Текст книги "Петербург"
Автор книги: Андрей Белый
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)
Страшный суд
Вот в таком состоянии он сидел перед сардинницей: видел – не видел – он; слышал – не слышал; будто в ту неживую минуту, когда в черное объятие кресла грянулось это усталое тело, грянулся этот дух прямо с паркетиков пола в неживое какое-то море, в абсолютный нуль градусов; и видел – не видел: нет, видел. Когда усталая голова склонилась неслышно на стол (на сардинницу), то в открытую дверь коридора гляделось бездонное, странное, что Николай Аполлонович постарался откинуть, переходя к текущему делу: к далекому астральному путешествию [241]241
Понятие «астрального путешествия» неоднозначно истолковывается в различных школах оккультизма. В данном случае, видимо, речь идет о временном оставлении душой тела мага и перемещении ее в пространстве и во времени в особом измерении.
[Закрыть], или сну (что заметим мы – то же); а открытая дверь продолжала зиять средь текущего, открывая в текущее свою нетекущую глубину: космическую безмерность.
Николаю Аполлоновичу чудилось, что из двери, стоя в безмерности, на него поглядели, что какая-то там просовывалась голова (стоило на нее поглядеть, как она исчезала): голова какого-то бога (Николай Аполлонович эту голову отнес бы к головам деревянных божков, каких встретите вы и поныне у северо-восточных народностей, искони населяющих тусклые тундры России). Ведь таким же точно божкам, может быть, в старинные времена поклонялись его киргиз-кайсацкие предки; эти киргиз-кайсацкие предки, по преданию, находились в сношении с тибетскими ламами; в крови Аб-Лай-Уховых они копошились изрядно. Не оттого ли Николай Аполлонович мог испытывать нежность к буддизму? Тут сказалась наследственность; наследственность приливала к сознанию; в склеротических жилах наследственность билась миллионами кровяных желтых шариков. И теперь, когда открытая дверь Аблеухову показала безмерность, он отнесся к этому весьма странному обстоятельству с достойным хладнокровием (ведь, это уж было): опустил в руки голову.
Миг, – и он бы спокойно отправился в обычное астральное путешествие, развивая от бренной своей оболочки туманный, космический хвост, проницающий стены в безмерное, во сон оборвался: несказанно, мучительно, немо шел кто-то к двери, взрывая ветрами небытия: страшная старина, как на нас налетающий вопль бегущего таксомотора, вдруг окрепла звуками старинного пения.
Это пение Николай Аполлонович верней отгадал, чем узнал:
– «Уймии-теесь… ваа-лнее-ния страа-аа-стии…»
Это же незадолго пред тем ревела машина:
– «Уснии… безнаа…»
– «Ааа» – взревело в дверях: труба граммофона? таксомоторный рожок? Нет: в дверях стояла старинная-старинная голова.
Николай Аполлонович привскочил.
Старинная, старинная голова: Кон-Фу-Дзы [242]242
Кон-Фу-Цзы (Конфуций; 551 – 479 до н. э.) – китайский мыслитель, политический деятель и педагог, создатель оригинального этико-политического учения, оказавшего огромное влияние на развитие общественно-политической и философской мысли в Китае и ставшего со временем основой официальной феодальной идеологии Китая.
[Закрыть] или Будды? Нет, в двери заглядывал, верно, прапрадед, Аб-Лай.
Лепетал, пришепетывал пестрый шелковый переливный халат; почему-то вспомнился Николаю Аполлоновичу его собственный бухарский халат, на котором павлиньи переливные перья… Пестрый шелковый переливный халат, на котором по дымному, дымно-сапфирному полю (и в дымное поле) ползли все дракончики, остроклювые, золотые, крылатые, малых размеров; о пяти своих ярусах пирамидальная шапка с золотыми полями показалася митрою; [243]243
Митра – головной убор епископов, архимандритов, протопресвитеров и протоиереев русской православной церкви.
[Закрыть] над головой и светил, и потрескивал многолучевой ореол: вид чудесный и знакомый нам всем! В центре этого ореола какой-то морщинистый лик разъял свои губы с хроническим видом [244]244
Каламбур: значение прилагательного «хронический» (затяжной или периодически возобновляющийся, длительный, постоянный) совмещается со значением имени «Хронос».
[Закрыть]; преподобный монгол вошел в пеструю комнату; и за ним провеяли тысячелетние ветерки.
В первое мгновение Николай Аполлонович Аблеухов подумал, что под видом монгольского предка, Аб-Лая, к нему пожаловал Хронос [245]245
Хронос – абсолютное время в орфической космогонии, одно из мировых начал наряду с Зевсом (принцип жизни) и Хтонией (земное начало). Из семени Хроноса, по Ферекиду из Спроса, возникли огонь, воздух и вода, а из этих стихий – различные поколения богов. В других орфических сочинениях Хронос – безначальное время, создавшее из эфира и хаоса серябряное яйцо, из которого вышел перворожденный из богов Фанет (Эрот), носитель всех зародышей мира. Хронос как символ времени изображался с косой в руке.
[Закрыть] (вот что таилось в нем!); суетливо заерзали его взоры: он в руках Незнакомца отыскивал лезвие традиционной косы; но косы в руках не было: в благоуханной, как первая лилия, желтоватой руке было лишь восточное блюдце с пахнущей кучечкой, сложенной из китайских розовых яблочек: райских.
Рай Николай Аполлонович отрицал: рай, или сад (что, как видел он, – то же) не совмещался в представлении Николая Аполлоновича с идеалом высшего блага (не забудем, что Николай Аполлонович был кантианец; более того: когенианец); в этом смысле он был человек нирванический.
Под Нирваною разумел он – Ничто [246]246
Нирвана (санскритск. – угасание) – одно из основных понятий буддийской философии и религии, означает цель «пути освобождения» и завершение религиозной жизни, некую высшую святость. Нирвана описывается в противопоставлении с признаками обусловленных вещей: это вечность, бессмертие – в противоположность изменчивым, непостоянным вещам; покой и прекращение страдания – в противоположность миру, полному волнений и страдания; убежище, освобождение, конец всего сущего. Буддизм различает нирвану при жизни, т. е. состояние святого, преодолевшего страсти и жажду жизни, но еще сохранившего элементы существования, и нирвану полную – блаженную кончину, за которой не могут последовать новые перерождения. Нирвана как духовная сфера – одно из понятий теософии (см., напр.: Без ант Анни. Древняя мудрость. – СПб., 1910. – С. 120 – 121).
[Закрыть].
И Николай Аполлонович вспомнил: он – старый туранец – воплощался многое множество раз; воплотился и ныне: в кровь и плоть столбового дворянства Российской империи, чтоб исполнить одну стародавнюю, заповедную цель: расшатать все устои; в испорченной крови арийской [247]247
Арийские народы и языки принадлежали к индоевропейской языковой общности. В более узком значении – индоиранские народы. На этой основе возникло представление об арийской расе. В теософской эволюции человечества арийская раса – пятая. Ср. пояснения Белого о Николае Аполлоновиче: «…он сознает, что „монгол" – его кровь; ощущает туранца в себе, ощущает арийство свое оболочкою, домино; так „кровавое домино" (революция) есть покров, под которым таится туранец (…)» («Эпопея», № 4, с. 263).
[Закрыть] должен был разгореться Старинный Дракон [248]248
Образ Дракона как мировой силы, противостоящей благому божественному началу, восходит к Апокалипсису: «…и поклонились дракону, который дал власть зверю» (ХШ, 3). Вероятно также воздействие на Белого Вл. Соловьева, у которого этот образ возникает (в стихотворении «Дракон», 1900) в связи с «восточной» опасностью:
Из-за кругов небес незримых Дракон явил свое чело, -
И мглою бед неотразимых Грядущий день заволокло.
(Соловьев Владимир. Стихотворения и шуточные пьесы. – Л., 1974, – С. 136; см. также с. 310 – 311).
[Закрыть] и все пожрать пламенем; стародавний восток градом невидимых бомб осыпал наше время. Николай Аполлонович – старая туранская бомба [249]249
Туран – географический термин, не имеющий точно установленного значения. Употребляется главным образом в противоположение термину Иран: Иран – страна арийцев, Туран – страна тюркских народов.
[Закрыть] – теперь разрывался восторгом, увидевши родину; на лице Николая Аполлоновича появилось теперь забытое, монгольское выражение; он казался теперь мандарином Срединной империи [250]250
Срединная империя (Чжунь-го) – официальное название Китая в эпоху династии Чжоу (1122 – 249 до н. э.); употреблялось и позднее, хотя каждая царствовавшая династия переименовывала государство в соответствии со своей фамилией. В «Краткой повести об антихристе» Вл. Соловьев называет так провидимое им всемирное государство грядущего «панмонголизма».
[Закрыть], облеченным в сюртук при своем проезде на запад (ведь, он был здесь с единственной и секретнейшей миссией).
– «Так-с…»
– «Так-с… «
– «Так-с…»
– «Очень хорошо-с!»
Странное дело: как он вдруг напомнил отца!
Так с душившим душу восторгом старинный туранец, облеченный на время в бренную арийскую оболочку, бросился к кипе старых тетрадок, в которых были начертаны положения им продуманной метафизики; и смущенно, и радостно ухватился он за тетрадки: все тетрадки сложились пред ним в одно громадное дело – дело всей жизни (уподобились сумме дел Аполлона Аполлоновича). Дело жизни его оказалось не просто жизненным делом: сплошное, громадное, монгольское дело засквозило в записках под всеми пунктами и всеми параграфами: до рождения ему врученная и великая миссия: миссия разрушителя.
Этот гость, преподобный туранец, стоял неподвижно: ширилась его глаз беспросветная, как ночь, темнота; а руки – а руки: ритмически, мелодически, плавно поднялись они в бескрайнюю вышину; и плеснула одежда; шум ее напомнил трепеты пролетающих крыл; поле дымного фона очистилось, углубилось и стало куском далекого неба, глядящего сквозь разорванный воздух этого кабинетика: темно-сапфирная щель – как она оказалась в шкафами заставленной комнате? Туда пролетели дракончики, что были расшиты на переливном халате (ведь халат-то стал щелью); в глубине мерцали там звездочками… И сама старинная старина стояла небом и звездами: и оттуда бил кубовый [251]251
Кубовый – ярко-синий густого оттенка.
[Закрыть] воздух, настоянный на звезде.
Николай Аполлонович бросился к гостю – туранец к туранцу (подчиненный к начальнику) с грудой тетрадок в руке:
– «Параграф первый: Кант (доказательство, что и Кант был туранец)».
– «Параграф второй: ценность, понятая, как никто и ничто» [252]252
Белый пародийно воспроизводит здесь свои представления о «ценности», составляющие «иерархию основных суждений гносеологической метафизики», которые были разработаны им (в пору его изучения неокантианской философии) в статье «Эмблематика смысла» (1909). Обосновывая в ней природу символа, Белый разбивает текст на параграфы и в каждом из них располагает свои утверждения в строгой последовательности формул: «Символ есть единство. Единое есть ценность. Ценность есть долженствование. Долженствование есть истинность» и т. д. См.: «Символизм», с. 123 – 125, 131 – 132, 139 – 140 и др.
[Закрыть].
– «Параграф третий: социальные отношения, построенные на ценности».
– «Параграф четвертый: разрушение арийского мира системою ценностей».
– «Заключение: стародавнее монгольское дело».
Но туранец ответил.
– «Задача не понята: вместо Канта – быть должен Проспект».
– «Вместо ценности – нумерация: по домам, этажам и по комнатам на вековечные времена».
– «Вместо нового строя: циркуляция граждан Проспекта – равномерная, прямолинейная».
– «Не разрушенье Европы – ее неизменность…»
– «Вот какое – монгольское дело…»
____________________
Николаю Аполлоновичу представилось, что он осужден: и пачка тетрадок на руках его распалась кучечкой пепла; а морщинистый лик, знакомый до ужаса, наклонился вплотную: тут взглянул он на ухо, и – понял, все понял: старый туранец, некогда его наставлявший всем правилам мудрости, был Аполлон Аполлонович; вот на кого он, понявши превратно науку, поднимал свою руку.
Это был Страшный Суд.
____________________
– «Как же это такое? Кто же это такое?»
– «Кто такое? Отец твой…»
– «Кто ж отец мой?»
– «Сатурн…»
– «Как же это возможно?»
– «Нет невозможного!…»
____________________
Страшный Суд наступил.
Какие-то протекшие сновидения тут были действительно; тут бежали действительно планетные циклы – в миллиардногодинной волне: не было ни Земли, ни Венеры, ни Марса, лишь бежали вкруг Солнца три туманных кольца; еще только что разорвалось четвертое, и огромный Юпитер собирался стать миром; один стародавний Сатурн поднимал из огневого центра черные зонные волны: бежали туманности; а уж Сатурном, родителем, Николай Аполлонович был сброшен в безмерность [253]253
Здесь и далее Белый использует и совмещает несколько значений понятия Сатурн. 1. Шестая по порядку от Солнца планета солнечной системы. 2. Сатурн (латин. Saturnus) – в древнеиталийской религии бог посевов, покровитель земледелия, отождествлявшийся с древнегреческим титаном Кроном (Хроносом), с которым связывались представления о «золотом веке» и абсолютном времени. С помощью других титанов Крон оскопил и свергнул отца, взяв власть над миром. «Крон женился на сестре Рее и, так как Гея и Уран предрекли ему, что власть у него отнимет его собственный сын, стал пожирать рождавшихся у него детей» (Аполлодор. Мифологическая библиотека. – Л., 1972. – С. 5). Рее удалось спасти младшего из детей, Зевса, который, став взрослым, начал войну с Кроном и титанами, одержал победу и заключил побежденных в Тартар. К мифу о Кроне и Зевсе (Крониде) Белый возводит ситуацию между отцом и сыном Аблеуховыми. 3. Сатурн – стадия в развитии мира; это значение развивалось в теософском и антропософском учениях. «В тайноведении Сатурн, Солнце и Луна суть названия для прошлых форм развития, через которые прошла Земля» (Штей-нер Рудольф. Очерк тайноведения. – М., 1916. – С. 130). Согласно подобным представлениям, Земля прошла через три предшествующих состояния; Сатурн – первое воплощение планеты – состоит из тепловых тел; теплота – качество, характеризующее состояние Сатурна в начальный период развития. Ср. строки стихотворения М. А. Волошина «Сатурн», впервые опубликованного в «Вестнике теософии» (1908, № 3, с. 72):
О, пращур Лун и Солнц, вселенная Сатурна! Где ткало в дымных снах сознание-паук Живые ткани тел, но тело – было звук (…)
(Волошин М. Стихотворения. 1900 – 1910. – М., 1910. – С. 74). По-своему перелагает положения Штейнера о Сатурне Белый в поэме «Глоссолалия»: «Действо жизни Начал, теплота, была суммой термических колебаний во времени: времена истекли из Начал. Протекал первый день: назывался Сатурном» (Белый Андрей. Глоссолалия. Поэма о звуке. Берлин, 1922, с. 38 – 39 и ел.). Ср. интерпретацию «учения о семичленности плоти» и представлений о семи стадиях вселенной согласно «космологии духовной науки» в книге Андрея Белого «О смысле познания» (Пб., 1922, с. 65 – 67).
[Закрыть]; и текли вокруг одни расстояния.
На исходе четвертого царства он был на земле [254]254
Согласно «тайноведческим» представлениям, человек выступает в четвертом из планетарных воплощений (Земля).
[Закрыть]: меч Сатурна тогда повисал неистекшей грозою; рушился материк Атлантиды [255]255
Атлантида – легендарная страна, главным источником сведений о которой являются диалоги Платона «Тимей» и «Критий», богатое и цветущее государство – «остров, превышающий величиной Ливию и Азию, ныне же он провалился вследствие землетрясений и превратился в непроходимый ил, заграждающий путь мореходам» (Платон. Соч. в трех томах, – М, 1971. – Т. 3, ч. 1. – С. 547). Существование и исчезновение Атлантиды были предметом споров еще со времен античности. Теософия рассматривала Атлантиду как особую эпоху в развитии мира и человечества (четвертая, атлантская раса); живое воспоминание об атлантической эпохе сохранила Индия («индийская» культура характеризует в теософии первый послеатлантический земной период; пятая – арийская раса произошла из пятой подрасы атлантов) – см. главу «Развитие мира и человека» в кн.: Штейнер Рудольф. Очерк тайноведения, с. 119 – 284. Среди русских символистов особенно пристально проблему Атлантиды разрабатывал В. Я. Брюсов, выпустивший в свет специальное исследование об этом – «Учители учителей» (1917) (см.: Брюсов В. Собр. соч.: В 7-ми т. – М., 1975. – Т. 7. – С. 275 – 437, 481 – 494).
[Закрыть]: Николай Аполлонович, Атлант, был развратным чудовищем (земля под ним не держалась – опустилась под воды); после был он в Китае: Аполлон Аполлонович, богдыхан [256]256
Богдыхан (от монг. богдохан – священный государь) – традиционное в России наименование китайских императоров.
[Закрыть], повелел Николаю Аполлоновичу перерезать многие тысячи (что и было исполнено); и в сравнительно недавнее время, как на Русь повалили тысячи тамерлановых всадников [257]257
Тамерлан (Тимурленг, Тимур) (1336 – 1405) – среднеазиатский полководец, один из мировых завоевателей, предпринимавший из Средней Азии опустошительные набеги на Персию, Индию, Китай.
[Закрыть], Николай Аполлонович прискакал в эту Русь на своем степном скакуне [258]258
Вероятная реминисценция первых строк стихотворения Блока (1905):
Прискакала дикой степью
На вспененном скакуне.
(Блок А. Собр. соч.: В 8-ми т.-М.; Л., I960.– Т. 2.– С. 86).
[Закрыть]; после он воплотился в кровь русского дворянина; и принялся за старое: и как некогда он перерезал там тысячи, так он нынче хотел разорвать: бросить бомбу в отца; бросить бомбу в самое быстротекущее время. Но отец был Сатурн, круг времени повернулся, замкнулся; сатурново царство вернулось (здесь от сладости разрывается сердце).
Течение времени перестало быть; тысячи миллионов лет созревала в духе материя; но самое время возжаждал он разорвать; и вот все погибало.
– «Отец!»
«Ты меня хотел разорвать; и от этого все погибает».
– «Не тебя, а…»
– «Поздно: птицы, звери, люди, история, мир – все рушится: валится на Сатурн…»
Все падало на Сатурн; атмосфера за окнами темнела, чернела; все пришло в старинное, раскаленное состояние, расширяясь без меры, все тела не стали телами; все вертелось обратно – вертелось ужасно.
– «Cela… tourne…» [259]259
Это… вертится… (фр.). – Ред.
[Закрыть] – в совершеннейшем ужасе заревел Николай Аполлонович, окончательно лишившийся тела, но этого не заметивший…
– «Нет, Sa… tourne…» [260]260
Это… вертится… (фр.; правильно: да… tourne…). – Ред.
[Закрыть]
____________________
Лишившийся тела, все же он чувствовал тело: некий невидимый центр, бывший прежде и сознаньем, и «я», оказался имеющим подобие прежнего, испепеленного: предпосылки логики Николая Аполлоновича обернулись костями; силлогизмы вкруг этих костей завернулись жесткими сухожильями; содержанье же логической деятельности обросло и мясом, и кожей; так «я» Николая Аполлоновича снова явило телесный свой образ, хоть и не было телом; и в этом не-теле (в разорвавшемся «я») открылось чуждое «я»: это «я» пробежало с Сатурна и вернулось к Сатурну.
Он сидел пред отцом (как сиживал и раньше) – без тела, но в теле (вот странность-то!): за окнами его кабинета, в совершеннейшей темноте, раздавалось громкое бормотание: турн-турн-турн.
То летоисчисление бежало обратно.
– «Да какого же мы летоисчисления?»
Но Сатурн, Аполлон Аполлонович, расхохотавшись, ответил:
– «Никакого, Коленька, никакого: времяисчисление, мой родной, – нулевое…»
Ужасное содержание души Николая Аполлоновича беспокойно вертелось (там, в месте сердца), как жужжавший волчок: разбухало и ширилось; и казалось: ужасное содержание души – круглый ноль – становилось томительным шаром; казалось: вот логика – кости разорвутся на части.
Это был Страшный Суд.
– «Ай, ай, ай: что ж такое «я есмь»?»
– «Я есмь? Нуль…»
– «Ну, а нуль?»
– «Это, Коленька, бомба…»
Николай Аполлонович понял, что он – только бомба; и лопнувши, хлопнул: с того места, где только что возникало из кресла подобие Николая Аполлоновича и где теперь виделась какая-то дрянная разбитая скорлупа (вроде яичной), бросился молниеносный зигзаг, ниспадая в черные, эонные волны…
____________________
Николай Аполлонович тут очнулся от сна; с трепетом понял он, что его голова лежит на сардиннице.
И вскочил: страшный сон… А какой? Сон не припомнился; детские кошмары вернулись: Пéпп Пéппович Пéпп, распухающий из комочка в громаду, видно там до времени приутих – в сардинной коробочке; стародавние детские бреды возвращались назад, потому что -
– Пéпп Пéппович Пéпп, комочек ужасного содержания, есть просто-напросто партийная бомба: там она неслышно стрекочет волосинкой и стрелками; Пéпп Пéппович Пéпп будет шириться, шириться, шириться. И Пéпп Пéппович Пéпп лопнет: лопнет все… – «Что я… брежу?»
В голове его опять завертелось с ужасающей быстротою: что ж делать? Остается четверть часа: повернуть еще ключ?
Ключик он еще повернул двадцать раз; и двадцать раз что-то хрипнуло там, в жестяночке: стародавние бреды на краткое время ушли, чтобы утро осталося утром, а день остался бы днем, вечер – вечером; на исходе же ночи никакое движение ключика нижнего не отсрочит: будет что-то такое, отчего развалятся стены, пурпуром освещенные небеса разорвутся на части, смешавшись с разбрызганной кровью в одну тусклую, первозданную тьму.
Конец пятой главы
ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой рассказаны происшествия серенького денька
Вновь нащупалась нить его бытия
Было тусклое петербургское утро.
Вернемся же к Александру Ивановичу; Александр Иванович проснулся; Александр Иванович приоткрыл слипавшиеся глаза: бежали события ночи – в подсознательный мир, нервы его развинтились; ночь для него была событием исполинских размеров.
Переходное состояние между бдением и сном его бросало куда-то: точно с пятого этажа выскакивал он чрез окошко; ощущения открывали ему в его мире вопиющую брешь; он влетал в эту брешь, проносясь в роящийся мир, о котором мало сказать, что в нем нападали субстанции, подобные фуриям [262]262
Фурии (Эринии, Эвмениды) – у древних греков и римлян – богини проклятия и мщения за прегрешения против богов, кровных родственников и обычаев.
[Закрыть]: самая мировая ткань представлялась там фурийной тканью.
Лишь под самое утро Александр Иванович пересиливал этот мир; и тогда попадал он в блаженство; пробуждение стремительно его низвергало оттуда: он чего-то жалел, а все тело при этом и болело, и ныло.
Первое мгновение по своем пробуждении он заметил, что его трясет жесточайший озноб; ночь прометался он: что-то было – наверное… Только чтó?
Во всю долгую ночь длилось бредное бегство по туманным проспектам, не то – по ступеням таинственной лестницы; а всего вернее, что бегала лихорадка: по жилам; воспоминание говорило о чем-то, но – воспоминание ускользало; и связать чего-то он памятью все не мог.
Это все – лихорадка.
Не на шутку испуганный (Александр Иванович при своем одиночестве боялся болезней), подумал он, что ему не мешало бы высидеть дома.
С этой мыслью он стал забываться; и, забываясь, он думал:
– «Мне бы хинки».
Заснул.
И проснувшись – прибавил:
– «Да крепкого чаю…»
И подумавши вновь, он прибавил еще:
– «С малинкою…»
Он подумал о том, что он все эти дни проводил с недопустимою для его положения легкостью; легкость эта тем более ему показалась постыдной, что надвигались огромные и тяжелые дни.
Он невольно вздохнул:
– «И еще бы мне – строгое воздержание от водки… Не читать Откровение [263]263
Откровение – «Откровение святого Иоанна Богослова» (Апокалипсис).
[Закрыть]… Не спускаться бы к дворнику… Да и эти беседы с проживающим у дворника Степкой: не болтать бы со Степкой…»
Эти мысли о малиновом чае, о водке, о Степке, о Иоанновом Откровении сперва его успокоили, низводя происшествия ночи к совершеннейшей ерунде.
Но умывшись из крана, как лед, холодной водою при помощи жалкого своего обмылка и мыльной желтеющей слякоти, Александр Иванович почувствовал снова прилив ерунды.
Он окинул взором свою двенадцатирублевую комнату (чердачное помещение).
Чтó за убогое обиталище!
Главным украшением убогого обиталища представлялась постель; постель состояла из четырех треснувших досок, кое-как положенных на деревянные козлы; на растресканной поверхности этих козел выдавались противные темно-красные, засохшие, вероятно, клопиные пятна, потому что с этими темно-красными пятнами Александр Иванович много месяцев упорно боролся при помощи персидского порошка.
Козлы были покрыты тощим, набитым мочалом матрасиком; сверху матрасика на грязную одну простыню рука Александра Ивановича бережно набросила вязаное одеяльце, которое вряд ли можно было назвать полосатым: скудные намеки здесь когда-то бывших голубых и красных полос покрывались налетами серости, появившейся, впрочем, по всей вероятности не от грязи, а от многолетнего и деятельного употребления; с этим чьим-то подарком (может быть, матери) Александр Иванович все что-то медлил расстаться; может быть, медлил расстаться за неимением средств (оно ездило с ним и в Якутскую область).
Кроме постели… – да: должен здесь я сказать: над постелью висел образок, изображавший тысячаночную молитву Серафима Саровского среди сосен, на камне [264]264
Серафим Саровский (1760 – 1833) – иеромонах Саровского монастыря (пустыни), прославился как подвижник (был долгие годы отшельником, молчальником, затем затворником); в начале XX в. канонизирован православной церковью. Тысячаночная молитва – один из совершенных Серафимом религиозных подвигов, который заключался в том, что он в течение тысячи ночей молился на камне в лесу, повторяя то же самое в дневное время у себя в келье. (См.: Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря Нижегородской губ. Ардатов-ского уезда. Составил священник Л. М. Чичагов. – М., 1896. – С. 56 – 57, 81). Образ Серафима пользовался в символистских кругах большой популярностью; о нем высоко отзывался и Р. Штейнер (см.: Wo loschin Margarita. Die grщne Schlange. Lebenserinnerungen. – Stuttgart. (1968). S. 251), по совету которого М. В. Сабашникова (Волошина) написала и выпустила в свет краткое «житие» Серафима (Сабашникова М. В. Святой Серафим. – М., 1913); друг Белого, поэт, критик и переводчик Эллис (Л. Л. Кобылинский) называл его в своей позднейшей книге «Alexander Puschkin, der religiose Genius Russlands» (1948) одним из величайших людей России. Сам Белый хорошо знал «Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря», которую считал своей «настольного книгою» (Белый Андрей. Материал к биографии (интимный)…, л. 25 об.). В письме к Э. К. Метнеру от 3 марта 1903 г. он утверждал, что Серафим – «единственно несокрушимо-важная и нужная для России скала в наш исторический момент» (ГБЛ, ф. 167, карт 1, ед. хр. 10).
[Закрыть] (должен здесь я сказать – Александр Иванович под сорочкою носил серебряный крестик).
Кроме постели можно было заметить гладко обструганный и лишенный всякого украшения столик: точно такие же столики фигурируют в виде скромных подставок для умывального таза – на дешевеньких дачках; точно такие же столики продаются повсюду по воскресеньям на рынках; в обиталище
Александра Ивановича такой столик служил одновременно и письменным, и ночным столиком; умывальный же тазик отсутствовал вовсе: Александр Иванович при совершении туалета пользовался услугами водопроводного крана, раковины и сардинной коробочкой, содержащей обмылок казанского мыла, плававший в своей собственной слизи; была еще вешалка: со штанами; кончик стоптанной туфли из-под постели выглядывал своим дырявым носком (Александр Иванович видел сон, будто эта дырявая туфля есть живое создание: комнатное создание, что ли, как собачка иль кошка; она самостоятельно шлепала, переползая по комнате и шурша по углам; когда Александр Иванович собрался ее покормить во рту разжеванным ситником, то шлепающее создание это своим дырявым отверстием его укусило за палец, отчего он проснулся).
Был еще коричневый чемодан, изменивший давно первоначальную форму и хранящий предметы самого ужасного содержания.
Все убранство, с позволения сказать, комнаты отступало на задний план перед цветом обой, неприятных и наглых, не то темно-желтых, а не то темновато-коричневых, выдававших громадные пятна сырости: по вечерам то по этому пятну, то по другому переползала мокрица. Все комнатное убранство было затянуто полосами табачного дыма. Нужно не переставая курить по крайней мере двенадцать часов сподряд, чтоб бесцветную атмосферу превратить в темно-серую, синюю.
Александр Иванович Дудкин оглядывал свое обиталище, и его опять (так бывало и прежде) потянуло из перекуренной комнаты – прочь: потянуло на улицу, в грязноватый туман, чтобы слипнуться, склеиться, слиться с плечами, со спинами, с зеленоватыми лицами на петербургском проспекте и явить собою сплошное, громадное, серое – лицо и плечо.
К окну его комнаты зелено прилипали рои октябрёвских туманов; Александр Иванович Дудкин почувствовал неудержимое желание пронизаться туманом, пронизать свои мысли им, чтобы в нем утопить стрекотавшую в мозгах ерунду, угасить ее вспышками бреда, возникавшими огневыми шарами (шары потом лопались), угасить гимнастикой шагающих ног; надо было шагать – вновь шагать, все шагать; от проспекта к проспекту, от улицы к улице; зашагать до полного онемения мозга, чтоб свалиться на столик харчевни и обжечь себя водкой. Только в этом бесцельном блуждании по улицам да кривым переулкам – под фонарями, заборами, трубами – угашаются душу гнетущие мысли.
Надевая пальтишко, Александр Иванович ощутил свой озноб; и он с грустью подумал:
– «Эх, теперь бы да хинки!»
Но какая там хинка…
И, спускаясь по лестнице, снова грустно подумал он:
– «Эх, теперь бы да крепкого чаю с малинкою!…»
Лестница
Лестница!
Грозная, теневая, сырая, – она отдавала безжалостно его шаркнувший шаг: грозная, теневая, сырая! Это было сегодняшней ночью. Александр Иванович Дудкин впервые тут вспомнил, что он здесь вчера действительно проходил: не во сне это было: это – было. А чтó было?
Чтó?
Да: изо всех дверей вон – ширилось погибельное молчание на него; раздавалось без меры и строило все какие-то шорохи; и без меры, без устали неизвестный там губошлеп глотал свои слюни в тягучей отчетливости (не во сне было и это); были страшные, неизвестные звуки, все сплетенные из глухого стенания времен; сверху, в узкие окна можно было увидеть – и он это видел – как порой прометалась там мгла, как она там взметалась в клочкастые очертания, и как все озарялось, когда тускло-бледная бирюза под ноги стлалась без единого звука, чтоб лежать бестрепетно и мертво.
Там – туда: там глядела луна.
Но роя набегали: рой за роем – косматые, призрачно-дымные, грозовые – все рои набрасывались на луну: тускло-бледная бирюза омрачалась: отовсюду выметывалась тень, все тень покрывала. Здесь Александр Иванович Дудкин и вспомнил впервые, как по лестнице этой он вчера пробежал, напрягая последние угасавшие силы и без всякой надежды (какой же?) осилить – что именно? А какое-то черное очертание (неужели было и это?), что есть мочи бежало – по его пятам, по его следам.
И губило его без возврата.
____________________
В серый будничный день она мирна, обыденна; внизу бухают глухие удары: это рубят капусту – на зиму обзавелся капустою жилец из четвертого номера; обыденно так выглядят – перила, двери, ступени; на перилах: кошкою пахнущий, полурваный, протертый ковер – из четвертого номера; полотер с опухшей щекою в него бьет выбивалкой; и чихает от пыли в передник какая-то белокурая халда [265]265
Халда (просторечн.) – грубая, наглая женщина.
[Закрыть], вылезающая из двери; меж полотером и халдою, сами собой, возникают слова:
– «Ух!»
– «Подсоби-ка, любезный…»
– «Степанида Марковна… Еще чего нанесли!…»
– «Ладно, ладно…»
– «И какая такая, стало быть…»
– «Теперича «нанесли», а там – за «чаишком»…»
– «И какая такая, стало быть, – говорю я, – работа…»
– «На митúнгу не шлялись бы: спорилась бы и работа…»
– «Вы митúнгу не уязвляйте: сами впоследствии ими будете благодарны!»
– «Повыбивай-ка перину, ей, ты, – кавалер!»
____________________
Двери!
Та – вон, та; да и – та… От той отодралась клеенка; конский волос космато выпирает из дыр; а у этой вот двери булавкой приколота карточка; карточка пожелтела; и на ней стоит: «Закаталкин»… Кто такой Закаталкин, как зовут, как по отчеству, какой профессией занимается, – предоставляю судить любопытным: «Закаталкин» – и все тут.
Из-за двери скрипичный смычок трудолюбиво выпиливает знакомую песенку. И слышится голос:
– «Атчизне любимей…»
Я так полагаю, что Закаталкин – находящийся в услуженьи скрипач: скрипач из оркестрика какой-нибудь ресторации.
Вот и все, что можно заметить при наблюдении дверей… Да – еще: в прежние годы около двери ставилась кадка, отдававшая горклостью: для наполнения водовозной водою: с проведеньем воды повывелись в городах водовозы.
Ступени?
Они усеяны огуречными корками, шлепиками уличной грязи и яичною скорлупой…
