Текст книги "Гусарские восьмидесятые"

Автор книги: Андрей Бондаренко

Байка девятнадцатая
Неожиданный рассказ – "Жёлтая роза в её волосах"

Вступительные экзамены в театральный ВУЗ.

Сегодня надо что-то читать. То ли стихи, то ли прозу. Главное, что не басню. С баснями у Него никогда не ладилось. А всё остальное, что ж, не страшно.

Страшно – то, что уже нельзя ничего изменить. Ничего и никогда. Безвозвратно и навсегда.

Тёмный коридор, жёлтая старинная дверь, позеленевшая от времени медная изогнутая ручка. Необъятный гулкий зал, в самом его конце – Приёмная Комиссия.

Седой Метр – прославленный, чем-то давно и прочно позабытым.

Справа от него – молоденькая актрисулька, звезда новомодных телесериалов.

Рядом – ещё какие-то, смутно узнаваемые.

– Ну, молодой человек, просим, зачитывайте.

Просите? Ну что ж, ладно.

Он сглатывает предательскую слюну, и, глядя безразлично и отрешённо куда-то поверх голов важных и знаменитых, начинает:

 
Жёлтое солнце в её волосах.
Утро над быстрой рекой.
И о безумных и радостных снах
Ветер поёт молодой.
Жёлтое солнце в её волосах.
Жаркий полуденный зной.
И о мечтах, что сгорели в кострах,
Ворон кричит надо мной.
Синее море, жёлтый песок.
Парус вдали – одинок.
Ветер волну победить не смог,
И загрустил, занемог.
Жёлтая роза в её волосах.
Кладбище. Звёздная ночь.
И бригантина на всех парусах
Мчится от берега прочь.
Камень коварен. Камень жесток.
И словно в страшных снах
Маленький, хрупкий жёлтый цветок
Плачет в её волосах.
……………………………………..
 

Он читал, говорил, рассказывал – чётко и размеренно, как автомат.

Пять минут, десять, двадцать, тридцать. О чём?

О былой любви, ушедшей навсегда, об удачах, обернувшихся позором, о несбывшихся мечтах и вещих снах, оказавшихся обманом.

В старинном гулком зале звучал только Его голос, все остальные звуки умерли.

Члены Комиссии замерли в каких-то нелепых позах, внимая, словно во сне безграничной юношеской тоске, и чему-то ещё – страшному и жёлтому, тому, что не поддаётся объяснению словами человеческого языка.

Но вот он замолчал.

Нет, не потому, что стихотворение закончилось.

У этого стихотворения не было ни конца, ни начала.

Он мог бы ещё говорить час, сутки, год, век.

Просто – уже нельзя было ничего изменить. Ничего и никогда. Безвозвратно и навсегда.

Его голос затих, а тишина осталась. Она ещё звенела и жила секунд тридцать – сорок.

Потом послышались громкие протяжные всхлипы. Это молоденькая актрисулька, звезда новомодных телесериалов, рыдала, словно годовалый ребёнок, роняя крупные – как искусственные японские жемчужины, слёзы.

– Извините, но Она, что же… – умерла? – Чуть слышно спросил Седой Метр.

– Нет, Она жива. Просто, неделю назад вышла замуж. Не за меня. – Ответ был безразличен и холоден, как тысячелетние льды Антарктиды, спящие на глубине трёх, а то и четырёх километров.

– Извините меня господа! – Он резко развернулся, и на негнущихся ногах, неуклюже, словно загребая невидимый снег, пошёл к выходу.

Чёрные ступени, занозистые перила. Тяжёлая неподдающаяся дверь.

Серая улица. Слякоть, желтые тусклые фонари. Ветер гонит по улице бумажный мусор.

Седой Метр догнал Его только у автобусной остановки.

Схватил за рукав куртки, развернул, положил ладони рук на тёплые юношеские плечи.

– Мальчик, что же ты? Ведь всё ещё впереди. А экзамены… Да что там! Ты принят. Принят в мою Мастерскую! Станешь великим Артистом. Призы, премии, удача, слава.

Она узнает, и вернётся к тебе. Или, Бог с ней, что уж там. Другие будут.

– Спасибо, Метр, – Безучастно и равнодушно Он смотрел на белые перистые облака, целеустремленно плывущие куда-то на юг, – Я уже всё решил. Долг мечте заплачен. На этом – всё. Я улетаю – самолёт на Карибы уже вечером.

Зелёное море, мартышки, попугаи… Буду там пиратствовать понемногу, или клады старинные искать, или ещё что-нибудь там.

А потом на белом-белом песке заброшенного пляжа встречу смуглую мулатку, хрупкую и беззащитную.

Полюблю её. А она полюбит меня.

И родится у нас дочь – крохотная и озорная, обязательно – со светлыми кудряшками.

И я назову её – как звали Ту.

И буду любить. И все пылинки сдувать. И если кто-нибудь подойдёт к моей девочке близко… – Его глаза, ранее безучастные и равнодушные, вдруг стали настолько безумными и страшными, что Седой Метр отшатнулся в сторону.

– Прощайте, Метр. Не поминайте лихом. И вот Вам на память, – юноша протянул несколько мятых листков бумаги, исписанных неровным почерком.

Подошёл автобус, забрал нового пассажира, и умчался куда то – в безумную даль.

Метр осторожно расправил бумажные листки, и, с трудом разбирая неразборчивые каракули, прочёл:

Легенда о Жёлтой Розе.

Эта история произошла лет сто назад, а, может и все сто пятьдесят.

Карибия тогда только-только обрела независимость.

Сан-Анхелино назывался тогда как-то по другому и был то ли большой деревушкой, то ли маленьким посёлком, дававшей приют разным тёмным личностям и авантюристам всех мастей – пиратам, золотоискателям, охотникам за старинными кладами, преступниками, скрывающимися от правосудия стран Большого Мира….

Белые, вест индийские негры, метисы, мулаты, дикие индейцы, всякие – в буро-малиновую крапинку…..

Та ещё публика, живущая весело и беспутно…..

А какое настоящее беспутство может, собственно говоря, быть, если женщин в деревушке практически и не было – так, несколько индианок, да толстая старая афроамериканка донья Розита, владелица трактира "La Golondrina blanko".

И вот, представьте себе, в католической Миссии, что располагалась рядышком с этим посёлком авантюристов, появляется девушка-американка необыкновенной красоты – высокая, стройная, молоденькая.

Ухаживает в Миссии за больными, детишек индейских английскому языку обучает и в посёлке появляется только по крайней необходимости – в галантерейной лавке ниток-иголок купить, да на почту наведаться.

Звали её – Анхелина Томпсон, и была она такая хрупкая, грустная и печальная, что глядя на неё даже у бродячих собак на глазах наворачивались слёзы.

Говорят, что её жених трагически погиб где-то, вот она от тоски и уехала служить Господу в далёкую Миссию.

Но разве это могло остановить местных головорезов, истосковавшихся по женскому обществу? Стали они все оказывать мисс Томпсон различные знаки внимания – цветы разные тропические охапками дарить, самородки золотые через посыльных мальчишек-индейцев предлагать.

Только не принимала она никаких подарков, да и вообще ни с кем из местных кавалеров даже парой слов не перебросилась – идёт себе, глаза долу опустив, на вопросы и приветствия не отвечает.

Лопнуло тогда у бродяг терпение. И однажды под вечер дружной толпой человек в сто пожаловали они к недотроге в гости.

Жила мисс Анхелина в глинобитной хижине рядом с Миссией и выращивала на крохотной клумбе жёлтые розы – неизвестные тогда в Карибии, видимо с собой из Штатов черенки привезла.

Вернее, роза была всего одна – остальные не прижились.

И выдвинули тогда пришедшие бандерлоги девушке недвусмысленный ультиматум – мол, либо она сама незамедлительно выберет своего избранника, либо всё решит честный жребий.

Так ли, иначе – но свадьбе к заходу солнца быть.

Грустно улыбнулась тогда Анхелина и спокойно так отвечает, мол, я конечно, уступаю насилию, и выбор свой сделаю сама – срежу сейчас свою жёлтую розу и избраннику своему вручу.

Радостно заволновались женихи, завопили в предвкушении спектакля.

А девушка взяла у ближайшего к ней примата кинжал острый, осторожно срезала свою розу, тщательно шипы все со стебля удалила, и аккуратно воткнула – розу – себе в волосы, кинжал – себе в сердце. И упала бездыханной.

Долго стояли бандерлоги над мёртвым телом, стояли и молчали.

А потом похоронили девушку, а над могилой часовню поставили.

А город нарекли – Сан-Анхелино.

И стали все и повсюду выращивать жёлтые розы.

А потом – как-то сама собой родился обычай: если мужчина хочет предложить девушке или женщине руку и сердце – он ей дарит жёлтую розу.

Если она согласна – то пристраивает цветок в свою причёску.

Вот здесь всё и начинается.

Видимо, дух невинно убиенной Анхелиты так и не нашёл покоя, всё бродит по городку да и вмешивается в дела любовные.

Когда, например, мужчина неискренен, или намерения имеет нечестные, то тут же раздаётся хлопок, и виновник впадает в летаргический сон.

Нет, не навсегда, каждый раз по-разному – видимо – в зависимости от степени нечестности.

Кто-то десять минут спит, кто-то месяц.

Ну и с женщинами и девушками, которые цветок без должных на то оснований – то есть, без любви настоящей, принимают, то же самое происходит.

А бывает, что и оба засыпают. Одна пара полгода проспала – потом одновременно проснулись, встретились, поглядели друг другу в глаза, а сейчас ничего – друзья закадычные.

А бывает, когда девушка в свои волосы жёлтую розу, принесённую кавалером, втыкает – над Сан-Анхелино вдруг радуга загорается.

Это значит, что всё хорошо, и Святая Анхелина этот брак благословляет.

Конец.

Седой Метр ещё долго стоял на остановке, рассеянно скользя взглядом по обшарпанной афишной тумбе, проезжающим пыльным машинам и редким пешеходам.

Он стоял и думал:

– А что, чёрт побери! Может тоже стоит наплевать на всё и всех, да и уехать в Карибию.

И там, на белоснежном песке заброшенного пляжа, встретить свою мулатку, хрупкую и нежную, и обязательно – с жёлтой розой в волосах…..

Вот казалось бы – какая связь между зимней рыбалкой в России и какой-то ерундовой историей, связанной с карибским побережьем?

Ан, нет – связь прямая.

Лет через восемь, именно из-за этого рассказа, забросило меня с напарником в Карибию эту самую. Где и пришлось хлебнуть всего – по самое не балуйся.

Но это – совсем уже другая история.

Байка двадцатая
О том, как женятся гусары

 
Коль гусар решил жениться —
Значит, женится гусар.
Стройтесь в очередь, девицы,
Продвигайте свой пиар
И прошу Вас – не скупится —
Не жалейте Ваших чар.
Раз гусар решил жениться —
Значит – женится гусар.
 

После окончания ЛГИ славного, попал я по распределению в один научно – исследовательский институт. Вообще-то, хотелось на Чукотку распределится, да Толстый Витька отговорил, мол, зачем торопится, на Чукотку уехать – всегда успеется, а в НИИ этом знаний каких никаких дополнительных поднабраться можно, – не помешает.

Попал я по распределению в Лабораторию, что проектированием новых современных буровых коронок занималась. Полезное дело. И как-то пошло у меня сразу – уже через год на своей теме сидел, из мнс-ов в простые научные сотрудники был переведён, – карьера головокружительная для тех лет.

Испытания новых коронок буровых на Украине происходили, под городом Допрополье.

Испытания эти – выгодное дело, для того, кто понимает. И Институт оклад плюс "полевые" платит, и в местной партии геолого-разведывательной бурильщиком можно устроиться на этот период – по второй Трудовой Книжке, конечно.

И по правде жизни всё нормально получается – лично, а не по бумажкам каким, не понаслышке – коронки, тобой же разработанные, испытываешь.

Можно было, конечно, бурильщиком и не устраиваться, баклуши в общаге бить, раз в неделю буровые посещая. Да опасное это дело – спиться запросто можно, лучше уж на буровой пахать, деньги, опять же, дополнительные, пригодятся.

Приезжаю как-то со смены – на вахте телеграмма лежит – бабушка умерла.

Объяснил всё мужикам, замену себе срочно нашёл, первым же рейсом из Донецка в Ленинград вылетел.

Похоронили бабушку – светлая ей память, в квартире нашей с родственниками немногочисленными на поминки собрались. Выпили – за упокой души, на кухню перекурить вышли.

И тётушка моя двоюродная, которую и видел я только пару раз – в далёком детстве, вдруг спрашивает, как бы между делом:

– А что это я девушки тут не вижу? Нет вовсе? А что так?

Объясняю, что на девушек тех время драгоценное тратить необходимо – ухаживания, театры всякие разные, то-сё. А времени свободного у меня и нет совсем – работа, командировки, рыбалки, футбол. Опять таки, на всех этих мероприятиях вышеперечисленных, и с девушками дефицит наблюдается, даже и знакомиться то – не с кем, практически. А жениться то я готов – было бы на ком.

Задумалась о чём-то тётушка, да и говорит:

– У тебя же день рождение месяца через два вроде? Здесь будешь отмечать? Вот и ладушки! А к тебе в этот день пару-тройку девчонок с работы своей подошлю. Нормальные девицы, симпатичные, достойные во всех отношениях – рекомендую. К одной особенно присмотрись.

– А как же я эту особенную из трёх то определю? – Спрашиваю у тёти вежливо.

– Как? – Тётушка на пару секунд задумывается, – А эта чуть-чуть пополнее подружек своих будет. Вот к ней и бей клинья с усердием.

Прошли два месяца эти. Собрались мы с ребятами у меня – день рождение праздновать.

Гарик пришёл, да два Серёги – соседи, друзья ещё школьных лет – до пятого класса в одну школу ходили.

А про тот разговор я и забыл совсем, стол то самый обычный собрали – без разносолов всяких – портвейн "Агдам", водочка, помидоры-огурцы, консервы разные, картошка варёная, – джентльменский набор того времени.

А тут вдруг – звонок в дверь. Открываю, а там три девицы по-праздничному разодетые, с букетом цветов. Вспомнил я тут же про тётино обещание, цветы взял, девушек вежливо войти пригласил:

– Проходите, – говорю, – Девчонки, раздевайтесь.

– Прямо так-таки и сразу – раздевайтесь? – Засмущались девчонки.

Я и забыл, что лето на дворе. Неудобно как-то вышло.

Но, ничего, пошутили ещё о том, о сём, познакомились, выпили, – нормально всё, в общем, – сгладилась неловкость сама собой.

А я всё сижу, девиц рассматриваю – никак не могу определить, а какая из них "пополнее других будет", – все одинаковые по комплекции, вроде. Ну, думаю, тут без танцев не обойтись. Завели магнитофон "Весна", потанцевал я со всеми девушками по пару раз – тогда только и определился. Вот эту берём, Светой зовут, – красивое имя, и, что характерно, – редкое.

И как тётя учила – стал клинья бить усердно. Гарик тоже себе объект ухаживания выбрал – блондиночку задумчивую.

Прощаясь, пригласили девушек на следующий день в кино, после похода в кино – на рыбалку, после рыбалки – сразу в ЗАГС, а что время понапрасну тянуть, собственно говоря? Девицы поломались для приличия недельку-другую, да и согласились.

И надо же, Гарик со своей блондинкой опередили нас – на два дня раньше заявление подали, обидно даже.

В те времена с момента подачи заявления до регистрации брака нужно было целый месяц ждать.

Невесты, меж тем, времени зря не теряли, сперва нашим культурным образованием занялись тщательно – театры там всякие, музеи, ансамбли модные: ДДТ, "Алиса", бит-квартет "Секрет".

А меня ещё жена будущая и приодела знатно – костюм, галстук, ботинки импортные, дефицитные – "Salamander" называются.

Гарикову свадьбу в ресторане "Севан" играли. Ребята со всей страны съехались, Михась у Гарика свидетелем, а со стороны невесты – моя невеста, Светлана.

За стол сели, молодых поздравили, то-сё. И вдруг, в разгар веселья, тамада – бабища здоровенная и глупая, новый тост провозглашает:

– А теперь, горько – свидетелям!

Тишина такая нехорошая над столом повисла, а Михась – свидетель недоделанный, под моим взглядом, и вовсе за широкую спину жениха спрятался – как бы чего тяжёлого в глаз не прилетело.

– Вы, тётенька-тамада, на, тост то этот отмените, на, пожалуйста, – просит Михась.

А тамада-то уже видно подпила немного, в тему не въезжает совсем.

– С чего это вдруг? – Спрашивает, – И не подумаю даже. На всех свадьбах это самый любимый тост. – И снова, – Горько – свидетелям!!!

Тут уж все гости на неё зашикали, уймись, мол, дура, скандал с дракой не накликай, всем достанется.

Расстроилась тамада, да и напилась до изумления полного, впятером потом тело бесчувственное в машину грузили.

Но крепкой тётка оказалась, уже в салоне автомобиля, глаз не открывая, процитировала всё-таки гадкий стишок:

 
Секс приходит и уходит,
И вокруг – пустыня вновь.
Как мне все-таки противна
Та случайная любовь.
И печально всё фатально,
И без близости нельзя….
А поможет Вам, канальи,
Только крепкая семья.
 

А у Михася, похоже, всё же были какие-то намерения неправильные. Стал он очередную бутылку с шампанским открывать, пробка то сначала в потолок попала, затем в тарелку пустую отскочила, а оттуда – прямо Мишке в глаз, синяк нешуточный образовался.

Бог то он – не фраер, и шельму завсегда распознает.

В конце ещё и невесту украсть задумали, обычай дурацкий, тоже мне.

Только до вестибюля довести успели. Гарик то это засёк, да и спасать ломанулся – прямо через дверь стеклянную. Дверь – вдребезги, а Гарику – хоть бы хны, даже не поцарапался, – знай наших!

И моя свадьба нормально прошла, в кабаке интуристовском. Помните – у Максима Леонидова?

Официанты из «Садко» спокойно едут домой,

И в их багажниках трясутся рюкзаки со жратвой.

Они не курят натощак

И за плечами у них филфак,

И даже ГИТИС…

Вот в этом самом «Садко» свадьбу и сыграли.

Официанты, действительно, лощёные, угодливые, стелятся перед клиентом.

Противно даже – так бы и дал в морду.

И ещё дедушка туалетный всех поразил неприятно. Заходишь, по нужде какой, в сортир – а там старикан бравый стоит, в форме военной парадного образца, колонка орденская – до пупа будет, отдельно, на лацкане пиджака – два ордена Красной Звезды.

Дедок тот перед каждым посетителем кабинку вежливо распахивает, туалетной бумаги рулончик – на всякий случай – предлагает.

Гадость какая.

Иностранцы гнусно так ухмыляются, уроды.

А в ресторане том было два зала, один, большой – для гостей заграничных, а второй, поменьше – для простой, отечественной публики.

В нашем зале – музыка магнитофонная – мелодии и ритмы эстрады зарубежной, а в зале для иностранцев – музыка живая – целый оркестр русских народных инструментов, одних только ложечников человек пять.

К концу вечера замечаю – большинство иностранцев в наш зал переместилось, – танцуют – дергаются под музыку привычную, а наши – наоборот – в большом зале русские народные песни слушают, да при этом ещё и плачут – пьяными слезами.

А мы с женой улучили минутку, в сторонку отошли, конверты дарёные вскрыли, деньги сосчитали – как раз хватило, чтобы с долгами рассчитаться. А на какие деньги, как вы думаете, мы в этом самом "Садко" гуляли? На заёмные, в основном.

В конце вечера Михась с Банкиным всё же учудили – подрались таки с парочкой иностранцев – насмехались те над нашим дедом туалетным – вот и получили по полной программе.

Генка потом мне бейсболку модную подарил – свой трофей, у козла заграничного отнятый.

Хорошая была бейсболка, много лет потом в ней на рыбалку ездил.

А года три назад выехал на утренней зорьке – рогатки проверять, а на одной из них щука сидит нехилая – килограмм на семь. Завозился что-то, повернулся неуклюже – лодка и перевернулась. Мне то что – выплыл, конечно, а кепка – утонула – жалко.

А с женой мы хорошо живём. Через два года после свадьбы дочка родилась – как и планировали, ещё через полтора – сынишка – тоже, в плановом порядке.

Большие уже оба – в институтах разных учатся.

Но – не в Горном. Не в чести сегодня профессии геологические.

Да и Горный Институт иной ныне – и не Институт вовсе – а Академия, или – даже, – Университет?

Два года назад собирались на встречу выпускников, по родным аудиториям прошлись.

Евроремонт кругом, блин недоперчённый! Телевизоры в коридорах стоят, по ним телеканал ТНТ "Дом -2" показывает, студенты современные, гамбургеры жадно поедая, за событиями этими наблюдают с интересом нешуточным.

Даже слов приличных не подобрать.

А в стенах, что аудитории учебные от коридоров отделяют, и вовсе – окошки широкие сделаны.

– А как же, на, теперь на задней парте в секу, или буру, на, например, дуться прикажите? – Возмущённо так, Михась вопрошает, – Сексотские, на, эти стёклышки, определённо. Не, в наши времена, на, свободы и этой как её – демократии, на, было больше гораздо.

Кто-то может спросить – а как же романтика, вздохи при луне, стихи любимой посвящённые? Да и стихи были, потом правда, после свадьбы уже и детей рождения – как признание правильности происшедшего:

 
Серые глаза моей любимой
За прозрачным, тоненьким стеклом —
Звёзды в вальсе медленном, старинном
Кружатся, сверкая серебром.
Кружатся и грустно пропадают
В облаках слоистых серой мгле —
Так снежинки крохотные тают
На горячей девичьей руке.
Тоненькая розовая нитка
На востоке, в тёмных небесах,
Теплится – как робкая улыбка
На карминных, маленьких губах.
Нежность волн зелёного прибоя —
Нежность плеч под блузкой голубой.
Песенку, рождённую весною,
Напевает ветер молодой.
А поёт он о капризах светлых,
О причудах, коим нет конца.
Месяц в небе бледный, чуть заметный —
Словно абрис милого лица.
А над ним, без устали кружа,
Словно убегая от погони,
Носятся два маленьких стрижа —
Тонкие, взлетающие брови.
Имя нежное, что прочих всех нежней,
Также как и я в тебя влюблённый,
Просвистал бродяга соловей
И замолк, тем звуком поражённый.
Новый день спускается на землю.
Тишина купается в реке.
Не дыша, Вселенная вся внемлет
Этому рассвету о тебе.