Текст книги "Я - Товарищ Сталин 2 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 16

Берлин, 25 ноября 1935 года, утро.

Утро в Берлине было сырым и холодным, улицы Вильгельмштрассе покрылись тонким слоем инея, а ветер, завывая между зданиями, нёс запах угля. Рейхсканцелярия, массивное здание с колоннами, возвышалась над улицей, её окна светились тусклым светом, отражая утренний полумрак. Внутри царила суета: адъютанты в чёрных мундирах сновали по коридорам, неся папки с документами, дипломаты в тёмных костюмах шептались в углах, их голоса сливались с шорохом бумаг и звоном кофейных чашек. Запах крепкого кофе и табака пропитал воздух, смешиваясь с едва уловимым ароматом воска, которым натирали мраморные полы. Сегодня здесь, в этом холодном великолепии, Италия, Япония и Германия должны были подписать Антикоминтерновский пакт – союз, направленный против Советского Союза, на год раньше, чем это произошло в реальной истории. Напряжение витало в воздухе, как перед грозой, и каждый, от адъютанта до министра, чувствовал, что этот день изменит ход истории.

Иоахим фон Риббентроп, министр иностранных дел, стоял в своём кабинете на втором этаже, его длинные пальцы перебирали текст пакта, напечатанный на плотной бумаге с золотым тиснением. Его чёрный фрак, идеально выглаженный, контрастировал с бледным лицом, на котором проступали тёмные круги под глазами – следы бессонных ночей. Риббентроп был архитектором этого пакта, но его уверенность была хрупкой, как тонкий лёд. Он знал, что Адольф Гитлер не терпит ошибок. Риббентроп повернулся к своему адъютанту, молодому лейтенанту Карлу Фогелю, чей нервный взгляд выдавал страх перед начальником.

– Карл, проверьте, чтобы зал был готов. Фюрер не простит ни малейшего промаха. Японцы уже здесь?

Фогель кивнул:

– Да, герр министр. Посол Осима прибыл полчаса назад. Итальянцы будут через час.

Риббентроп бросил взгляд на бумаги:

– Хорошо. И убедитесь, что текст пакта на столе у фюрера. Он захочет зачитать ключевые пункты.

Фогель поспешил выйти, его шаги гулко отдавались по коридору. Риббентроп прошёлся по кабинету, его взгляд скользнул по окну, за которым мела позёмка. Он думал: «Этот пакт – мой личный триумф. Но если Гитлер решит, что я недостаточно твёрд, или если Чиано начнёт свои итальянские игры, мне конец». Он знал, что пакт – это не только союз против большевиков, но и хрупкий баланс амбиций: Германия хочет доминировать, Италия ищет престижа, Япония выжидает, как хищник перед прыжком.

В это время Галеаццо Чиано, итальянский посол и зять Бенито Муссолини, подъехал к Рейхсканцелярии на чёрном «Мерседесе». Его тёмно-синий костюм с алой гвоздикой в петлице был безупречен, гладко зачёсанные волосы блестели, но глаза, тёмные и острые, выдавали раздражение. Чиано был молод – всего 32 года, – но его высокомерие и амбиции делали его фигурой, которую невозможно было игнорировать. В машине он повернулся к своему секретарю, худощавому итальянцу с тонкими усами по имени Луиджи Мартино:

– Луиджи, немцы думают, что мы – их младшие братья, – его голос был пропитан сарказмом. – Муссолини ясно сказал: этот пакт должен показать силу Италии.

Мартино, его пальцы нервно теребили ручку, ответил тихо:

– Синьор Чиано, Абиссиния уже тянет наши ресурсы. Если мы свяжем себя с немцами, это может быть рискованно.

Чиано хмыкнул, его губы искривились в полуулыбке:

– Риск? Это наш билет в историю. Германия хочет доминировать, но мы не будем их пешками.

Он поправил гвоздику, его взгляд пробежал по фасаду Рейхсканцелярии, где немецкие солдаты в чёрных мундирах стояли, как статуи. Чиано думал: «Гитлер видит себя императором Европы. Но Муссолини не позволит Италии остаться в тени».

Хироси Осима, японский посол, уже находился в зале ожидания. Лицо Осимы, было непроницаемым, как маска, глаза внимательно изучали каждого, кто входил в зал. Он стоял у окна, глядя на заснеженную улицу, его мысли были о союзе: «Германия сильна, но её амбиции безграничны. Италия слаба, её хвастовство – это пустой звук. Япония должна быть осторожной». Его адъютант, молодой японец по имени Таро Ямада, в строгом костюме, подошёл ближе:

– Господин Осима, император ждёт, что пакт усилит наше влияние в Азии. Но немцы… они хотят слишком многого.

Осима, сказал тихо, почти шёпотом:

– Мы подпишем. Но наши цели – это интересы Японии, а не тройственного союза. Япония не будет слугой Гитлера.

Он повернулся, его взгляд скользнул по немецким офицерам, выстроившимся вдоль стен. Осима знал, что этот пакт – лишь начало, и Япония должна использовать его, чтобы укрепить свои позиции против Китая и СССР.

Эрих фон Манштейн, стоял у другого окна, его орлиный профиль выделялся на фоне тусклого света. Он не участвовал в переговорах, но его присутствие в зале было значимым – Гитлер ценил его стратегический ум. Манштейн наблюдал за происходящей суетой, его мысли были тяжёлыми: «Этот пакт – шаг к войне. Но готовы ли мы? Италия увязла в Абиссинии, её армия не способна на серьезные сражения. Япония слишком далеко, её интересы в Азии. А мы… мы ещё не знаем, какую цену заплатим». Он заметил, как Риббентроп бросил на него быстрый взгляд, и подумал: «Он не знает, что я вижу дальше, чем они все». Манштейн поправил манжеты, его пальцы слегка дрожали – не от страха, а от осознания, что этот день изменит судьбу Европы и мира.

Берлин, 25 ноября 1935 года, день.

К полудню делегации собрались в малом зале для финальных переговоров. Стол был завален бумагами, воздух пропитался запахом чернил и табака. Риббентроп, сидя во главе, говорил:

– Господа, текст пакта согласован. Мы объявляем войну большевизму. Но детали требуют ясности. Германия готова взять на себя лидерство, но мы ожидаем полной поддержки.

Чиано, откинувшись на стуле, ответил с лёгкой насмешкой:

– Лидерство, герр Риббентроп? Италия хочет гарантий, что Германия не будет диктовать условия. Мы равные партнёры.

Риббентроп напрягся, его глаза сузились, но он подавил раздражение:

– Германия предлагает единство, синьор Чиано. Мы не собираемся диктовать вам свою волю.

Осима держался спокойно, он сказал почти без эмоциональным тоном:

– Япония согласна, но мы ожидаем равенства. Наши интересы в Азии должны быть учтены.

Напряжение в зале росло, как натянутая струна. Риббентроп думал: «Чиано играет на публику, Осима выжидает. Но фюрер не потерпит слабости». Чиано, постукивая пальцами по столу, добавил:

– Италия уже сражается в Абиссинии. Мы показываем силу. А чего хочет Германия?

Риббентроп ответил немного резко:

– Германия хочет порядок. Коммунизм – это наш общий враг. Или вы сомневаетесь, синьор Чиано?

Чиано улыбнулся:

– Сомнения? Нет. Но Италия не будет младшим братом.

Осима молчал, его взгляд скользил между ними. Он думал: «Они уже спорят о добыче, а война ещё не началась».

Берлин, 25 ноября 1935 года, вечер.

К вечеру зал Рейхсканцелярии наполнился людьми. Мраморные полы отражали свет люстр, их хрустальные грани дробили свет на сотни осколков. Золотые орлы на стенах, алые знамёна с чёрной свастикой и запах дорогих сигар создавали атмосферу холодного великолепия. Немецкие офицеры в чёрных мундирах стояли вдоль стен, их шаги гулко отдавались по мрамору. Адольф Гитлер вошёл последним, его тёмный костюм контрастировал с бледным лицом, глаза горели фанатичным огнём. Его голос, резкий и напористый, разрезал тишину:

– Господа, сегодня мы создаём щит Европы! Коммунизм – это чума, и мы выжжем её огнём!

Он поднял руку, его жест был резким, как удар хлыста. Делегаты, стоя у стола, затаили дыхание. Риббентроп, подписывая документ первым, чувствовал, как пот выступил на его ладонях. Чиано, с лёгкой улыбкой, подписал следом, но его глаза выдавали раздражение. Осима, его движения были медленными, почти ритуальными, подписал последним, его лицо осталось неподвижным.

Гитлер, подняв бокал с шампанским, провозгласил:

– За наш союз! За победу над красной чумой! За новый мир!

Бокалы звякнули, эхо разнеслось по залу, но напряжение не рассеялось. Риббентроп думал: «Фюрер доволен, но Чиано уже строит планы, как обойти нас». Чиано шепнул своему секретарю:

– Немцы хотят всё контролировать. Мы им покажем, что Италия не так проста.

Осима молчал. Он думал: «Этот пакт лишь инструмент. Но Япония будет держать его в своих руках».

Манштейн, стоя у стены, допил шампанское, его мысли были не такими радужными: «Сегодня мы объединились. Завтра начнём делить добычу». Он покинул зал, направляясь к особняку на Тиргартенштрассе, где хотел представить Марию своим друзьям из элиты.

Особняк на Тиргартенштрассе сиял огнями, его окна отражали свет фонарей, а внутри пахло сигарами, коньяком и дорогим парфюмом. Зал, украшенный гобеленами с изображениями прусских битв, был заполнен элитой: там были партийные лидеры, офицеры, промышленники. Рояль в углу играл Шопена, но его мелодия тонула в гуле голосов. Эрих фон Манштейн, в безупречной форме, ввёл в зал Марию, в чёрном платье с открытыми плечами. Её волосы были уложены в элегантный узел, глаза скрывали расчёт, а улыбка была обворожительной.

Манштейн подвёл её к Рудольфу Гессу, заместителю фюрера, чьи холодные глаза изучали её, оценивая, что она из себя представляет. Рядом стоял Герман Геринг, массивный, в мундире с орденами, и Йозеф Геббельс, худощавый, с пронизывающим взглядом. Гесс сказал:

– Фройляйн, генерал говорит, вы интересуетесь политикой. Что вы скажете о Москве?

Мария внутренне напряглась, но не показав виду, улыбнулась:

– Москва – это очень скрытный город, герр Гесс. Мне трудно сказать, что там на уме у русских.

Геринг, стоящий рядом, спросил:

– Интересно, что русские думают о нашем пакте?

Мария ответила спокойным тоном:

– Я думаю, что они боятся, герр Геринг. Они еще не знают, как быстро Германия может двигаться к своей цели.

Манштейн, стоя рядом, шепнул ей:

– Фройляйн, вы только что пообщались с очень важными людьми. Но с ними надо держать ухо востро, политики не такие прямые люди, как мы, военные. Никогда не поймешь, что у них на уме.

Мария сказала:

– Я знаю, Эрих. А про себя подумала: «Но я играю лучше, чем они».

Кремль в это утро был окутан серым туманом, который оседал на Красной площади, покрывая булыжники тонким слоем влаги. В кабинете Сергея, пахло табаком, кофе и старыми книгами. Массивный дубовый стол, заваленный бумагами, картами и номерами «Правды», был освещён светом настольной лампы с зелёным абажуром. За окном, за тяжёлыми красными шторами, мела позёмка, а внизу, на площади, маршировали солдаты, их шаги гулко отдавались в утренней тишине. Сергей, в тёмно-зелёной гимнастёрке, стоял у окна, его пальцы сжимали трубку, дым поднимался к потолку, растворяясь в полумраке.

На столе лежал свежий номер «Правды», заголовок кричал: «Италия, Япония и Германия подписали Антикоминтерновский пакт». Сергей знал: в его истории, в его времени, этот пакт был подписан в ноябре 1936 года. Теперь, в 1935-м, история ускорилась, и война, унёсшая миллионы жизней, могла начаться уже в 1937 или 1938 году. Его сердце сжалось, мысли метались: «Почему всё пошло не так? Что я упустил? Если пакт подписан на год раньше, то Мюнхен, Польша, всё рухнет быстрее. Я должен остановить войну, но как? Моя власть огромна, но я до сих пор не смог ничего кардинально поменять».

Он подошёл к столу, его пальцы пробежали по карте Европы, где красные и синие линии обозначали границы, армии, возможные фронты. Его знания о будущем – о танках «Пантера», о Блицкриге, о ядерном грибе над Хиросимой – были не только его козырем, но и тяжёлым бременем. Он думал: «Я знаю, как всё закончится в 1941 году, если не вмешаюсь. Барбаросса, блокада Ленинграда, миллионы погибших». Он набил трубку свежим табаком, его пальцы слегка дрожали, не от страха, а от осознания, что каждый его шаг – это игра на грани пропасти.

Сергей вызвал наркомов: Климента Ворошилова, наркома обороны, Вячеслава Молотова, наркома иностранных дел, и Глеба Бокия, наркома ОГПУ. Встреча была назначена в малом кабинете, где стены, обшитые дубовыми панелями, поглощали звук, а портрет Ленина в углу смотрел с немым укором. Первым вошёл Ворошилов, коренастый, с красным лицом, в шинели, слегка помятой от долгой дороги. Его голос был громким, с ноткой раздражения:

– Товарищ Сталин, этот пакт – провокация! Немцы готовят войну, я говорил об этом ещё летом! Нужно ускорить производство танков, укрепить западные границы!

Сергей, сидя за столом, пыхнул трубкой, дым заклубился, его голос был спокойным, с лёгким грузинским акцентом:

– Климент Ефремович, армия – это наш приоритет. Но война ближе, чем вы думаете. Испания – это наш первый фронт. Усильте поставки оружия и инструкторов для республиканцев. Я хочу, чтобы Мадрид стал крепостью.

Ворошилов кивнул:

– Фалангисты уже получают оружие от немцев.

Сергей ответил:

– Вот поэтому нам надо поторопиться. Если Испания падёт, Гитлер двинется дальше. Действуйте.

Молотов сказал:

– Товарищ Сталин, дипломатия ещё может замедлить их. Лига Наций слаба, но мы можем использовать Францию и Британию, чтобы надавить на Гитлера. Теперь, когда немцы заключили союз, они видят всю серьезность Германии. Они ведь понимают, что этот договор не только против нас, это уже дележка пирога в будущем. Так что пакт – это угроза, но не повод для паники.

Сергей, пыхнув трубкой, ответил:

– Лига Наций – это пустой звук, Вячеслав Михайлович. Они будут говорить до тех пор, пока танки Гитлера не войдут в Париж.

Глеб Бокий заговорил следующим:

– Товарищ Сталин, наши агенты в Берлине плодотворно работают. Наш агент внедрена в окружение немецких генералов и постоянно держит нас в курсе их намерений.

Сергей ответил:

– Я знаю, Глеб Иванович. Разведка работает хорошо. Но одной информации мало, надо еще уметь ее правильно применить.

После ухода наркомов Сергей остался один. Он прошёлся по кабинету, его шаги гулко отдавались по деревянному полу. Он думал: «Мы должны остановить Гитлера как можно раньше. Франция, Британия и Штаты уже показали, что не готовы к серьезным действиям до начала войны. Переубедить их так и не удалось. Но мы должны сделать так, чтобы итальянцы теряли силы и увязли в Абиссинии. Мы должны изменить ход истории в Испании. Была еще Япония и ее планы на Китай, но сейчас нужно было направить силы хотя бы на Европу».

Поздним утром Сергей созвал ещё одну встречу – с секретарём ЦК Андреем Ждановым и начальником Генштаба Александром Егоровым. Жданов, коренастый, с густыми бровями, был осторожен:

– Товарищ Сталин, вы настаиваете на Испании. Но партия волнуется – не слишком ли мы рискуем? Ресурсы нужны на внутренние дела, на промышленность:

Сергей, пыхнув трубкой, ответил:

– Андрей Александрович, фашизм – это не только внешняя угроза. Если мы не остановим его в Испании, он придёт к нам.

Жданов сказал, настороженно:

– Но ресурсы… Мы не можем разбрасываться ими.

Сергей ответил, повысив тон:

– Ресурсы найдутся. А вот Фашизм ждать не будет.

Егоров добавил:

– Товарищ Сталин, армия готова, но Испания – это не наш фронт. Мы можем потерять больше, чем выиграть.

Сергей нахмурился, его пальцы сжали край стола:

– Александр Ильич, Испания – это как раз наш фронт. Если фалангисты победят, Гитлер получит плацдарм. Усильте подготовку инструкторов. Я хочу, чтобы они были в Мадриде через две недели.

Егоров кивнул.

Ночью, когда Кремль затих, Сергей сидел в кабинете, глядя на карту. Его мысли были мрачными: «Я видел фотографии Сталинграда, руины Берлина, Хиросиму. Я знаю, что будет, если я ошибусь. Но как повернуть историю? Он взял чай, который был уже остывший и горький, и убрав чашку в сторону, написал ещё одну директиву: 'Ускорить поставки оружия в Испанию. Любой ценой».

Глава 17

В пригороде Мадрида, на широком поле, окружённом оливковыми рощами и редкими апельсиновыми деревьями, утро было жарким и пыльным. Солнце, едва поднявшееся над горизонтом, уже обжигало землю, поднимая красноватую пыль, которая оседала на потных лицах, потрёпанных куртках и стволах винтовок. Пахло оружейной смазкой, потом, сухой травой и дымом от костров, где готовили кофе и кукурузные лепёшки. Поле, изрытое следами гусениц, было усеяно деревянными мишенями, колючей проволокой и ящиками с боеприпасами. Советские инструкторы – Иван Григорьев, Алексей Смирнов и Сергей Лебедев – обучали отряд из восьмидесяти республиканцев, чьи лица, молодые и усталые, отражали смесь решимости и страха. Их оружие – винтовки, гранаты РГД-33, несколько пулемётов – лежало на брезенте, блестя под утренним солнцем. Четыре танка: их броня нагрелась, стояли в тени олив, их гусеницы оставляли глубокие борозды в сухой земле. Запах бензина смешивался с ароматом апельсинов, доносившимся из рощи.

Иван Григорьев, 40-летний, коренастый, с обветренным лицом, покрытым морщинами, и короткой стрижкой, в выцветшей гимнастёрке, стоял на деревянной платформе, сооружённой из ящиков. Его голос, хриплый от пыли и криков, гремел, перекрывая шум ветра и гул танковых моторов:

– Товарищи! Фашисты идут с немецкими винтовками, итальянскими танками, с дисциплиной, которой у вас пока нет! Но у нас есть советская техника, воля и правда! Сегодня вы учитесь, чтобы завтра бить врага! Винтовка – ваш друг, танк – ваш кулак. Запомните это и не подводите!

Его серые глаза, скользили по лицам бойцов. Среди них были юноши, едва достигшие двадцати, и девушки, чьи руки, загрубевшие от работы в поле, дрожали от тяжести винтовок. Пабло, молодой 22-х летний, с чёрными кудрями и шрамом на щеке, поднял винтовку, но его движения были неуклюжими, затвор заклинило. Он крикнул, его голос задрожал от волнения:

– Синьор Иван, она не стреляет! Что я делаю не так?

Григорьев, спустился с платформы, его сапоги захрустели по сухой земле. Его пальцы, натёртые от работы с оружием, ловко разобрали затвор. Пыль сыпалась, как песок. Он показал:

– Пыль – надо вычищать, Пабло. Чисти винтовку каждый день. Смотри: снимаешь крышку, вытираешь, смазываешь вот так. И жми курок плавно, а не дёргай, как козёл. Понял?

Пабло, покраснев от стыда, кивнул, повторяя движения. Его пальцы, загрубевшие от работы в поле, были неуклюжими, но он старался.

Рядом Кармен, 20-летняя девушка, с короткими тёмными волосами, в мужской рубашке и потрёпанных брюках, пыталась зарядить винтовку. Её руки дрожали, не от страха, а от усталости – она не спала двое суток, помогая в лагере с ранеными. Алексей Смирнов, 28-летний инструктор, худощавый, в пропылённой гимнастёрке подошел к ней:

– Спокойно. Ствол вниз, патрон вставляй вот так. Не торопись.

Кармен ответила:

– Я не тороплюсь, товарищ Алексей. Я хочу, чтобы фашисты заплатили за Гвадалахару, за моих братьев, за всё.

Алексей кивнул:

– Тогда учись быстро. Они не простят ошибок. Если ошибешься – тебе конец.

Кармен, сжав губы, вставила патрон, её движения стали увереннее. Она думала: «Я не подведу. Не ради себя – ради тех, кто уже не вернётся».

Сергей Лебедев, сидел на башне танка, вытирая пот с лица. Его гимнастёрка была расстёгнута, обнажая грудь, покрытую пылью и маслом. Он крикнул хриплым голосом:

– Пабло, не пялься на танк, как на корову! Это машина войны! Хочешь попробовать?

Пабло кивнул:

– Синьор Сергей, это как трактор, но с пушкой!

Лебедев рассмеялся:

– Не трактор, парень! Это смерть для фашистов! Залезай, покажу, как им управлять.

Пабло, забравшись на танк, тронул рычаги, его лицо озарила улыбка. Лебедев, направляя его, думал: «Мальчишка зелёный, но сердце у него доброе».

19-летний Рауль, анархист с длинными волосами, завязанными в хвост, стоял в стороне, скрестив руки. Его куртка, порванная на локтях, была покрыта значками с анархистскими лозунгами. Он отказался чистить винтовку:

– Синьор Иван, я сражаюсь за свободу, а не за ваши правила! Зачем мне чистить винтовку, если я готов умереть за дело?

Григорьев, шагнул к нему:

– Рауль, без дисциплины вся твоя свобода кончится в могиле. Чисть винтовку или убирайся из лагеря.

Рауль, сжал кулаки, его лицо покраснело, он ответил:

– Вы, русские, думаете, что всё знаете! Это наша война!

Кармен, стоя рядом, вмешалась, её голос был спокойным, но твёрдым:

– Рауль, не глупи. Фашисты не будут спрашивать, за что ты сражаешься. Они просто убьют тебя.

Рауль смягчился, он пробормотал:

– Я подумаю.

Он взял тряпку и начал чистить винтовку, хотя его движения были ленивыми. Григорьев, наблюдая, подумал: «Они молодые, горячие. Но без дисциплины быстро проиграют».

Хуан Гарсия, 35-летний испанский командир с густой бородой, подошёл к Григорьеву. Его форма, выцветшая и пропылённая, пахла потом и табаком. Его голос был хриплым, с ноткой отчаяния:

– Синьор Иван, ваши танки – чудо. Но мои люди боятся. Фалангисты уже в часе от Мадрида. Мы слышали, что немцы прислали им пулемёты MG-34 и итальянские гранаты.

Григорьев сказал:

– Хуан, страх – это нормально. Но если твои люди научатся хорошо воевать, фалангисты побегут, как крысы. Дайте им веру в победу. И держите винтовки чистыми.

Хуан кивнул, но его мысли были тяжёлыми: «Мы сражаемся за свободу, но сколько из нас доживёт до весны? Я потерял брата в Сарагосе. Теперь я должен отвечать за них всех».

Молодая девушка, с темными косами, по имени Луиза, была медиком. Она перевязывала раны бойцов, пострадавших на учениях. Её руки, двигались быстро, но глаза были полны боли. Она сказала Алексею, пока тот нёс ящик с патронами:

– Товарищ Алексей, я лечу их, но это пока только учения. Сколько ещё ран я увижу? Эти мальчики… они слишком молоды.

Алексей ответил ей тихим голосом:

– Луиза, они сражаются за вас, за Испанию. Делай своё дело, а мы сделаем своё.

Луиза кивнула:

– Я знаю. Но сердце все равно болит.

Алексей, уходя, подумал: «Она права. Прольется много крови. Но если мы остановимся, фашисты победят».

Учения продолжались весь день. Бойцы учились стрелять по мишеням, метать гранаты, ползать под колючей проволокой. Пыль поднималась столбом, запах пороха смешивался с жаром земли. Танк, под управлением Лебедева, проехал по полю, демонстрируя манёвры. Пабло, сидя в башне, крикнул:

– Эта машина как зверь! Фашисты не устоят!

К вечеру Григорьев ввёл ночные учения. Под светом костров, чей дым поднимался к звёздам, бойцы учились маскироваться в темноте, передвигаться бесшумно, использовать гранаты. Кармен, метнув гранату, попала в цель, деревянный ящик разлетелся в щепки. Её лицо осветила редкая улыбка. Алексей, наблюдая, подумал: «Она станет бойцом. Но сколько таких, как она, погибнет?»

В лагере, где бойцы ночевали, пахло жареной кукурузой и кофе. Палатки, натянутые между оливковыми деревьями, дрожали от ветра. Бойцы сидели у костров, делясь историями. Кармен рассказала о своём брате, убитом фалангистами в Гвадалахаре. Пабло, теребя шрам, говорил о своей деревне, сожжённой месяц назад. Рауль, всё ещё сердитый, но смягчившийся, добавил:

– Мой отец был анархистом. Его убили в Барселоне. Я сражаюсь за него.

Григорьев, слушая их, думал: «Они сражаются за свои дома. Мы – за будущее всего человечества. Но времени мало».

Он получил шифрованную записку от Москвы: «Ускорить обучение. Фалангисты готовят наступление». Его сердце сжалось: «Время уходит. Если они не будут готовы, всё пропало».

На следующее утро конфликт вспыхнул между Хуаном и Кармен. Хуан, раздражённый её упрямством, крикнул:

– Кармен, ты не солдат! Иди в палатку с Луизой, там твоё место!

Кармен вспыхнула гневом и ответила:

– Хуан, я стреляю лучше тебя! Если хочешь, проверь!

Григорьев, вмешавшись, сказал:

– Хватит! Хуан, Кармен – женщина, но она такой же боец, как и ты. Сражайтесь вместе, а не друг против друга или фашисты всех перебьют.

Хуан, пробормотав извинения, отошёл. Кармен, сжав кулаки, подумала: «Я докажу им всем».

Барселона тонула в сумерках, её узкие переулки у порта были пропитаны запахами мазута и рыбы. Фонари отбрасывали дрожащие тени на облупленные стены, где краска слезала, обнажая кирпич. Рябинин пробирался к таверне «Эль Тибурон». Его волосы были скрыты под поношенной фетровой шляпой, а серый костюм, мятый и выцветший, делал его похожим на местного рабочего. В кармане лежал блокнот, карандаш, небольшой нож и камера. Его миссия была смертельно опасной: собрать данные о поставках оружия фалангистам из Германии и Италии, чтобы помешать их наступлению на Барселону.

Таверна, деревянное здание с облупленной синей краской, гудела, как улей. Портовые рабочие в засаленных куртках спорили за столами, контрабандисты с хитрыми глазами шептались в углах, а старый граммофон скрипел, играя фламенко. Запах дешёвого вина, жареной рыбы и табака висел в воздухе, смешиваясь с солёным ветром с моря. Рябинин сел за столик в углу, заказал стакан красного вина и раскрыл газету, делая вид, что читает. Его глаза, скрытые под полями шляпы, следили за Хосе, толстым контрабандистом с потным лбом и красным носом, который сидел за стойкой. Хосе шептался с Куртом, немецким связным в кожаном пальто, чьи голубые глаза холодно блестели в тусклом свете масляных ламп. Их разговор был едва слышен, но Рябинин, обострив слух, уловил:

– Винтовки Mauser, пять тысяч штук, – голос Хосе был хриплым, пропитанным вином. – Придут через Аликанте в декабре. Немцы платят щедро, Курт.

Курт говорил на испанском с сильным немецким акцентом:

– Фалангисты хотят больше. Пулемёты MG-34, сто штук. Гранаты, миномёты. Сможете?

Хосе, вытирая пот грязным платком, хмыкнул:

– Если деньги будут, всё смогу. Но порт проверяют. Нужны люди на причале, чтобы отвлечь охрану.

Рябинин, записал в блокнот, спрятанный под газетой: «Аликанте, Mauser, 5000, декабрь. MG-34, 100. Гранаты, миномёты». Его мысли были об одном: «Если я ошибусь, фалангисты вооружатся, и Барселона падёт. Если меня поймают, я не доживу до утра».

Он допил вино, вкус которого оказался кислым, оставил монету на столе и вышел, его шаги были быстрыми, но бесшумными. В переулке, где тени фонарей дрожали на стенах, он услышал шаги за спиной. Обернувшись, заметил Курта и Диего, испанца в тёмной куртке, наёмника фалангистов с узким лицом и шрамом под глазом. Рябинин свернул в другой переулок, его рука сжала нож в кармане. Сзади послышались ускоренные шаги. Он нырнул в толпу на набережной, и растворился среди портовых рабочих. Курт отстал, но Диего, продолжал идти, его рука сжимала револьвер под курткой.

Рябинин свернул к старому складу у пирса, где хранились ящики с рыбой и контрабандой. Запах гниющей рыбы и мокрых досок бил в нос, пол был скользким от морской воды. Он спрятался за ящиками. Диего вошёл, его шаги гулко отдавались по бетонному полу. Его голос, низкий и угрожающий, разнёсся в темноте:

– Приятель! Я знаю, ты здесь. Выходи, или я найду тебя и прикончу.

Рябинин, прижавшись к ящику, думал: «Он один. Если я его выведу из строя, у меня будет шанс». Он бросил камень в дальний угол, звук эхом разнёсся по складу. Диего повернулся, его револьвер блеснул в свете фонаря. Рябинин прыгнул, выбив оружие. Завязалась борьба, кулаки Диего были тяжёлыми, его дыхание пахло табаком и ромом. Рябинин ударил ножом в плечо, Диего зашипел, его кровь закапала на пол, тёмная, как мазут. Он застонал и отступил, схватившись за рану, и Рябинин выбежал оттуда с мыслями: «Теперь они знают моё лицо. Нужно передать данные и исчезнуть».

На конспиративной квартире, Рябинин встретился с Мигелем, 25-летним шифровальщиком с дрожащими руками и бледным лицом. Мигель взял записку:

– Синьор, это слишком опасно. Немцы следят за портом. Если они поймают меня, меня убьют.

Рябинин сказал:

– Опасно будет, если фалангисты получат эти винтовки, Мигель. Передай в Мадрид. Сегодня. Никаких задержек.

Мигель кивнул, его пальцы дрожали, шифруя сообщение на старом шифровальном блоке. Рябинин, глядя в треснутое окно, где тени кораблей качались на воде, думал: «Я хожу по краю. Один неверный шаг – и всё кончено. Но если Барселона выстоит, значит все было не зря».

На следующий день Рябинин проник на склад в порту, где разгружали немецкие ящики. Он заметил маркировку: «Mauser, 5000». Его сердце забилось быстрее: «Это они». Он достал камеру, и сделал снимки. Внезапно рядом мелькнула тень – это был охранник, молодой фалангист, лет двадцати, с винтовкой на плече. Рябинин спрятался за ящиком, стараясь не дышать. Охранник, напевая, прошёл мимо. Рябинин, выскользнув, направился к выходу.

Осторожно выйдя со склада, он побежал через порт. Когда он выбежал оттуда на улицу, его мысли были: «Я все-таки это сделал».

Позже он встретился с Мануэлем, пожилым рыбаком и информатором, чьё лицо было изрезано морщинами, как старая карта. Они сидели в тёмной таверне у пирса, где пахло ромом и рыбой. Мануэль, сказал своим хриплым, от многолетнего курения, голосом:

– Амиго, я видел корабль. Немецкий, должен будет привести винтовки и пулеметы. Он придёт завтра ночью, пирс номер три.

– Сколько всего охраны? Кто там будет?

Мануэль сжал стакан:

– Фалангисты, человек десять. И немец, офицер, кажется. Высокий, с неприятным взглядом. Будь осторожен, Амиго. Они убьют без разговоров.

Рябинин кивнул, его голос был спокойным, но внутри всё кипело:

– Спасибо, Мануэль. Если я не вернусь, передай данные Инес.

Мануэль покачал головой:

– Ты вернёшься. Ты всегда возвращаешься, везунчик.

Инес, 30-летняя, подпольщица с тёмными волосами, заплетёнными в тугую косу, ждала Рябинина в заброшенной квартире, где пахло сыростью и старыми газетами. Увидев его, она сказала:

– Русский, ты рискуешь слишком многим. Если тебя поймают, то мы все окажемся под ударом. Порт просто кишит фалангистами.

Рябинин, снял шляпу, его волосы были влажными от пота. Он сказал:

– Инес, если я не рискну, то фалангисты получат оружие, и Барселона падёт. Ты знаешь, что это значит – будут тысячи мёртвых, и улицы утонут в крови.

Инес поджала губы:

– Знаю. Но мне не нравится то, что ты ходишь на опасные задания один. И ты не местный. Возьми Антонио, он хорошо знает порт.

Рябинин ответил:

– Я хожу один, потому что так безопаснее. Для вас. Если я попадусь, то они возьмут только одного человека, а вы продолжите дело.

Инес вспыхнула:

– Безопаснее? Ты думаешь, что я боюсь? Я потеряла мужа в Сарагосе. Я готова умереть за дело.

Рябинин положил руку на её плечо:

– Я знаю, Инес. Но дай мне сделать это так, как я считаю нужным. А ты, передай снимки в Мадрид.

Инес кивнула, но думала: «Он храбрый, но слишком упрямый. Если он погибнет, то кто продолжит дело? Я не смогу его заменить».

Ночью Рябинин проник на пирс три, где немецкий корабль разгружал ящики. Тени охранников двигались в темноте, их голоса были приглушёнными. Он спрятался за бочками, его камера щёлкала, фиксируя маркировку: «MG-34, 100». Внезапно луч фонаря осветил его. Раздался голос фалангиста, хриплый и злой:

– Кто там? Стой, или стреляю!

Рябинин побежал, пули просвистели, одна оцарапала плечо, другая разбила бочку, мазут потёк по земле. Он нырнул в переулок, его дыхание было тяжёлым, кровь пропитала рукав: «Ещё немного, и я бы не ушел ушёл», подумал он. Он передал снимки Инес, его голос хриплый от бега: