Текст книги "Сироты небесные"

Автор книги: Андрей Лазарчук

Соавторы: Ирина Андронати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Он напрягся, застонал, не то чтобы зашевелился – шевельнуться ему было никак – но что-то всё же сдвинулось там, внизу. Олег обмяк, голова его свесилась на бок и стукнулась о стену. Звука Вовочка не слышал, но мягкую волну толчка ощутил. Стена отозвалась так отчётливо, словно служила звукопроводом.

Минуту спустя Олег пришёл в себя. Осторожно набрал в грудь воздуха и произнёс:

– Сделал.

– Бери ртом соломину, – решился Вовочка.

Подсвечивая фонариком, он подвёл конец соломинки к губам вожатого, подождал, пока тот приладится, и набрал в рот немного чая.

– Как из меня насос? – гордо спросил он, когда первая, а за ней и вторая порция благополучно перелились в вожатого.

– М-м-м, – промычал Олег.

– О, точно! – обрадовался Вовочка. – Как ты замычишь – я чуть назад сдам. Теперь говори.

– Четыре за сообразительность, два за гигиену. Не торопись, пожалуйста, делай перерыв после каждого глотка. Мне дышать надо.

– Понял!

Примерно на половине фляжки Олег сдался и сказал, что немножко подремлет. Вовочка не решался оставить его в темноте одного, хотя по-умному пора было сигналить, чтоб поднимали – отдыхать и греться самому. И всё же он завис, медля, прислушиваясь к неровному, болезненно-слабому дыханию Олега.

И снова стал различать звуки Жерла – всё ближе, всё продолжительней, всё яснее… По стене снова прокатилась мягкая волна, как от толчка. Ступни закололо. Вовочка потянулся к сигнальной верёвке – и вдруг застыл, уставившись в стеклянную черноту, разрезанную редкими чёрными прожилками.

Пониже его руки на стене образовалась чуть заметная выпуклость. Пока он смотрел, она наливалась полнее, вытягиваясь по вертикали. У черноты появился нежный молочный оттенок – если бывает, конечно, чёрное молоко, да ещё струящееся, переливающееся, медленно поднимающееся этаким мягким жгутом, словно губы выпячиваются…

Совершенно бесшумно, без малейшего намёка на предупреждение, губы раскрылись, образовав ровную щель, сантиметра полтора шириной, две ладони в вышину. На дне щели, освещённой изнутри молочно-чёрным мерцанием, выпятился язычок. Стена ещё раз мягко толкнула Вовочку в спину – и на язычок скатился грубоватый металлический шарик.

Это мог быть подарок – или плата. Не взять подарок – значило кровно обидеть местного Духа, но взять плату вперёд, не зная, за что…

Вовочка, как во сне, протянул руку к шару.

Он был очень тяжёлый.

Щель, дважды мигнув, сомкнулась.

И только тогда Вовочка дико заорал и рванул вверх, перехватывая верёвку, почти взбегая по стене…

Он преодолел, наверное, метра четыре, потом запал кончился, ноги скользнули, и он, потеряв равновесие, сорвался вниз и повис в петле, выбившей из его тощего тельца и воздух, и сознание.

* * *

– Ты чего? – Ярослав в свежей серо-коричневой рубахе с засученными рукавами тяжело шагнул навстречу Спартаку; в руке у него был маленький плотницкий топорик. – Случилось что-нибудь?

Портос медленно перешёл на шаг. Выровнял дыхание. Остановился, бросив безвольно руки вниз – болтаться.

– Да, дядь Слав… Олег провалился. В Жерло. Застрял. Тянули…

– Ахх… Ну, некстати, учитель… ну, учудил. Живой хотя бы?

– Живой. Он с рюкзаком на спине был – заклинило. Не сказать, что глубоко. Ну, возятся там с ним… Тянули – не смогли сами. Помогите, а? Жалко сильно будет, если не вытащим…

Ярослав в ужасе вытаращился на него:

– Ты что такое говоришь?!! Как это – не вытащим? Так, давай-ка отдохни пять минут, я тут раскину мозгами…

Раскидывать мозгами приходилось основательно: из года в год наглость ироев, а тем паче жувайлов росла и росла. Оно и понятно – обязательно требовалось переплюнуть предшественников. В прошлом году двоих фермеров, осмелившихся выйти навстречу распоясавшимся подросткам, жестоко избили – это при том, что почитание взрослых у аборигенов на уровне… во все остальные дни года. Что будет в этом году… Главное, что Ярослав знал: это именно его хозяйство давно привлекает ироев, а тем более жувайлов. Он сумел когда-то внушить ребятишкам суеверный страх, страх этот стал ярок и легендарен, и потому первый, кто его преодолеет, получит всё искомое: взрослость, почёт и уважение, первенство в делах…

Этакая "золотая медаль".

Он надеялся, что продержится ещё хотя бы год-другой, а лучше третий – когда подрастут старшие и станут наконец реальной силой.

Как бы их не затянуло в эти игры…

Он отмахнулся от мысли. Требовалось думать о насущном.

– Так, Портос, друг мой… Сам я пойти не могу, день неподходящий для экспедиций… никудышный день, чёрт. Но взрослых с тобой налажу, так, кто может…

Он мрачно соображал, от кого будет мало проку, если на дом навалится орда.

– Сушка, моторщик, пойдёт… эх, жаль, трактору там не пробраться, а то бы… и Дарья, она хоть и баба, а силы хватит на всё. Соображай – чего ещё надо, кроме верёвки?

– Масла, Артё… Атос велел – масла. Ведра, сказал, бы два. Вот. Это чтобы полить туда, вниз, и тогда клин легче разлупится…

– Верёвка. Масло. Брезент – носилки соорудить, если чего. Водки бутыль. Не веселиться, а для прогрева. С перцем. Так, ещё …

– Ещё бы пожрать на обратную дорогу. Олег с рюкзаком ухнул, а волочь будем – лямки, наверное, обрезать придётся. Вот и пропадёт всё ни за хрен.

– Тоже верно… Эй, Сушка, беги сюда!..

Спорилось. Каких-то пять минут – и собрана спасательная экспедиция. Сильный, но робкий Сушка, Дарья-кухарка и примкнувший к ним Димка-Драч, один из средних сыновей Ярослава – просто так, для счёту, и чтобы груз поделить. И на всякий случай – держать чуть подальше от возможных стычек, Драчом Димку прозвали не просто так.

* * *

Вовочка приходил в себя медленно. Сначала пришёл запах – мятный дымок и разогревшаяся земля. Потом ветерок снова отвернул в сторону, и с Вовочкой остался только его собственный запах – пыли и кисловатого пота. Живот тупо ныл. А что ещё ноет? Всё. И зачем я об этом подумал?

Тут на живот что-то пролилось, и все мысли с шипением вырвались наружу и унеслись в неизвестном направлении. Кожу жгло и щипало немилосердно. Вовочка затараторил про себя: "Одеяло убежало, улетела простыня, и подушка, как лягушка, ускакала от меня, а нечистым-трубочистам стыд и срам, и тарарам, умываются утята, и ежата, и котята, и опята, и ребята…" Боль потихоньку отступила.

– Очнулся, – сказал Михель.

– Ну, ты как? – сунулся Артур.

– Отвали, – сказал Вовочка, не открывая глаз.

– Как там Олег? – спросил Артём.

Он стал вспоминать. Его затрясло, руки задвигались, зашарили по телу, по карманам… Шарик каким-то чудом уцелел. Теперь обратной дороги не было – и Вовочка неожиданно успокоился. Открыл глаза, сел, рассказал про Олега, напился горячего, поскулил, пока его – почти целиком – обмазывали лечебным соком.

Металлический шарик уютно лежал в руке – словно для этого и был предназначен. Было приятно гладить его кончиками пальцев – скорее угадывая, чем ощущая шероховатости. Вовочка придремал, в пол-уха слушая разговор у костра. Разговор был ни о чём – пока Артурчик не уговорил Михеля рассказать сказку.

– Сказка про очень храброго мальчика, – выбрал Михель.

Вовочка такой ещё не слышал, но не удивился. Пан Ярослав придумывал сказки с лёгкостью просто фантастической, и все их не знал, поди, даже он сам.

Михель откашлялся, сел поудобнее и начал.

Сказка про очень храброго мальчика

Жил был на свете один очень храбрый мальчик, и звали его Кароль. Это похоже на «король», но, конечно, был он никакой не король, а бедный парнишка, сын бедных родителей, ничем не примечательных. Зато с детства слыл Кароль самым храбрым в округе.

И вот рос он, рос, готовясь к великим подвигам, которые должны были сделать его принцем, а может – как знать! – и королём, но однажды прослышал он, что за Чёрным лесом есть Гиблое болото, а в нём колодец, где живёт самая страшная жаба на свете, и кто не испугается той жабы, и вправду самый храбрый человек, и никого храбрее его не найти.

Быстро собрался он, принял отцовское благословение, поцеловал матушку, взял от неё узелок с едой и крепкими башмаками и пошёл к Чёрному лесу.

Долго шел Кароль. Уже и лето истончилось, и осень силу набрала, а он все топал и топал, не сворачивая. Еда у него давно вышла, так что подъедал он грибы-ягоды, иногда зверей камнями сбивал, но нигде, кроме как на ночевку, не останавливался.

На исходе осени вышел он к Гиблому болоту и понял, что удача-то – за него кости бросила, и хорошо они по столу игорному раскатились, потому как приди он к болоту до заморозков – там бы и сгинул навсегда. А так – сама природа подсказала парнишке, как справиться с этим испытанием. Построил он себе шалашик и стал в нём жить. Еды для него белки да птицы заготовили вдосталь, только примечай, где у них кладовые.

И прожил Кароль на краю болота до сильных холодов, пока лёд не сковал даже самые коварные зыбуны да окна, и не сделал дорогу в сердце болота безопасной.

И вот тогда выломил себе храбрый мальчик посох и отправился искать волшебный колодец. Долго ли, коротко бродил он меж кривых кустов, облепленных мёрзлыми гнилушками, да меж островков, населённых всякой болотной нечистью, да меж дрожащих гиблых огоньков, что в другое время наверняка завели бы его туда, откуда ещё никто не возвращался…

Но нашёл.

Стоял тот колодец не на островке, как ожидал Кароль, а в подозрительно гладкой, сухой и теплой низинке. Ни костей человечьих, ни одежды истлевшей, ни оружия брошенного, ни даже следов звериных – ничего, только жёлтый мелкий песок. Посередине сложен был из больших замшелых камней круг в рост человека.

Перехватил Кароль посох поудобнее, быстро пересёк страшное место, вскарабкался на каменное кольцо и заглянул вниз. Увидел он винтовую лестницу, уходящую в темноту, и не колеблясь стал спускаться. Трудновато ему пришлось – ведь ступени каждая была ему по пояс и гладкая, как стекло, а перила шаткие и неверные. Но не испугался храбрый мальчик, стал цепляться руками и ногами, упираться посохом и изловчился не упасть и не соскользнуть, а мужественно спускался, пока не упёрлась лестница в дно колодца. Было оно выложено черепаховыми панцирями, и некоторые казались словно бы слегка сбитыми. Понял храбрый мальчик, что это и есть дорога к страшной жабе.

Перехватил он посох покрепче и двинулся своей судьбе навстречу. Шагнул раз, другой, третий, глядь – сидит перед ним страшная жаба. Огромная, как овчарка. Шкура у неё чёрная, глаза красные, бородавок не сосчитать, под широким ртом с зубами зоб рогатый висит.

Поднял храбрый мальчик свой посох над головой и громко воскликнул:

– Не боюсь я тебя, самая страшная жаба на свете!

Засмеялась в ответ жаба хриплым хохотом и так ему говорит:

– Ты, гляжу, и вправду храбрый мальчик. Только ведь я не самая страшная жаба. Сестра моя пострашней будет. Если смелости хватит – к ней ступай.

И чёрной своей лапой показывает на дыру вдвое шире прежнего.

Не заставил храбрый мальчик себя упрашивать и тут же полез вниз. Много трудней ему пришлось, ведь ступени у этой лестницы каждая ему по грудь приходились, гладкие, словно лёд, а перильца крохотные, редкие да поломанные. Но принялся Кароль цепляться руками и ногами, опираться о верный посох и вскоре спустился до самого дна.

Глядит – а дно всё ракушками перламутровыми выложено, и некоторые как бы примяты. Понял он, что это и есть дорога к страшной жабе. Одёрнул свою потрёпанную одежонку, взял поухватистей посох, шагнул раз, другой, третий, глядь – сидит перед ним страшная жаба. Огромная, как лошадь. Шкура у неё жёлтая, синим гноем сочится, глаза лиловые и горят, а под широким зубастым ртом два зоба рогатые висят.

Захолонуло у храброго мальчика сердце, но сдюжил он и закричал громким голосом:

– Не боюсь я тебя, самая страшная жаба на свете!

Засмеялась в ответ жаба ужасным хохотом и так ему говорит:

– Ты, видать, и впрямь очень храбрый мальчик, если сюда добрался, только ведь я не самая страшная жаба. Братец-то мой старший куда пострашней будет. Если хватит у тебя духу – ступай к нему.

И лапой своей жёлтой на дыру в полу показывает – втрое шире первой.

Но, не дрогнув, принялся храбрый мальчик спускаться по винтовой лестнице. Ох и тяжко ему пришлось! Ступени у этой лестницы каждая – в рост самого Кароля, гладкие, как масло, а перил и вовсе не было. Да только не поддался храбрый мальчик панике, стал цепляться руками и ногами, посохом в стену упираться, поясом привязываться и спустился-таки на самое дно.

Смотрит – а дно-то мраморными плитками выложено, и на каждой – большая жемчужина, а некоторые жемчужины как бы поцарапаны. Понял Кароль, что это и есть дорога к самой страшной жабе. Одернул он одёжку, пригладил волосы, прижал к груди верный посох, шагнул раз, другой, третий…

И увидел страшную жабу. Была она огромная, как дом. Шкура у неё пятнистая, глаза угольные и мерцают, гнойные бородавки в три слоя, а под зубастым ртом три рогатые зоба висят.

Но, хоть и увидел всё это храбрый мальчик, только закричал он громко:

– Не боюсь я тебя, самая страшная жаба на свете.

И ждёт: засмеётся ли жаба ужасным хохотом и пошлёт его дальше – или закончилось его испытание и не испугался он самой страшной жабы на свете.

Но молчала страшная жаба, и ничего не говорила, и не хохотала, и лапой своей пятнистой никуда не указывала, а только смотрела на храброго мальчика угольными глазами, и покачивала уродливой головой, и покачивались под зубастым широким ртом три рогатые зоба, и капала на мраморные плиты ядовитая жабья слюна, и постукивал мерно по мрамору длинный пятнистый жабий хвост…

И не выдержало сердце храброго мальчика, замирало оно, замирало – и остановилось наконец, и упал он прямо на свой верный посох, переломив его пополам.

А страшный пятнистый жаб прыгнул в широкую дыру в полу и отправился к своей матери – рассказать о том, что приходил к нему сегодня очень храбрый мальчик, жалко только, что совсем-совсем глупый…»

Несколько секунд Вовочка слушал тишину и перекатывал в ладони тяжёлый шарик. Потом встал и принялся застёгиваться. Пришлось выдернуть ремень из штанов и переделать страховку – да ещё Михель свернул из травы что-то вроде подушки и сунул за пояс, чтобы защитить многострадальный Вовкин живот.

Артём перехватил младшего у самого Жерла, протянул ему горячую булькающую флягу и осторожно стукнул кулаками по плечам:

– Удачи!

Вовочка дёрнул головой, хмыкнул и полез вниз.

Глава четвёртая. ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ

16 января 2015 года, Земля, база КОФ «Пулково» 

Это было не честно, отсылать Петьку из комнаты, и вообще надо было хотя бы кинуть на спичках, но батяня сказал «нет» и ничего не захотел слушать. Он так решил.

– Всем заткнуться! Ещё раз услышу слово «честно»… Повторить приказ, гардемарин Валюшенко.

– Последний или предыдущий? – на всякий случай уточнил Антон.

– Последний.

– "Всем заткнуться", господин капитан первого ранга… Прошу прощения.

Геловани кашлянул.

– Так… А предыдущий?

– При выполнении операции действовать исключительно в рамках полученных инструкций. При радикальном изменении обстановки – запросить новые. При невозможности сделать это немедленно – руководствоваться в своих действиях только неопровержимыми фактами, логикой и здравым смыслом, при этом максимально оттягивая момент решения до получения новых инструкций. Руководствоваться информацией, полученной из сторонних источников, а также домыслами, интуицией и этическими принципами запрещается категорически.

– Валюшенко, ангел ты мой шизокрылый, ты хоть сам-то понимаешь, почему именно тебя вторым пускают, а Петра – первым?

– Так точно… – Антон сглотнул. – Так точно, господин капитан первого ранга! Вот только…

– Отставить.

– Есть "отставить"…

– И как вы в таком шуме работаете? – съехидничал клетчатый.

– Шли бы вы по своим делам, господин Мартынов, – попросил батяня. – Неужели мало их?

– Выше крыши. Вот, можно сказать, отдохнуть выбрался. Подсказать что полезное… Данте Автандилович, дорогой, давайте же всё-таки разделимся и проведём полноценный индивидуальный инструктаж. С каждым – сначала вы, потом я, потом Некрон. Забирайте пока Ивана с Петром. А ты, Антон, батяню уже послушал, так теперь слушай, что тебе скажет дядька Мартын…

* * *

И Антон тогда долго слушал, а теперь вот высоко, километрах в тридцати, плавно разворачивался над Кергеленом, который называют то островом, то архипелагом – короче, жменей больших и маленьких скал посреди океана, – и гадал, что его ждёт внизу. И кто его встретит – Петька или зомбяк с Петькиной физиономией. Но гадай не гадай – отстучали разрешение, и Антуан Валю-шенко (он уже знал: его фамилию франки произносят почти правильно, только делят надвое и перекраивают ударениями) пошёл на посадку.

Если смотреть на карту, то Кергелен похож на старую очумевшую черепаху, у которой сорвало панцирь – или он сам откинулся, этакий черепахо-кабриолет с откидывающимся верхом, – и оттуда полезла прорва мелких безмозглых зверюшек. Купаться в океане. Потому что лето. Лето – это такое время года, когда надо купаться. Хотя бы один раз, пусть даже на пляже абсурда у бастионов Петропавловки, если не успеваешь выбраться за город, к озёрам. Сам Антон тоже влип однажды в такое безобразие, мать привела, ещё кремом от загара намазала, не открутиться было, хотя ведь – здоровый балбес, семь лет почти, ну, шесть с половиной, а пришлось, как последнему ясельнику, в трусиках с синими чебурашками, в самом центре города, только что не с совочком… В общем, когда в полдень шарахнула пушка, он чуть со стыда не помер.

Наверное, аборигены тоже считают своим долгом один раз в году, летом, искупаться в океане. Наверное, они долго прыгают через костёр, поют песни и набираются смелости. Потом разбегаются, плюхаются в воду и свечкой вылетают обратно. Потому что это Кергелен. А на Кергелене купаться для удовольствия могут только тюлени и пингвины. Что они, кстати, и делают.

Но с высокого подлёта никакой черепахи не увидишь. Жалко. Видишь много чёрно-красных булыжников в серо-синей воде, подёрнутых ради праздника не сплошным белым, а лишайно-зелёным; а вот вулкан – он круглый год белый, этот спящий вулкан, и ещё чуть голубоватый ледник на том месте, где у черепахи было бы брюхо, глетчер Кука называется, – а потом булыжники превращаются в острова и полуострова, вулкан закрывает четверть обзора, это один из секторов захода на полосу – с юго-запада, тогда вулкан остаётся слева. А можно не выхренариваться и зайти с океана прямо на космодром, это почти без всяких красот и видов, одни только озёра, их тут миллион – зато по курсу чисто и лишь единожды встряхнёт в узкой полоске прибрежных турбуленций.

Добро пожаловать на Кергелен, на аварийную площадку «Курбэ»! Земля обетованная для всех поломавшихся и подбитых. Юг Индийского океана, и на тысячи километров вокруг – единственная суша. Даже когда в небе всё спокойно – семь-восемь аварийных посадок в неделю. Это в среднем. Бывает меньше, зато за один только вчерашний день – четырнадцать. Ну, так сложилось…

Полосы хорошие, широкие, числом шесть – этаких два скрещённых веера. Те полосы, которые вдоль дующего сейчас ветра, – высвечиваются. А ветры здесь… В конце полос ловушки из сетей и лёгких барьеров. Всё правильно.

Вчера утром сюда сел Петька. "Выполняя очередной патрульный полёт, не рассчитал время выхода из визибл-режима и попал под ментальный удар…" Свободные не орут теперь без передышки, а составляют случайный график на сутки вперёд. Графики эти раздаются пилотам. Но визибл – это хитрая штука, и время в нем течёт не так, как без него. Смотришь на часы и иной раз ничего не понимаешь…

Если бы Пётр вернулся в Пулково в тот же день, сегодня вылетел бы Ванька. Но всё получилось с первого раза.

Интересно только – что именно получилось?

"Площадка Курбэ, – отстучал он. – Я «Квадрат-три», прошу посадки".

"Садитесь, «Квадрат-три». Ваша полоса два-два, следите за световой сигнализацией".

Полоса 2/2 тут же засветилась ещё сильнее, по ней побежали волны. Антон вывел на неё свой довольно тяжёлый «Аист», выпустил крылья и передний аэродинамический стабилизатор, чуть прижал машину к земле, выровнял – и стал снижаться.

Тряхнуло, потом тряхнуло ещё, покрепче. Ветер. Это "ревущие сороковые". Он не стал оглядываться на пассажиров.

Это вам Кергелен, а не Гавайи.

Ну, пилот…

Он тщательно промахнулся мимо начала полосы – метров на двести. Потом будто бы испугался, стал прижиматься. Неизбежно качнуло, «Аиста» всегда качает, если его прижимать, он этого не любит – потому что на самом-то деле «Аист» сам садится, надо ему просто показать, куда. А если его прижимать, он взбрыкивает. Но даже и тогда можно по-хорошему – отпусти машину, она выровняется сама и сама сядет. В крайнем случае, уходи на новый круг. Но Антону-то нужно было другое…

Прости меня, птица.

Он перевёл движок в реверс. Корабль зарылся носом, чиркнул по полосе правым крылом, шасси завизжало, из-под передних посадочных гравигенов полетела бетонная крошка… Юз, парировать слишком сильно и резко, занесло в другую сторону, пусть теперь развернёт, вот так… а теперь вырубим всё к чертям, и лови нас сетями…

Крыло задралось почти вертикально вверх. Конец его был измочален.

– А-а-ай!.. – тихонько пискнула позади док Римма.

Звонкие хлопки – это начали лопаться пустотелые барьеры в конце полосы. Пок-пок-пок-пок-пок! А потом тягучий рывок, рывок, рывок – сети. Скррррежет… И всё. Тишина и неподвижность.

– Прошу пассажиров не покидать своих мест до подачи трапа и красной ковровой дорожки, – сказал Антон. Голос его немножко прыгал. – Экипаж тепло прощается с вами, вёл передачу автопилот… автопилот… автопилот…

Сзади зааплодировали.

Исса протиснулся вперёд, потрепал Антона по плечу, сел обратно. Говорить не по сценарию – нельзя было. На всякий случай. Думать тоже.

Антон откинул фонарь пилотской кабины и разблокировал дверь пассажирского отсека. Ветер – солёный, густой, мокрый, – ударил в лицо, полез за воротник. Натянутые сети гудели, искалеченное крыло «Аиста» покачивалось, скрипя.

На полосу выезжали, воя далёкими сиренами, пожарные машины.

Антон отстучал по рации:

"Я «Квадрат-три», все живы".

"Вас понял", – ответил радист базы и отключился.

Будем надеяться, пороть не станут, мрачно подумал Антон. Ему нужно было быть мрачным, и он стал вспоминать, как его пороли тогда, в бункере. И ведь мало пороли, сообразил он, я бы больше назначил…

Потом, правда, добавили на гауптвахте. Свои же гарды, заметённые в городе за мелкие прегрешения. Добавили от души, копчик по сю пору отзывается.

И главное, не возразишь. За дело чинили. Оно тогда как-то сразу понялось, что за дело.

Пассажиры – сменный пилот Исса, док Римма и этот Некрон, якобы бортинженер (а если придется чинить – что делать станет?) выбрались на бетон и топтались там, изображая бурную радость. Ну да, вам-то что. Вас пороть не будут…

* * *

Площадка «Курбэ», хотя и располагалась на французской территории и номинально принадлежала французам, фактически обслуживалась смешанным персоналом – как, впрочем, и другие крупные аварийные площадки: в Гоби, Сахаре, на Северной Земле, в Гренландии, Неваде, Патагонии, Австралийской пустыне, на Гавайях и острове Пасхи. Так постепенно сложилось само собой в ходе эксплуатации площадок – и, разумеется, внятных резонов разрушать эту разумную и хорошо притёртую систему вроде бы не могло быть. Но вот, как выяснилось буквально вчера, командование «Курбэ» поставило перед Флотом вопрос о постепенной замене части иностранного персонала – прежде всего из стран Северной Америки – французами. Мотивировка приводилась довольно убедительная, но…

Но. Если бы это было не сейчас.

Каперанг Сергеев за сорок лет так привык к своему прозвищу, что иначе как Некроном себя и не воспринимал. Ещё его иногда называли Протеем – за редкую адаптабельность.

Вот и сейчас он, прихрамывая, обошёл помятый корабль, посылая мысленные молнии на голову пилота-недотёпы и уже прикидывая, с какого боку браться за ремонт. Прилетели, мягко сели, высылайте запчастя: два тумблёра, два мотора, фюзеляж и плоскостя… А ведь придётся списать машинку в лом, почесал он затылок, ремонт обойдётся в два новых… хотя новых «Аистов» не делают уже который год. И правильно. Зачем делать такие вот угробища?..

Долго составляли акт об аварийной посадке. Пилот вины не признавал, грешил на органы управления, которые вдруг начали реагировать со значительной задержкой. Французы ни на чём не настаивали, когда увидели, что люди целы. А корабли что – жестянки… новых наделаем. Пригнали тягач, освободили полосу, наладили ловушки. Пока, до окончательного решения, «Аист» отогнали на дальнюю стоянку. Откуда до свалки метров триста. Этакий намёк.

На ощупь, температура воздуха топталась где-то около тринадцати градусов выше нуля; из редких рваных облаков необыкновенного серо-сиреневого цвета, несущихся низко и очень быстро, пробрасывало совершенно горизонтальным дождём. Некрон распахнул куртку и встал, подставив тельняшку ветру. Это было неожиданно приятно.

Из притормозившей машины вышли двое.

– С днем рождения! – сказал один.

– Ну вы и дали козла, – сказал другой. – Пилот, наверное, был слепой и безрукий?

– Машина старая, – махнул рукой Некрон. – Я говорил, что застрянем. Как в воду глядел. Машков, – представился он стандартным псевдонимом. – Юра.

– Глеб, – сказал, протягивая руку, тот, который поздравлял. – А это Гарик. Пулю пишешь?

– А как же, – даже немного обиженно пожал плечами Некрон.

– Значит, судьба. А то здесь какие-то перетрубации, и мы без четвёртого…

* * *

Как всегда полагается после аварийной посадки, всех пропустили через медпункт. Даже если нет прямых травм, то стресс и так далее. И уж тем более – необходимо обследовать пилота, допустившего такое непотребство. Может, нюхал что-нибудь не то…

За Антона принялись основательно, втроём. Сначала у него взяли мочу и кровь – довольно много, на его взгляд. Потом всего, с ног до головы, обстукали молоточками, покололи иголками, прилепили электроды к шее, вискам и темени и стали ломать вопросами на сообразительность и на скорость, после чего накрутили его в кресле-вертячке и снова принялись за вопросы. Самописцы шуршали по ленте. Ни в ком из троих медиков Антон не чувствовал ничего, кроме рутинного профессионального интереса.

– До завтра всё равно ты будешь отдыхать, – сказал наконец один из врачей. Он говорил по-русски почти правильно, но с сильным акцентом и по виду был, кажется, индусом. – Будут готов анализы биохимия-биофизика. Окончательное решение. Желательно – много спать. Снотворное?

– Сам усну, – сказал Антон и зевнул. – Только вот что: мы же за нашим парнем прилетели, он вчера…

– Да, знаем. Ментл конфьюжн средний степень. Хочешь в одну палату?

– А можно?

– Стараемся помогать.

В коридоре, когда его везли в кресле на колёсиках (такое тут было правило), он увидел дока Римму. Она весело улыбнулась ему и помахала рукой. Другой рукой она придерживала за локоть Иссу. Исса нервно топтался на месте. Некрона поблизости не ощущалось. Наверное, устанавливал связи и наводил мосты…

Петька, к разочарованию Антона, спал. Спал судорожно, потно, тяжело – однако же настолько крепко, что растолкать его не удалось. Антон, не снимая пижамы, улёгся поверх одеяла, потом внезапно замёрз, укрылся – и попытался расслабиться, чтобы послушать, что происходит вокруг: рядом, выше, ниже, где-то далеко. Но будто бы шумело в ушах – накатывали волны прибоя, волокло камни, долго лопалась пена. Покачивало. От ветра вздрагивали толстые стёкла.

Всё было как-то очень неправильно, но Антон не мог ухватиться за эту неправильность. Вернее – всё было слишком правильно. Как в школе перед министерской проверкой…

* * *

К вечеру Некрон стал уже в доску свой среди русской части персонала базы. Такого рода фокусы получались у него сами собой, он не применял никаких специальных методик, не ставил себе гармоники голоса, не отрабатывал движения глазами и жестикуляцию. Наверное, всем этим он был отоварен от природы по самое «не могу». В ранней молодости он просто чудом не удержался на скользкой дорожке брачного аферизма, да и потом всякое бывало. Короче: Некрон, не прилагая никаких усилий, становился по одному лишь собственному желанию своим для любой компании, группы и уж тем более – для любого отдельного человека. Он мгновенно завораживал и располагал. У него была крепкая уверенная рука. А ещё с ним было интересно и легко.

И расставался он, когда требовалось, тоже как надо – без обид. Особенно это касалось женщин.

Таким образом, за очень короткое время он узнал о жизни базы всё, что мог. Он узнал бы и то, что ему было нужно, если бы знал, о чём конкретно спрашивать.

Заготовленные дома скороспешные умозрительные теории произошедшего (происходящего?) подтверждения не получали.

На Кергелене за всё время существования аварийной площадки не появлялся ни один марцал. И за все века, которые человек жил здесь – а это более трёхсот лет, и временами численность населения доходила до десяти и более тысяч (девятнадцатый век, французская каторга пострашнее Кайены), – не было зафиксировано ни одного достоверного появления НЛО, несмотря на то, что на острове функционировал ракетный полигон, а такие объекты имперцы начали опекать задолго до вторжения. Тут не происходило никаких странностей с людьми, пингвинами, чайками и тюленями – если не считать стойких легенд о гигантских пингвинах, роющих норы в отвесных берегах. Норы видели многие, пингвинов – никто. С двухтысячного года и по настоящее время на островах погибли (в основном разбились на полосе или утонули в океане) и умерли от болезней сто два человека, но все тела были обнаружены и преданы земле – либо на местном кладбище, либо увезены на родину. Нет, никаких таинственных происшествий. Иногда начальство со скуки начинало делать глупости, но терпимые. Например? Ну, из последних – поиск термальных вод. Чтобы потом сделать, как в Исландии: купола, а под ними пальмы и абрикосы. И выращивать виноград. Прямо на склонах вулкана. Виноград обожает старую лаву…

Медики? В основном мужики. Врачи – французы, швейцарцы, младший персонал – немцы. Понятия «медсестра» у них, гадов, почти и не существует. В прошлом году были сестры-кармелитки, все из Техаса и все – толстые негритянки. Но долго не смогли. Женский персонал – это в основном аэродромное обеспечение, там и наши девчонки есть, и сербки, и полячки. Попозже можно будет познакомиться… А почему только с медичками? Хм. Ну, зарок есть зарок. А то… Слушай, а эта, как её … мадемуазель Ушу? Это не имя, это чем она занимается. Инструктор по лечебной гимнастике. Ха-ха. И заодно костоправ. Поясницу? Без малейших проблем…

Через полчаса Некрон голый лежал на массажном столе, а его молча избивала и выкручивала квадратного вида мулатка в тонтонмакутских чёрных очках и анахроническими золотыми зубами. Потом Некрон, совершенно размякший и растёкшийся, сидел в белом с кистями махровом халате толщиной ладони в две, курил что-то лёгкое и пил привезённый с собой для презента кизлярский коньяк «Багратион», постепенно завоевывающий Францию. Мадемуазель Ушу, она же Бабана Роже-Нуар, оказалась милейшим человеком. Более того, человеком обиженным – а это всегда клад для настоящего шпиона.