Текст книги "Сироты небесные"

Автор книги: Андрей Лазарчук

Соавторы: Ирина Андронати
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава пятая. НОВЫЕ ВВОДНЫЕ

17 января 2015 года. Санкт-Петербург

Позади небо было в алых перьях, но сам горизонт заволакивала плотная синяя туча, и Коля Ю-ню, теперь уже официальный спецпредставитель Президента по Северо-Западу, подумал, что ночью пойдёт снег. Город впереди уже светился огнями, а в небе стояла толстощёкая и всем довольная луна. Ярко светились полосы базы и – немного дальше – гражданского аэродрома. Оттуда как раз взлетал четырёхчасовой челнок на Москву.

Упругий ветерок с залива пробирал до костей. Коля ещё потоптался на снегу, потом повернулся и по тропинке пошёл вниз, к машине.

Сегодня теплее, подумал он. Заметно теплее. И ветер не такой. А они стояли несколько часов…

И хоть бы один насморк! Обморожения – да. Но никто не простыл, не подхватил пневмонию…

Информация о детских бунтах, которые начались практически одновременно (вернее, в один и тот же час в каждом временном поясе) в большинстве крупных лётных школ Земли, не просто просочилась – хлынула. Об этом писали газеты, об этом заговорили политики. Вот хорошо, что Данте такой умница. Повезло нам с ним. А в Новосибирске ребятишкам не повезло, у начальника школы сдали нервы, он принялся хватать зачинщиков, набил ими изолятор – и две девочки выбросились из окна. Не насмерть, но всё равно ничего хорошего. Начальника сняли, но шум, шум…

И ничего, кроме шума.

А главное – ведь ни черта не понятно.

Он забрался в тёплое нутро машины, вытер навернувшиеся слёзы, высморкался в огромный платок. Посмотрел на водителя.

– Куда едем, Николай Юльевич?

– Едем… – повторил Коля. – Хм. Действительно, надо же куда-то ехать… Давай-ка попробуем на набережную Макарова, к бабульке Калерии.

По дороге он напряжённо думал, но о чём – вряд ли мог бы сказать.

…Бабка Калерия за те несколько месяцев, которые он её не видел – с сентября, что ли? точно, в сентябре, в первых числах, когда приезжал к Саньке, вербовать его для работы с котами, – стала совсем старой. То есть внешне ничего не изменилось, но ещё летом это была жилистая шустрая старушка с ясным взглядом и без возраста, глава настоящего действующего подполья, – а сейчас Коле открыла дверь худая старуха с погасшими глазами.

– Коленька… – удивилась она и посторонилась, пропуская его в комнаты. – Заходи, заходи, я дверь закрою…

В квартире пахло сыростью и пылью – одновременно. Было тепло, но казалось, что холодно.

– Ничего про Саньку моего не слышно? – спросила бабка.

– Ещё не вернулись они, – сказал Коля. – А слышно-то и быть не может, связи такой ещё не придумали. Даже Свободные на таких расстояниях друг друга не слышат. Коты говорят, что если бы было что плохое – они бы обязательно узнали. Раз плохих известий нет, значит, всё хорошо. Чайком не напоите, я тут торт принёс?..

– Чайком, – твёрдо сказала бабка. – Чайком. Конечно. Давай торт-то…

И тут Коля его уронил. Коробка перевернулась и плотно бухнулась на пол крышкой вниз.

– Ой-ё!.. – выдохнул Коля. – Ну, я сейчас ещё один… – он повернулся к двери.

– Да ладно тебе, – сказала бабка. – Расслабься. Не званый ужин. Мы его ложками срубаем… – и хихикнула.

Есть торт ложками непосредственно из коробки оказалось очень даже удобно. Лучше же, чем резать, потом на тарелочки… Коля с этим согласился. Потом прямо спросил, что слышно в определённых кругах по поводу недавних детских бунтов. А, так вот ты зачем, догадалась Калерия. Коля развёл руками. А что слышно у вас? – спросила Калерия. У нас, к сожалению, полная лажа, сказал Коля. Зациклились на одном: что это активизировалась имперская сеть – ну, наподобие той, которая у них существовала раньше, телепат на телепате… и теперь, значит, всех ребятишек в карантин и чего-то ждать. Каких-то проявлений непонятно чего. Потому что телепатии там – вот, с мышиное яичко. Ясно, ясно, покивала головой Калерия. Ещё чаю? Да, и покрепче…

– Это не сеть, Коленька, – сказала Калерия. – Сеть – штука очень рациональная, а здесь – кромешное иррацио. Я так понимаю, твоё начальство сильно смущает не сам предмет мятежа и не его форма, а то, что сей предмет вместе с формой проявились абсолютно одинаково во всех местах, да ещё с этой издевательской сдвижкой по времени?

– В общем, да, – согласился Коля.

– То есть очевидно, – продолжала Калерия, – что мы имеем дело с чисто демонстративной акцией, не имеющей никакой другой цели, кроме как спровоцировать вас на реакцию. Так?

– Ну… похоже.

– Похоже на что? – Калерия чуть наклонилась.

– Если с этой точки зрения смотреть, – сказал задумчиво Коля, – то это тест.

– Ага, – согласилась Калерия, – и вы его чуть не провалили блистательно – с этим своим дурацким карантином.

– И какая же сволочь нас этому несанкционированному тестированию подвергает? – поинтересовался Коля.

– А ты сам возьми: имперцы, марцалы, Свободные, коты… Думаешь, список исчерпан?

– Ой, только не это! – с ужасом в голосе сказал Коля. – Калерия Юрьевна, только пока никому больше не говорите: вероятно, этой весной у нас будут выборы. Война окончена…

– …Борьба продолжается, – подхватила Калерия. – Всё вам неймётся. Назначили бы царя, да и вся недолга.

* * *

(Уже много позже Санька, сидя на родной гауптвахте и составляя подробную объяснительную записку об этой безумной экспедиции, задумался: а почему имперцы не поступили так, как должна была, по идее, поступить всякая вменяемая контрразведка: то есть не допустили чужаков на базу и не взяли их там тёпленькими, – а решили тупо и бессмысленно прихлопнуть в глубоком космосе? Одно из двух: либо их почему-то страшно боялись – как заразных, что ли, – либо само их существование следовало от кого-то тщательно и навсегда скрыть. Ложь как модус вивенди… да, это может создавать самые причудливые узоры. И завязывать такие узлы, что не распутывать и не мечом их рубить, а только взрывать.

…Корабль выходит из суба не мгновенно: сначала в том месте, где он скоро появится, пространство как бы вздувается пузырём, и это очень хорошо заметно на фоне звёзд – звёзды начинают дрожать и разбегаться, будто между ними и наблюдателем кто-то поместил огромную увеличительную линзу из прозрачного желе. Это продолжается от долей секунды до полуминуты – в зависимости от величины корабля и дистанции прыжка. Потом вздувшийся пузырь резко опадает, втягивается, образуется впадина, воронка, дыра – и из дыры выскакивает, как чёрт из коробочки, звёздный корабль. Как правило, скорость его в этот момент невелика, не больше километра в секунду; Рра-Рашт объяснял, что существует сложная зависимость между скоростью корабля и точностью прицеливания, и вблизи небесных тел пилоты предпочитают держать скорость на минимуме, а также, если обстоятельства позволяют, перемещаться не одним длинным прыжком, а серией коротких. На больших дистанциях и при относительной чистоте пространства по курсу, напротив, следует входить в суб на скорости хотя бы в несколько тысяч километров в секунду: тогда угловые отклонения становятся ничтожными, а почти неизбежный промах по дистанции на несколько световых лет потом постепенно выбирается короткими прыжками.

Ну и, разумеется, от скорости входа в суб зависит и скорость полёта в субе. Поэтому короткие межзвёздные и сложные межпланетные перелёты занимают приблизительно одинаковое время – двое-трое-четверо суток…

Надо полагать, что у тех ребят, которые неслись сейчас на встречу с Рра-Раштом и его командой, времени было гораздо меньше. Они торопились. Поэтому «пузыри» вздулись огромные и всего за семь секунд до того, как из них вынырнули штурмовые «Пантеры» – пара совсем рядом и пара в отдалении.

Семь секунд – огромное время, и Рра-Рашт сумел использовать его полностью. Конечно, он ждал своих – но был готов и к появлению врага.

На таком расстоянии от центрального светила гравитационный двигатель малоэффективен; использовать его – всё равно что пытаться взлететь, имея только подвесной лодочный мотор. Гравитационное поле кометы тоже ничего не решало. При максимальной мощности двигателя тяга обеспечила бы ускорение в две-три сотых «g». Именно на случай выхода из суба слишком уж далеко от тяготеющих масс все межзвёздные корабли снабжены вспомогательными плазменными двигателями и приличным запасом рабочего тела – обычно того же самого железа, которое используется в конверторах для получения энергии.

Для приведения такого двигателя в рабочее состояние требуется несколько часов.

Разумеется, Рра-Рашт не мог позволить себе подобной роскоши. Двигатель его разведчика использовал жидкий водород, баки с которым занимали больше половины внутреннего объёма корабля. Зато это рабочее тело не требовало разогрева…

"Пантеры" шли с двигателями, разогретыми заранее.

Но у Рра-Рашта всё равно было семь секунд форы.

Компенсаторы сработали чётко, и Санька даже устоял на ногах и пошёл к своему месту по боевому расписанию – у резервного пульта управления огнём. Ракетные двигатели заметно мягче гравитационных, он это знал теоретически и сейчас получил подтверждение: хотя Рра-Рашт и вёл корабль рваным противолазерным зигзагом, на полу рубки можно было, придерживаясь, стоять – примерно как в кузове грузовика, несущегося по разбитой дороге. Пилотам сторожевиков обычно приходилось труднее…

Когда он дошёл и натянул визибл, всё уже почти кончилось: «Неустрашимый» проскочил мимо второй пары штурмовиков, изо всех сил тормозящих и разворачивающихся в погоню, и теперь стремительно увеличивал отрыв, несясь прямо на комету. Ослепительное облако плазмы, разогретой до сотен тысяч градусов, неплохо маскировало его, не позволяя вражеским стрелкам прицелиться. Собственная огневая мощь «Неустрашимого» была, к сожалению, ничтожной. Его настоящим оружием были скрытность и скорость, поэтому он совсем не нёс торпед, имел лишь одну тридцатисемимиллиметровую пушку в кормовой турели и два десятка универсальных лазеров. С этим вооружением можно было отбиться от торпедного залпа, но хотя бы поцарапать «Пантеру» – ни малейшего шанса.

Потом Санька ещё раз внимательно осмотрелся, оценил обстановку со всех сторон и понял, что здорово поторопился с выводами. Ничего не кончилось…

От кометы было уже не отвернуть, значит, сейчас надо разворачиваться и тормозить полной тягой. То есть подставить под прицелы штурмовиков нос, уже ничем не прикрытый. И на «Пантерах» это тоже понимали: обе пары разошлись, увеличивая себе сектора обстрела и, наверное, перебрасывая мощность от двигателей к лазерным батареям. Это нельзя сделать мгновенно, но как раз к моменту поворота «Неустрашимого» штурмовики будут готовы дать полный импульс.

И небронированный кораблик просто испарится.

А если не развернётся, то врежется в комету – и тоже испарится. На такой скорости снежное облако покажется бетонной стеной.

Так. Сейчас точка разворота. Вот… вот… вот. Всё. Тормозить поздно.

Чего хочет Рра-Рашт? Войти в суб? Но прямо по курсу комета, несколько крупных планет, звезда… в субе их гравитационное поле точно так же отклоняет траекторию полёта, как и в обычном пространстве… то есть выйти из суба можно где попало…

Конечно, это риск, и большой. Но продолжать идти вперёд – стопроцентная гибель.

Однако Рра-Рашт и не думает запускать эмиттер. И даже не думает разворачиваться.

Скорость уже десять. К моменту входа в комету – будет шестнадцать. Долю секунды кораблик продержится. Долю секунды, растянутую визиблом до бесконечности.

Как будто прикосновение руки к плечу: спокойнее, спокойнее, Старш-ший. Всё будет хорошо.

Очень хочется в это верить…

Сзади открылась дверь. Там не было никакой двери, но она открылась. Вошёл и остановился, озираясь, пацан в лётном комбинезоне, без шлема. В руках у него была большая дымящаяся кружка с эмблемой Т-зоны "Пари – Авиасьон" – там выпускали лёгкие сторожевики «Арамис» и «Портос» и сейчас испытывали более мощные – и уже заточенные под взрослых пилотов – «Атосы» и "д`Артаньяны". Всё это было Саньке родным и знакомым. Пацан и сам был знаком – один из тех трёх идиотов, которые прошлым летом готовились взорвать Питер…

Которые захватили Юльку.

Он повторил ещё раз: «Юльку». Потом ещё. И ничего не почувствовал.

Визибл. Хорошая штука. Полезная.

Ну и ладно, подумал он. Всё равно сейчас всё кончится.

– Ни фига себе… – сказал пацан и уронил кружку. Санька увидел происходящее как бы его глазами: километровый плазменный конус позади кораблика светился ярко, как маленькое солнце. Из рубки его видно не было, разумеется, но свет падал на приближающуюся снежную стену, теперь ровную, ослепительно-белую и всё более и более яркую…)

Глава шестая. БОЛЬШИЕ ОСЛОЖНЕНИЯ

31-й земной (44-й местный) год после Высадки, 11-го числа 4-го месяца

С прибытием подкрепления дело пошло хорошо. Сначала Вовочка ещё раз слазил вниз и напоил и растормошил Олега, совсем уже обессилевшего, а потом по совету Драча привязал вторую верёвку к той руке Олега, которая осталась наверху – чтобы тянуть то за руку, то за рюкзак и как бы расшатывать застрявшего учителя.

Ему спустили масло, кувшин за кувшином, и Вовочка аккуратно и понемногу вылил его на стены Жерла, на рюкзак и на грудь и плечи Олега.

Когда он вылез, взрослые уже наладили приспособу для подъёма, наподобие колодезного журавля. Сушка с Дарьей взялись за верёвки, а Драч, привязавшись сам, навис над дырой и всем руководил.

– И…раз! И… два! Помалу, помалу… Дарья, давай. Ещё разочек… Сушка, ты. Дарья. Сушка. Оба вместе… понемногу, да не дёргайте, черти, плавно, плавно… Ещё-ещё-ещё!.. есть! Пошёл! Всё, выбирайте, тащим! Вот он, вот он, господин учитель…

Пока ладили и вытаскивали, браты-мушкетёры сделали хорошие прочные носилки, а Михель тщательно расчистил место, где два часа горел большой сигнальный костёр, смёл в специально вырытую ямку все угольки и потом ещё на всякий случай завалил горячую землю свежей травой. На эту траву и приволокли закоченевшего Олега, что-то с него содрали, что-то срезали, обмыли горячей водой, растёрли водкой, дали глотнуть, ещё растёрли, Дарья, бормоча матерные слова, осторожно, но сильно сгибала-разгибала ему руки и ноги, Олег стонал, несколько раз заорал, но не слишком громко. Потом на него натянули шерстяные носки, кальсоны и свитера, закутали в одеяло, положили на носилки и понесли бегом, сменяя друг друга на ходу.

Олег – он был сильный, но лёгкий.

Темнело быстро. Всё больше корней подворачивалось под ноги, пару раз куда-то исчезала тропа, и её приходилось искать с факелами. Олег порывался идти, но встать ему не позволили. У него начинался жар, и время от времени он пытался с кем-то разговаривать на неизвестном языке. Потом внезапно оборвался лес, и все остановились: огромный оранжевый костёр полыхал совсем рядом, его обступили маленькие куколки-фигурки – и никто не двигался.

– Это же кузня, – вдруг сообразил Сушка. – Это же кузня горит. Что же там гореть-то могет так сильно?

– Мазута, – сказали сзади. Из темноты на свет выдвинулся пан Ярослав. – Две бочки мазуты вылили, паршивцы… Пойдёмте-ка в тень, нечего нам тут светиться. Что учитель, жив ли?

– Жив, – слабым голосом сказал Олег. – Только ног не чувствует, а так всё нормально.

– Хозяин, что за дела-то? – не переставал Сушка. – Это жувайлы беса тешат, что ли? Так мы на них управу-то найдём, живо найдём.

– Как бы на нас не нашли, – мрачно сказал пан Ярослав.

– Что стряслось, батя? – вылез вперёд Драч.

– Стряслось, стряслось… Стряслось вот. Грохнул я одного, вот что стряслось.

– Грохнул? – не понял Драч, а вот Артём всё понял и похолодел.

– Убил, – досадливо поправился пан Ярослав. – По спине утянул пару раз всего, и кабан-то здоровый, а поди ж ты – копыта набок.

– А чей кабан? Не наш?

– Не наш. Самый что ни на есть не наш. Шорника Клемида сынок, Тугерим. Дурной, ещё дурнее тебя…

– Не может быть… – прошептал Драч.

– Я грешным делом тоже думал, не может, а – вот.

– Бать, а…

– Ш-ш…

Все примолкли и припали к земле. Совсем рядом кто-то тяжело ломился через кусты. Проломился, посопел, затопал дальше.

– Не ищут. Так шатаются, – погодя сказал пан Ярослав. – Думают, я в кузне сгорел. Завтра раскопают, конечно, и сообразят, что к чему, а сегодня у меня вся ночь – фора. Надо отрываться.

– И куда ты собрался? – спросил Олег.

– Не знаю. Подальше отсюда. Без меня моих не тронут, хозяйство налаженное… Олежек, тебе дам знать, где я и как, лады? В смысле, когда устроится всё.

– Если я ещё буду я, – усмехнулся Олег.

– Ну, это ж не с каждым случается, – преувеличенно бодро сказал пан Ярослав.

– Угу. Вон, с пацанами сговаривайся, не со мной. Мы с тобой одинаково в жопе, Слава.

– Перестань…

– Ты, может, скажешь, что там у вас произошло?

– Да… дурь непромерная. Как-то они, гады, в коптильню пробрались, с вечера ещё, наверное – ну, не заметил я, как, – а туда Сонька-Конопушка за жратвой пошла – все малые-то в доме, разбаловались, вкусненького захотели… В общем, слышу – крикнула. Ну, я и побежал. Кочерга там в углу стояла… Я этого падлу поперёк хребта и утянул пару раз. И ещё разок тому, который Соньке рот зажимал. Остальные драпанули… потом вернулись – дом жечь. У второго плечо перебито, а шорников сынок попищал немного и лапки надул. Хилые они, даром что крупные…

– А что Сонюшка? – хрипло спросил Сушка.

– Обошлось. Кажется. Перепугалась только насмерть. Бабка Шмелюка над ней ворожит…

– Что от нас осталось, Слава… – тихо-тихо сказал Олег.

– Что осталось, что осталось… Думать надо, что делать, а не что осталось. Димка!

– Да, бать?

– Виру отдадите без суда, понял? Скажешь, я так велю. Ну, а кровь… Пусть меня ищут, и всё. Ни на кого переводить не позволяйте. Насмерть стойте. Законником своим просите Кирку Стоянова, он и лишку не возьмёт, и… в общем, надёжный и не пугливый. Вот. Передашь ещё, что пока меня не будет, старшим в доме – Стас. Его слово – моё. Ну, а как найтись, я придумаю. Обязательно. Раз учитель пасует…

– Не пасую я, Слава. Глянь на мои ноги.

Дворжак с кряхтением нагнулся и, не зажигая огня, стал что-то ощупывать в темноте.

– Чего на них глядеть, ноги как ноги, выдумываешь чёр… – он разом замолчал, потом с шумом набрал воздух. – Оп-п… я-а…

– Когти? – спросил Олег.

– Они.

– Чувствовал, что начали расти. Теперь неделя-другая… Атос! Артём, Артёмка…

– Да, Олег?

– Кто ко мне спускался?

– Вовочка.

– Один?

– Один.

– Глянь на его ноги.

– Не, – сказал из темноты Вовочка. – Я – первым делом… Нормальные. То есть совсем. Я же там недолго был, Олег. Туда-обратно. И потом… – Вовочкин голос стал чуть слышен, – они мне… они мне Шар подарили.

– Ещё не гарантирует, – строго сказал Олег, и пан Ярослав одновременно с ним:

– Я ж говорил – не каждого…

Артём вцепился пальцами в сухую резучую траву. Он всё понял.

Олега уже не спасти. То, что случилось с ним, – это почти то же самое, что вляпаться в ползун. Только от ползуна человек превращается в нечто бескостно-бесформенное и потом в богадельне живёт с полгода или чуть больше, – а если с ним побаловались горные духи, то почти наоборот: он, начиная с ног, твердеет, покрывается жёсткой шкурой с шипами – но прожить может довольно долго, если сумеет приспособиться. Так говорят. И говорят ещё, что потом ему не нужно даже еды.

Только каково это – тянуть где-то в глуши, в полном одиночестве?.. Без надежды хоть когда-нибудь вернуться?

Он отпустил траву. Примерно такую же фразу мать судорожно говорила деду: жить в этой глуши… без надежды когда-нибудь вернуться… (вот и получилась этакая легендарная кукла-матрёшка: большое изгнание, в нём изгнание поменьше, в нём ещё меньше, а в том, может быть, и ещё …) И дед обыкновенно отвечал ей: ну, пробьёшь ты лбом стену – и что будешь делать в соседней камере?..

– Тут это… – неожиданно жалобным голосом сказал вдруг Портос. – Артём, глянь сюда.

Артём повернулся и увидел, что брат сидит со спущенными штанами и что-то разглядывает на ноге. Света пожара хватало, чтобы увидеть, что нога его толстая и чёрная.

– Нет, – шёпотом закричал он. – Спартик, нет.

– Короста была, – сказал Спартак. – Давно. А тут о камень приложился… и вот… думал – пройдёт…

– Портос, ну почему ты такой тупой?! – простонал рядом Артурчик. – Раньше сказать не мог?

Артём понял, что только что смертельно испугался, а теперь вдруг почти обрадовался. Хотя какая тут радость – нагноение. Это на Земле, взрослые помнят, было просто – таблетку съел, и всё прошло. Здесь – можно умереть от простой занозы. Как Лизка Фильчикова в прошлом году.

Но можно и не умереть…

Все по очереди мрачно разглядывали распухшую ногу.

– Какой же ты тупой… – продолжал клевать Артурчик.

– Я тебя правильно понимаю, – вмешался Михель, – Портос должен был сидеть с больной ногой, а не бежать с больной ногой?

– Ну да. Я бы сбегал точно так же, а у него тогда, может, и не нарвало бы. А теперь – теперь-то что? Вон, видишь, как поползло. С каёмочкой. Тут уже просто ножиком ткнуть не сыграет. Тут надо вот так разрезать, – Артурчик показал, как именно: три параллельных разреза, длинных, на полноги, – и припарки ставить. Это уже не сидеть, это лежать надо, понял? Дома лежать.

– Ну тупой я, тупой, – махнул рукой Портос. – Так что ж мне, надо было на жопу сесть и сидеть с ногой в обнимку? Кто бы вас нашёл без меня, да ещё к ночи? Ладно, – он поднялся и скривился от боли, – пойду. Лишней обузой не буду. Хватит с вас Олега…

– Ты не тупой, – сказал Артём, – ты просто упёртый… Матери-то что скажешь?

– Правду. Врать, что ли?

– А остальным? Спрашивать-то будут много: и про куда Олег делся, и про пана Ярослава…

– Ой… это точно – спросят. Так. А что отвечать?

– Вот и я думаю: что отвечать?

Все замолчали и уставились друг на друга.

– Слушайте, – сказал страшным шёпотом Михель. – Я буду рассказывать, а вы мне говорите, где я мог что-то пропустить…

…Значит, так: этим вечером экспедиция расположилась лагерем на краю Свалки (ну, помните, где останавливались прошлый раз?) – и вдруг у Портоса на ноге обнаружился гнойник. Олег тут же наладил занемогшего домой – в сопровождении брата, разумеется. Они на обратном пути задержались у пана Ярослава и видели всё, что произошло …

Артурчик открыл и закрыл рот. Он понял. С Портосом идти – ему. И не только потому, что Спартику может стать худо по дороге, но и потому, что там, дома, нужна будет его голова.

– Тогда – почему в коптильне? – спросил он. – И почему без спроса?

– Дёготь с дымни взять, нарыв помазать, чтобы идти легче. А без спросу – потому что пан Ярослав точно ногу располосует, а Спартик забоялся.

– Чёрта бы я забоялся, – сказал Спартак.

– А тут вдруг – забоялся, – поддержал Михеля Артём. – Ты его вообще-то любишь, но когда он колдует – страшно. По-моему, годится?

– Ну, ладно. Забрались мы в коптильню…

– Может, я один забрался? – предложил Артурчик. – Портос в траве сидел, ждал.

– Два свидетеля лучше, чем один, – сказал Михель. – Главное, говорить одно и то же, но разными словами… Пан Ярослав! Можно вас на минутку?

30 декабря 2014 и 16 января 2015 – одновременно (редко, но бывает)

Петька не удержался на ногах – уж слишком резко крутнулся чужой кораблик, в который он по ошибке зашёл. Только что прямо по курсу была ослепительная стена, а теперь вдруг ничего, чернота. И из черноты – четыре оскаленных рыла… это он ещё успел заметить, пол ушёл из-под ног, и Петька вывалился обратно в дверь и скатился по ступенькам. Несколько секунд он пролежал мордой вниз, оглушённый. Или ошеломлённый. В общем, сбитый с толку.

К губам прилип песок.

Петька привстал на четвереньки, встряхнулся. Песок и пучки травы. Что-то было неправильно, и Петька не сразу понял. От каждой травинки падало четыре тени. И от его рук тоже падало по четыре тени – от каждой. Тогда он поднял голову и посмотрел вверх.

Солнце было одно, красноватое, маленькое и далёкое. Зато совсем рядом висели огромные влажные синие шары с белыми перьями облаков. Петьке понадобилось несколько секунд, чтобы понять: главное светило, которое освещает эти планеты, ещё не взошло. Оно за горизонтом…

До горизонта было шагов сто. Может, чуть больше. Оттуда, из-за горизонта, косо торчал срезанный конус вулкана. Вулкан едва заметно курился.

Петька оглянулся назад. Дверь, из которой он выпал, была в стене бревенчатой хижины. У высокого крыльца сбоку стояли мотыги, садовые грабли, топор с длинным топорищем. Окна прикрывали грубые жалюзи из тёмных от времени деревянных реек. На гвозде, вбитом рядом с дверью, висела потёртая до белизны кожаная куртка и древний, тридцатых годов, шлемофон с очками-"консервами".

Петька обошёл вокруг дома. Ничего – только огромный разросшийся розовый куст с чуть вялыми – и даже не вялыми, а томными ленивыми головками необычного алого, с бордово очерченными краями лепестков, цвета. Воздух был насыщен густым, почти осязаемым, ароматом. Позади куста возвышался ещё один вулкан, прикрытый фанерным листом, а справа – третий, самый высокий; из жерла его попыхивало сине-красное пламя давно не чищенной газовой горелки.

Здесь, конечно, здорово, подумал Петька, но ведь надо лететь дальше. Надо лететь дальше… сейчас взойдёт большое солнце…

Этого почему-то хотелось избежать.

Он пошёл, оставив извергающийся вулкан за спиной. Надо думать, через полчаса кругосветное путешествие закончится.

Под ноги ему подвернулось озерцо чуть больше плавательного бассейна, который был у них в школе. Берега озера густо заросли травой и цветами. А на другом берегу озера стоял, блестя стеклом и полированным металлом, старинный двухмоторный двухбалочный самолёт с французским триколором на килях.

Петька не запомнил, как забирался в кабину – его просто подхватило и перенесло. Зато он хорошо помнил, как тряслись (наверное, от жадности) пальцы, когда он застёгивал ремни, а потом по какому-то наитию щёлкал тумблерами на панели управления…

Моторы загремели, затряслись, зачихали вразнобой, потом прогрелись, заработали ровно. Петька двинул газ и взлетел – легко и мягко, как во сне.

Он ещё успел заметить, что там, где самолёт оторвался от травы, стояла и махала рукой Римма. Много времени спустя он понял, что махала она не провожая, а – привлекая внимание. И может быть, даже в страхе. И нужно бы было спросить…

Но он уже улетел. И дальше было только небо. Необъятное чёрное небо с шарами планет.

* * *

То, что сделал Рра-Рашт, не описывалось ни в каких боевых уставах, учебниках и наставлениях. Просто потому, что сама такая ситуация никому не могла прийти в голову. Нырнуть в комету, в это месиво песка и льда – нет, тут нужно быть дипломированным самоубийцей. Старым опытным камикадзе. Все знают, что от комет следует держаться подальше. Но есть кометы – и есть вот такие кометные зародыши, ещё ни разу не побывавшие в грязных областях системы, не оплавленные жаром светил, – и потому с ядром не ледяным, а снежным… в общем, белые и пушистые.

"Неустрашимый" врезался в комету на скорости шестнадцать километров в секунду – но буквально в момент соприкосновения развернулся на сто восемьдесят и вошёл в это снежное облако факелом вперёд. Жёсткая струя плазмы превращала снег в пар, а пар в такую же плазму, смесь ободранных догола атомов водорода и кислорода, которые, стремительно разбегаясь, отдавали избыточное тепло окружающему снегу, возвращали сбежавшие электроны и становились нормальными газами… За ту минуту с небольшим, которая понадобилась «Неустрашимому» для полного торможения (твёрдое ядро – вот оно, протяни руку), снег поглотил энергии столько, сколько образуется при взрыве полусотни противокорабельных дейтерий-литиевых боеголовок. Большей частью эта энергия пошла на образование свободных газов, которые в силу своей природы намерены были занять весь предоставляемый им объём – то есть рассеяться по необъятной Вселенной. Сейчас этому временно мешал снег – подхваченный ударной волной, он образовал что-то вроде бочонка, наполненного смесью водорода и кислорода… правда, при ничтожном давлении в две сотых атмосферы, но тем не менее…

Тем не менее, «Неустрашимому» крупно повезло, что эмиттер сработал как надо и кораблик ушел в суб за долю секунды до того, как эта смесь взорвалась. А то ведь иногда эмиттеры тормозят…

Это был очень короткий прыжок. Санька заворожённо смотрел назад, на раскрывшуюся, как бутон огромного белого цветка, комету. Какие-то лучи, какие-то трепещущие языки вырывались из её пылающих недр.

Рра-Рашт неторопливо развернул корабль, дал ускорение и через несколько минут вновь вошёл в суб. Из суба вышли вблизи неизвестной остывающей багровой звезды, на гравитационных моторах наконец разогнались как надо – и снова прыгнули. Санька не спрашивал – куда. По всему выходило, что очень далеко.

Ночь с 16 на 17 января 2015 года, Кергелен

Термальные воды, думал Некрон, термальные воды… персики выращивать на широте Магадана… Вот они вам – термальные воды.

Инженер-китаец, который его вёл, непрерывно болтал, и на неподготовленного человека это могло произвести впечатление, что вот, мол, люди так увлечены делом, что только о нём и могут говорить, – но глаза инженера были чуть испуганные, как у Риммы, когда она заговорила чужим голосом (это потом в них плескался настоящий ужас… как муха в янтаре, повторяла она, как муха, как поганая хилая дрозофила, раз – и нет миллиона лет, ты же видишь, я постарела на миллион лет…), и время от времени инженер забывал, о чём говорил только что, и повторялся.

Нельзя сказать, что строительство поражало размахом. За всё время пути от проходной – сначала они шли пешком до расширенного и укреплённого входа в пещеры, потом недолго ехали на чём-то вроде детского паровозика, потом пересели в кресла подвесной канатной дороги и то взмывали к потолку подземных залов, то почти отвесно пикировали в узкие тёмные колодцы, инстинктивно поджимая ноги; подлокотники противно шаркали по невидимым стенкам… – за всё это время им встретилось человек пятнадцать-двадцать, да и те обычно были заняты обслуживанием уже установленных и работающих механизмов. Откуда-то, правда, доносился низкий гул моторов и скрежет буров, шуршал транспортёр, вывозящий породу, – и, наконец, в одном из залов по полу змеились толстые чёрные трубы и возле них деловито прохаживались двое ребят в оранжевых комбинезонах и с чем-то наподобие миноискателей в руках – видимо, искали течь.

А в следующем ярко освещённом зале (сталактит-сталагмитовые пары слились и превратились в мощную разноцветную колоннаду) китаец с рук на руки передал Некрона ещё двум таким же ребяткам в оранжевых комбинезонах и с «миноискателями», которыми те немедленно Некрона обшмонали с головы до пят и остались довольны. Видимо, ПСМ как таковой их не интересовал совершенно.

– Теперь вы идёте туда, – сказал один на деревянном английском. – Где вход.

Вход был простым чёрным пятном. Словно тень. Никогда бы не подумал… Некрону даже показалось, что ладонь его ощутила неопределимое сопротивление, и сам он, нырнув в эту тень, что-то преодолевал: не совсем так, как если бы шёл в воде, но, в общем, похоже. Темнота была абсолютная, рука нашаривала очень тёплый и приятно шероховатый камень, ноги шагали, и под ногами была хорошая надёжная твердь – а сознание подсовывало всякие ужастики…