Текст книги "Гусарские восьмидесятые"

Автор книги: Андрей Бондаренко

Андрей Бондаренко
Гусарские восьмидесятые

Юности, ушедшей навсегда и безвозвратно, с сентиментальной улыбкой – посвящается.

Вместо предисловия

Одна моя знакомая, дочитав это «произведение» до конца, заявила:

– Всё бы ничего, но почему это твои герои так много пьют? Зачем заострять на этом аспекте бытия внимание читателей?

Отвечаю – а никто ничего и не заострял, всё – правда.

И вообще, господа, прошу относиться к «этому питию» – в философском ключе – сугубо как к театральной декорации, не несущей какой-либо значимой нагрузки.

Пролог

Мы проехали по ущелью не более десяти минут, когда метрах в пятидесяти от морды передового мула, с нависающих над тропой скал, с той и с другой стороны, заструились вниз потоки камней – больших и маленьких, разноцветно-пёстрых и скучно-серых, относительно шаровидных и вовсе – неправильной формы.

Судя по равномерности и размеренности – камнепад, явно, имел искусственное происхождение.

Облако бурой пыли накрыло караван беглецов. Испуганно заржали лошади, утробно заревели мулы. Погонщики торопливо срывали с себя куртки и торопливо обматывали ими морды животных, оберегая их нежные ноздри от попадания грубого каменного крошева.

Когда пыль рассеялась, стало ясно, что путь вперёд, через Ущелье Девяти Самородков закрыт надолго – на разбор каменной преграды уйдёт несколько суток.

Обернувшись, я с ужасом осознал, что и путь назад – если ещё и не отрезан до конца, но сопряжён с нешуточными опасностями. Там, в непосредственной близости от границы Индейского Нагорья с Сизыми Болотами, стояла, вытянувшись многокилометровой дугой, полоса чёрного дыма. Очевидно преследователи, действуя по какому-то заранее разработанному коварному плану, подожгли камыши Сизых Болот, которые в это время года представляли собой идеальное, многократно высушенное работящим тропическим солнцем, топливо.

Ветер дул с моря – значит, огненный вал двигается прямо на наш отряд, запирая его своим раскалённым замком в каменном мешке с другой стороны.

Ситуация неуклонно меняла свой статус, превращаясь из неприятной и непростой – в отчаянную и безвыходную.

Мы просидели в этой каменной ловушке, заполненной дымной пеленой, без малого четверо суток. От угарного газа стали умирать лошади, мулы, потом – люди.

Я лежал под каким-то чахлым кустом, обернув голову мокрой попоной.

Где-то на задворках сознания нескончаемым калейдоскопом завертелись воспоминания – детство, отрочество. Но, чаще всего вспоминалась юность – Ленинград, студенческие шальные годы. Перед внутренним взором проплывали лица друзей, вспоминались события и истории, происходившие с нами тогда – истории смешные и печальные, поучительные и наивные….

Байка первая
Превратности Судьбы: «Зенит» и портвейн – близнецы братья…

Я проснулся в предрассветный час. Было достаточно холодно – солнышко всё ещё дремало где-то, за линией горизонта. Но кромешная тьма уже отступила, вокруг безраздельно царила серая дрожащая мгла. Редкие клочья тумана задумчиво оседали на ветвях деревьев каплями воды. Заброшенный сад казался ужасно древним и таинственным. Где-то рядом шумели волны, ненавязчиво соприкасаясь с каменистым берегом – это старушка-Нева напоминала о своём существовании. И как это меня занесло сюда?

Так бывает – просыпаешься, и долго не можешь понять – где ты, как попал сюда, зачем?

А потом, когда память возвращается, закономерно приходит другой, гораздо более важный и трудный вопрос:

– А что, собственно, дальше то будет?

1980-ый год был богат на события – московская Олимпиада, умер Владимир Семёнович, я окончил школу.

Выпускной вечер, утреннее похмелье – пора задуматься о поступлении в ВУЗ.

До пятого класса семья жила в Ленинграде, а потом родители «завербовались на Севера», так что школу я заканчивал на Кольском полуострове, в заштатном посёлке городского типа – папа с мамой уезжать до пенсии с Северов не собирались.

Как бы там ни было – пора возвращаться на историческую Родину, где остались малогабаритная трёхкомнатная квартира и добрая старенькая бабушка.

Бабушка встретила внука с распростертыми объятиями, долго вертела во все стороны, приговаривая:

– А худенький то какой, да и росточком не вышел. А войны то и не было. Что ж так? Это всё Север ваш. Солнца нет, витаминов нет.

Чего это – «росточком не вышел»? Целых сто шестьдесят три сантиметра. А что худой – так это всё из за спорта – как-никак – чемпион Мурманской области по дзюдо – среди старших юношей, в весе до 48– ми килограммов.

Бабушка возражений не принимала, и стала один раз в два дня ходить за разливным молоком, к колхозной цистерне, каждое утро появлявшейся возле нашего дома.

– Пей, внучок, пей молочко. Оно полезное. Глядишь – и подрастёшь ещё немного.

Внучок не спорил, и молоко пил исправно.

Куда поступать – особого вопроса не было. Естественно, туда – где пахнет романтикой. В те времена это было очень даже естественно и логично – тем более что представители профессий романтических получали тогда очень даже приличные деньги.

Любой лётчик, моряк, геолог зарабатывал в разы больше, чем какой-нибудь среднестатистический инженер на столичном предприятии.

И считалось где-то совершенно обыденным – лет до сорока пяти «половить романтики» где ни будь в краях дальних, денег меж тем заработать, да и осесть ближе к старости в каком-нибудь крупном городе на непыльной должности, а по выходным – свои шесть соток с усердием вспахивать.

Раньше, чем в других Вузах, экзамены начинались в Макаровке, где готовили мореманов для плаваний в северных морях. А что, профессия как профессия – и денежная, и с романтикой всё в порядке.

Отвёз документы, написал Заявление о приёме – всё честь по чести.

Но уже на медкомиссии, к моему огромному удивлению – облом вышел.

Пожилой доктор – с пышными седыми усами, в белоснежном накрахмаленном халате, щёгольски-небрежно накинутом поверх уставного тельника, быстро опустил меня «с морских просторов на скучную землю»:

– Нет, братишка, задний ход! Не годишься ты для нашего заведения. У тебя в носу важная перегородка сломана. Дрался много, или спорт какой? И то и другое? Молодцом – одобряю! Но с таким носом – у тебя на морском ветру такие сопли польются – только вёдра успевай подставлять. А зачем нашему Флоту прославленному сопливые офицеры?

Нонсенс получается.

Да ладно, не огорчайся, не один ты такой. Тут метров пятьсот ближе к Неве – Горный Институт. Все хиляки от нас туда курс держат. Тоже лавочка неплохая. Дерутся только ихние студенты с нашими курсантами, постоянно друг другу пустыми пивными кружками бошки проламливают. Но это так, не со зла. Традиции, брат, понимаешь. Так что – греби в том направлении, и семь футов тебе под килем.

Я и погрёб.

Старинное приземистое здание, толстенные колонны, узкие, сильно выщербленные ступени. По разным сторонам от входа – какие-то скульптуры – два покоцанных временем и ветрами мужика обнимают таких же покоцанных девчонок. А что – оригинально.

На асфальте, рядом с началом лестницы аккуратными метровыми буквами белой краской начертано:

– Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МОЙ ЛГИ!

А что – мило.

Значит – нам сюда дорога!

Тут же выяснилось, что на чистых геологов (РМ) – бешеный конкурс, человек пятнадцать на место. А вот на второстепенных геологов (гидрогеология – РГ, и бурение скважин – РТ) конкурс поменьше, да ещё и по эксперименту поступить можно – если средний балл по аттестату выше, чем «4,5» – то сдаёшь только математику – письменно и устно, если суммарно получаешь девять баллов, то всё – принят.

Средний балл у меня «4,8», с математикой проблем никогда не было – сдаю документы на РТ, больно уж название будущей профессии красивое:

«Техника и технология разведки месторождений полезных ископаемых».

Лихо загнули.

Через две недели получаю две пятёрки – зачислен без проблем.

Но декан тут же огорчает – всем, поступившим по эксперименту – добро пожаловать на прополку турнепса, в славный совхоз «Фёдоровское»!

Покорно едем на турнепс. Бескрайнее поле, покрытое полуметровыми сорняками.

Получили ржавые тупые ножи – и вперёд, за славой и орденами.

Все вяло топчутся на месте, только один парнишка, высокий и худой, с непропорционально длинными руками и ногами, резво берётся за дело – и минуты не прошло, как он удалился от основной массы нашего героического отряда метров на пятнадцать – только сорняки в разные стороны летят, будто из под ножей комбайна.

– Во даёт! – восхищённо удивляется симпатичная девица с экономического факультета.

– Да это Эртэшник, – лениво цедит её кавалер, в очках – по виду – типичный ботаник, – На РТ каких только чудиков не принимают.

Ну, раз парнишка свой – тогда подключимся к процессу.

Становлюсь чуть правее энтузиаста и начинаю пропалывать чёртов овощ, стремясь догнать лидера. Удаётся сделать это только через час, истекая потом, на противоположном краю поля.

– Лёха-каратист, – тяжело дыша, представляется новый товарищ.

– Ну, а я тогда – Андрюха-шахматист, – острю я в ответ и пожимаю протянутую потную ладонь, – Кстати, а чего это мы так ломанулись то?

– Ты что – Джека Лондона не читал, что ли? – искренне удивляется Лёха, – Ну, помнишь в «Смоке и Малыше» – «быстрые долгие переходы и долгие привалы»? Мы то сейчас минут сорок в тенёчке поваляемся, а эти уроды всё это время на солнышке жарится будут. Логично ведь?

Соглашаюсь, что логика действительно присутствует. Новый знакомый оказывается записным болтуном и законченным романтиком, поступившим в Горный сугубо по идейным соображениям.

Минут двадцать Лёха треплется о своей любви к путешествиям, о желании объехать весь мир вдоль и поперёк, о каком-то там ветре странствий и тому подобных глупостях. И ещё минут десять – о карате – надо же, действительно оказался каратистом – редкость для тех времён нешуточная.

– Как ты к футболу, кстати, относишься? – интересуется новый приятель.

Отвечаю, что, мол, нормально отношусь, как все, только играю не очень, да и редко к тому же.

– Давай тогда на «Зенит» сходим? Согласен? Ну, тогда давай в субботу на «Петроградке» встречаемся. Не опаздывай. Билеты я заранее куплю.

В субботу встречаемся ровно в три.

– Слышь, Лёха, а чего это мы в такую рань состыковались? Футбол то в восемь только?

– Ну, ты прямо как маленький. А портвейну достать, а выпить-поболтать? – Непритворно удивляется Лёха.

Мысль о портвейне мне как-то в голову не приходила. Вообще то мы на футбол собирались.

Приятель быстро о чём-то консультируется с незнакомыми мне пацанами и радостно объявляет:

– На Зелениной «Агдам» продают. Полетели по быстрому, говорят – достать реально.

Летим по быстрому. Стоим в очереди, потом лезем без очереди, Лёха успевает заехать кому-то в глаз. Но портвейн достаём – целых три бутылки.

Интересуюсь – зачем так много.

– «Агдам» – вино для дам, философски заявляет Лёха, – Три – то, что надо: одну – до матча, другую – в процессе, третью – после. Железная логика?

Конечно, железная, чего уж там.

– Давай за мной, тут один парадняк есть – всё культурно сделаем.

Входим во двор – колодец, поднимаемся под самую крышу – на шестой этаж.

Откуда-то из-за батареи Лёха достает картонную коробку, открывает крышку.

В коробке – два стеклянных стаканчика, салфетки, перочинный нож.

Напарник ловко застилает подоконник салфетками, протирает стаканы, открывает пузатую бутылку с дурно пахнущем напитком, достаёт из кармана сырок «Дружба».

– Слышь, Лёша, а зачём это всё? Ну, «Агдам» этот, сырок, – решаюсь, наконец, на вопрос.

– Ну, ты даёшь! – Лёха нешуточно возмущён, – Как бы тебе это объяснить то попроще.

Ты как к Принципам и Традициям относишься? Положительно? Так вот – всё это – Принципы и Традиции – и сырок – именно «Дружба», и портвейн. Даже стишок такой есть: «Портвейн и „Зенит“ – близнецы братья. Кто, нам, пацанам особенно ценен? Мы говорим „Зенит“ – подразумеваем портвейн. Мы говорим „портвейн“ – подразумеваем…» А, чёрт, забыл. Да неважно – давай – за «Зенит».

Пьём портвейн – первая порция, как полагается – комом, вторая – соколом. В процессе получаю море информации о мировом и отечественном футболе и о «Зените» и его игроках – в частности.

– Я за что «Зенит» уважаю? – Разглагольствует немного захмелевший приятель, – Во-первых, за то, что в этой команде, в основном, наши же, питерские пацаны играют, ребята с нашего двора – образно выражаясь. Сечёшь? А во-вторых – за Володю Казачонка. Он – боец настоящий, всегда до конца сражается. Выигрываем, или проигрываем – Володя всегда в мыле, как лось педальный по полю бегает, бьётся. Да за него я любому глотку перегрызу! А вообще, у меня мечта есть. Хочу, чтобы в «Зените» только одни питерцы играли, вовсе без приезжих. И чтобы бились бы они все – как Володя, до конца. И не важно совсем – какое место конечное в чемпионате этом команда займёт. Неважно совсем. Главное – чтобы только свои, и чтоб бились! А звёзд иногородних набрать и первые места потом занимать – такого, лично мне, и даром не надо!

Бутылка кончается, Лёха открывает вторую, достает из-за пазухи плоскую объёмную флягу и переливает туда напиток. Прячет под ремень, одёргивает рубаху, интересуется:

– Ну, как? Незаметно? А то менты нынче – звери, в миг отнимут.

Аккуратно протираем подоконник, прячем коробку со вспомогательным инструментом обратно за батарею, и, болтая и травя неприличные анекдоты, перемещаемся на Крестовский остров, но идём не к стадиону, а в глубь парка, где в дупле старого трухлявого дуба прячем третью бутылку.

А вот, собственно, и футбол. Видно, что на поле делается – откровенно плохо, но на тридцать третьем секторе весело. Все кричат, размахивают руками, извлекают из потайных мест фляжки, бутылки и даже – медицинские грелки, и под одобрительные взгляды друг друга потребляют принесённые напитки.

Вроде бы – наши выиграли, а вот с каким счётом – уже забылось.

Дружной радостной толпой, уже в вечерних сумерках, в окружении доблестной милиции, двигаемся прочь от стадиона.

Мужики дружно скандируют:

– «Зенит» – бронза звенит!

– Менты – гордость нации!

Пьяненькие девицы предпочитают другую кричалку:

– Я хочу родить ребёнка от Володи Казачонка!

Милиционеры благостно улыбаются, вежливо помахивая дубинками.

Незаметно сворачиваем в парк, к заветному тайнику.

Как открывали бутылку – помню, потом – как отрезало.

Проснулся уже на рассвете – от холода. Туман оседал на деревьях капельками росы, рядом громко храпел Лёха. Вот и сходили на футбол – интересно, что бабушка скажет?

Лёха проснулся неожиданно в хорошем настроении, и тут же заявил:

– Классный был футбол, достойно сходили. А сейчас двинем на Ваську, там с восьми утра точки пивные работать начинают.

Двинули на Ваську. Приятель идёт впереди и в пол голоса напевает:

– Мои друзья идут по жизни маршем, и остановки – только у пивных ларьков…

У пивного ларька немаленькая очередь мятых мужиков. Но Лёха доходчиво объясняет, что мы – болельщики «Зенита», поэтому нам – без очереди. Первый несогласный тут же получает ногой в ухо – карате – весьма полезная вещь – и пиво уже у нас в руках. Впрочем, пива в кружке – процентов пятьдесят, остальное – чистая ленинградская водопроводная вода, но всё равно – хорошо.

Немного взбодрясь, двигаемся к метро.

Лёха, уже во всю глотку, орёт:

– Моя мать – Революция, мой отец – стакан портвейна….

Так вот ты какая, жизнь студенческая! Лично мне – нравится.

Бабушка встретила на удивление спокойно:

– Пей, внучок, пей молочко. Оно с похмелья – в самый раз будет.

Внучок и не спорил.

А с Лёхой на футбол довелось ходить недолго.

На втором курсе его быстренько женила на себе одна весьма шустрая, но правильная девица.

И стал наш Лёха-каратист примерным семьянином со всеми вытекающими последствиями.

Вот Вам превратности Судьбы – жил себе парнишка простой – анархист, хулиган, драчун, любитель портвейна, романтик законченный, а ныне?

Ныне Лёха – профессор, доктор технических наук, червь бумажный, даже на футбол больше не ходит.

Тьфу, да и только.

Вот что девчонки с нашим братом вытворяют.

Байка вторая
Введение в специальность: Бур Бурыч и ротмистр Кусков

На жизненном пути каждого человека встречаются люди, воспоминания о которых всегда приятны и ожидаемы. Всегда – когда бы эти воспоминания ни постучались в потаённую дверцу твоего сердца.

И вот она – первая лекция. Называется – «Введение в специальность».

Заранее – ведь Первая Лекция – собираемся возле означенной аудитории, ждём начала.

Ещё группа чётко разбита на две половинки: вот – местные, ленинградские, а вот – приезжие, «общажные».

Разная одежда: местные – уже в джинсах – в «настоящих», либо – в болгарских; общажные – либо в школьных брючатах, либо – в широченных, уже года два как вышедших из моды – клешах.

Разная речь: кто-то громко «окает», кто-то, также громко, демонстративно этого не стесняясь – «акает»; местные – в основном, молчат, изредка негромко и отрывисто переговариваясь о чём-то между собой.

Пройдёт всего лишь полгода, и всё усреднится, все станут братьями – с общими интересами, предпочтениями в одежде, сленгом.

А пока – ленинградцы сгруппировались по правую сторону от входа в аудитории, приезжие – по левую.

Я, если посмотреть так – местный, если эдак – приезжий. Но, поскольку тусуюсь с Лёхой-каратистом, прибиваюсь к ленинградским.

И, вдруг, ровно по центру разделяющего группировки коридора появляется неожиданная, по-книжному брутальная – фигура.

Среднего роста блондин с шикарным киношным пробором посередине модной причёски, обладатель тяжёлого, волевого, опять таки – киношного – подбородка.

Одет – в чёрную классическую тройку, белоснежную рубашку со стоячим воротом, кроме того – шикарный галстук яркой попугайской расцветки и – нестерпимо блестящие, чёрные, явно импортные – туфли. На лацкане пиджака – ромб, свидетельствующий об окончании какого-то спортивного техникума, рядом – громоздкий значок с надписью: «Мастер спорта СССР».

– А это что ещё за ферт такой? – достаточно громко, не таясь, спрашивает Лёха, никогда – с момента нашего знакомства – не уличённый в тактичности и трепетности.

Ферт, оглядевшись по сторонам, и, как будто услыхав Лёхин вопрос, тут же направился в нашу сторону.

Подойдя практически вплотную, и глядя только на Лёху – сугубо в глаза, заезжий щёголь пальцами на лацкане пиджака – противоположном тому, где красовались вышеописанные регалии – начинает показывать знаки, вынесенные из отечественных фильмов об алкашах – мол, давайте-ка, сообразим на троих.

Сюрреализм и импрессионизм в одном флаконе – ну никак не вяжется строгая черная классическая тройка с такими ухватками.

Но, Лёха у нас – кремень, и глазом не моргнув, он тут же, элегантно подхватив меня под локоть, начинает перемещаться в сторону мужского туалета.

Щёголь неотступно следует за нами.

В туалете, наш новый брутальный знакомый ловко извлекает из брючного кармана непочатую бутылку коньяка – пять звезд, за две секунды крепкими белоснежными зубами расправляется с пробкой, одним глотком опорожняет ровно треть, занюхивает рукавом, и, протягивая бутылку с оставшимся содержимым Лёхе, представляется:

– Кусков, Мастер Спорта СССР по конной выездке, дипломированный спортивный тренер, к Вашим услугам, господа!

Передавая друг другу бутылку, допиваем коньяк. На безымянном пальце нашего нежданного собутыльника – обручальное кольцо, совсем взрослый, в отличие от нас, значит.

Поскольку Лёха неожиданно закашлялся, беру нити разговора в свои руки, и спрашиваю ферта на прямую:

– Дяденька, а Вас то, как на эти галеры занесло? Чем, собственно, обязаны таким вниманием?

– Видите ли, мой юный друг, сорока на хвосте принесла – тут вроде заведение нормальное – Принципы и Традиции соблюдаются по полной. А это в наше время – не мало!

– Не, Кусков, ты это серьёзно? – Встревает откашлявшийся Лёха, – Про Принципы и Традиции? Ну, тогда ты – брат, и всё такое. Краба держи!

Кусков поочерёдно пожимает нам руки, и вдруг, прислушавшись к чему – то потустороннему, заявляет:

– Мужики, а, похоже – дверь в аудиторию уже откупорили. Слышите? А знаете – кто нас сегодня воспитывать будет? Сам Бур Бурыч. Лично. Вообще-то, на самом деле, его зовут – Борис Борисович, но для своих, продвинутых – Бур Бурыч.

Лучший бурила страны, в Антарктиде зимовал бессчетно! Так что – почапали за мной – на первый ряд, не пожалеете.

Все остальные оказались скромниками – на первом ряду – только наша троица.

Открывается дверь, и по проходу, между рядами сидящих, вихрем пролетает крепкий мужик в годах с потрёпанным портфелем в руках – только полы расстёгнутого пиджака разлетаются в разные стороны.

Мужик чем-то неуловимо похож на Кускова – такой же плотный, челюсть – кувалда, разве что волосы – седые, и лысина на макушке – с небольшой блин размером.

Знаменитый профессор пробегает в непосредственной близости, и мой нос, уже неплохо разбирающийся в ароматах, свойственным крепким напиткам, однозначно сигнализирует – это – хороший коньяк, по взрослому – хороший, в отличие от того, который мы десять минут назад употребляли без закуски в немытом сортире, просто отличный – звёзд на пятнадцать потянет.

Бур Бурыч взбирается на трибуну, и, с места в карьер, начинает:

– Орлы, рад Вас всех видеть. Нашего полка – прибыло. Поздравляю! А куда Вы попали, представляете хоть немного? Знаете – что за Эр Тэ такое? Так вот, первыми словами своей речи, хочу сообщить, что Эр Тэ – это вещь совершенно особенная и где-то даже – неповторимая. Если совсем коротко, то Эр Тэ – это гусары нашего, славного Горного Института. Вот так – и ни больше, и ни меньше. Кстати, а какие Правила гусары соблюдают неукоснительно и скрупулезно? Кто ответит?

Кусков тут же тянет руку вверх.

– Прошу, молодой человек, только – представьтесь с начала.

– Кусков, в душе – гусарский ротмистр, – представляется Кусков.

– Даже так – ротмистр? – Густые профессорские брови со страшным ускорением ползут вверх, – Безусловно – очень приятно, продолжайте.

Ротмистр спокоен, и где-то даже нагл:

– Ваш вопрос, уважаемый Борис Борисович, прост до невозможности. И ответ на него давно, ещё со времён Дениса Давыдова, известен широким массам:

во-первых – это – «гусар гусару – брат»;

во– вторых – «сам пропадай, а товарища – выручай»;

в-третьих – «гусара триппером – не испугать»;

в – четвёртых – ….

– Достаточно, Кусков, достаточно, – торопливо прерывает Бур Бурыч, – Кстати, а чего это Вы, ротмистр вырядились – словно какая-то штатская штафирка? А?

– Сугубо из соображений конспирации, мон женераль. Что бы враги гнусные не догадались, – серьезно донельзя отвечает Кусков, преданно тараща на профессора круглые карие глаза.

– Юморист хренов, – хмуро морщится Бур Бурыч, – если умный такой – отгадай загадку: «Двести три профессии, не считая вора. Кто это?»

– Вопрос – говно, экселенц, – браво докладывает разухарившийся ротмистр, – Это, без всякого сомнения – полковник полка гусарского, гадом буду.

На несколько минут профессор впадает в транс, затем, ни на кого не обращая внимания, медленно достаёт из потрёпанного портфеля маленькую фляжку и подносит её к губам, после чего устало произносит:

– В смысле философском, Вы – Кусков, безусловно, правы. Спасибо за откровенный ответ. Но, всё же, Горный Институт готовит вовсе не гусаров. А совсем даже – наоборот.

Представьте, тайга, или тундра какая, и до ближайшего населённого пункта – километров сто, а то – и поболе будет. И вертолёты не летают ни хрена – погода-то нелётная. И стоят пара– тройка буровых на ветру сиротиночками позабытыми. И хлебушек закончился – голодно, и шестерёнка какая-то важная сломалась. Разброд и уныние в коллективе. Но план давать то надо – иначе денежков не будет, да и начальство голову отвертит на фиг.

И вот тогда на арену, под нестерпимый свет софитов выходит он, наш герой главный – Буровой Мастер.

Он и хлеба испечёт, и рыбки в речке ближайшей наловит, и на стареньком фрезерном станочке шестерёнку нужную выточит, и паникерам разным – профилактики для – по физиономиям гнусным наваляет. Короче – отец родной для подчинённых, да и только.

Если даже кто, не дай Бог, представится – он и похоронит по человечески, молитву какую никакую над могилкой прочтёт.

Ясно Вам, голодранцы, теперь будущее ваше и перспективы на годы ближайшие?

Ну, ясен пень, буровой мастер – это только первая ступень карьерная – но важная до чёртиков. А гусарство – это так – для души и комфорта внутреннего.

Вот я, например – профессор, доктор технических наук, лауреат премий разных. Но не греют титулы эти. А горжусь главным образом тем, что присвоили мне полярники звание знатное – " Король алхимиков, Князь изобретателей". За что спрашиваете?

Тут дело такое. В Антарктиде мы лёд не просто механическим способом бурим, но и плавим также. И чисто технологически для процесса этого спирт чистейший необходим.

Но на станциях антарктических начальство, как и везде, в прочем, – умно и коварно.

И дабы пьянства повального не началось – добавляет в спиртягу всякие примеси насквозь ядовитые – дрянь всякую химическую. И каждая новая смена на станцию полярную прибывающая, считает своим долгом за год отведённый, изобрести хотя бы один новый способ спиртоочистки – тем более что и начальство не дремлет, так и норовит новую химию применить. Ну, а изобретателю конкретному – почёт и уважение всеобщее.

Я в Антарктиде четыре раза побывал – а способов очистки целых девять изобрёл. Ясно?

О чём это бишь я?

Бур Бурыч ещё долго рассказывает о всяких разностях – о горах Бырранга, о чукотской тундре, о южных пустынях, о Принципах и Традициях, об известных личностях, учившихся когда-то на РТ:

– Даже Иося Кобзон у нас целый семестр отучился, а потом – то ли Мельпомена его куда-то позвала, то ли с математикой казус какой-то случился.

А что касается Главного Принципа, то это просто – всегда и со всеми – деритесь только с открытым забралом. С открытым, и – без стилета за голенищем ботфорта….

Лекция должна длится полтора часа, но проходит два часа, три, четыре – все, как завороженные, внимают профессору.

В конце Буб Бурыч – то ли нечаянно вырвалось, то ли совершенно сознательно – произносит – так, якобы – между делом:

– В мои то студенческие времена у Эртэшников такой ещё Обычай был – первую стипендию коллективно пропивать – с шиком гусарским. Но тогда всё по другому было – и стипендии поменьше, и народ позакаленней и поздоровей.

По тому, как переглянулись Кусков с Лёхой, я отчётливо понял – семена брошенные упали на почву благодатную – будет дело под Полтавой.

Через месяц дали первую стипендию, и подавляющее большинство во главе с доблестным ротмистром Кусковым на несколько дней обосновались в общаге – с шиком стипендию пропивать. На одного участника приходилось, помимо закусок скромных, но разнообразных – по пятнадцать бутылок портвейна марок и названий различных. Совсем нехило. Честно говоря, справится с таким количеством спиртного – было просто нереально, если бы не бесценная помощь старшекурсников.

Они благородно помогали бороться с Зелёным Змеем, приносили с собой гитары, песни разные геологические, незнакомые нам ещё тогда, пели душевно:

 
На камнях, потемневших дочерна,
В наслоённой веками пыли,
Кто-то вывел размашистым почерком —
Я люблю тебя, мой ЛГИ.
Может это – мальчишка взъерошенный,
Только-только – со школьной скамьи,
Окрылённый, счастливый восторженный —
Стал студентом твоим, ЛГИ.
Может это – косички да бантики,
Да пол неба в огромных глазах,
Наконец, одолев математику,
Расписалась на этих камнях.
Может это – мужчина седеющий —
Вспомнил лучшие годы свои.
И как робкую, нежную девушку
Гладил камни твои – ЛГИ.
 

Многим испытание это оказалось явно не по плечу – я вышел из игры на вторые сутки – поехал домой, к бабушке – молоком отпаиваться, кто-то сошёл с дистанции уже на третьи…

Но ударная группа коллектива во главе с принципиальным ротмистром – героически сражалась до конца.

Через неделю Бур Бурыч пригласил всех на внеочередное собрание. Хмуро оглядел собравшихся, и голосом, не сулившим ничего хорошего, начал разбор полётов:

– Только недоумки понимают всё буквально. Умные люди – всегда взвешивают услышанное и корректируют затем – по обстановке реальной и по силам своим скудном.

В противном случае – нестыковки сплошные получаются.

Вот из милиции пришла бумага – медицинский вытрезвитель N 7 уведомляет, что 5-го октября сего года, студент славного Ленинградского Горного Института – некто Кусков – был доставлен в означенный вытрезвитель в мертвецки пьяном состоянии, через три часа проснулся и всю ночь громко орал пьяные матерные частушки. Ротмистр – Ваши комментарии?

– Не был. Не привлекался. Всё лгут проклятые сатрапы, – не очень уверенно заявляет Кусков.

– Выгнал я бы тебя ко всем чертям, – мечтательно щурится Бур Бурыч, – Да вот закавыка – из того же учреждения ещё одна бумага пришла. В ней говорится, что всё тот же Кусков, 6-го октября сего года, был опять же доставлен, опять же – в мертвецки пьяном состоянии, через три часа проснулся и всю ночь читал вслух поэму "Евгений Онегин" – естественно, в её матерном варианте исполнения. Ротмистр?

– Отслужу, кровью смою, дайте шанс, – голос Кускова непритворно дрожит.

– Ты, тварь дрожащая, у меня не кровью, а тонной пота своего это смоешь – на практике производственной, в степях Казахстана, куда загоню я тебя безжалостно, – уже во весь голос орёт профессор, но тут же успокаивается и совершенно спокойно, и даже – где-то задумчиво, продолжает, – За один вытрезвитель – выгнал бы беспощадно. Но два привода за двое суток? Это уже – прецедент. А от прецедента до Легенды – шаг один всего. Выгоню к чертям свинячьим героя Легенды – совесть потом замучит.

Но с пьянкой, шпана подзаборная, будем заканчивать. Всем в коридор выйти! Там указаний дожидайтесь. А Вы, Кусков, останьтесь.

Ротмистр грустно провожает нас взглядом, чуть слышно бормоча себе под нос:

 
Пошлите же за пивом – денщика!
Прошу, Вас, о прекрасные гусары!
А почему – Вы в серых галифе?
И для чего Вам – чёрные дубинки?
 

Выходим в коридор, группируемся возле замочной скважины. За дверью – ругань, шум какой-то неясной возни, оханья…

Минут через десять в коридор вываливается Кусков – одно его ухо имеет рубиновый цвет, и своей формой напоминает гигантский банан, другое – по размерам и форме – вылитая тарелка инопланетян, цвета же – тёмно фиолетового.

– Это чем же он тебя лупцевал, стулом, что ли? – Заботливо интересуется Лёха.

– Ну, что ты, – как ни в чем не бывало, отвечает ротмистр, – Разве можно советских студентов бить? Так только – за ухо слегка потаскал, сугубо по-отечески.

Все начинают неуверенно хихикать.

Кусков неожиданно становиться серьёзным и строгим:

– А теперь, эскадрон, слушай команду Верховной Ставки – с крепкими напитками завязать, кроме случаев исключительных. В мирное время – разрешается только пиво.