Текст книги "Клуб любителей фантастики, 2005"

Автор книги: Андрей Николаев

Соавторы: Инна Живетьева,Юрий Нестеренко,Владислав Выставной,Сергей Палий,Андрей Буторин,Сергей Чекмаев,Александр Матюхин,Андрей Щербак-Жуков,Яна Дубинянская,Наталья Егорова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Поздравляю вас с успешным началом второго этапа внедрения в местную культуру, – сказал чиновник Анамна, и Мован, который виделся с ним не так уж давно, вдруг поразился бедности его мимики и интонаций. Создавалось впечатление, что эмоциональная жизнь Анамны вообще крайне скудна и охватывает, в лучшем случае, лишь то, что происходит в этих апартаментах, включая тень привязанности к одинокому чахлому растеньицу с невзрачными цветками.

Дарнег же чувствовал себя в кабинете Анамны как рыба в воде.

– Да уж, наконец-то первый этап пройден! Как быстро вы планируете завершить второй?

– В течение шести – восьми месяцев. За это время закончат монтаж орбитальных и энергетических станций и электронных заводов: без них переход на третью ступень будет невозможен. Что касается бытовой сферы, то мы построили еще триста развлекательных городков, расширили сеть пищевых центров, салонов комфорт-техники и открыли несколько десятков крупных многоэтажных магазинов. Сейчас на очереди – игорные дома… Словом, движемся по опробованной модели.

– А что дальше? – спросил Мован, почему-то заранее холодея.

– Третья ступень предписывает нам открытие большого порта и орбитальных лифтов – для окончательного встраивания Брилианги в федеральное сообщество. На это у нас пока нет разрешения старейшин – местные власти почему-то упорно держатся за древние предрассудки вроде суверенитета. Если второй этап затянется, придется подключать ментальное воздействие. Пока мы стараемся избегать этого: брилиангцы, по оценкам наших специалистов, входят в группу риска сразу по нескольким параметрам, включая эмоциональную непредсказуемость. Возможен резкий всплеск числа самоубийств, скачок уровня преступности и подобные малоприятные отклонения. Нужно хорошо подготовиться к такому радикальному вмешательству. Надеюсь, вы оба понимаете, что это средство будет использовано только в крайнем случае?

Дарнег с готовностью закивал, потягивая гангу, над поверхностью которой прыгали ярко-сиреневые пауки. Мован же внимательно смотрел Анамне в лицо – и не верил. Человеку, привыкшему извлекать значительную часть информации из мимики, жестов и интонации собеседника, не составит труда прочесть больше, чем тому хотелось бы…

* * *

При обучении лингвату в школе использовалась и методика «эмоционального погружения». Последняя срабатывала очень хорошо в силу развитости эмоциональной сферы у подопечных Мована. По сравнению с брилиангской, душевная жизнь носителей лингвата казалась, мягко говоря, бедноватой. В брилиангском языке было около двух сотен определений улыбки, около полутора сотен – печали. Шкала состояний между счастьем и отчаянием насчитывала тысячи градаций. Скудные определения чувств, зафиксированные лингватом, ученики Мована усваивали почти мгновенно, при этом расцвечивая их разными выражениями лица, плавными или резкими движениями, голосовыми вариациями. Брилианга пока не собиралась говорить на лингвате, она ассимилировала его, перекраивая на свой лад, наполняла своей, кажущейся остальному миру парадоксальной, логикой, радужным богатством своих чувств.

Но так могло продолжаться лишь до тех пор, пока вкрапления лингвата были ограничены и слабо подкреплены внешней атрибутикой. Что будет, когда на Брилиангу хлынет настоящая лавина вещей, явлений и образов, для которых в здешнем языке аналогов попросту нет? Когда чужие фразы начнут диктовать непривычные связи между словами, навязывать готовые синтаксические конструкции, настойчиво прививать чуждую логику? Когда, наряду с брилиангскими способами словообразования, будут множиться другие – более простые, компактные, удобные в том стремительном течении жизни, которая воцарится на этой тихой планете через годик-другой? Когда чужая речь и музыка будут ежеминутно низвергаться с экранов, притворяясь искусством и одновременно настойчиво предлагая что-нибудь купить, надеть, съесть?

И все это на планете, где население не может даже опереться на память прежних поколений, потому что у него нет письменной художественной культуры, а есть только живая жизнь, живые эмоции! Останется ли тогда в душе здешних жителей место для нынешних чувств, понадобятся ли им все те же двести наименований улыбки, сто с лишним названий для скорби?

Конечно, это случится не сразу, но уже нынешние дети Брилианги растут совсем другими, чем их родители и деды…

Взволнованный этими мыслями, Мован вышел из дому и отправился бродить по улицам Агианхо. В голове его звучала детская песенка о том, как добрый и справедливый учитель ведет своих учеников в сказочный мир больших, сверкающих огнями городов,

* * *

Неожиданно все планы по вовлечению Брилианги в федеральное братство Галактики рухнули. Мован и Дарнег узнали об этом от Анамны, который позвонил в учительскую, где они обсуждали проведенные уроки. Сигнал «министерской» связи заставил приятелей вздрогнуть от неожиданности.

Лицо Анамны на экране, на первый взгляд, казалось безмятежным, но Мован мгновенно распознал за этой безмятежностью напряжение.

– Мне жаль сообщать вам эту новость, мои уважаемые ассистенты, но, судя по всему, наш проект будет закрыт.

– Как? Почему? – вырвалось у потрясенных учителей.

– Принято решение о создании первого пространственного тоннеля для сверхскоростных лайнеров. Идея, которую человечество лелеяло чуть ли не с двадцатого века, но тогда даже самые смелые фантасты не могли всерьез поверить в возможность ее осуществления. И вот – представьте: тоннель станет не просто реальностью, а даже обыденностью буквально на наших глазах, через пару-тройку лет! Он протянется от Жахабры до Адальгора и пройдет вблизи здешней звездной системы. Все космические тела, способные вызвать заметные помехи в работе тоннеля, будут уничтожены. Мне очень жаль, но Брилианга в этом списке стоит первой. Население будет эвакуировано и расселено по федеральным планетам в течение ближайших трех месяцев. Дольше ждать невозможно: встречные энергетические потоки, необходимые для создания нужного напряжения, уже пущены. В силу того, что брилиангцы будут ассимилированы другими народами, ваши усилия по приспособлению их психики к внешнему миру не пропадут втуне. Надеюсь, этим людям будет теперь легче адаптироваться в чуждой среде… Наш с вами договор о вознаграждении остается в силе.

Дарнег, на языке которого, видимо, как раз вертелся этот вопрос, облегченно вздохнул. Он давно мечтал покинуть Брилиангу.

Мован спросил:

– Но ведь они могут не захотеть уезжать. Что тогда?

– Кто «они»? – изумился Анамна. – Брилиангцы? Как они могут не захотеть – они же иначе погибнут!

– Но здесь их дом. Здесь они жили веками. Почему никто не спросил их, согласны ли они пожертвовать своей планетой для тоннеля, который не имеет к ним никакого отношения?

– Пока не имеет, это во-первых. Переселятся в другие условия, научатся летать на лайнерах – очень даже будет иметь. Во-вторых, никому в наше время тотальной ответственности и в голову не придет, что кто-то может руководствоваться капризами «хочу – не хочу», когда речь идет о благе всей цивилизации. Вы представляете, сколько проблем решит этот тоннель? Как приблизятся к нам дальние концы Галактики, насколько удобнее людям станет путешествовать между звезд? И что, ради этого нельзя отказаться от одной планетки, где нет ничего по-настоящему ценного – ни редких ископаемых, ни развитой промышленности, ни уникальных технологий, ни культурных памятников?

– Но у нас есть ценности! Причем такие, которые везде в Галактике уже давно утрачены. Я имею в виду язык, сохранивший богатейший спектр чувств, эмоций, – Брили-анга обладает просто потрясающим сокровищем!

– Помилуйте, ну кому в наше время нужны эмоции! Это же просто какой-то тормоз, пережиток диких веков. Вот вами сейчас руководят именно эмоции, а не здравый смысл. Попробуйте рассуждать разумно. Как объяснить брилиангцам, что такое транспортный энергетический тоннель, если они даже к обычным орбитальным челнокам относятся с недоверием? Не надо эмоций, в таких делах нужен строгий расчет. Здесь проходит самый экономный маршрут. При малейшем отклонении потока затраты энергии возрастают в десятки и сотни раз. Чтобы бороться с помехами, понадобится обесточить несколько планет. Вы хотите, чтобы из-за вас кто-то остался без жизненно важных света и тепла?

– Я не хочу, но…

– Нет, все-таки как прочно даже в лучших из нас сидят местнические интересы! Дескать, мы не против пользоваться всеми благами федеральной цивилизации, но поступиться чем-то своим в ответ – ни-ни! И это я слышу от вас, Мован, человека, воспитанного на федеральных идеалах! Извините, у меня мало времени. Сообщаю вам эту новость заранее, чтобы она не было для вас неожиданностью. Надеюсь, вы сумеете донести до родителей ваших учеников, что разумнее будет повиноваться. Никто не собирается вступать с ними в споры. Те, кто не покинет Брилиангу добровольно, будут депортированы федеральными войсками. Никто не должен пострадать – у нас же гуманное сообщество!

* * *

Силовое поле, отделявшее взлетно-посадочный сектор от общедоступного, переливалось всеми цветами радуги и тихо гудело. Казалось, в воздухе между людьми и маячившими далеко вдали орбитальными челноками дрожит мыльная пленка, готовая вот-вот лопнуть. Единственным проходом сквозь нее были пропускные шлюзы, где пассажиры садились в надежно защищенные от радиации посадочные шлюпки.

Люди, собравшиеся сейчас у одного из таких шлюзов, тихо переговаривались, ожидая, когда откроются массивные ворота. Людей было немного – гораздо меньше, чем рассчитывали чиновники федеральных ведомств, выделившие для эвакуации населения дополнительные челноки. Брилиангцев почти не было, в основном у шлюзов ожидали посадки специалисты, присланные сюда по служебной надобности и теперь стремившиеся оказаться на безопасном расстоянии от обреченной планеты. Вели они себя сдержанно, цивилизованно: не толкались, не плакали и не затевали ожесточенных дискуссий, кто прав, кто виноват. Для них это был лишь один из сотен миров, причем далеко не лучший. Временами эти люди посматривали в светло-голубое брилиангское небо, полинявшее от многодневного зноя, как будто именно оттуда кто-то невидимый должен был дать сигнал к отправлению.

Мован и Дарнег стояли чуть в стороне от общей группы.

– Когда ты собираешься улетать?

– Что? – Мован оторвал взгляд от радужной пленки силового поля. – Да пока не собираюсь…

Дарнег озабоченно покачал головой.

– Я бы на твоем месте не откладывал. Это только так сказано, что впереди еще три месяца. На самом деле, уже недель через шесть, с приближением энергетического потока, здесь начнет повышаться радиационный фон. Это может привести к выходу из строя техники и прочим опасным последствиям.

Мован не ответил. Челнок, на котором Дарнег должен был подняться на орбиту, находился очень далеко, но все же было видно, как возле него катаются туда-сюда разноцветные драже погрузочных автоматов.

Дарнег снова заговорил:

– Это правда, что старейшины Брилианги отказались покинуть планету?

– Правда. Они обратились в Федеральный Центр с просьбой найти другое место для прокладки тоннеля. Им вежливо ответили, что отменить уже ничего нельзя. Тогда они заявили, что не намерены уезжать.

– Ну и глупо! Теперь, глядя на них, половина населения будет сидеть и ждать, пока здесь не останется даже пепла. Какой-то стадный инстинкт, уж извини за прямоту!

Мован молча смотрел на него. До Дарнега начало доходить.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что и ты тоже… решил остаться?

– Да.

Дарнег застонал и изо всех хлопнул себя ладонями по бокам, Мовану даже стало его жаль: видимо, напарник действительно был к нему привязан.

– Мован, ты же разумный человек! Как ты можешь следовать за толпой, где твоя индивидуальность? У тебя блестящее образование, светлая голова. Ты способен начать с нуля на любом месте и добиться успеха. Что ты забыл в этом захолустье?

Мован улыбнулся.

– Видишь ли, я родился и вырос на Брилианге. Меня учили, что наши чувства – это не только страх или покой, сытость или голод, а также стремление ко всевозможным удовольствиям. Их гораздо больше, и многие из них гораздо тоньше, прекраснее и важнее…

Дарнег с досадой отмахнулся. Мовану было видно, как за спиной приятеля от челнока отделились ртутные шарики посадочных шлюпок и двинулись по направлению к шлюзам.

– Красивые слова! Ты пойми, ведь за ними нет никакого смысла! Эмоции – это как раз то, что заставляет людей терять голову и делать глупости. Вот как тебя сейчас.

И потом, пока ты жив, ты можешь проповедовать свои воззрения где угодно. Федеральные законы этого не запрещают. А если ты умрешь, кто скажет все это людям? Хотя бы такое соображение должно тебя останавливать!

Мован грустно усмехнулся.

– Видишь ли, за двенадцать лет я много где побывал. Но все, что я тебе сказал, пришло мне в голову здесь, на Брилианге. Потому что здесь все еще настоящая вода, настоящий ветер и настоящие чувства.

– Перестань! Как будто за пределами Брилианги ты не сможешь пользоваться натуральными благами!

– Я сказал «настоящие», а не «натуральные»..

– А какая разница?

– Ты прав: для человека, говорящего на лингвате, – никакой. Вот и ответ, касающийся моих возможных проповедей, – их просто не поймут. Ведь мне тоже придется говорить на лингвате. В этом языке много слов для еды, развлечений, науки и техники, и всего несколько – для обозначения чувств. А в брилиангском – только для улыбки их двести…

– Мован, ты идиот! Какая улыбка? Причем здесь вода и ветер? Тут скоро не будет ни того, ни другого – только мертвый, искаженный космос! Чего вы добьетесь, оставшись? Вас все равно депортируют: наша цивилизация не разбрасывается человеческими жизнями. Что и кому вы докажете своим упрямством?

– А кто тебе сказал, что мы собираемся кому-то что-то доказывать? Мы просто хотим жить и умереть там, где считаем правильным. Вот не знал, что и это прописано в федеральных законах!

Дарнег открыл рот, чтобы разразиться новой страстной речью, но в эту минуту гудение усилилось и двери шлюза поползли в стороны.

– Не валяй дурака, Мован! Буду рад встретиться с тобой, когда все это закончится. Посидим, выпьем, прогуляемся по… Ну, мне пора!

Они пожали друг другу руки, потом обнялись.

– Счастливого пути, Дарнег.

* * *

Чем ближе становился роковой день, тем больше людей уезжали – со слезами и причитаниями, разрывавшими сердце. Потом явились депортационные службы – федеральное братство пеклось о своих новых, еще не вполне разумных членах. За несколько недель Брилианга была прочесана вдоль и поперек, и те, кто не покинул ее добровольно, были, после стремительно подавленного сопротивления, подняты на орбитальные станции и погружены в огромные межзвездные лайнеры. Им обещали новую, благоустроенную жизнь на богатых, развитых планетах, но Мован что-то не замечал у своих соотечественников большой радости по этому поводу. Потерявшие дом брилиангцы бестолково слонялись по кораблю, липли к иллюминаторам, то и дело, к раздражению военных и чиновников, взрываясь гневом или слезами.

Как-то само собой случилось так, что ученики Мована постепенно опять собрались вокруг него, как будто среди всеобщего несчастья и растерянности единственной незыблемой опорой для них оставалось привычное расписание уроков.

Молодой учитель обвел глазами свою поредевшую группу. Многие уехали раньше или находились сейчас на других кораблях, но звонкоголосая Йата и Куруи, любитель каверзных вопросов, были здесь. Едва началось первое занятие, как сын бывшего водителя портового аэробакля поднял руку.

– Наставник Мован! Это правда, что Брилианга скоро вся погибать?

Он говорил на лингвате, и вопрос прозвучал сухо, как министерские документы, в которых содержался приговор покинутой планете.

Мован посмотрел на обращенные к нему внимательные маленькие лица. По ним можно было прочесть больше, намного больше, чем было сказано…

– Правда, Куруи, – сказал он, сознательно переходя на брилиангский. – Ты молодец, что спросил: это сегодня самая печальная и самая важная для нас тема. И говорить об этом мы будем на нашем родном языке – потому что только на нем у нас найдется достаточно слов и для слез, и для улыбки.

_{Художник Виктор ДУНЬКО}

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 3 2005

Юрий Нестеренко
КЛЯТВА ГИППОКРАТА

Миллер сразу же понял: что-то пошло не так. Яркие лучи летнего солнца пронизывали кроны вековых дубов; было, навскидку, около двух часов пополудни. Выход же в континуум всегда происходит ночью, по причинам вполне очевидным – так гораздо меньше шансов, что кто-нибудь из местных увидит людей, возникающих прямо из воздуха.

Кстати, о людях. Миллер поспешно огляделся. «Это называется: две новости – хорошая и плохая», – усмехнулся он. Хорошая заключалась в том, что, несмотря на его дневное прибытие, свидетелей в этом лесу, похоже, не оказалось; плохой же новостью было отсутствие также и его товарищей. Впрочем, согласно технической документации, разброс во времени прибытия при синхронном старте может составлять до шести минут; Миллер подавил желание взглянуть на запястье, где, разумеется, не было никаких часов, а имелся лишь бронзовый браслете вмонтированной внутрь панелью управления, и приготовился ждать.

Минуты через две рядом возник Франтичелли.

– Так, – произнес он, тоже сразу оценив ситуацию, – выходит, сбой. Я слышал, что такое иногда случается, но никогда не думал… И куда же нас, интересно, занесло? И где Цибульский?

– Ответ на оба вопроса: не знаю, – мрачно откликнулся Миллер. – Может быть, нам повезло, и сбой составил всего несколько дней. Тогда мы сможем продолжить миссию. Если же нет… Дальше 112 года нас зашвырнуть не могло, не хватило бы энергии, а вот ближе… мы могли вынырнуть где угодно – от Римской Галлии до прошлогодней Франции, Или даже в Германии – при сбое пространственные координаты тоже гуляют довольно ощутимо…

– Гадать нет смысла, – перебил Франтичелли. – В лесу мы это все равно не выясним, – он медленно повернул голову, всматриваясь в просветы между деревьями. – По-моему, в той стороне дорога или просека. Пойдем посмотрим.

– Инструкция предписывает немедленное возвращение при попадании не в то время, – покачал головой Миллер.

– Вернуться мы всегда успеем, – возразил Франтичелли. – Сначала нужно убедиться, что время действительно не то. Не забывай, экспедиции в прошлое обходятся в несколько раз дороже полетов на Марс, и бог весть, когда нам выпадет следующая возможность.

Миллер понимал это не хуже своего товарища, однако относился к инструкциям с несколько большим уважением, нежели тот.

– В любом случае, надо дождаться Цибульского. – сказал он. – Он возглавляет экспедицию, пусть он и решает.

– Можешь ждать его здесь, если хочешь, а я пока взгляну на дорогу. Не волнуйся, я не собираюсь вступать ни с кем в контакт.

– Ладно, – буркнул Миллер, – оставайся на связи. И осторожней со своими блестящими доспехами.

Он следил за итальянцем, пока тот не затерялся среди деревьев, а затем надавил языком на коренной зуб, активируя передатчик.

– Джузеппе, как слышишь меня?

– Отлично, – раздалось у него в ухе, куда был имплантирован микроскопический приемник. – Похоже, мы высадились у самой границы леса… Да, точно, лес тут кончается. За ним дальше река, довольно широкая. Вдоль реки по нашему берегу идет дорога. Хорошая дорога, если, конечно, не по современным меркам судить. Асфальта нет, так что это, самое позднее, XIX век… О, кто-то скачет! Трое всадников с севера. Сейчас, подъедут поближе… М-да, это явно не римляне и не галлы. Похоже на рыцарей. Ты знаешь, я не специалист по Средневековью, но, думаю, не раньше X века и не позже XV. Огнестрельное оружие здесь, должно быть, еще не распространено или вовсе неизвестно…

– Ладно, уходи оттуда, – мрачно распорядился Миллер. – Уже ясно, что это не II век, и нам здесь делать нечего.

– Цибульский не появился?

– Нет пока… Слушай, а может, он прибыл раньше нас? Шесть минут – это штатный разброс, а у нас нештатная ситуация.

– Ну так проверь. Монитор-то у тебя.

– Ладно, сейчас.

Миллер развязал лежавшую у его ног котомку из грубой холстины и вытащил из нее перетянутый шнурком свиток. Латинский текст, покрывавший одну из сторон манускрипта, представлял собой письмо из столицы коменданту одной из римских крепостей в Галлии, но Миллера сейчас интересовала обратная, чистая сторона документа. Он приложил палец к бледному пятну в углу; сличив отпечаток с шаблоном, нанопроцессор активировал схему, и экран толщиной всего в миллиметр заработал. Миллер быстро пробежал пальцами по проступившим на псевдопергаменте управляющим символам. Информация, возникшая на экране, не слишком его порадовала.

– Джузеппе, слышишь меня? Цибульский здесь. И он тяжело болен или серьезно ранен.

– Он в сознании?

– Кажется, нет. Сам посмотри, ты же у нас врач.

– Ладно, иду к тебе. Где он?

– Около трех километров к северу отсюда.

Четверть часа спустя Франтичелли озабоченно всматривался в данные телеметрии, посылаемые ЛИСом – личным индикатором состояния Цибульского.

– Ну что ж, хотя он и без сознания, жизнь его, похоже, вне опасности, – подвел он итог. – Хотя, конечно, чем скорее мы его отсюда вытащим, тем лучше. И почему он сам не эвакуировался?

– Очевидно, не успел. Ладно, идем. Надеюсь, он лежит где-нибудь в лесу, и нам не придется отбивать его у местной инквизиции…

Через полчаса хрононавты, ведомые сигналом ЛИСа, вышли на опушку леса, к раскинувшейся у дороги деревне. Сигнал явно шел оттуда. Вряд ли в этом мирном селении существовали какие-либо застенки – крепость, видневшаяся на другом берегу реки, внушала куда большие опасения на сей счет – но похоже было, что без контакта с местными жителями забрать Цибульского не удастся. У Миллера мелькнула мысль дождаться ночи, но он тут же сам отверг эту идею: собаки не позволили бы чужакам пробраться в деревню незамеченными.

– Что ж, ничего другого не остается, как идти туда открыто, – резюмировал Франтичелли, разглядывая крестьянские домики. На лугу у реки пестрело коровье стадо; на мелководье плескались загорелые ребятишки; две девушки о чем-то оживленно беседовали, облокотившись на плетень, и теплый ветерок доносил их звонкий смех. Картина выглядела просто идиллической.

– В таком виде? – усмехнулся Миллер, окидывая взглядом доспехи римского центуриона, в которые был облачен его товарищ. Сам он был одет аналогично.

– Ну, живя у тракта, они тут каких только солдат не видели, – беспечно откликнулся Франтичелли.

– Вот как раз таких, как мы, и не видели. В средневековой Европе было принято ходить в штанах, знаешь ли.

– А шотландцы? Шотландцы ходили в килтах. У французских королей были шотландские наемники.

– Мне кажется, в килтах они ходили у себя в Шотландии, а во Франции их одежда больше соответствовала местной моде… и уж, во всяком случае, никак не походила на нашу. Эх, черт бы побрал эту узкую специализацию! Но нельзя же быть корифеем сразу во всех эпохах.

– Да ладно, не брюзжи, В конце концов, там живут неграмотные крестьяне, а не специалисты по средневековому костюму. Меня куда больше волнует, на каком языке с ними разговаривать.

– Да, классической латыни они, пожалуй, не знают. Не говоря уже о кельтском наречии древних галлов. Но ведь ты знаешь французский?

– Так себе… И главное – французский XXII века сильно отличается от того, каким он был тысячу лет назад. Правда, средневековый французский намного ближе к латыни, чем современный… Ладно, как-нибудь объяснимся. В конце концов, у нас есть золото, а это – универсальный язык.

– Мне бы не хотелось расплачиваться новенькими римскими монетами через тысячу лет после их чеканки.

– Этак мы до вечера будем стоять и прикидывать. Идем, там видно будет! – и Франтичелли решительно шагнул из тени деревьев на дорогу.

Миллер пожал плечами, переключил пеленг на акустический – теперь сигнал ЛИСа Цибульского попискивал в ухе – и последовал за итальянцем.

Деревня встретила «римских легионеров» настороженно. Местные жители действительно повидали на своем веку немало солдат и имели все основания для такого отношения. Конечно, двое, даже и с мечами, не слишком опасны, но что если следом за ними пожалует целый отряд? Девушки-хохотушки поспешно юркнули в дом. Кое-где захлопывались ставни. Босоногий мальчишка торопливо загонял во двор гусей.

Миллер на мгновение остановился, поворачивая голову и прислушиваясь к сигналу, а затем решительно направился к одному из домов. Не обращая внимания на захлебывающийся лай рыжего пса, хрононавты пересекли пыльный двор и поднялись на крыльцо. Дверь открыл, судя по всему, хозяин дома. Это был уже немолодой, но еще крепкий мужчина. Визит нежданных гостей явно обеспокоил его, но он старался этого не показывать.

Франтичелли приветствовал селянина по-французски, а затем, мешая французский XXII века с классической латынью, попытался объяснить цель визита.

– Мы ищем нашего товарища. Понимаешь? Товарищ, друг. Он больной. Нам сказали, он в этом доме. Мы хотим забирать его. Понимаешь?

– Да, мессир, – вежливо ответил крестьянин, угадав по отделке доспехов и плаща, что перед ним не рядовой солдат, однако тут же прикинулся простачком: – Больной? Какой больной?

– Да, да, больной! В этом доме. Мы точно знаем. Такой, как мы. Нет, другая одежда (Цибульский был одет патрицием). Он блондин. Волосы белые, понимаешь? И нос… такой, – Франтичелли показал горбинку на собственном носу. – И подбородок… челюсть… вот так, – он попытался изобразить рукой. – Веди нас к нему. Мы будем платить.

– Ах, раненый! – воскликнул крестьянин с просветленным видом, словно до него только сейчас дошло. – Это, верно, тот, кого мои детишки нашли в лесу неделю назад. На него, как видно, разбойники напали. Худые времена, ох, худые, в округе кто только не шляется… – он метнул короткий взгляд на голые волосатые ноги странных солдат. – То бургундцы, то лотарингцы, то местные, ничуть, прости Господи, не лучше… Совсем, совсем был плох ваш друг, когда ребятишки его нашли. Уж мы с женой его выхаживали, выхаживали… сейчас получше, храни его Господь и святая дева Мария. А только одежды на нем никакой не было. Одежду разбойники забрали, видать, ценная была… – Этот монолог, вероятно, мог продолжаться еще долго, но Франтичелли, потеряв терпение, прервал хозяина.

– Хорошо, мы платим тебе за труды, а сейчас веди нас к нему.

– Конечно, проходите, мессиры, – крестьянин отступил назад, пропуская пришельцев в дом. Обещание заплатить, видно, успокоило его, однако он предпочел вернуться к прежней теме, желая сразу устранить возможные недоразумения: – Ни одежды, ни вещей, все забрали окаянные, клянусь святым Жаком, моим покровителем. Меня Жак Дэй зовут, а соседи дядюшкой Жаком кличут. Вы у них спросите: мыслимо ли дело, чтобы из семьи дядюшки Жака кто чужое присвоил? Да никогда, скажут вам, скорее Мес вспять потечет!

– Ладно, ладно, – нетерпеливо махнул рукой Франтичелли, понимавший едва ли половину из этой болтовни.

Пригнув голову, он шагнул в маленькую комнатку, где на лавке, укрытый лоскутным одеялом, лежал Цибульский. Рядом, на грубо сколоченном табурете, стоял кувшин. Пахло каким-то травяным отваром. Итальянец откинул одеяло, обнажив неестественно бледное тело. Раны были скрыты под повязками; кое-где сквозь ткань проступали пятна крови.

– Только сейчас его нельзя трогать, – просунул голову из-за плеча Миллера дядюшка Жак. – Рано еще. Вы его оставьте у нас еще недельки на две, а потом приходите. Сами видите, мы с женой о нем заботимся. Теперь уж ничего, а какой сначала плохой был…

– Не волнуйся, – ответил Франтичелли, – я не только воин, но и лекарь. Я знаю, как быстро поставить его на ноги. А сейчас не мешай мне, понимаешь?

– Конечно, мессир, – кивнул крестьянин и вышел из комнаты. Миллер последовал за ним, предпочитая держать хозяина в поле зрения. Но тот как-то неловко засуетился на месте, не спеша удаляться от двери больного, – уж очень ему хотелось узнать, что это за чудодейственное лечение, которое способно поставить на ноги едва живого человека. Нет ли тут, оборони Христос, колдовства?

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь! – громко провозгласил на латыни Франтичелли, угадавший сомнения хозяина. Услышав столь благочестивое начало, дядюшка Жак успокоился и проводил Миллера в просторную горницу, где хозяйка, рослая и дородная женщина, уже накрывала на стол.

– Не побрезгуйте нашим угощением, мессир, – хозяин подождал, пока гость усядется на лавку у стола, и сел сам.

Угощение не отличалось изысканностью: кисловатое домашнее вино, овечий сыр, пресные, хотя и пышные, лепешки – но Миллер, как и положено хрононавту, не отличался привередливостью. Дядюшка Жак надеялся, что гость разговорится за едой и расскажет о событиях во Франции и в дальних странах, откуда, несомненно, прибыли столь диковинно облаченные воины. Но беседа не клеилась – сказывалась разница между латынью и старофранцузским. Так продолжалось до тех пор, пока к компании не присоединился Франтичелли.

– Я провел стимулирующую регенерационную терапию, – сообщил он Миллеру по-английски, – думаю, через пару часов мы уже сможем довести его до леса.

– О’кей, – кивнул Миллер. Разумеется, прежде чем возвращаться в будущее, где Цибульский сразу попадет в госпиталь, надо сперва добраться вместе с ним до укромного места. Не годится растворяться в воздухе на глазах у жителей деревни. – Как он? Говорит?

– Да, хотя пока еще слишком слаб. Восемь ножевых ранений, большая потеря крови. На него действительно напали бандиты, сразу после прибытия. Он не успел применить парализатор.

– Ясно, – снова кивнул Миллер. Хрононавт не имеет права никого убивать, даже для защиты собственной жизни – дабы не вызвать изменений в истории. Впрочем, парализатор – неплохая замена оружию. То обстоятельство, что парализатор Цибульского и прочие его вещи попали в руки разбойников, Миллера и Франтичелли не беспокоило. Во-первых, все оборудование хрононавтов замаскировано под предметы подобающей эпохи, и незнающий не сможет привести его в действие. А во-вторых, и это самое главное, все приборы настроены на сигнал ЛИСа своего владельца и при удалении от хозяина на определенное расстояние попросту саморазрушаются, обращаясь в ржавчину и труху. Самые же главные устройства, включая ЛИС и, разумеется, трансхрон, обеспечивающий возвращение, имплантированы глубоко в тело хрононавта.

– Трансхрон не поврежден? – спросил Миллер.

– Нет, все тесты в норме.

Франтичелли отхлебнул вина из кружки, и дядюшка Жак воспользовался паузой, чтобы почтительно поинтересоваться, откуда прибыли гости.

– Мы – шотландские дворяне на службе у короля, – важно ответил итальянец.