Текст книги "Клуб любителей фантастики, 2005"

Автор книги: Андрей Николаев

Соавторы: Инна Живетьева,Юрий Нестеренко,Владислав Выставной,Сергей Палий,Андрей Буторин,Сергей Чекмаев,Александр Матюхин,Андрей Щербак-Жуков,Яна Дубинянская,Наталья Егорова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Хозяин недоверчиво рассматривал их диковинные шлемы с гребнями, короткие и широкие мечи, кожаные сандалии на босу ногу, более приличествующие странствующему монаху, чем воину и тем более дворянину.

– А… какого короля? – осторожно спросил он.

«Вот черт, угодили в период смуты!» – подумал Франтичелли. – Во Франции только один законный король! – заявил он, грозно нахмурив брови.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться дядюшка Жак. – Просто, сами знаете, благородные господа, какие нынче времена…

«Благородные господа» были бы как раз не прочь это узнать, но не будешь же прямо спрашивать, какой сейчас год. Даже просто интересоваться делами в стране было бы странно: они, путешественники и слуги короля, должны быть осведомлены об этом лучше, чем крестьянин, всю жизнь проживший на одном месте…

В результате беседа хотя и сдвинулась с мертвой точки, но текла довольно вяло. Франтичелли старательно преувеличивал свое незнание языка, чтобы уходить от расспросов. Дядюшка Жак, чья словоохотливость требовала выхода, говорил больше, но, так и не уяснив, кому служат вооруженные гости, темнил, когда речь заходила о событиях государственного масштаба, и все больше жаловался на местные беспорядки, на шаставшие по округе банды. Некоторые из них, как понял Франтичелли, возглавляли не обычные разбойники, а соседские дворяне.

– Совсем житья не стало, мало что на путников, уж и на деревни нападают, – сетовал крестьянин. – У нас теперь каждый день на колокольне дозорный дежурит. Чуть что – в набат, и тут уж хватай, что у кого есть, выбегай из дома… Ладно, от обычной-то шайки отобьемся, а если, оборони Господь от такого несчастья, бургундцы пожалуют? Вот в запрошлом годе…

В этот момент в горницу вбежала девочка: «Папа, у Жаннетты опять началось!..» Воскликнув так, она остановилась, испуганно глядя на чужаков.

Франтичелли бросил косой взгляд на хозяина. Тот, похоже, был напуган еще больше, чем его дочь.

– Что случилось? – спросил итальянец, хотя Миллер пихал его в бок: дескать, не вмешивайся.

– Да нет, ничего, мессир, – пробормотал дядюшка Жак. – Жаннетта… моя старшая дочь, мессир…

– Так что с ней? – настаивал Франтичелли. – Она больна? Или, может быть, рожает?

– Нет, что вы, мессир, она еще совсем юная девушка! И она… нет, право, это все пустяки, не стоит и говорить!

– Ты же знаешь, я врач, – Франтичелли говорил мягко, что не очень вязалось с его воинским облачением. – Хороший врач. Без ложной скромности, других таких ты вряд ли встретишь. Я учился в Риме. (Это была чистая правда.) Ты помог нашему товарищу, а я постараюсь помочь твоей дочери. Позволь мне взглянуть на нее.

Крестьянин смотрел на него с сомнением. Он и сам понимал, что лекарь, способный за два часа поднять на ноги тяжелораненого, встречается не каждый день. Но можно ли довериться постороннему человеку, да еще такому странному?

– Дело в том, мессир… ее недуг не телесный. Да что я болтаю, старый греховодник, может, это и не болезнь вовсе, а благодать Божья!

– Для того и ученость, чтобы отличать одно от другого, – уверенно возразил Франтичелли.

Хозяин еще некоторое время колебался. Наконец решился.

– Хорошо, мессир. Простите мне мои сомнения, но вы же понимаете, Жаннетта мне не чужая… Вы ведь никому не станете об этом говорить? Сами знаете, как люди любят сплетни.

– Всякий целитель обязан хранить врачебную тайну, – заверил его Франтичелли и пошел за ним следом.

– Эй, ты куда? – окликнул спутника по-английски Миллер, мало что понявший в прозвучавшем диалоге. – Надеюсь, ты не забыл инструкцию?

– Да помню, – отмахнулся итальянец, скрываясь за дверью.

В комнате, куда привел его дядюшка Жак, находилась действительно совсем юная девушка, скорее, даже девочка лет четырнадцати. Правда, Жаннетта превосходила ростом многих своих сверстниц, но сейчас это было не слишком заметно, ибо дочка крестьянина стояла на коленях, вполоборота к вошедшим. Лицо ее, с неожиданно тонкими чертами, трудно было назвать красивым, однако оно отличалось тем обаянием, которое порой производит более сильное впечатление, чем совершенная красота. Но сейчас лицо это было искажено гримасой отрешенности. Широко распахнутые сияющие глаза смотрели в угол комнаты, но явно видели нечто совсем иное. Губы застыли в блаженной полуулыбке; из угла рта на подбородок сочилась струйка слюны. Девушка вздрагивала всем телом, раскачиваясь из стороны в сторону и стискивая руки перед грудью. Темные волосы, слипшиеся от пота, в беспорядке разметались по плечам.

– Давно это с ней? – спросил Франтичелли.

– С прошлого года, мессир, – ответил сокрушенно дядюшка Жак.

– Она говорит, что в такие минуты ей являются святые и ангелы Божьи. Может, это и впрямь благодать, а ну как наваждение? – крестьянин набожно перекрестился.

– Ни то и ни другое, – решительно возразил Франтичелли. – Твоя дочь больна, но, думаю, я смогу исцелить ее. А теперь оставь нас и ничего не бойся.

Дядюшку Жака явно не привела в восторг идея оставить свою дочь наедине с незнакомым мужчиной.

– «Не навреди» есть первая заповедь врача, – назидательно добавил Франтичелли. – Я клянусь тебе святой Троицей, – он перекрестился, вспомнив, в какую сторону это делал хозяин дома, – что твоей дочери не будет нанесен никакой урон. Если сомневаешься в моем искусстве, пойди взгляни, насколько улучшилось состояние нашего товарища за минувший час.

Некоторое время дядюшка Жак подслушивал под дверью, готовый, если что, прийти на помощь Жаннетте, но изнутри не доносилось никаких подозрительных звуков. Лишь один раз что-то тонко загудело, будто комар, и тут же смолкло. Наконец, утомившись ожиданием, хозяин дома вернулся в комнату, где скучал Миллер.

Они молча сидели друг напротив друга; время от времени в дверь с любопытством заглядывал кто-нибудь из детей хозяина и тут же исчезал, встретившись с суровым взглядом отца. Дядюшка Жак все больше сожалел, что доверился этому странному полувоину, полулекарю; и вот, когда он уже совсем извелся, в дверях, наконец, появился Франтичелли.

– Твоя дочь здорова, – объявил он. – Окончательное исцеление займет еще несколько дней, но припадков больше не будет. Сейчас она спит, но прежде, чем мы уйдем, ты сможешь разбудить ее и убедиться, что все в порядке, А потом пусть спит дальше. Не нагружай ее работой по дому в ближайшую неделю.

Дядюшка Жак вскочил на ноги.

– Не сейчас, – остановил его Франтичелли, – я скажу, когда будет можно.

Полчаса спустя он снова осмотрел Цибульского. Тот уже порывался встать, крайне досадуя, что, в нарушение инструкции, провел в неподходящем времени целую неделю. Франтичелли заверил его, что еще двадцать минут ничего не решают, и наконец позволил хозяину дома переговорить с Жаннеттой. Девочка ничего не помнила о лечении, но чувствовала себя хорошо. Дядюшка Жак рассыпался в благодарностях и – к вящей радости Миллера – решительно отверг попытку расплатиться за помощь Цибульскому новенькими монетами с профилем императора Траяна. Возможно, хозяйственная крестьянская натура и заставила его тут же пожалеть об этом благородном порыве, но слова были произнесены, и брать их назад было поздно.

Обменявшись любезностями с хозяином, двое хрононавтов, поддерживая под руки третьего, покинули дом семьи Дэй и двинулись в сторону леса.

– Зачем ты это сделал? – бурчал Миллер. – Уж лучше бы мы заплатили ему золотом!

– Действительно, Франтичелли, – поддержал его Цибульский, – конечно, это люди спасли мне жизнь, и я им благодарен, но вам не следовало…

– Я врач, – ответил итальянец, – я, в конце концов, давал клятву Гиппократа.

– Для хрононавтов она неактуальна, – напомнил Цибульский. – Мы не имеем права не только отбирать жизнь, но и спасать ее. Мы не можем допустить изменения истории, даже когда речь идет о жизни всего лишь одного человека.

– Я и не спасал ничью жизнь! Я знаю инструкцию не хуже вас. Диагноз этой девочки – экстатические парциальные судороги и мусционогенная эпилепсия. Это не смертельно. Я провел сеанс коррекции электрической активности ее мозга, а также ввел ей в кровь сто микрокапсул стабилизаторов, которые, поочередно растворяясь, обеспечат успешное течение реабилитационного периода. К счастью, современные технологии позволяют полностью излечивать эпилепсию. Вот и все. Конечно, может быть, в будущем из-за этих припадков ее бы сожгли, обвинив в связи с нечистой силой. Но мы, в конце концов, не можем предусмотреть всего. Любой наш шаг в прошлом теоретически может иметь непредсказуемые и далеко идущие последствия.

– Именно на это упирают сторонники запрета хрононавтики, – заметил Миллер.

– Но хрононавтика существует уже тридцать лет, и за это время не обнаружено ни малейших признаков изменения истории! – возразил Франтичелли.

– Существует теория, что они и не могут быть обнаружены, – сказал Миллер. – Просто, когда происходит изменение истории, меняется все – и любые материальные свидетельства прошлого, и наша собственная память.

– Ну, ты же знаешь: теория, выводы которой в принципе не могут быть ни доказаны, ни опровергнуты экспериментально, не может считаться научной, – парировал итальянец.

Они вошли в лес и осмотрелись. Кажется, посторонних поблизости не было. Пора активировать трансхроны. Первым отправили Цибульского.

– Да, кстати, ты не спросил у хозяина, как называется их деревня? – поинтересовался Миллер, прежде чем включить прибор.

– Спросил перед уходом, Домреми. Тебе что-нибудь говорит это название?

– Впервые слышу.

– Вот и я тоже, – кивнул Франтичелли и исчез. Следом за ним исчез Миллер…

После прибытия их на базу Цибульский был сразу же отправлен в госпиталь, а Миллер и Франтичелли, пройдя карантинный контроль, вышли в рекреационный зал для прибывающих хрононавтов. Психологи не советуют сразу по возвращении из прошлого ехать домой; надо дать психике какое-то время для адаптации к ритму и реалиям родной эпохи. Правда, участников неудавшейся экспедиции в Римскую Галлию это не касалось – ведь они пробыли в прошлом лишь несколько часов. Однако вместо того, чтобы сразу проследовать на выход, Миллер устремился к монитору глобальной информационной сети и просмотрел свежий выпуск новостей.

– Ну что там? – небрежно осведомился Франтичелли.

– Ничего, – откликнулся Миллер, – Соединенное Королевство Великобритании и Франции столь же незыблемо, как и все последние семь веков.

– Разумеется, – усмехнулся Франтичелли, – не думал же ты, в самом деле, что с ним что-то может случиться из-за какой-то крестьянской девчонки? [1]1
  В исторических документах встречается разное написание фамилии девы Жанны – Дарк, Тарк, Дар и Дэй. Современное, на дворянский манер, написание д’Арк (переводящееся как «Аркская»), появилось лишь в XVI веке и является неверным. Диагноз Жанны, реконструированный по известным симптомам, взят из статьи «Нейрональные субстраты религиозного опыта» д-ра Дж. Салвера и д-ра Дж. Рабина («Журнал нейропсихиатрии и клинической неврологии», 1997, часть 9, номер 3, специальный выпуск: «Нейропсихиатрия лимбических и подкорковых расстройств»), (Прим, автора.)


[Закрыть]

Сергей Палий
ПАРК РУССКОГО ПЕРИОДА

Зацепившись за торчащую ветку и оставив на ней приличный кусок старомодного женского платья, я кубарем скатился в овраг. Морщась от боли, выдрал из бороды здоровенный репей и прислушался.

Охотницы, видимо, отстали. Только где-то на грани слышимости раздавалось ржание их коней. Ладно, хоть на этот раз не травили собаками…

Я оглядел себя. Не считая нескольких царапин, тело сохранило приличный вид. Человеческий. Мужской. Вымирающий. Наверное, века два назад бородатый мужик в изодранном женском платье, сидящий в лесу, на дне оврага, показался бы несколько странным, ну или смешным, на худой конец. Еще бы, тогда нашего брата почитали… Да что говорить, раньше все бабы по струнке ходили, на задних лапках перед нами скакали, а передними при этом сучили! А сейчас вон, поглядите, как паясничают: мало того, что на всей планете отставили тысячу-другую человечьих особей мужского пола, так они ж еще и издеваются над нами! Ну куда это годится, когда твою шкуру, добытую на охоте, перед камином расстилают? Я уж не говорю, из каких наших родненьких частей они чучела делают…

Вдруг метрах в десяти от меня что-то треснуло. Аж сердце в пятки провалилось! Спустя миг в том же месте послышался шорох, будто кто-то полз на карачках в мою сторону – за корягой не было видно. Я затаился.

Если, думаю, зверь какой, то это не беда – так на него рыкну, что в мех наложит; а вот ежели охотница, то плохо дело. Я, конечно, стрекача-то успею дать, но ведь у нее в руках что угодно может быть. И рогатка, и ручной пулемет. Ох, мало, видать, задница моя за сорок лет настрадалась…

Существо остановилось прямо за корягой. К броску, что ль, готовится, каналья? Напряжение росло. Тут где-то в стороне бахнул выстрел, и из-за бревна с диким воем в аккурат на меня понеслось что-то лохматое. Я мужик-то вообще бывалый, но от такого меня столбняк прошиб.

Знаю, что надо ноги делать, ан глядь – они, родные мои, и не шевелятся! Ну, думаю, крышка! Дерево не посадил, ребеночка не воспитал, да и какого к черту ребеночка – без бабы-то…

Тут лохматое вдруг споткнулось, мордой в грязь шлепнулось и скулит оттуда. Жалобно даже вроде. С радости меня столбняк отпустил. Повернулся я было, чтоб бежать куда глаза глядят, да лохматое еще сиротливее захрюкало. Ну, думаю, ладно, если что, деру дать успею. Встал поодаль и говорю:

– Слышь, лохматое! Ты кто?

Хлюпанья сразу затихли. Только шерсть клочками из травы торчит.

– Покажись по добру, – говорю, – А то у-у я тебе…

Лохматое заерзало, запыхтело и показало один глаз.

Я вгляделся – человечий вроде.

– А ну, – говорю, – скажи что-нибудь.

– Мужик, чо ль? – недоверчиво произнесло лохматое.

– А тебе-то что? Сам-то кто?

– Что-о… кто-о… – задразнилось оно. – И вообще, сам лохматый! Я в шубе, понял, болван?

– Вылезай-ка из травки, – говорю я, а сам – за дерево. – Может, ты охотница переодетая, а?

– Иди ты…

– Сам иди!

В общем, так мы с Васькой и познакомились. Он нездешний оказался. Его, бедолагу, из-под самой Рязани гнали.

Мы забрались подальше в чащу и решили пожрать что-нибудь сообразить. После долгих поисков изловили в пересыхающем прудике полудохлого карася. Ну, там, дровишек набрали – хворосту.

– Шубу-то я стибрил с месяц назад в одном доме богатом, – рассказывает Васька, пока мы костерок маленький разводим. – Думаю, стану-ка под медведя косить – авось не будут бабы так доставать-то. И ничего, и правда жить поспокойней стало. А вот сегодня одна углядела меня и вопит: «А давайте, девки, на медведя пойдем, а то эти мужланы уже надоели!»

Вспомнилось, как сам я недавно платье спер из чулана. Смех – мужик в платье. А Васька вон даже и внимания не обратил. Времена такие.

– Вот, – помолчав, отвечаю, – дожили. Нас в Красную Книгу заносить надо. А мы, видите ли, надоели.

– Ха. Так я в Нижнем случайно зоопарк увидал. Там с нашим братом вообще жуть что делается. Бесятся пацаны! У одного на клетке знаешь какая табличка висит? Сказать стыдно… «Самец сапиенса. Интеллигент».

– Да ну?

– Это еще что, – говорит Васька, смачно облизываясь и приближая ноздри к карасику, пекущемуся на углях. – Сам зоопарк-то чуешь как называется? «Парк русского периода». Так-то.

– Да-а… патриотично, – протягиваю я и переворачиваю прутиком карасика.

– А по-моему, глупо. Они сами, что, нерусь? Или, по-ихнему, только истинный мужицкий дух может быть русским? Я вот что мыслю, брат, – баба без мужика, она, конечно, неполноценный человек! Но при чем тут национальность? Они что, думают, русский люд в зоопарк посадить можно?!

Васька в запале встает и начинает размахивать кулаками:

– Шиш! Нашлись пут, понимаешь ли, прынцессы забугорные! Возомнили себя, понимаешь ли, особами с кровями голубенькими! Иноземными! Экзотику решили устроить! Я им покажу!..

В лесу что-то ухает, и Васька подпрыгивает от неожиданности. Фыркает, ежится и снова садится к костру. Скребет в затылке и шепотом спрашивает:

– Слушай, из головы теперь не выходит, отчего ж они все-таки парк этот «русским периодом» назвали? Может, и впрямь Россия кончается? А?

– Хрен его знает… – говорю. – Я вот все гадаю, почему мужики ненужные стали. Чем мы жинкам-то нашим не угодили в свое время?

– Мало ремнем драли, – беззлобно выносит вердикт Васька.

Мы долго молчим, наслаждаясь запахом рыбы.

Ведь все им напридумывали на свою голову: и клонирование, и как детишек из пробирки выводить… Ну а Лора Стэфанская довела наши разработки до логического завершения, когда открыла гипноволны, катализирующие процесс старения всех белковых тел, в которых обнаруживается резкий выброс тестостерона в кровь. Плюс мужской ген, или там хромосома какая… А нашим-то хоть бы хны – слова буржуйские, непонятные, значит и безвредные. Заплясали только тогда, когда узнали, что тестостерон – мужской половой гормон, да когда смекнули, что от баб наш брат отличается не только хреном, но и геном. Поздно заплясали. Впрочем, как обычно. Нет, но вы оцените полет учено-садистской мысли Стэфанской – чем больше мужик хочет, находясь под воздействием дьявольских гипнолучей, тем быстрей он стареет. Какой шорох поднялся в начале 21-го!.. Не описать.

Вот тут-то и проявились наследственное разгильдяйство мужиков и – как бетонный противовес – щепетильная организованность женщин.

Те быстренько подбили идеологическую планочку о чистоте вида, о женщинах-прародительницах, курицах и яйцах, ну и все в этом роде. Умело захватили несколько метеоспутников на околоземной орбите, припаяли к ним гипноизлучатели эти самые и стали ждать. Понимаете, насколько все просто?

А наши-то орлы! Стали вопить на каждом углу диким голосом, что, мол, безобразие, куда смотрит ООН! А в ООН, между прочим, уже спокойненько так работали женщины-идеологи с шикарными бедрами – поэтому со всех ассамблей пачками выносили скрюченные от старости трупики в галстуках. Но и тогда еще не понял наш брат степени опасности. Мы разводили демагогию, выгоняли на улицы танки, поднимали в небо воздушные армады – мы, по нашему же убеждению, вели священную войну с феминизмом, а дамы просто раздевались. И одно выступление голой дикторши по национальному телевидению сводило на нет старания наших многотысячных армий! Как же! Разве командный состав, измученный бромным чаем, пропустит такое шоу?! Казармами мер мужик, батальонами! Дивизиями лапти откидывал!

Конечно, нашлись умные люди, которые пытались объяснить, что не надо, мол, на баб-то голых глядеть! Куда там… Мы дохли, но хотели. Мы хотели и дохли!

Были во вражеском лагере, так сказать, противницы режима. Но что они могли сделать? Утешить дяденьку какого-нибудь? Приласкать? Так у них же на руках дяденька и давал дуба…

С тех неспокойных пор минуло два века. Все изменилось: Стэфанская давно померла, никто уже не бесится, не воюет. Нас, по разным причинам выживших, отловили, вкололи в зад какую-то вакцину и отпустили – так что теперь мы, в принципе, можем сколько угодно на поработительниц наших таращиться. А толку? Ну, бывает, конечно, выпадет какому-нибудь счастливчику попасться охотнице с не до конца атрофированным половым рефлексом. Такой некоторое время припеваючи живет. Потом либо на чучело, либо на волю – все зависит от темперамента хозяйки.

Пробовали мы, конечно, пару раз бунтовать. Быстренько по рогам наполучали и утихли.

Живем, где придется. Летом-то просто, шалашик соорудил и знай себе уди рыбку. А вот зимой беда… Кто в лесах берлоги строит, кто на юг уходит. Ну а некоторые вон, оказывается, в «Парке русского периода» клеточку урвали. Только в неволе-то мужик тоже ведь дохнет.

А вообще, странно все как-то получается. Силы воли нам, наверное, не хватает и организованности. И еще чего-то, раз до такого баб довели…

– Карасик готов вроде, – прерывает мои размышления Васька. – Жрать давай.

Александр Матюхин
ЗАКАТ
НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКИ

…И когда пришла Земля к финалу своему, когда рухнул с неба огненный дождь и снег упал на голову (вот парил-ка-то была!!), в общем, во времена далекие, до которых нам, увы, в виду некоторой нашей физиологической ущербности недотянуть, случилась история…

Петр Игнатьевич Остермах оставил в плазмере всего один заряд. Для себя. Остальные тридцать он израсходовал в пустыне Гоби, где охотился на одичавших киборгов, в надежде, что на него снизойдет вдохновение. Вдохновение снисходить не собиралось. Поэтому впору было думать о самоубийстве.

А что? В наше время самоубийство писателей – частое дело и никого не удивляет. Невозможно жить, господа, в таком мире, где все уже давно придумано, изобретено и воплощено в жизнь до вас!

Возьмем в качестве примера Кольку Шаповалова… Остермах, сгорбившийся перед портативным компьютером за последним столиком Кабинета Писателей, вытянул шею и нашел глазами Шаповалова, Бедняга рвал на себе волосы и царапал ногтями стол.

Так вот, что касается Шаповалова. Два дня назад он выдал миру свежий научно-фантастический рассказ с эпическим заголовком и не менее эпическим сюжетом! И что? Отклонили! Концепция проблем любви живого робота и живой кофеварки, видите ли, устарела неделю назад! Сейчас, мой друг, это никому не интересно!

Или, например, Шанцев (найдя взглядом Шанцева, Остермах удовлетворенно крякнул: с заднего столика было прекрасно видно, как Шанцев, слегка пригнувшись, чистил дуло плазмера длинным грязным шомполом). У него уже девятый рассказ забраковали! И ведь почти в ногу со временем идет! Вечером напишет что-нибудь, а утром это уже изобретут! Везения человеку не хватает! Ему бы удачу за хвост поймать или музу за крылышки.

Сам Остермах на муз давно не надеялся. Каждую ночь он видел один и тот же сон…

Сидит Остермах в Кабинете Писателей в гордом одиночестве. За столом. В плавках и домашних тапочках с автоподогревом пяток. И пишет. Пишет новый научно-фантастический рассказ. Старается, Надеется. Ждет. Пальцы стирает до крови. Но не успевает набросать и черновик, как вырастает перед ним Мозг. Тот самый Мозг миллионов изобретателей и ученых, которые штампуют новые идеи, претворяют научные открытия в жизнь! И Мозг этот пульсирует и шевелится. По бокам его течет слизь, а лобные доли расходятся, обнажая мелкие острые зубки, и высовывается оттуда язык и слизывает Остермаха вместе с компьютером, тапочками и столом. А в ушах Остермаха, словно пчелиный рой, гудит хор тысяч голосов: «Старо! Было это все! Уже изобретено сто лет назад! По двадцать пять рублей за комплект!»…

И просыпался Остермах с плотно засевшей в голове мыслью, что новых рассказов ему не написать никогда.

Издатель ведь требует свежих идей. Да и читателя не проведешь. А писать о вчерашнем дне – это уже не научная фантастика, а история какая-то получается.

Остермах посмотрел на часы. Через пятнадцать минут заканчивался творческий день, а у него написано полстраницы, притом пролог, никак не связанный с основой. Есть ли вообще основа?

На коленях Остермаха лежала вечерняя газета. На титульном листе огромными буквами было выведено;: «Завершение детективного жанра!», а ниже, мелким шрифтом: «Сегодня ушел из жизни последний на планете сочинитель детективов. Как и его предшественники, писатель покончил с собой, будучи не в состоянии найти новый сюжет. Таким образом, мы можем с уверенностью сказать, что жанр детектива канул в прошлое навсегда…»

Эту статью Остермах читал уже в седьмой раз. Ниже сообщалось о том, что за год количество создателей любовных историй уменьшилось на треть, а писателей-фантастов вообще осталось только восемьдесят три.

– И наш закат скоро, – пробормотал Остермах, поглядывая на часы.

За три минуты до конца творческого дня Шанцев приставил к виску плазмер и выстрелил.

«Глупец, – подумал Остермах, наблюдая, как изуродованное тело падает со стула на пол, – если бы у Шанцева отклонили десять рассказов, а потом он бы застрелился, то похороны бы оплачивало государство, как ветерану труда, а так жене придется выкручиваться…»

В Кабинет вошли люди в темных халатах. Тут дело ясное – только в морг.

Остермах отключил компьютер, не сохранив написанное, и встал из-за стола как раз в тот момент, когда раздался гудок.

Остальные восемьдесят писателей тоже поднялись. Остермах сложил газету вчетверо и засунул ее подмышку.

Выходя из кабинета, он подумал о том, что последний заряд в плазмере все же нужно поберечь. Хотя бы для десятого рассказа.

_{Рисунки Виктора ДУНЬКО}