Текст книги "Я - Товарищ Сталин 2 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

– Пулемёты! Стреляйте по скалам! Не отступать!

Алем, стреляя, поразил итальянского солдата; тот рухнул, его кровь смешалась с песком, глаза застыли в ужасе. Тесфай бросил гранату, но пуля попала ему в грудь, он упал, хрипя, его туника пропиталась кровью:

– Кебеде… за Абиссинию…

Кебеде, подхватил его:

– Тесфай, не умирай! Мы держим ущелье!

В деревне у Адвы женщины и дети прятались в хижинах, но газ добрался до них. Старуха в цветной тунике кашляла, её глаза слезились, ребёнок, цепляясь за её подол, кричал. Молодой солдат, Гебрей, пытался увести их, но упал, задыхаясь. Итальянский пулемётчик, стреляя с холма, был сражён пулей Алема, его тело скатилось по склону, оставляя кровавый след.

К вечеру ущелье усеяли тела: тридцать итальянцев и двадцать два абиссинца. Газ рассеялся, но стоны раненых эхом разносились по горам, смешиваясь с воем ветра. Итальянцы отступили, оставив два горящих танка, чёрный дым поднимался к звёздам. Абиссинцы, измождённые, держали позицию, их костры горели у скал. Кебеде, стоя над телами, крикнул:

– За Императора! Мы не сдадимся!

В штабе у Асмэры генерал Эмилио Де Боно, и полковник Карло Росси, обсуждали бой.

Де Боно, сказал:

– Карло, газ не сломил их. Противогазы от СССР, винтовки, гранаты. Их неплохо подготовили. Наши потери слишком велики – тридцать человек за день.

Росси указал на карту:

– Эмилио, их вожди знают каждую тропу. Надо больше танков, больше людей.

Де Боно ответил:

– Знаю. Завтра мы ударим снова. Я подготовлю большой отряд.

Глава 13

Октябрь 1935

Вторая половина октября 1935 года окутала Москву холодным дыханием надвигающейся зимы. Ледяной дождь, смешанный с первыми снежинками, превращал булыжные мостовые в скользкую кашу.

Улица Горького, широкая и шумная, гудела неумолкаемой жизнью: трамваи звенели, их колёса скрипели по рельсам, покрытым тонкой коркой льда, повозки, хлюпали по лужам, их деревянные борта скрипели под порывами ветра. Прохожие, в серых пальто, с зонтами, спешили по делам, их дыхание вырывалось облачками пара, растворяясь в сыром воздухе. Арбат, был пропитан сыростью, запахом свежего хлеба из пекарен, чая из самоваров и дымом от дровяных печей. Чайные на Сретенке, Кузнецком Мосту и в Замоскворечье были заполнены народом: рабочие, интеллигенция, торговцы спорили о ценах, погоде, слухах о новых арестах, их голоса смешивались с звоном ложек, шипением самоваров и звяканьем медных подносов.Рынки у Яузы и на Таганке бурлили: торговки в платках кричали, их прилавки были завалены рыбой, яблоками, луком, морковью, их голоса тонули в скрипе телег, и криках газетчиков. Вечером Москва оживала: театры на Таганке и Сретенке сияли, их вывески манили любителей культурной жизни, а оркестры играли Чайковского. Переулки, узкие, с облупившейся штукатуркой и покосившимися фонарями, тонули в густом тумане, их свет дрожал в лужах, отражая тусклые блики, пропитанные сыростью и угольной гарью.

Под этой повседневной суетой Москва скрывала гнетущее напряжение. ОГПУ вело охоту на шпионов и предателей, чьи тени скользили в переулках, чайных, кабинетах. Во второй половине октября 1935 года органы безопасности провели серию стремительных арестов, задержав сотрудников райкомов и обкомов, подозреваемых в работе на иностранные разведки – немецкую, польскую, японскую. Задержанные передавали данные о кадровом составе, планах хозяйственных мероприятий, внутренней политике, их действия угрожали безопасности государства. Аресты были тихими, но слухи о них распространялись быстро.

Задержанных уводили в подвалы Лубянки, где воздух был тяжёл от сырости и страха, а стены, покрытые трещинами, хранили эхо криков, стука кулаков и звона наручников. Допросы шли днём и ночью, следователи, с усталыми глазами, давили на подозреваемых. Задержанные ломались, их голоса дрожали, пот стекал по спинам, руки подписывали протоколы, выдавая новые имена, тайники и шифры.

Глеб Бокий, докладывал о задержаниях Сергею в его кабинете в Кремле. Бокий стоял, его руки сжимали толстую папку с фотокарточками, протоколами, перехваченной перепиской:

– Товарищ Сталин, мы задержали девятерых: четверо из Замоскворецкого райкома, трое из Тверского, двое из Московского обкома. Они подозреваются в работе на немецкую, польскую и японскую разведки. Передавали сведения о кадровом составе, планах хозяйственных мероприятий, внутренней политике. Это лишь часть сети, я уверен, у них есть еще сообщники и мы копаем глубже.

Сергей нахмурился:

– Назови имена, Глеб. Что у вас на них? Подробности.

Бокий, открывая папку, начал перечислять:

– Пётр Иванов, 42 года, секретарь Замоскворецкого райкома – связной для поляков. У него нашли письма из Варшавы, зашифрованные, с указаниями передавать списки делегатов партийных съездов. Елена Соколова, 30 лет, стенографистка обкома – работала на японцев, передавала протоколы хозяйственных совещаний, списки участников. Николай Зотов, 38 лет, инспектор Тверского райкома – подкуплен немцами, передавал списки сотрудников обкома, их должности, расписания встреч. Анна Петрова, 27 лет, машинистка Замоскворецкого – передавала японцам планы мероприятий и участников. Дмитрий Кузнецов, 33 года, курьер обкома – связывал всех с иностранными контактами, у него нашли деньги, инструкции, шифровальный блокнот. Ольга Васильева, 29 лет, секретарь Тверского райкома – передавала немцам данные о кадровых перестановках. Сергей Лебедев, 42 года, инженер – подкуплен немцами, передавал переписку с наркоматами. Михаил Орлов, 40 лет, инспектор Замоскворецкого – передавал японцам списки делегатов и членов их семей. Иван Фёдоров, 45 лет, секретарь обкома – ключевой связной, координировал утечки информации, подкуплен немцами.

Сергей думал, его глаза пробежали по фотокарточкам, где лица, задержанных были бледными, глаза полны страха или вызова, он спросил:

– Как их вычислили, товарищ Бокий? Где иностранные связные? Что говорят задержанные?

Бокий, его пальцы сжали папку, голос стал твёрже, но усталость от бессонных ночей, сквозила в каждом слове:

– Через агентурную работу, перехват почты, доносы и слежку. Иванов выдал себя, отправив письмо через ненадёжного курьера на Сретенке, мы перехватили его. Соколова попалась на тайнике с деньгами у Яузы, её выдала соседка. Зотов был под наблюдением после анонимного письма, мы нашли у него шифры. Петрова и Кузнецов выдали друг друга на допросах, и их показания совпали. Васильева и Лебедев попались через перехваченные шифровки. Орлов и Фёдоров были вычислены через агента, внедрённого в их круг. Иностранные связные – в Каире, Варшаве, Токио, но мы ищем их следы в Москве. Допросы продолжаются, они дают новые имена, тайники, маршруты.

Сергей кивнул, его пальцы постучали по столу:

– Хорошо поработали, товарищ Бокий. Шпионы, я вижу, у нас везде: в обкомах, райкомах, наркоматах. Вычищайте их всех. Усиливайте слежку, проверяйте каждого, кто работает с бумагами, каждый кабинет, каждый тайник. Доложите мне результаты.

Бокий кивнул и вышел оставив Сергея одного.

Он думал. Действительно ли иностранные разведки так глубоко проникли в сердце советской страны, или Бокий водит его за нос⁈ Когда, в своем времени, он читал про чистки 30-х годов прошлого века, он считал это паранойей Сталина и перегибами Ягоды и Ежова. Сейчас он был в растерянности. Надо будет проверить, так ли верно то, о чем говорит ему Бокий. Ежова и Ягоды уже не было, но он не доверял и другим.

На Лубянке допросы продолжались. Пётр Иванов, сломавшись под давлением, назвал ещё одного связного – Алексея Смирнова, 37-летнего машиниста, который передавал немцам списки сотрудников. Его голос дрожал, пот стекал по лицу, руки подписывали протокол, выдавая тайники на Арбате.

Елена Соколова сидела на стуле, её лицо было бледным, как мел, она шептала о японском агенте, чьё имя она не знала, но следователи требовали деталей.

Николай Зотов, рассказал о тайнике на Сретенке, где хранились рубли и шифровальный блокнот, его голос дрожал от страха. Анна Петрова, в слезах, подписала протокол, признав, что брала деньги через курьера на Таганке, её пальцы дрожали, бумага пачкалась чернилами. Дмитрий Кузнецов, его лицо было белым, как мел, назвал ещё одного – Ивана Фролова, секретаря обкома, его голос дрожал от страха, а глаза молили о пощаде.

Аресты продолжались, и каждый новый допрос раскрывал новые нити шпионской сети. Бокий, вернувшись в свой кабинет, просматривал протоколы, его пальцы листали страницы, где каждое слово было уликой. Он знал: сеть предателей была огромной, но ОГПУ вычистит её.

В это же время в Москву прибыл новый немецкий разведчик, Карл Вольф, офицер Абвера 32-х лет, под видом Александра Петрова, русского инженера из Ленинграда. Его поддельный советский паспорт, изготовленный в Берлине, был безупречен: фотография, где его короткие светлые волосы были зачёсаны назад, серые глаза смотрели прямо, а тонкий шрам на виске был искусно ретуширован, и не вызывал подозрений. Карл вышел из поезда на Белорусском вокзале. Он шёл по платформе, его серое пальто развевалось, портфель с двойным дном, где лежали шифровальные блокноты, карандаш и запасные чернила, сжимался в руке. Его шаги были уверенными, но взгляд – настороженным, он изучал лица вокруг, выискивая те, которые могли следить.

Москва октября 1935 года предстала перед ним как лабиринт, полный опасностей и возможностей. Улица Горького, бурлила: трамваи звенели, их колёса скрипели по рельсам. Витрины магазинов, покрытые тонким слоем инея, сияли тусклым светом, их стёкла отражали фонари, прохожих, проезжающие телеги. Кафе манили теплом, запахом чая, ржаного хлеба и табака. Арбат, с его узкими переулками, был пропитан ароматом свежей выпечки из пекарен, дыма от дровяных печей, звоном самоваров. Рынки на Яузе и Таганке гудели: торговки в цветных платках кричали, их прилавки были завалены рыбой, яблоками, капустой, луком, их голоса тонули в скрипе телег, ржании лошадей, криках газетчиков. Театры на Таганке и Сретенке сияли, их вывески привлекали внимание, а оркестры играли Чайковского. Переулки, узкие и тёмные, тонули в густом тумане, их фонари дрожали в лужах, отражая тусклые блики, пропитанные сыростью и угольной гарью. Карл поселился в маленькой квартире на Арбате, где стены были тонкими, а соседи – любопытными, но его легенда была простой: он инженер, приехавший на работу в наркомат тяжёлой промышленности. Квартира пахла сыростью, табаком, старым деревом, единственное окно закрывали тяжёлые шторы, пропитанные пылью. Его радиопередатчик, спрятанный в чемодане с двойным дном, ждал своего часа, его провода были аккуратно свёрнуты, антенна сложена, чтобы не привлекать внимания. Ночью, когда Москва засыпала, он проверял передатчик, его пальцы дрожали от холода, но движения были точными, как у часовщика.

Его мысли, крутились вокруг задания. Он вспоминал своё прошлое в Германии, где каждый день был шагом к этой миссии. Родился он в 1903 году в Мюнхене, в семье школьного учителя, в чьем доме было очень много книг. В 1920-х Карл служил в рейхсвере, где освоил стратегию, маскировку, и умение читать людей, как открытую книгу. Его командир, капитан Ганс Шульц, заметил его острый ум и знание русского языка, выученного от эмигрантов-белогвардейцев, живших в Мюнхене. Способность к быстрому изучению языков была оценена руководством. И вскоре Абвер завербовал Карла, увидев в нём идеального агента: хладнокровного, расчётливого, с безупречной памятью. Его куратор, майор Фридрих Мюллер, обучал его шифрам и конспирации. В Берлине Карл жил в скромной квартире на Курфюрстендамм, где пахло кофе, сигарами, и свежей бумагой. Ночи он проводил за изучением карт, шифров, документов, его пальцы листали страницы, глаза горели от усталости, но разум оставался ясным. Его первая миссия в Варшаве в 1933 году увенчалась успехом: он добыл списки польских дипломатов, их контакты, маршруты. Теперь Москва – город, где каждый шаг был игрой с судьбой. Карл вспоминал Берлин: кафе с запахом штруделя, яблочного пирога, ванильного крема; улицы, полные людей, в шляпах и пальто; свою сестру, с русыми волосами и тёплой улыбкой, которая ждала его писем, её голос звучал в его памяти, мягкий и полный надежды. Москва была чужой, холодной, её улицы пахли сыростью, углём, и каждый шаг мог стать последним.

Карл действовал с предельной осторожностью, избегая лишних контактов. Его мир был ограничен двумя связными, которых он подкупил, чтобы получить данные. Он не следил за людьми, не подслушивал, не взламывал замки – всё, что ему нужно, приносили подкупленные информаторы. Его встречи были краткими. Он знал: ОГПУ близко, их агенты ходили по улицам, а наметанный взгляд ловко выделял в толпе подозрительных граждан.

Вечером 15 октября, в чайной на Горького, Карл встретился с первым связным, Еленой Соколовой, 30-летней стенографисткой московского обкома. Карл сидел за угловым столом, его серое пальто висело на спинке стула, серые глаза скользили по залу, выискивая угрозу. Его пальцы сжимали стакан с чаем, пар поднимался к лицу. Соколова вошла, её серый платок был влажным от дождя, лицо бледным, глаза бегали, отражая свет лампы, её пальцы нервно теребили сумку, где лежали бумаги. Она села напротив, её голос дрожал, едва слышный над гулом чайной:

– Александр, я достала данные обкома. Это всё, что вы просили.

Карл спросил спокойным, доверчивым тоном:

– Назови имя, Лена. Кто отвечает за секретные протоколы?

Соколова замерла, её пальцы сжали сумку, голос понизился до шёпота, она оглянулась, проверяя, не следят ли за ней:

– Иван Фёдоров, секретарь обкома. Он подписывает все протоколы, ведёт переписку с наркоматами, хранит ключи от сейфов.

Карл передал ей конверт с деньгами под столом, его пальцы едва коснулись её руки, холодной и дрожащей:

– Подробности. Его расписание, привычки, связи. Всё, что знаешь.

Соколова наклонилась ближе, её платок соскользнул, обнажив тёмные волосы:

– Фёдоров работает допоздна, а по вторникам, он задерживается вообще до полуночи. Его помощник, Сергей Лебедев, передаёт письма в наркомат тяжёлой промышленности. Фёдоров осторожен, проверяет бумаги лично, они усиливают охрану, боятся утечек. Он не доверяет даже своим.

Карл кивнул, его лицо осталось неподвижным, он записал данные в блокнот, спрятанный под пальто: «Фёдоров, секретарь, вторник, полночь, Лебедев, наркомат». Он встал, оставив монету на столе, его шаги растворились в шуме чайной. Соколова осталась сидеть, её пальцы дрожали, сжимая конверт, глаза следили за тенью Карла, исчезающей за дверью.

Карл, шагая по улице, где лужи отражали фонари, чувствовал, как его сердце бьётся чуть быстрее. В своей квартире он достал записи, его карандаш двигался быстро, буквы были мелкими, аккуратными, а чернила немного пачкали пальцы. Он сжёг бумагу в жестяной банке, пепел осел на дно, запах гари смешался с сыростью.

На следующий вечер, 16 октября, в трактире на Замоскворечье, Карл встретился со вторым связным, Дмитрием Кузнецовым, курьером обкома. Карл сидел в углу, его пальто было застёгнуто, глаза следили за входом. Кузнецов вошел. Он сел напротив, его пальцы нервно сжимали кружку, пот стекал по вискам, несмотря на холод. Карл спросил:

– Дмитрий, списки документов. Какие бумаги проходят через обком?

Кузнецов, понизив голос, сказал:

– Протоколы заседаний, списки делегатов, переписка с наркоматами. Фёдоров подписывает всё, отправка в Тулу завтра, в семь утра.

Карл передал конверт с деньгами под столом:

– Подробности. Какие документы, кому отправляют, кто принимает?

Кузнецов напрягся, его глаза забегали, пальцы сжали конверт:

– Протоколы от 10 октября, списки делегатов на съезд, письма в наркомат тяжёлой промышленности. Принимает Пётр Волков, секретарь наркомата в Туле. Курьеры под охраной, их проверяют, они боятся утечек.

Карл кивнул, записал в блокнот, спрятанный под пальто: «Протоколы, 10 октября, делегаты, наркомат, Тула, Волков». Он встал и вышел.

17 октября Карл заметил слежку на Арбате – мужчина в шинели, шёл за ним уже довольно долгое время, то и дело останавливаясь. Карл ускорил шаг, он резко свернул в переулок. Человек последовал за ним, его сапоги захлюпали по лужам. Карл побежал, он опрокинул ящик с яблоками, их сок брызнул на мостовую. Он рванул через двор, стал перелазить через забор, его пальто зацепилось за гвоздь, ткань треснула, кровь засочилась из царапины на руке. Он нырнул в подворотню, преследователя не было видно, его дыхание сбивалось, а сердце бешено колотилось. Он не пошел сразу домой, а немного поплутал по соседним улицам, наблюдая, не появилась ли новая слежка. Убедившись, что хвоста нет, он пошел домой.

В своей квартире он проверил радиопередатчик. Он отправил шифровку в Берлин: «Обком: Фёдоров, протоколы, переписка, списки, Тула, Волков». Карл, знал, что ОГПУ близко, их агенты могли выйти на его след в любой момент. Что это была за слежка? Или у него паранойя? Он не знал, но надо было быть начеку.

Его мысли возвращались к Берлину, к сестре Эльзе, к её письмам, которые он хранил в портфеле, к запаху кофе в кафе на Курфюрстендамм, к джазу, льющемуся из окон. Москва была чужой, холодной. Он лёг спать, но сон не шёл – тени ОГПУ были слишком близко, их шаги эхом отдавались в его мыслях.

Глава 14

Берлин октября 1935 года был городом контрастов, где роскошь и напряжение переплетались, как нити в сложном узоре. Унтер-ден-Линден бурлила: трамваи звенели, их колёса скрипели по рельсам, автомобили ревели, их фары резали густой туман. Фонари, покрытые инеем, отбрасывали желтоватый свет на фасады зданий с готическими арками, их камни были холодными, как лёд, их тени дрожали в лужах. Витрины на Фридрихштрассе сверкали мехами, часами, шёлковыми платьями, их свет манил прохожих, спешивших в серых пальто, и шляпах. Кафе пахли свежесваренным кофе, сигарами, яблочным штруделем, их окна запотевали от тепла, голоса посетителей смешивались с джазовыми мелодиями, льющимися из граммофонов. На Вильгельмштрассе патрули СС в чёрных мундирах гремели сапогами по мостовой. Паризер Платц тонула в тумане, её фонари дрожали, отражаясь в лужах. Театры и кабаре сияли, их вывески мигали красным, золотым, синим, звуки скрипок, саксофонов, кларнетов лились на улицы, смешиваясь с запахом духов, вина и сигар. Берлин жил, дышал, но под его блеском скрывалась тревога: слухи о манёврах, новых танках, планах, обсуждаемых за закрытыми дверями, витали в воздухе, пропитанном страхом.

Мария Лебедева продолжала свою работу в Берлине, собирая данные для советской разведки. Кох, влюблённый в её обаяние, пригласил её в новый ресторан «Фалькенхоф» на Курфюрстендамм, где собирались офицеры, промышленники, дипломаты, их голоса тонули в звоне бокалов и звуках струнного квартета. Мария, чувствуя, что Кох может выдать ценные сведения, согласилась, её мысли были сосредоточены на задании: каждое слово, каждый намёк – это все могло быть важно для Москвы.

Ресторан «Фалькенхоф» на Курфюрстендамм был воплощением роскоши, символом новой Германии. Зал, просторный и величественный, сверкал под хрустальными люстрами, их свет отражался в зеркальных стенах, покрытых позолоченными узорами с прусскими орлами. Мраморные колонны, украшенные резьбой, возвышались над дубовыми полами, которые скрипели под каблуками официантов, их фраки были безупречными, движения – отточенными, как в балете. Столы, покрытые белыми льняными скатертями, были уставлены серебряными приборами, фарфоровыми тарелками с гербами, хрустальными бокалами, сверкающими, как бриллианты. Воздух был пропитан ароматами блюд: жареный гусь с яблоками и можжевельником, трюфельный суп с кремовой пенкой, запечённый карп с лимоном, тимьяном и сливочным соусом, картофель с розмарином, спаржа в ореховом масле, телятина в винном соусе, яблочный штрудель с ванильным кремом, крем-брюле с хрустящей карамельной корочкой, шоколадный торт с вишней, тарт с малиной и заварным кремом, профитроли с шоколадным соусом. Вина – рейнское белое, бордо красное, шампанское с тонкими пузырьками, мозельское розовое – лились в бокалы, их аромат смешивался с запахом сигар, духов с нотами жасмина, сандала, бергамота, розы, пачули. Официанты в чёрных фраках сновали между столами, их подносы сверкали, движения были быстрыми, но бесшумными. Посетители были элитой Берлина: офицеры вермахта в мундирах с орденами, с блестящими в огнях люстр погонами, их голоса были громкими, но тон сдержанным; промышленники в смокингах, их лица были горделивыми, руки украшали перстни с гербами; дамы в шёлковых платьях с бриллиантовыми брошами, их смех звенел, как хрусталь, а голоса тонули в звуках струнного квартета, игравшего Моцарта, Бетховена, Шуберта. Зал гудел, но разговоры были осторожными, слова подбирались тщательно, глаза гостей скользили по лицам, выискивая угрозу, улыбки скрывали тревогу.

Мария, в тёмно-зелёном шёлковом платье, с жемчужным ожерельем, сидела напротив Вернера Коха, её глаза блестели в свете люстр, улыбка была тёплой. Её духи с нотами жасмина и бергамота смешивались с ароматом вина. Кох был в чёрном мундире с серебряными пуговицами, его голубые глаза сияли, он наклонился к ней, его голос был ласковым, но с ноткой тревоги, пропитанной вином:

– Хельга, ты сегодня восхитительна. Когда смотрю на тебя, то не хочется думать о политике. Но то, что происходит… Мир на грани, знаешь? Скоро в Европе может начаться большая война. Манёвры в Померании – это только начало.

Мария, сделала удивленное лицо и спросила:

– Расскажи подробнее, Вернер. Что еще за манёвры? Какие планы?

Кох вздохнул, его пальцы сжали бокал с рейнским вином, голос стал тише, он оглянулся, проверяя, не слушают ли их:

– Десять тысяч солдат готовы, танки, склады в Штеттине. Мы готовимся, Хельга. Европа не остановит нас – ни Франция, ни Англия. Заводы в Рурском бассейне работают день и ночь. Нам нужна сталь, нужны пушки, броня.

Мария наклонилась ближе, её голос был мягким, но настойчивым:

– Это так волнующе, Вернер. А что говорят генералы? Какие цели?

Кох, отпил вино, его голос понизился до шёпота, его пальцы дрожали, сжимая бокал:

– Бреслау готовит офицеров, новые танки тестируют в Силезии. Планы на восток, Хельга, но это тайна. Польша, Прибалтика – они не устоят. Мы строим новую Европу, где Германия будет первой.

Мария кивнула, её пальцы коснулись жемчужного ожерелья. Она перевела разговор на лёгкие темы – музыку, театр, моду, – чтобы Кох расслабился. Она знала: он уже сказал больше, чем должен, но главная встреча ждала её позже.

На следующий день Мария увиделась с Эрихом фон Манштейном. Его глаза, серые и холодные, смягчились при виде её. Он был стратегом, его разговоры были всегда интересными, но зачастую, он многого не договаривал, скрывая тайны, которые Мария должна была из него вытянуть. Она улыбнулась:

– Эрих, как приятно видеть вас. Скажите, почему все офицеры сейчас обсуждают какие-то приготовления? Слышала о Бреслау, что там происходит?

Манштейн улыбнулся, его взгляд скользнул по залу, где офицеры смеялись, а дамы звенели бокалами, его голос стал тише, а пальцы сжали бокал с бордо:

– Хельга, ты всегда знаешь, как задать правильный вопрос. Учения в Бреслау – это не просто манёвры. Мы готовим элиту для новой войны. Германия скоро заявит о себе в полной мере. Мы должны поквитаться за унижения. И я тебе вот что скажу: Европа не готова к тому, что грядёт.

Мария спросила:

– Как интересно, Эрих. А новые танки? Расскажите, что это за машины?

Манштейн наклонился ближе, его голос был едва слышен над звуками скрипок, а дыхание пахло вином:

– Panzer II, Хельга. Лёгкие, быстрые, с 20-миллиметровой пушкой. Они лучше французских, крепче английских. Мы тестируем их в Силезии, под Бреслау. Скоро они изменят обстановку на поле боя.

Мария улыбнулась, её пальцы сжали салфетку, она наклонилась ближе, её духи с нотами жасмина коснулись его обоняния:

– Это захватывающе. А какие планы, Эрих? Куда направите эти танки?

Манштейн, оглянулся по сторонам:

– Польша – это наш первый шаг. Мы готовим молниеносную войну, Хельга. Блицкриг. Ударим быстро, раздавим их за недели. Франция, Англия – они слишком медлительны и не успеют среагировать на наши удары по полякам. Наши генералы, Гудериан, Роммель, уже готовят карты. Восток – это наша цель, но пока это секрет.

Мария кивнула, она мягко сменила тему, чтобы не вызвать подозрений:

– Эрих, вы всегда так увлечённо говорите о стратегии. А что насчёт Парижа? Говорят, тамошние кафе не хуже наших.

Манштейн рассмеялся:

– Париж? Красивый город, но слишком уж ленивый. Их армия спит, Хельга. Мы пройдём через их линии, как нож через масло. Он сам то уходил от темы, то снова возвращался к ней. Было видно, что внутри него кипела страсть из-за скорых военных действий, и он, не хотел сказать лишнего, но и не мог держать все в себе.

– Но давай о приятном – ты была в опере? Новый «Тристан и Изольда» великолепен.

Мария кивнула:

– Недавно была, Эрих. Вагнер завораживает. Но скажи, эти танки – они уже на заводах? Мария знала, что сейчас самое время разговорить его.

Манштейн, его пальцы сжали бокал, он наклонился ещё ближе, его голос стал почти шёпотом:

– Заводы в Эссене и Дюссельдорфе работают день и ночь. Крупп поставляет сталь, Rheinmetall – пушки. Мы готовим тысячу машин к весне 1936 года. Это только начало, Хельга. Европа увидит нашу мощь.

Мария улыбнулась, её голос был лёгким, но внутри она дрожала от важности услышанного:

– Это впечатляет, Эрих. А как ваши офицеры? Готовы ли к таким планам?

Манштейн загорелся:

– Офицеры? Там лучшие военные умы Германии. В Бреслау мы тренируем их день и ночь. Тактика, манёвры, связь. Мы учим их думать быстрее, чем враг. Французы и англичане застряли в окопах прошлой войны, а мы движемся вперёд.

– Вы так уверены, Эрих. Это вдохновляет меня, как патриотку Германии. Но что говорят другие генералы? Есть сомнения?

Манштейн пожал плечами, его губы дрогнули в полуулыбке, он отпил бордо, его голос стал чуть резче:

– Сомнения? Есть те, кто боится. Генерал Бек считает, что мы торопимся. Но фюрер знает, что время пришло. Мы не можем ждать, пока Франция и Англия очнутся. Польша падёт первой, Хельга. Это решено.

Мария улыбнулась:

– Вы так увлечены, Эрих. Это заразительно. Расскажите ещё, что за планы на Польшу?

Манштейн помедлил, его пальцы постучали по столу:

– Хельга, ты слишком любопытна. Но ладно, для тебя скажу. Мы готовим удар с двух сторон – с запада и севера. Танки, авиация, пехота. Польские дороги узкие, их армия слабая. Мы пройдём через них за месяц.

Мария сменила тему, заговорив о музыке:

– Эрих, вы правы, давайте о приятном. Как вам новый спектакль в Staatsoper?

Манштейн рассмеялся:

– Вагнер лучше, чем война, Хельга. Но война – это искусство, и мы в нём мастера.

Испания октября 1935 года была на грани смуты, её города и деревни дышали тревогой, пропитанные слухами о заговорах, шёпотом предателей, взглядами, полными подозрений. Мадрид, с его узкими улочками, вымощенными скользким булыжником, барочными фасадами домов, шумными площадями, жил в напряжении, как перед ударом молнии. Воздух был тяжёлым, смешанным с пылью, запахом свежесваренного кофе из открытых таверн, сыростью от утреннего дождя, едким дымом от грузовиков, снующих по переулкам. Улицы гудели от шагов прохожих, скрипели под колёсами телег, гружённых бочками вина, мешками с оливками, ящиками с контрабандой. Таверны, с потемневшими деревянными столами, тусклыми лампами, пропахшими табаком, прогорклым маслом и потом, были ареной тайных сделок. Рынки на Пласа-Майор, с прилавками, заваленными апельсинами, рыбой, тканями, гудели слухами: торговцы, в выцветших рубахах, с мозолистыми руками, шептались о генералах, собирающих силы в казармах, их голоса тонули в звоне колоколов, цокоте копыт, криках разносчиков, предлагающих газеты с заголовками о беспорядках. Кафе, с треснутыми стёклами, укрывали заговорщиков, их столики хранили следы пролитого кофе, пепел сигарет, обрывки записок, спрятанных под салфетками. Оливковые рощи за городом, с их искривлёнными стволами, чахлыми ветвями, покрытыми пылью, были местами тайных встреч: мужчины в тёмных плащах, женщины с платками, закрывающими лица, обменивались шифрованными письмами, их шёпот тонул в шелесте листвы, вое ветра, далёком лае собак. Небо, серое, с тяжёлыми тучами, нависало над Мадридом, его тени падали на булыжник, пропитанный сыростью, ожиданием смуты, которая зрела в переулках, в тёмных углах и в сердцах людей.

Рябинин ходил по улицам, его глаза, замечали всё: тени патрулей, лица прохожих, обрывки разговоров. Утром 15 октября он вошёл в таверну «Эль Корсо», где пахло прогорклым маслом, дешёвым вином и сыростью от мокрых плащей, висящих у входа. За угловым столом, под тусклой лампой, чей свет отражался в лужицах пролитого вина, его ждал Антонио, библиотекарь, республиканец, одетый в выцветшую куртку и нервно теребящий сигарету. Антонио передал Рябинину свёрнутую газету, внутри которой лежала записка с адресами трёх конспиративных встреч франкистских офицеров в Мадриде и Толедо. Рябинин спросил:

– Это проверено? Если это ловушка, мы подставим всех.

Антонио, потирая виски, ответил:

– Мой человек подслушал их в кафе на Пласа-дель-Соль. Они говорили о немецких деньгах и итальянских винтовках. Двое упомянули Толедо.

Рябинин, запомнив адреса, сжёг записку над свечой, её пепел осел на стол, запах смешался с табаком, его глаза пробежали по таверне, заметив бармена, слишком внимательно следившего за ними. Он кивнул Антонио, шепнув:

– Уходи через задний выход. За нами следят.

Антонио, побледнев, исчез в тени кухни. Рябинин вышел на улицу. На углу улицы он заметил франкистского агента, молодого, в чёрной шляпе, чьи глаза слишком долго задержались на нём. Рябинин, ускорив шаг, свернул в переулок, где булыжник был скользким от дождя, его пальто намокло, рука сжимала наган под тканью. Агент последовал за ним, его шаги шаркали по камням, но Рябинин, затаившись за углом, в тени мусорного бака, оглушил его ударом в висок, оставив лежать в луже. Обыскав карманы, он нашёл записку с именами республиканцев, которых франкисты планировали устранить, и адресом тайной встречи в Мадриде. Рябинин, спрятал записку в подкладку пальто.

К полудню Рябинин пробрался к особняку франкистского офицера, чьё имя нашёл в записке – капитан Альварес, фигура в заговоре, связанная с итальянскими агентами. Особняк, на окраине Мадрида, с высокими окнами и резными ставнями, был окружён садом с пожухлыми розами, чьи лепестки осыпались на влажную землю. Рябинин, сменив пальто на рабочую куртку, представился садовником, его руки, перепачканные землёй, сжимали секатор, а глаза следили за окнами. Служанка, женщина за 50, с морщинистым лицом, впустила его, с недовольным выражением лица: