твой светлый образ, Пэм, я могу разве что подрочить в ванной!

ГЛАВА 4

_Current music: Thelonious Monk «April In Paris»_

Вот эта ямочка на подбородке – признак упрямства. Так всегда мама говорит… Да что тут спорить – Даша и сама прекрасно знает о том, какой упрямой может быть иногда. Даже себе во вред… Мягкая, пушистая, котёнок, девочка с большими глазами, удивлённо наблюдающая мир, – временами она умела "твердеть" до неузнаваемости.

Перечеркнуть всё немедленно – иначе просто не хватит сил. Гадко, паршиво, грязно так поступать – Пэм просто не заслужила, чтобы с ней обращались подобным образом. Но Даша чувствует, что может только уйти, ничего не объясняя, оставив все вопросы неотвеченными, постель незастеленной, дверь незапертой. Резко и размашисто – в брызги, вдребезги… Оставить позади всё бесконечно важное – тесноту ночей, нежность, ладошки, капельку крови на губе (ты хочешь перечислить всё поимённо? тогда не хватит места на этих страницах), времени на расставания всегда мало, хотя здесь что-то другое. Даша знает, что ей будет недоставать всего этого, но она боится что её неправильной

любви может хватить на всю жизнь и даже больше. Неплохой сюжет для психологического фильма – две старушки-лесбиянки и между ними неподеленный Пепел даже много лет спустя… Хотя, они его и не делили-то никогда…

Сотовый снова трезвонит – наверное, в сотый раз за день.

Сотовый-сотый, сотый-сотовый… Даша твердит про себя эту мантру, пытаясь отвлечься от непреодолимого желания ответить на звонок.

Сотый раз звонит сотовый, сотовый в сотый, скоро будет двухсотый…

И тогда сотовый станет двухсотовым… Отключить звук и не париться.

Нет, не получится – Даша должна знать, что Пэм не устала ждать её.

Что в любой момент можешь ответить и весь этот кошмар немедленно закончится. Сотовый, двухсотовый, трёхсотовый…

Можно считать себя не такой как все, можно сколько угодно поднимать себя над серой массой большинства, можно раскрепощаться до изнеможения, но когда неожиданно обнаруживаешь, что ты действительно несколько в стороне от толпы, что игры в независимость закончились и вся твоя жизнь подчиняется совсем иным правилам – здесь есть чего испугаться. Дашу с детства программировали на нормальное женское счастье – выйти замуж за хорошего парня, нарожать ему детишек, сколько удастся, и мирно-счастливо стариться в унисон. Да что здесь изобретать – наши матери-бабки-прабабки так жили и нам завещали.

Природой так заведено, а против природы не попрёшь. И эти ночные игры, Пэм с её хищно-ласковым зверьком и ожогами прикосновений, кокаин, вино в ванной на её коже, слюна, мгновенно высыхающая на сосках, слова-кристаллики, разъедающие укрытие – всё это не укладывается в схему. Ты просто испугалась подруга, испугалась настолько, что вычёркиваешь напрочь всё, что имеешь. Лучше ничего, чем не как у всех. Так что больше никогда не пизди о своей долбанной внутренней свободе – её у тебя и в помине нет…

Курить, зависнув на бесконечном внутреннем монологе, задумчиво уставясь на тлеющий кончик сигареты и вздрагивая при очередном звонке телефона, ставшего уже двухсотовым…

Был момент, когда Даша часто изменяла Пэм, наугад выдёргивая из безликой мужской массы, перманентно варившейся в бурлящем котле местной богемы, отдельных особей – а вдруг срастётся, вдруг случится то самое, настоящее, правильное, чтобы без внутренних уступок и компромиссов, без балансирования на грани можно-нельзя. Но никогда не получалось ничего путного, только вымученные совокупления с натужными ласками, после чего приходилось часами отмокать в ванной, тщетно смывая чужие запахи с захватанного, затёртого дежурными прикосновениями тела. Но ощущение грязи оставалось, его его ничем не смоешь. А ещё – острый стыд и комок невыплаканности, плотно застрявший в горле и мешающий дышать. И глаза Пэм – она ведь знала о каждом из них – глаза Пэм, только глаза и ни слова упрёка.

Здравствуй, дорогая, я ждала тебя, не ложилась, просто не хотелось спать, бессонница, видишь – глаза красные, давай я сварю тебе кофе, вот круассаны, любимая, я очень скучала по тебе, завтракай, а я буду просто сидеть и смотреть. Лучше бы Пэм её ударила, что-ли…

Но ни разу…

Потом прекратилось и это – был только Пепел. Набегами, периодами… Что-то заставляло его иногда искать пристанища именно у

Даши. Не у Татьяны, не у Пэм… Взламывать все её, Даши, коды и пароли, врываться и выжигать всё дотла…

А она – она старательно разрушала всё, чем жила в последнее время, погребая под обломками себя, Пэм и всё, что поместилось в эти несколько месяцев их сумасшедшей связи. Только связи-то и нет больше

– лопнула ниточка… Пэм без объяснений сбежала в тур с "Вельветом" в качестве пресс-атташе, с глаз долой – из сердца вон, только туфта это, если бы всё было так просто – сколько боли реками утекло бы вникуда по руслам железнодорожных путей и автобанов. Но так получается, что обычно берёшь её с собой в качестве самого ненавистного, и, в тоже время, самого ценного багажа, платишь всем, чем можешь, лишь бы не расставаться с ней ни на миг…

И снова сотовый… Сколькосотовый? Да какая разница… Поначалу были эти длительные телефонные молчания, каждая секунда которых лишь в пользу мобильного оператора, но ни одной из них… Короткие диалоги о пустяках – островки твёрдой почвы в необозримой зыбкой трясине их обоюдного молчания. А потом Даша перестала отвечать на звонки…

Несколько раз звонил Пепел. Вроде бы просто так, но между ничего незначащими фразами и новостями о группе осторожно интересовался, что произошло. Ронял, как бы вскользь намёки, что Пэм захандрила – с чего бы это – советовал поговорить с ней по душам. Но Даша обходила стороной опасные темы, намёки игнорировала, на вопросы в лоб отмалчивалась. Пепел разочарованно соскальзывал на нейтральную болтовню, пытаясь развеселить Дашу рассказами о новых похождениях

"ирокезов", до которых ей сейчас совершенно нет дела…

А ведь Даше есть, что ему сказать. Например, что задержка, которую и задержкой-то уже не назовёшь. О том, что к врачу идти страшно. Или о том, что Даша была полной дурой и врала ему о таблетках. Какие, к чёрту таблетки – авось пронесёт…

Резкий звонок – на этот раз не Пэм и не Пепел. Даша берёт телефон:

– Слушаю.

– Алло, Даша, привет, – в трубке голос одного из многочисленных общих знакомых, – тут такое дело… – он замялся.

– Я слушаю, говори.

Длинная пауза, сопение, такое впечатление, что собеседник переминается с ноги на ногу, как первоклассник. И как обухом по голове неожиданное:

– Челя умер. Похороны послезавтра. Ты не могла бы сообщить Пеплу?

Он на новом номере, я не могу его вычислить…

– Погоди, как умер? От чего умер? – Даша никак не может понять, о чём идёт речь.

– Обширный инсульт. Ты же в курсе – он в последнее время плотно сидел на стакане… А здоровье не позволяло – сосуды хреновые, давление, ноги отнимались… Вот и доигрался… Так ты позвонишь

Пеплу? Может, у него получится приехать на похороны?

– Да, конечно, я сообщу…

Даша растерянно смотрит на трубку, пытаясь представить себе, что

Чели больше нет, что теперь вместо него просто тело, которое не будет больше двигаться, смеяться, любить женщин, которое послезавтра зароют в землю, чтобы оно сгнило там, как можно быстрее… Музыка на мгновение представилась ей громадным отвратительным монстром, жадно пожирающим самых талантливых из своих детей… Теперь вот Челя…

МНОГОТОЧИЯ…

Хочется расковырять себя, найти микросхемки, в которых зашиты правила, по которым живём…

Ощущение, что подчиняемся своду бездушных алгебраических формул…

Закаты, Шопены, джазы, блюзы, буквы в Миллере и Трише – всё это перепрошивка, наверное…

Роли распределены заранее, только частенько сборщики путаются в деталях…

ГЛАВА51

_Current music: Tom Waits «Rainbirds»_

Никому не дано предвидеть будущее. Мы просыпаемся каждое утро, копошимся в своих делах, встречаемся и расстаёмся, звоним друг другу поздравить с днём рождения или договориться о встрече, мы ссоримся и миримся, строим планы на будущее, а потом всё это теряет значение, потому что нас больше нет.

Пепел рассматривал липкие стены морга, стараясь дышать ртом, чтоб не ощущать тошнотворно-жирной вони. Но не ощущать её было невозможно

– она резала глаза, забивалась в складки одежды, впитывалась в кожу и волосы. Рядом переминались с ноги на ногу Гурген и Митрич, а чуть в стороне тихо переговаривались несколько человек – судя по всему, родственники Чели. Через пару минут им должны выдать тело. Тело, покойный – относительно живого и всегда беспокойного Чели эти слова казались абсурдом.

Он опустился как-то очень стремительно. Настолько стремительно, что никто из друзей даже не успел осознать произошедшую с ним перемену. Щелчок пальцами – и ухоженный, рафинированный Челя, интеллигентный до кончиков ногтей, никогда не употреблявший ничего, кроме дорогих сухих вин и марочных коньяков, не умевший похмеляться и не признававший водки в пластиковых стаканчиках, превратился в спившегося дядьку с липкими сосульками немытых волос и стеклянным взглядом. Он больше не мог работать – все проекты, все заказы шли побоку. Постепенно даже самые близкие друзья ушли на сторону, устав от бесконечных "бекаров" с его стороны. Пепел поставил на Челе крест несколько месяцев назад, когда стало понятно, что никакие уговоры, угрозы и даже деньги не могут заставить Челю добросовестно работать в плотном жёстком графике. Рядом оставался только Митрич, который уговаривал завязать с алкоголем, пытался встряхнуть и подбрасывал время от времени работы, которые Челя с ослиным упрямством динамил, подставляя его перед людьми, которые соглашались сотрудничать с

Челей, лишь поддавшись на уговоры Митрича. Схема всегда была проста

– Челя брал задаток, пропивал его в мгновение ока и исчезал из поля зрения, оставляя Митрича самого разбираться с разъярёнными заказчиками. Финал оказался на редкость предсказуемым – обширный инсульт с летальным исходом.

В глубине души Пепел до последнего момента был уверен, что Челя возьмётся за ум. Мысль о том, что настолько талантливый человек, ещё недавно совершенно вменяемый и адекватный, может бездарно проебать весь свой ум, своё дарование и способности в столь короткий срок, попросту не укладывалась в голове. Казалось, ещё немного, ещё капельку, и Челя хотя бы задумается над тем, что происходит. А если задумается – то и выкарабкается обязательно. Периодически до Пепла докатывались слухи, что он подшился, что больше не бухает, что работает в поте лица, навёрстывая упущенное. Но слухи оказывались слухами и на очередном концерте "Ласт Бир" – группы, где пел Челя в последнее время – можно было снова наблюдать его пьяным в дрезину, а двери студии постоянно оказывались запертыми.

Санитары в засаленных халатах, кряхтя, выволокли гроб с телом и небрежно швырнули на пол. Их испитые физиономии выражали полное равнодушие и ещё раз доказывали избитую истину, что можно привыкнуть ко всему на свете. Даже к обилию трупов, как к повседневному явлению на работе…

Пока Челин дядька заполнял какие-то квитанции, Пепел рассматривал покойного. Светлый костюм, галстук, флёрдоранж в петлице и обручальное кольцо на пальце – Челя не был женат и его хоронили в свадебном прикиде. Безмятежное лицо без очков казалось странно незнакомым. В голове что-то переключилось, щёлкнуло и когда-то живой

Челя, с которым было столько сыграно, спето и выпито совместился с вот этим покойником, чей гроб стоял сейчас на полу. Пепел наконец-то осознал, что Челя действительно умер.

– Что же ты, Степаныч, так подвёл-то, а? – подумалось ему. – Эх, незадача, проглядели мы тебя… Теперь поздно уже…

– Можно выносить, – объявил санитар и украдкой сплюнул в угол.

Пепел взялся за угол гроба и потянул кверху. Нести было неудобно, за ручки брать не советовали – могут отломиться, руки скользили по лакировке… Они мешали друг другу, наступали один другому на ноги, тихо обменивались замечаниями. Вот он, самый паскудный момент, когда паршиво внутри, когда щемит сердце – вот эта деловитая суета, когда несёшь на руках гроб с телом друга. Дальше-то будет полегче – чинно, благостно, печально… А сейчас больно…

Гроб установили в часовенке у морга. Пепел огляделся, рассматривая разношёрстую толпу. Родственники стояли в стороне совсем небольшой кучкой, а всё остальное пространство было заполнено народом самого живописного вида – длинноволосые парни, татуированные от пяток до макушек с пирсингом в самых неожиданных местах, старые дядьки в банданах и косухах, модные певицы в траурных платьях от кутюр, громкие продюссеры, чьи имена ежедневно обмусоливались глянцевыми журналами.

Началась панихида. Священник тоскливо тянул молитву, присутствующие крестились, а у Пепла перед глазами стояли картинки из прошлого.

Вот они с Челей выходят из студии в мокрую ночь, ну что, по пиву чувак, давай прошвырнёмся пешком, спроси у этой продавщицы о двух вещах – какой у неё размер груди и как ей удаётся сохранить такой понтовый маникюр, да тихо ты, не шуми, напился и несёшь чушь всякую, простите, барышня… Вот они собираются на студии похмелиться шампанским, открой, старый, а то у меня не получается, пробка вылетает и они, хохоча, следят за тем, как пенистая струя бьёт в стену, а потом пьют остатки вина из кофейных чашек… Вот они идут в театр на Ленкин спектакль, Челя весь при параде – он был влюблён тайно в Ленку, да не получилось у них ничего – чувак, свет отключили, я хаер при свече сушил, сжёг половину, мы на Ленку в бинокль матрать1 будем…

– Со святыми упокоо-о-о-ой…

У священника подчёркнуто скорбное лицо. А ведь ему здесь каждый день приходится их пачками отпевать в часовне при морге-то. Челин дядька сверкает вспышкой фотоаппарата.

– Есть в этом что-то хуёвое, неправильное – фоткать похороны родственника, – подумалось Пеплу. – Да ладно, не моё дело, им видней.

Поезд в Киев отходит от перрона, Пепел с Ленкой запрыгивают в тамбур, отпихивая матерящегося проводника, а вслед за вагоном – Челя с Митричем, бегом, размахивая платочками, возвращайтесь, циркачи хуевы, вытянувшееся лицо проводника и хохот вслед… Его грустное лицо, старый, мы стопудово были в прошлой жизни преступниками, иначе не стали бы музыкантами в этой грёбанной стране…

Гроб выносят из часовни и грузят в автобус. Через час его зароют в жёлтую глину на кладбище за городом. Музыканты напьются за упокой его души. А через месяц-другой его забудут и только несколько самых близких будут иногда вздыхать, вспоминая о том, кто умудрился тупо просрать свой большой талант вкупе с самой жизнью. Ведь кому много дано, с того много спросится…

МНОГОТОЧИЯ…

Я коротал два часа, оставшиеся до утра, со стаканом коньяку и чашкой кофе…

Рассматривал калейдоскопы внутри меня, путался в хрупких переходах фантазии Телониуса Монка…

И пытался понять, чем я думал 15 лет назад, когда решил выбрать профессию шута, увеселителя почтеннейшей публики…

ГЛАВА 6

_Current music: David Sanborn «Cristo Redendor»_

– устал?

– да не так, чтобы очень… психологически, наверное…

– трудно кататься?

– я привычный… в туры не ездил, конечно… но, по большому счёту, то же самое, только чуть больше автобусного безделья… глаза татьяны, внимательные, ищущие, изучают, следят за его лицом, цепляются за каждую полуулыбку. соскучилась, господи, как же она соскучилась по его уютным рукам, по прищуру узковатых глаз, по запаху его волос, по подёргиванию уголка рта, когда он думает о чём-то своём, по его молчанию, которое лучше всех слов на свете. прижаться лицом к его ладоням, тереться щекой, чувствуя твёрдые мозоли на подушечках левой… он, кажущийся холодным, но только кажущийся, на самом деле тёплый, родной, он, без которого каждый день – просто ожидание, а ночь – сгусток темноты, совершенно беспросветный… а сейчас ей хорошо, вот так застыть-замереть, и всё остальное неважно.

– как ты тут без меня? – пепел греет её прохладные пальцы в ладонях, гладит каждый из них изнутри, ей так нравится, потому что это только он умеет так, и никто больше.

– работаю, много работаю… когда становится совсем одиноко без тебя – пью в одиночестве вино и слушаю твои песни… смешно, да? банально?

– не знаю, никогда не думал над этим. в таких делах важно поступать, как хочется, не задумываясь, насколько это неординарно… татьяна совсем отвыкла от него, смешно сказать, отвыкла за каких-то неполных пару недель. она срослась со своей тоской по нём и эта тоска вытеснила изнутри самого пепла. парадокс. если совсем не притворяться перед собой, если прислушаться к себе, то можно обнаружить, что присутствует некий дискомфорт от того, что вот он здесь, тёплый и осязаемый, со своей трубкой, чуть прикушенной нижней губой и вечной иронией. он останется сегодня здесь, он будет таким вот чуть отстранённым, как бы прохладным (на ум приходит неуместное сравнение с кул-джазом). потом произойдёт один из тех стремительных переходов. которые татьяна никогда не в состоянии уловить, и он заслонит собой всё. скульптор, чьи руки вылепят из её, татьяны, тела стаи маленьких разноцветных птиц, которые, ожив, взмоют в небо… утром она, как всегда, проснётся раньше, и его лицо во время сна будет снова по-детски беззащитным… а сейчас она дёргается как девятиклассница и не знает, как себя вести… нелепо…

– лёш, меня зовут уехать отсюда… (боже, какая я дура, зачем я рассказываю ему об этом)

– в смысле?

– ну, уехать навсегда… эмигрировать…

– а подробней? – он выпускает из рук её пальцы и готовится слушать. татьяна кусает губы, не зная, с чего начать и жалея, что затеяла этот глупый и ненужный разговор. не собирается же она в самом деле серьёзно отнестись к предложению гонкурова. значит и говорить не о чем. только ведь нужно о чём-то разговаривать…

– мой партнёр по бизнесу… ты его знаешь – мы с тобой познакомились на его вечеринке, вы играли там концерт. близкий приятель моего покойного мужа. он любит меня и терпеливо ждёт, когда я, наконец, пойму, что он – выгодная партия. он считает, что в этой стране мы обречены… мы всегда будем жертвами обстоятельств. а обстоятельства всегда складываются паршиво. постоянные катаклизмы, политические, экономические, отсутствие уверенности в завтрашнем дне. бизнесменам здесь делать нечего – лучше уехать в цивилизованный мир. а здесь всегда будет дикость, нищета и "всё поделить" по шарикову.

– и где же по его мнению находится цивилизованный мир? – вяло интересуется пепел. (с виду его это даже не интересует, спрашивает так, для вежливости)

– канада. он хочет, чтобы мы поженились, объединили капитал и перевели всё в канаду.

– и что ты ему ответила? (голос спокойный такой, даже не дрогнул ни капельки, я ему не нужна совсем…так прекрати, идиотка, немедленно эти бабские метания, нужна-не нужна…)

– я отказалась. он просил не спешить, хорошо подумать. как бы думаю… лёш, не поеду я никуда, даже глупо обсуждать это… пепел отхлёбывает из бокала. татьяне всегда нравилось смотреть как он пьёт. уверенные длинные пальцы на тонком стекле бокала, он лениво подносит его к губам и делает глоток, как-бы прислушивается к ощущениям, ленивая грация сильного животного проявляется даже в этом…

– обсуждать никогда не глупо. глупо легкомысленно относиться к любому серьёзному предложению. глупо не обдумать его всесторонне. глупо потом жалеть о этом.

– у меня есть важные причины, из-за которых я не могу уехать.

– даже причины, а не причина?

– даже причины… основная – я не люблю его, не хочу за него замуж, не хочу рожать от него детей, не хочу быть с ним вдвоём в чужой стране… по-моему, этого достаточно… пепел вертит в руке бокал, рассматривая остатки вина в нём. наконец, соглашается:

– серьёзная причина… но ты же взрослая девочка и понимаешь, что в таких делах иногда достаточно уважать друг друга, испытывать симпатию… а всё остальное приложится… при желании…

– ты прямо как моя бабушка, – татьяна грустно улыбается. – она тоже считала, что выходить замуж нужно по расчёту, а там стерпится-слюбится… помолчав, добавляет:

– а ещё… я хочу быть здесь, где есть ты. я даже не имею в виду, что ты есть у меня – я хорошо знаю – тебя нет ни у кого. ты сам по себе. но ты существуешь – и всё тут, ничего не попишешь, ничего не стерпится у меня с ним. и уж тем более, не слюбится…

– ты зря принимаешь меня в расчёт, – он объясняет ей, будто глупому ребёнку. – что я такое? человек без ничего… без будущего, без перспектив… ненадёжный… я ничего не смогу предложить тебе – ни канады, ни капитала, который можно было бы объединить с твоим, ни замужества…

– а я тебя не принимаю в расчёт, – татьяна храбро смотрит ему в глаза. – я знаю. что ты никому ничего не должен, что в любой момент ты можешь исчезнуть из моей жизни, будто тебя и не было никогда. но предложение касается меня одной и я вольна принять то решение, которое считаю наиболее верным, – жёстко так сказала, весомо, вот они, коготки показались… нахмурилась, молчит, глядя в сторону. вдруг – его рука на талии, мимолётная ласка, еле ощутимый поцелуй в висок… ещё один – в волосы… шёпот еле слышный:

– родная, хватит нам о ерунде всякой. нам достаточно нас самих. а все твои приятели со своими предложениями пусть идут в пень, нам ведь не до них… я скучал, ты себе не можешь представить, как я скучал. погаси свет и иди ко мне, а всё остальное неважно… им сейчас хорошо вместе. впрочем, как и всегда… а всё остальное неважно…

МНОГОТОЧИЯ…

Двигаюсь скрытно, блуждаю подземными тропами… это мой underground, придуманный для себя лично… иду берегами подземных рек, только не по течению (подземные, как и все другие текут только вниз)… а старый и мёртвый Монк расцвечивает тьму моей подземки своим сюром…

Я ждал своей осени, чтобы выйти на поверхность и глотнуть свободы… я хотел контрабасовых контрапунктов, чтоб оттенить изнанки…

Вот она, здесь и сейчас… осень…

Только моя ли?