Текст книги "Гусарские восьмидесятые"

Автор книги: Андрей Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Байка четырнадцатая
Фраер в белом костюме

Иногда, со Временем (как с философской субстанцией) происходят странные метаморфозы. Бывает, только Новый Год встретили, а уже снова – декабрь на дворе. И не произошло за рассматриваемый период ровным счётом ничего. А бывает – наоборот. Столько всего случилось, думаешь – года два прошло, не иначе. А посмотришь на календарь – ёлы-палы, и двух месяцев не набежало!

Странная это штука – Время.

Из Певека летим не очень долго, минут пятьдесят – строго на восток.

Вот она конечная точка нашего маршрута – посёлок Апрельский, где находится одноимённый прииск, и одноимённая же геолого-разведывательная партия.

Ничего себе – посёлок. Есть, конечно, и бараки разномастные – куда же без них, но присутствуют и современные пятиэтажки, есть типовая – совсем как в крупных городах – школа, детский садик. Даже немного расстроены – больно уж цивилизовано вокруг, не того ожидали.

Впрочем, вдоволь поудивляться не удаётся – наутро всех припахивают по полной.

Ребята получают спецовки и отбывают на свои объекты, меня же Вырвиглаз отводит в расположение полевого отряда, отъезжающего на "Жаркий". Скучно и обыденно представляет, подводит к невзрачному мужичку.

– А вот это, Андрюха, – говорит Вырвиглаз, – и есть твой прямой начальник, он же – наставник и учитель, он же – бурильщик шестого разряда, – Саганбариев Александр, для простоты – Шура Киргиз, или же, ещё короче – Шурик. А ты при нём будешь – "помощником бурильщика", разряда пока четвёртого только, но если заслужишь – повысим обязательно. Ты его, брат, слушайся, он лишнего не посоветует, а полезному чему – научит обязательно.

Шурик ростом ещё ниже меня, но гораздо плотней и в плечах пошире, глаза узкие-узкие, куда там японцам. Выглядит лет на двадцать пять, но, как выяснилось позже, ему уже за пятьдесят, даже внуки имеются.

И по национальности он вовсе не киргиз, а чистокровный бурят из Тувы.

– Ничего, Андрон, – улыбается мой новый мастер-наставник, демонстрируя редкие чёрные зубы, – Всё хорошо, однако, будет. Всему научим, всё покажем. Поработаем – денег заработаем. Доволен останешься, однако. Устанешь только сильно очень. Но это ничего – отдохнёшь потом, однако.

Едем с Шуриком на базу за железяками разными, коронками алмазными буровыми, план-наряд получаем, другие бумаги нужные.

Заходим в неприметный подъезд такого же неприметного здания. На втором этаже железная дверь с крошечной табличкой: "Первый отдел". Получаем инструктаж, подписываем какие-то документы – получаем допуск для работы на секретном объекте.

– Повезло, однако, тебе, – говорит Шурик, – Сразу на "Жаркий" попал.

Из разговора выясняется, что везение моё – сугубо относительное. На Центральном участке буровые бригады работают по нормальному графику: трое суток – двенадцать часов через двенадцать, потом – трое суток отдыхают. А на "Жарком" – тупо – двенадцать часов через двенадцать – без выходных – все полтора месяца, на смену отведённые. А что денег больше заработаешь, ещё не факт, не дашь план, пусть и по самым уважительным причинам, всё равно только тариф голый заплатят.

Короче говоря, "Жаркий" этот самый – местная натуральная ссылка, куда отправляют на перековку всяких там провинившихся и недоделанных. Да ещё вот таких, как Шурик – безропотных и тихих нацменов. Боятся они всего – вдруг начальник зуб заимеет, да и выгонит с Чукотки с волчьим билетом на Большую Землю – в Туву, то есть. А там больших денег не платят, а у Шурика домочадцев на шее – штук двадцать, как их кормить? Поэтому Шурик по первому начальственному свистку готов на всё и везде.

– И всё равно, повезло тебе, – нудит начальник-бурят, "Жаркий" – жутко секретное место, однако. Золота там – ужас. На вертолёте лёту – час с хвостиком. И площадка вертолётная там есть. Но, однако, на машинах пойдём. Часов сорок. Потому как – секретность! – Шурик назидательно поднимает в верх толстый указательный палец.

Ну, что ж, посмотрим, что за "Жаркий" такой.

На следующий день назначен выезд. Всех отъезжающих выстраивают в ряд, шманают рюкзаки. Во-первых, на предмет выявления спиртного – на "Жарком" сухой закон.

Во-вторых, изымают все консервы – а вдруг в банках спрятана шпионская аппаратура?

Зато охотничьи ружья, наоборот, разрешены – места, как-никак, там дикие, всякое случиться может.

Колонна, состоящая из трёх новеньких "Уралов" потихонечку трогается.

За баранкой нашего, передового "Урала" – Пашка Обезьян – начальник отряда, единственный из всех отбывающих, кто уже был на "Жарком" и неоднократно, все остальные следуют на сей секретный участок в первый раз.

Пока дорога вполне сносная, трясёт вполне терпимо, жить можно. Едем по грунтовке, проложенной прямо по откосу пологой сопки, справа нависает каменный приступок, слева – пологий склон, поросший кустарником – карликовыми берёзами, ольхой и чем-то хвойным.

Сзади раздаётся громкая автомобильная сирена, останавливаемся.

Вдруг из бокового окошка последнего "Урала" раздаются выстрелы – один, второй, третий, четвёртый. Из дверцы вываливают возбуждённые мужики, толпой группируются у кабины вахтовки, всматриваются куда-то по склону – в даль.

Подходим – оказывается, из окошка усекли медведицу с двумя медвежатами – и давай палить почём зря. Кажется, одного медвежонка подстрелили таки – что-то бурое в кустарнике лежит неподвижно.

– Ну, вы дикие какие-то! – Возмущается Обезьян, – Зачем медвежонка замочили? Всё равно не достать его. Или кто смелый всё же найдётся? Медведица то жива осталась, прячется где-то рядом. Что – нет смелых? Уроды грёбаные! Ну, допустим, захотелось кому-то медвежатинки отведать. Высмотри себе одинокого медведя, завали, тут этих медведей – как собак нерезаных. Засранцы вы всё-таки.

Не прекращая ругаться и ворчать, Пашка залезает в кабину, едем дальше.

И, действительно, пока до лагеря доехали, видели медведей этих – не сосчитать.

И одиночные попадались, и – группами. Самое интересное, что все медведи были разномастными – от практически чёрной до светло-жёлтой окраски. Один раз видели на сопке группу из трёх косолапых: один – палевый, другой – светло-рыжий, третий буро-чёрный. В чём тут дело? Даже многоопытный Обезьян ответа не знал.

На рассвете, по крохотному ручью (здесь вместо дорог используют русла ручьёв и речек небольших) выезжаем на морской берег – Анадырский залив Берингова моря.

На море полное безветрие. Ласковый прибой перебирает разноцветную гальку.

По контуру берега – высоченные скалы, метрах в четырёх от уреза воды по скалам прочерчена непрерывная белая линия – делать кому-то нечего было? Часа два едем вдоль берега, потом делаем привал.

Над капотами усталых машин поднимается белый пар. Водилы тоже устали нешуточно, прямо под колёса "Уралов" подстилают ватники и заваливаются спать.

Разводим костёр, готовим королевский обед – макароны с тушёнкой, плюс крепкий чай.

После обеда все разбредаются кто куда.

Мне, как самому молодому, поручают помыть грязную посуду. Складываю всё в объёмный котёл из под макарон, иду к морю.

На берегу тщательно намыливаю ложки-вилки, тарелки-кружки, вхожу по колено в море – набрать воды для споласкивания.

Неожиданно, прямо передо мной, из воды выпрыгивает большая рыба, падает обратно, обдав меня веером брызг. Вот это да! Присматриваюсь – а вдоль берега, туда-сюда, перемещаются сотни, да какие там сотни – тысячи здоровенных рыбин.

Зову товарищей – полюбоваться на это зрелище.

– Да это, однако, кета на нерест собралась, – говорит Шурик, – Пару дней вдоль берега потусуется, присмотрится – да и попрёт в ручьи валом, только, однако, держись.

Начинается рыбалка. Шурик, единственный обладатель спиннинга, раз за разом бросает в зеленоватые воды блесну. Но все его усилия ни к чему не приводят, рыба клевать не желает. Остальные пытаются поймать рыбу с помощью рук и импровизированного бредня, смастерённого из маек и рубашек. Мне удаётся подбить одну рыбину камнем.

Примерно в полукилометре от нас замечаем на берегу пару крупных медведей – то же на рыбалку вышли.

Наконец, Шурик не выдерживает, отшвыривает бесполезный спиннинг, и берётся за ружьё, его примеру следуют и другие, медведи благоразумно ретируются в неизвестном направлении.

От дружной пальбы просыпается Пашка Обезьян, хмуро почёсываясь, подходит к берегу, трясёт лохматой башкой, и начинает ругаться:

– Уроды недоделанные! Выродки позорные! Я что велел – разбудить меня через три часа? А они и забыли – рыбку ловят, видите ли. Быстро все по машинам. Прилив идёт. Нам что в одну сторону до ручья – два часа, что в другую. Запросто потонуть можем! – Обезьян рукой показывает на белую бесконечную полосу, прочерченную кем-то высоко на скалах.

Теперь то понятно, чьих рук это дело – это след прилива, впечатляет.

А и действительно – вода то прибывает, там, где костёр горел, уже волны плещутся.

Залезаем в машины и гоним изо всей мочи, только прибрежная галька из-под колёс летит в разные стороны. Прилив продолжается, едем уже по воде, вода поднимается, всё выше, выше. Надсадно гудят моторы – на последнем издыхании успеваем заехать в спасительный ручей, уходим метров на двести вверх по его руслу, останавливаемся.

Пашка вываливается из кабины, смахивает пот со лба:

– Ф-у-у, успели. Минут на десять бы поздней тронулись, и всё – кранты деревушке вышли бы!

Выясняется, что ручей этот и не наш вовсе. До нужного – ещё километров десять.

Дожидаемся отлива, подъезжаем к ручью с поэтическим названьем "Жаркий".

Обезъян делит коллектив поровну, расставляет по разные стороны русла, выдаёт по дюжине пустых холщовых мешков, поясняет:

– В мешки рыбу складывать будете.

"Урал" отъезжает метров на триста, разворачивается, разгоняется на мелководье, и, подняв тучу брызг, на большой скорости въезжает в ручей. Ручей то не широкий, чуть-чуть автомобиля шире будет, а кета, как выяснилось, уже на нерест в него зашла.

Шурует "Урал" по ручью со страшной силой, что делать рыбе прикажите? Правильно, только одно и остаётся – на берег выбрасываться. Идём это мы по берегам ручья – рыбу в мешки складываем. Да, на такой рыбалке я ещё не был.

Часа через четыре благополучно добрались до лагеря. Оказалось, что напрасно мы столько рыбы с собой привезли, соли то на участке и нет совсем – завхоз, сука злая, запил в Певеке, вот со жратвой и облом полный вышел. Часть рыбы пожарили (без соли), икрой несолёной знатно – до поноса сильнейшего – обожрались. Но большую часть всё же выбросить пришлось. Жалко – а что сделаешь? Хозяйственный Шурик, впрочем, несколько рыбин подвесил под выхлопную трубу ДЭЗ-ки.

– Вкусно, однако, – нахваливал потом Шурик получившееся блюдо, незаметно сплевывая в сторону.

Но компаньонов у него не нашлось, никто не захотел есть совершенно пресную рыбу, воняющую солярой.

Но с едой, действительно, было тоскливо, каждый день одно и тоже – несолёные макароны с тушёнкой, каменные пряники, красная (опять таки – несолёная) икра и несладкий чай-жидок. А некоторые и вовсе предпочитали не давится пресными макаронами – довольствовались тушёнкой с пряниками – деликатес, для тех, кто понимает, конечно. Уху ещё иногда варили, да без соли, и она шла как-то не особенно.

И вот так – полтора месяца, какие уж тут шутки?

Ну, а что непосредственно работы касается, то ничего особенного – работа как работа.

Скважина вначале неглубокая была – метров двести всего. В начале смены поднимаем снаряд, разбивая его на штанги раздельные, керн пород горных извлекаем, в ящики специальные складываем, если надо – коронку буровую меняем, обратно снаряд в скважину опускаем, бурить начинаем. Работа вроде бы простая, но вспотеть крепко пару раз успеваешь запросто. Часа два бурим, и опять спуск-подъём следует. Между спуском-подъёмом помощник бурильщика вроде бы свободен. Но с Шуриком этот номер не проходит. После первого же спуска-подъёма отвёл он меня за здание буровой, а там – гора старых ржавых труб лежит.

Вот, – говорит Шурик, – надо, однако, всё это железо на части составные, однако, разбить:

трубы – отдельно, переходники – отдельно, муфты разные там – отдельно.

– А зачем это? – Спрашиваю.

– Надо, однако, – ёмко и доходчиво объясняет Шурик, – В хозяйстве всё пригодится может. Если и не сейчас, то – через год, однако.

Шурик показывает, как с помощью кувалды, двух ключей и набора патрубков развинчивать железо на части. Надо сказать, что за полтора месяца я в этом деле преуспел несказанно. Даже сейчас, по прошествию стольких лет, я готов развинтить на спор любые резьбовые соединения, сколь заржавевшими они не были бы.

Единственная радость на участке – чудо-банька, на берегу ручья расположенная. Кончается вахта, полчаса на машине до лагеря, пока слегка перекусываем – банька готова. Поверх банной печи лежит лист неизвестного металла, десять минут – металлический лист раскаляется до красна, а от него уже – камни. В чем тут секрет, что это за металл такой? Никто не знает. Паримся вениками из карликовой берёзы, купаемся в ручье, после этого едим ещё раз, уже по настоящему, и сразу – спать. Проснулись, перекусили – вахтовка уже у порога.

Как то вдруг вработались, оглянутся не успели – смена полевая уже и заканчивается.

За два дня до пересменки и скважину закончили – на глубине семьсот пятидесяти метров.

И тут как раз по рации и новость радостную поймали – в рыбацкий посёлок Выжда что-то из спиртного завезли.

Пашка Обезьян берёт меня с собой – в качестве грузчика. По ручью спускаемся к заливу, едем вдоль побережья ещё часа три. Обезьян, ловко вертя баранку синими от многочисленных татуировок руками, рассказывает о своей жизни:

– Главная опасность на Большой Земле – скука. Работа, дом, работа, всё по расписанию – и так до пенсии. Вот от тоски той сорвался раз – морду одному гаду по пьянке набил. А может, и не гаду вовсе, а просто – по пьянке. Но три года потом отсидел – от звонка до звонка. Отсидел – вернулся. Года полтора продержался – опять скука заела. Опять что-то учудил – машину одного крутого чела сжёг, кажется. Уже пятёрку дали – рецидивист, как-никак. Отсидел, ну, думаю – больше я в эти игры не играю. Вот и завербовался на Чукотку. Здесь хорошо, в смысле – скучать не приходится, всегда при деле, всегда работа какая-то найдётся. Человеком здесь себя чувствую.

Возле самой деревушки нас встречает стая злобных собак, бегут следом, надсадно гавкая, так и норовя за колесо машину укусить.

Пашка косится на собак с каким-то определённым интересом.

Подъезжаем к магазину, затариваемся спиртным – лекарственной микстурой из боярышника – от заболевания почек, в маленьких пузырёчках грамм по пятьдесят. Лекарственная микстура, нелекарственная – но градусов тридцать в этом напитке есть – заставляем картонными коробками половину фургона, – то-то же сегодня мужики почки свои знатно полечат.

Выезжаем из Выжды – опять с разных сторон набегают собаки. Обезьян вдруг резко

выворачивает руль – визг покрышек, собачий визг. Пашка тормозит, выходим из кабины.

В десяти метрах лежат две задавленные собаки.

– Ну, это мы удачно зашли, – радостно заявляет Обезьян, по хозяйски переправляя собачьи тушки в фургон, – И спиртным разжились, и свежатиной затарились!

Конечно, девицы, читающие эти строки, непременно закатят глаза и пробубнят что-то эдакое:

– О, времена! О, нравы!

А, с другой стороны, полтора месяца кормить людей тушёнкой с пряниками, это – гуманно?

Приезжаем в лагерь – нас встречают как героев.

Вечером пируем – грешен, каюсь, – то же собачатины отведал, и не стошнило даже.

Смена закончена, возвращаемся в Апрельский.

Общага пуста – все ребята ещё торчат на объектах своих. Случайно смотрюсь в зеркало – ну и рожа, – патлы тусклые во все стороны торчат, бородёнка жиденькая профессорская – мрак полный. Решаю сходить в парикмахерскую – посёлок Апрельский место цивилизованное, и парикмахерская имеется. Стригусь под ноль, бреюсь – но не хватает чего-то в облике, одежонка то обветшала, поизносилась.

Прохожу мимо промтоварного магазина, в витрине – одинокий манекен в пыльном белом костюме.

Вернее – в светло-бежевом, но здесь, на фоне серых ватников и зелёных штормовок, этот цвет воспринимается не иначе – как "белый".

Продавщица по честному предупреждает, что костюм этот провисел в витрине лет шесть. Но это меня не останавливает, примеряю костюм. Ну, надо же – сидит как влитой. К костюму прикупаю светлую рубашку и чёрные модельные туфли. Тут же переодеваюсь в обновки, старую одежду выбрасываю – без жалости.

Выхожу на улицу, редкие прохожие оглядываются вслед, пробегающие по своим делам собаки – шарахаются в стороны.

Навстречу идёт Шурик, увидал меня, кепчёнку с головы содрал, кланяется подобострастно – за Начальника Большого принял.

Потом узнал, конечно, заулыбался. Но улыбка у него была какая-то вымученная и испуганная, да и улизнул тут же – по какому-то выдуманному поводу.

А через час выхожу из пивной – вахтовка стоит, ребята приехали.

Вылезли, глазеют недоумённо на фраера заезжего.

А когда всё прояснилось, в смысле – кто есть кто, Михась минут десять прямо на тротуаре валялся – со смеху подыхал.

Если Вы по нужде какой приедете в посёлок Апрельский, Вам обязательно расскажут Легенду "о лысом фраере в белом костюме". Это – про меня.

Посидели, конечно, потом, выпили, по посёлку покуролесили знатно.

С утра выяснилось, что вертолёт до Певека только через неделю. Ребятам то надо было ещё в камералке сидеть – карты геологические для Дипломного Проекта тщательно перерисовывать, а потом у Начальника полевой партии утверждать.

А мне и не надо вовсе – выдали справку, что участок "Жаркий" – объект особо секретный, и карты для пересъёмки не выдаются. Вот и ладушки, мне только того и надо – теперь сам всё нарисую, что захочу, в смысле – чего попроще, чтоб с Проектом Дипломным долго не возится.

Пожалуй, прав был Шурик – повезло мне с этим "Жарким".

Свободная неделя – это здорово.

И решил я на рыбалку за хариусом сходить – на речку с милым названием – Паляваам.

Благо, до речки той и недалеко совсем, по местным меркам, – километров тридцать всего.

Чем мне нравится такая рыбалка, с переходами долгими в местах диких связанная, так это тем, что иногда, при осуществлении этого процесса, происходят встречи с удивительными людьми, с которыми при обычных обстоятельствах – и не встретился бы никогда.

Байка пятнадцатая
Река Паляваам

Как дойти до Паляваама мне рассказал Шурик:

– До пятнадцатой буровой на вахтовке доедешь. А дальше пешком, однако. Дорога там, однако, одна всего – прямо в сопки поднимается. По ней на перевал выйдешь – километров пятнадцать всего, однако. Раньше дорога наезженная была, да трясло лет пять назад землю то, вот камнями большими её, дорогу то есть, и завалило местами.

А кто чистить, однако, будет? Вот и забросили дорогу. На перевале дом новый стоит, рядом – церквушка очень старинная, однако. В доме поп молодой живёт, Порфирием кличут, но печальный, однако, очень. От дома того дорога раздваивается. По правой пойдёшь – до реки километров двадцать пять будет, места там рыбные, хорошие. По левой – короче гораздо, километров пятнадцать. Но тёмное это место, однако, не любят туда наши ходить. Говорят, – Шурик испуганно оглянулся на приоткрытую дверь, – Там, однако, сам Шайтан живёт. Поостерегись, пожалуйста.

Куда идти – направо или налево – на месте разберёмся, а пока – снасть требуется изготовить.

Из досок мастерю кораблик-катамаран, наматываю на отдельную дощечку метров пятьдесят толстого капронового шнура, ближе к концу привязываю несколько поводков из лески, на поводках – самодельные мушки. Мушки изготовляю из оленей шкуры, что на пороге нашей комнаты в общаге валялась – в качестве коврика для обуви, и своих собственных волос с известного места. Шурик, впрочем, утверждал, что для изготовления качественных мушек – интимный женский волос куда как лучше подходит, да где взять его в спешном порядке? В качестве завершающего штриха обматываю мушки красной шерстяной нитью – отличные мушки получились – сам бы ел.

Бросаю в рюкзак плащ-палатку брезентовую, снасти, пару банок сосисочного фарша – о тушёнки после "Жаркого" даже думать пока не могу, несколько картофелин, луковицу, краюху хлеба, чай, сахар, соль, походный котелок, кружку с цветочком, ложку алюминиевую, ножик перочинный, бутылку "Плиски", килограмм конфет "Старт", пачку чая со слоном, папиросы, спички. Как говорится – были сборы недолги.

Выхожу рано утром. От пятнадцатой буровой дорога круто уходит в сопки, солнышко припекает – пот льёт ручьём. Мокрый, как мышь последняя, всё же взбираюсь на перевал.

Красота открывается несказанная.

Внизу, как на ладони – широкая долина Паляваама.

Река течёт десятками отдельных потоков. Потоки эти причудливо пересекаются, то сливаясь в несколько широких, то опять разделяясь на десятки узких.

Видны многочисленные острова, старицы, пороги и водопады.

Насмотревшись вдоволь, замечаю, что стою в десятке метров от приземистого дома.

Из-за крыши дома виден чёрный деревянный крест церкви. Около дома расположено несколько больших парников. Из одного парника выходит молодой мужик с аккуратной русой бородой – в чёрной рясе и в кирзовых сапогах.

– Здравствуйте, отец Порфирий! – Приветствую служителя церкви.

– И тебе здравствовать, отрок проходящий! – Откликается монах (поп, батюшка, инок – кто их разберёт?), – На рыбалку собрался? Бог тебе в помощь! Рыбки наловишь – заходи на обратном пути. Ты меня рыбкой угостишь, я тебя – дыней настоящей, – батюшка кивает на ближайший парник.

Неожиданно начинается мелкий дождик. Над долиной Паляваама ещё светит солнце, а над противоположной стороной перевала зависли серые скучные тучи, за мной припёрлись, видимо.

– Если что, у меня в келии можешь непогоду переждать, – предлагает отец Порфирий, – Торопишься? Тогда, мой тебе совет – на лево сворачивай, там, на Палявааме, избушка неплохая стоит, непогоду в ней и перебедуешь. Кто это тебе про "тёмное место" наплёл?

Врут всё, пренебреги. Обычное там место, просто людишки гнусные взяли моду туда наведываться. Но сейчас для них ещё не сезон, – непонятно объясняет батюшка, – Они только по ранней весне, да по зрелой осени там безобразят. А сейчас и нет там никого. Ступай со спокойным сердцем.

Совсем не соврал Шурик, глаза у батюшки – как у больной собаки – тоскливые и безразличные, пустые какие-то.

Торопливо, накинув на плечи плащ-палатку, спускаюсь с перевала – по левой отворотке.

Часа через три уже видно неказистое строение, ветерок приносит неприятный запах.

Чем ближе изба, тем сильней становится вонь, явно гниющим чем-то несёт.

Подхожу – вокруг избушки, в радиусе метров пятидесяти, земля покрыта останками битой птицы – уток, гусей, лебедей. Видимо, по весне, во время прилёта в эти края птичьих стай, кто-то тут от души веселился – столько птицы набили, что и зверьё местное все съесть не смогло. Но растащили медведи, песцы и леменги птичьи части по округе знатно – кругом валяются крылья, головы, лапы. Прав был отец Порфирий относительно "гнусных людишек" – видимо, партийно-начальственная элита тут развлекалась, не иначе. Простые люди так гадить неуважительно – не приучены.

Но делать нечего, дождик припустил уже нешуточный. Трачу часа два на приведение территории в относительный порядок, благо в сенях и лопата нашлась.

Уже в сумерках заканчиваю возведение птичьего могильника – метрах в семидесяти от пристанища.

Хорошо хоть запас дров в избушке имеется, раскочегариваю крохотную печурка, ужинаю – хлеб с сосисочным фаршем, чай с "Плиской". А что, всё и неплохо вовсе – засыпаю, вполне довольный собой и жизнью.

Утро приходит солнечным и тёплым, серые тучи за ночь ушли куда-то – в сторону Океана. Весь день рыбачу, прыгая по камням, блуждая среди многочисленных рукавов Паляваама, перемещаясь от одного крохотного островка к другому, благодаря закатанным болотным сапогам – местами здесь совсем не глубоко, если, конечно к центральному руслу не подходить.

К вечеру ловлю пять неплохих хариусов – в пределах одного килограмма, плюс-минус.

Из двух варю полноценную уху, остальных прячу в ледник – под домиком обнаружился вкопанный в вечную мерзлоту железный ящик, до сих пор полный голубоватого льда.

Наступает вечер, сижу около раскалённой печки голый по пояс, уху хлебаю, никого не трогаю.

Вдруг – осторожный стук в дверь. Здрасти-приехали. Глухомань, тоже мне, называется – никакого тебе покоя.

Открываю дверь, заходят два несуетливых мужика – одеты по-походному, рюкзаки за плечами внушительные, лица у обоих коричневые от загара, ветрами продублённые – серьёзные пассажиры, одним словом.

– Здорово, Хозяин! – Говорят мужики, – Рыба то есть? Угощай путников, тогда. А у нас – спирт с собой имеется – вот пикник и устроится.

Хорошо ещё, что Пашка Обезьян инструктировал меня в своё время относительно таких ситуаций: мол, если с людьми серьёзными контактировать где-либо придётся – ну там, в тундре, тайге, или камере тюремной – всегда солидность изображай, не суетись, с вопросами не лезь, и туману напускай всячески, мол, ты тоже – не из простых чалдонов будешь.

Вежливо здороваюсь, достаю из ледника рыбу, молча чищу, готовлю свежую ушицу.

Мужики исподволь присматриваются ко мне, с расспросами пока не лезут

Чувствую, что логическая цепочка у них складывается следующая: парнишка молодой совсем, но брит налысо, руки все битые-перебитые, на торсе голом – синяки и ссадины многочисленные (а вы на "Жарком" полтора месяца повкалывайте по чёрному, то-то я на вас полюбуюсь!), молчит угрюмо – но без страха видимого, нет, непрост парнишка – не прост. Садимся за уху, выпиваем спирту, водой речной слегка разведённого.

И тут, вроде, всё нормально прошло – не поперхнулся ни разу.

– А, что же ты, Хозяин, и не поинтересуешься – кто мы, откуда? – Спрашивает немного осоловевший от выпитого один из гостей, тот, что постарше.

– Так это, господа проходящие, и дело то совсем не моё. Да и молод я ещё – вопросы такие задавать. Но, если настаиваете – спрошу. А кто Вы, уважаемые? Где мазу держите? По какой нужде очаги родные покинули? Может – помощь нужна какая?

Мужики скупо улыбаются:

– За помощь предложенную – спасибо. Но – сами справимся. А – кто мы? Да так, гуляем здесь, к местам красивым присматриваемся. А сам то, – из каких будешь?

– Так я и сам – типа на променад вышел, – отвечаю, – Тесно в хоромах дядиных стало – решил вот свежим воздухом подышать – самую малость.

Второй тип интересуется моей единственной татуировкой – Пашка Обезьян мне на левом плече профиль Че Гевары наколол.

Рассказываю мужикам про Че – про то, как казармы полицейские штурмовал, как из тюрем заключённых выпускал. Про то, как за ним сатрапы по всему миру охотились, про смерть его героическую. Мужики внимательно слушают, время от времени восхищённо цокая языками.

Довольные друг другом, допиваем спирт и ложимся спать.

Просыпаюсь, нет мужиков – ушли куда-то по-тихому, тундра то – бескрайняя.

Что тут поделаешь – опять надо рыбу ловить – не пустым же, в конце концов, домой возвращаться – засмеют пацаны.

К обеду ловлю ещё с десяток хариусов, но уже помельче – грамм по семьсот-восемсот.

Опять варю уху, не задействованную в этом процессе рыбу – рачительно складываю в ледник.

На той стороне реки надсадно гудит двигатель вездехода. А вот и люди появились.

Двое бредут ко мне через главное русло Паляваама, по грудь в воде, руками размахивают, кричат что-то радостно. Оказалось – изыскатели-геодезисты. Их ещё в марте в тундру забросили. Бродят там они со своими теодолитами, съёмку ведут, знаки геодезические расставляют. Время от времени им на вертолёте жратву доставляют, солярку для вездехода. За пять месяцев геодезисты одичали совсем, любому лицу человеческому рады несказанно. После жарких объятий, новые гости интересуются:

– А рыба то, Хозяин, есть? А у нас – спирт с собой имеется, давай – за знакомство.

Делаем на углях шашлыки из хариуса, выпиваем спирта, слегка разведённого речной водой. Эти ребята свои. Рассказывают, перебивая друг друга, о своих приключениях.

А я им, в свою очередь, о Ленинграде, о жизни студенческой – слушают с открытыми ртами. Между делом, спрашиваю о вчерашних мужиках.

– Да, это, наверное, "Ванькины дети" были – так тут диких золотоискателей называют, – отвечает один из изыскателей, – Серьёзные ребята. Такие и пришить могут – не любят они лишних свидетелей. Так что – повезло тебе.

К вечеру новые знакомцы, покачиваясь из стороны в сторону, медленно бредут через реку к своему вездеходу. Я же готовлюсь к очередному ночлегу, уже смиряясь с мыслью, что завтра опять не суждено домой попасть – надо новую рыбу ловить.

Сквозь сон доносятся чуть слышный крик:

– Помогите, помогите, ради Бога!

Что это – галлюцинация спиртовая? Да нет, вроде, протрезвел уже.

Выхожу на улицу – уже ночь, звёзды стаей огромной висят над головой.

Повторно долетает призыв о помощи.

Да что же это такое? Не сердце Чукотки – а какой-то двор проходной, право слово!

Достаю из печи горящее полено, иду на поиски.

Через пять минут вижу уже совсем нереальную картинку – на берегу Паляваама, под громадным валуном, лежит, сжавшись в комочек, симпатичная блондинка средних лет, одетая, как одеваются начинающие столичные туристки, выезжающие на пикник. Барышня негромко стонет, закрыв глаза, рядом с ней – рюкзачок совсем уж смешного размера, чуть больше дамской сумочки.

На рюкзачке – трафаретный оттиск Медного Всадника, чуть ниже надпись: "Ленинградский Университет". Ну, ничего себе дела.

Присматриваюсь к барышне повнимательней.

Ба, да я её знаю – она же на студенческой шахматной Олимпиаде, на первой женской доске, за Универ играла, аспирантка чего-то там, ботаники что ли какой.

А потом, в блицтурнире смешанном, и у меня выиграла.

Совпадения – однако, блин чукотский с жиром моржовым.

Иногда мне кажется, что вся наша планета – это капля воды, микробами наполненная, – под микроскопом какого-то Большого Учёного. Шурудит Учёный в этой капле тоненькой стеклянной палочкой – эксперименты с несчастными микробами ставит разные, изгаляется – как хочет. Иначе, чем вот такие встречи непредсказуемые объяснить можно, не совпаденьем же банальным?