Текст книги "Андрей Рублев"

Автор книги: Андрей Тарковский

Соавторы: Андрей Михалков-Кончаловский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Ослепление. Лето 1407 года

Жаркий полдень.

На поляне в траве лежит мальчишка лет тринадцати и смотрит сквозь ветви деревьев на небо. Он видит солнце и деревья, траву у самых глаз и птиц, вспархивающих с дрожащих веток.

В кустах, помахивая хвостами, пасутся стреноженные кони. В тишине позвякивают удила и гудят слепни.

Малый зажмуривает правый глаз, и все, что он видит, прыгает чуть влево. Зажмуривает левый, и все перескакивает вправо. Тогда он закрывает оба глаза, и становится темно.

Когда он снова открывает глаза, то видит перед собой двух чернецов, которые с любопытством глядят на малого. Это Андрей и Даниил.

– Ну и как? – спрашивает Андрей.

– Чего «как»? – не понимает малый.

– Ну, вообще. Дела как двигаются?

– Да двигаются, слава богу… – настороженно отвечает малый, продолжая лежать на земле.

– А ты кто такой будешь? Коней что ли, пасешь? – спрашивает Даниил.

– А тебе на что?

– Как к княжескому дому пройти, покажешь?

– А-а-а… Тут близко, пришли уж, – говорит малый и встает с земли.

Все трое выходят на тропинку.

– Ты что, дворовый? – спрашивает Даниил.

– Не…

– А какой же? – интересуется Андрей.

– Никакой.

– А чего же тогда в траве валяешься? – спрашивает Даниил.

– Так… Я коней люблю, – вызывающе отвечает тот.

Некоторое время они идут молча.

– С мастерами я, – заявляет вдруг малый.

– С какими же ты мастерами? – спрашивает Андрей.

– Разные… Хоромы великому князю строили. Там и камнерезы, и плотники тоже.

– А ты, стало быть, отлыниваешь, – говорит Даниил.

– Да уж кончили все. Вчера кончили к ночи, а сегодня уж уходим. Князь утром приехал.

Они проходят мимо заросшего травой пожарища.

– Сгорело? – спрашивает Андрей у малого.

– Этой зимой спалили.

– Кто спалил?

– Воры, наверное, кто же еще? – не оглядываясь, отвечает мальчишка и рубит прутом крапиву, со всех сторон окружающую тропинку.

Сквозь обглоданные огнем ребра сгоревшего терема сияют белокаменные стены новых княжеских хором.

– Ну и красота! – восхищается Даниил.

Мальчишка впервые оглядывается на чернецов.

– А ты, Иван, чем помогал? – спрашивает Андрей.

– Камень тесать помогал. Не Иван я – Сергей…

– Красиво! Самому-то нравится? – спрашивает Андрей.

– Мне что ли?

– Ну да.

– Не…

– Почему?.. – удивляется Андрей.

Лицо Сергея расплывается в улыбке:

– Белое все. Его бы разрисовать как следует…

Вокруг хором неубранные щепа, известь, битый камень.

В тени высокого красного крыльца расположились мастера. Приводят себя в порядок: причесываются, надевают чистые рубахи.

На крутой лестнице Андрея и Даниила встречают двое дружинников, сидящие на верхней ступеньке.

– Вам что, отцы? – спрашивает один из них.

– Нам бы великого князя, – отвечает Даниил.

– Никого пускать не велено. Занят он.

– По делу мы. Иконы подновлять пришли.

– Не-е… Нам не надо. Нам Андрей Рублев да Даниил Черный иконы подновлять будут, – отмахивается дружинник.

– Подумаешь, Рублев!.. А кто такой Рублев? – говорит Даниил.

– Не знаешь Рублева, что ли?!

Андрей улыбается:

– Так это и есть Даниил, а я – Рублев.

Старший мастер водит великого князя по узким переходам с решетчатыми оконцами, по сводчатым залам. Сзади идет княжеский сотник. По сравнению со слепящим солнцем и белизной хором снаружи внутри почти темно.

– Ну, как тебе, Степан? – не оборачиваясь, спрашивает князь.

– Побогаче бы надо, – басит сотник, громыхая сапогами.

– Видишь, не нравится Степану, – говорит князь старшому.

– Будет побогаче, будет и покрасивше, – уверенно добавляет Степан, – не в монастыре живем.

– Мне твоих денег не жалко. Потолки нетрудно позолотить, – тихо и упрямо произносит старшой, – а вот сделать так, чтобы красиво было, – это потрудней…

– Да я в этом не понимаю ничего, – перебивает князь мастера, – ты вот с сотником говори, он человек знающий.

– По-моему, девицам что нужно? – терпеливо объясняет старшой. – Чтоб днем нескучно, а вечером нестрашно. Вот и делали мы стены повеселей, поприветливей.

– Ты княжеских девиц в одну кучу не вали со всеми! – возмущается Степан.

Они входят в широкую залу с расписанными сводами.

– Стольная палата! – громко объявляет мастер.

– Ну что, Степан? – спрашивает князь.

Сотник, звеня подковками по выложенному цветным камнем полу, обходит трапезную.

– Нет, – заявляет он решительно, – какому-нибудь боярышке удельному завалящему здесь жить в самый раз! Ты же – великий князь! К тебе и князья ездят и послы иностранные, а что они скажут на все это? Думаешь, там не понимают? Никакого, скажут, размаху. Видно, с хлеба на воду перебиваются!

– Полегче, полегче, – одергивает князь сотника.

– Конечно, может, это и красиво, но… – Степан качает головой, – но не для великого князя.

Мастер смотрит на него с улыбкой правого, но бессильного человека.

Андрей и Даниил в окружении мастеров идут вдоль ослепительно белых стен.

– А мы как раз в Звенигород собираемся, – улыбается коренастый мастеровой, – князь – младший брат великого – пригласил.

– Приезжал он тут, – вмешивается длинный мужик, – с братом мириться приезжал. Ходил все, ходил, усы кусал.

– Ну и что? – спрашивает Андрей.

– Понравилось. Тоже пригласил нас в Звенигород хоромы ставить. Что хотите делайте, говорит. Денег не пожалею.

– Он все братца своего переплюнуть мечтает, вот и все, – усмехается Андрей и указывает на фантастического зверя, вписанного в круг, образованный причудливым орнаментом. – А это тоже ты резал? – обращается Андрей к длинному мужику.

– Я стены расписывал, – лыбится длинный. – А это Никола либо Митяй. Никола! – обращается к загорелому мужику. – Иди-ка сюда! Слышь?

Загорелый мужик смущенно подходит к Андрею.

– Красота-то какая. Мастер! – восхищается Андрей.

– Да не… я карниз резал, а это дружок мой Митяй, – говорит загорелый и вытягивает за рукав светловолосого мужика с выгоревшей добела бородой, – он весь низ резал и наличники.

Андрей с пристальным интересом приглядывается к загорелому.

– Это что ж за зверь такой? – интересуется Даниил.

– Та-а-а-кой ы-з-з… – Митяй краснеет, нагибает голову.

– Такой зверь… – приходит на помощь длинный мастер.

– Дракон? – спрашивает Андрей.

– На-а-а… на-а…

– Наверное, дракон, – снова спасает положение длинный.

– Смотри, какое чудище в круг вписал! Андрей! – зовет Даниил.

Андрей некоторое время внимательно смотрит на загорелого, потом отзывает его в сторону.

– Слушай, а ты в Андрониковом монастыре не работал?

– Нет.

– Вроде, встречал я тебя где-то, а?

– Кто его знает, может, и встречались где…

Андрей на мгновение закрывает лицо рукой.

– А под Троицей, в деревне?

Опустив глаза, мужик отрицательно качает головой.

– Ну как же? Драка-то! Скоморох еще разнимал… Скомороха-то помнишь? Прибили скомороха-то еще!

Мужик бледнеет, лицо его становится серым. Он облизывает пересохшие губы и трясет головой:

– Не знаю я… Не было ничего такого. Не помню…

Андрей недоуменно улыбается и отворачивается:

– Ну прости…

– Андрей! – зовет Даниил.

Загорелый вдруг хватает Рублева за руку и умоляюще шепчет:

– Не губи, отец, божий человек, не губи… Прошло все… Резчиком я теперь по камню… Не выдавай этому… – кивает он в сторону приближающегося Даниила.

– Да ты это что? Это же все равно, что отец мой.

– Не выдавай, все равно не выдавай, не губи, божий человек…

Князь, сотник и старшой идут по длинному коридору, пересекают несколько палат.

– Тебе в доме жить, я и на соломе пересплю… – ворчит Степан.

– Чего? – переспрашивает князь.

– Я тебе вот что скажу: все это переписать надо, стены, потолки, все! Только поярче, посильнее!

Старшой вдруг останавливается. Даже в полумраке видно, как он побледнел.

– Дозволь мне, великий князь, сказать…

– Ну, – разрешает князь.

– Ты рисовать умеешь?

– Нет, – удивлен князь.

– А, может, сотник твой в каком искусстве мастер?

– Ну?..

– А я, – старик ударяет себя в грудь, – сорок лет по этому делу! Ты мне хоть веришь?!

– Не верил бы, так…

– Так чего же ты своего сотника боле меня слушаешь?!

– Видал, куда гнет? – ухмыляется Степан.

– Я же сорок лет этим делом занимаюсь! Ну скажи, сделай милость, вот это что такое? – обращается он к сотнику, тыкая корявым пальцем в стену, расписанную орнаментом.

Степан демонстративно молчит, с ненавистью глядя на старика.

– А это что? – настаивает мастер.

– Ну, Степан? – улыбается князь. Все это начинает его забавлять.

– Видишь?! – злорадно восклицает мастер. – Я тебе говорю, лучше хором тебе никто не поставит, а ты не мне веришь, а Степану!

– Да, Степан, тебе на жеребце сподручнее! – хохочет князь.

– Не в умении дело, – говорит сотник, бешено глядя на старшого и на ходу царапая стену коваными ножнами.

– Ничего переделывать не стану! Хоть убей! Тут люди душу свою положили, сердце! Под землей по колено в воде ковырялись…

– Ладно, ладно! – обрывает его князь. – Ступай, Степан, тут у меня дело к нему.

Сотник, спрятав глаза, кланяется и уходит.

Мастер и князь входят в опочивальню. Старик осматривается, выглядывает в коридор.

– Да нет никого! Я наказал, чтоб муха не пролетела.

Старшой вынимает из-за пазухи ключ и подходит к изразцовой печи. Вставив ключ в искусно замаскированную скважину, он дважды поворачивает его. Открывается небольшая узкая дверь. Старик нагибается, поднимает с пола заранее припасенный факел и бьет кресалом по кремню.

– Дай я сам! – возбужденно шепчет князь.

Андрей, Даниил и Никола – беглый холоп из-под Троицы, которого Андрей узнал в загорелом, – идут вдоль стены.

– Меня тот самый рыжий, ну москвич тот, с кем подрался… Он меня и расклепал, – рассказывает Никола. – Я его потом и не встречал больше. Я тогда вроде шального какого был, сидел во мне бес этот… Чуть что – сразу в драку… И ведь изловили бы… А сейчас я и драться разучился, – улыбается Никола.

– Ну вот и хорошо, – приглядываясь, говорит Андрей.

– Иногда и постоять за себя – не грех… А я уж третий год с артелью хожу. Сначала так – известь таскал, а потом вот резать по камню приспособился…

– Еще как приспособился! – смеется Даниил и хлопает Николу по плечу. – Вон каких карнизов понатесал!

– Митяй учил, – смущается Никола.

Закинув головы и щурясь на солнце, все трое смотрят на хитросплетения карниза, опоясывающего терем под самой кровлей.

Вдруг Андрей замечает выглядывающую из-за угла девку с заплаканными глазами и покрасневшим носом. Они встречаются взглядом, и девка скрывается за домом.

– Что это она? – спрашивает Андрей.

– А! – машет рукой Никола и неопределенно улыбается.

Андрей догоняет ее за углом.

– Ты чего? – спрашивает у нее Андрей. – Кто тебя?

Она не отвечает и идет прочь.

– Ты что? – Андрей делает за ней несколько шагов. – Может, помочь чем? – он трогает ее за плечо, но девка вырывается и зло кричит:

– Отстань! Чего пристал? Много вас тут таких помощничков! – и бежит в сторону леса.

По стенам подземелья мечутся гигантские тени.

– Осторожно, там ступеньки, – предупреждает мастер.

– Прямо к реке выходит? – подняв факел, спрашивает князь.

– Куда указал – на обрыв.

Стены подземного хода выложены темным камнем, украшенным хитрым рисунком.

– А красиво… – замечает князь.

– Так у меня резчиков двое, такие мастера! Режут, как птицы поют. Прямо берут камень безо всяких наметок и режут. Лучших мастеров и нету, чем они.

– А на Степана ты не серчай. Это я так…

– А что Степан? Степан сам по себе, мы сами по себе.

– Он исполнительный – Степан. Ты его не слушай.

Они все дальше уходят по бесконечному коридору, и темнота, расступившись перед ними, смыкается за их спинами.

Как снежные, сверкают стены хором.

– Да нет, вы сейчас лучше и не придумаете ничего, – говорит Даниил.

– А-а-а. А-З-з-ве-зве-нигород? – огорчается Митяй.

– Я бы тоже не брался бы сейчас, – соглашается с Даниилом Рублев. – Глаз устал. Я вам верно говорю.

– Вот-вот, пусть глаза отдохнут, а то одно и то же повторять начнете, а уж хуже этого ничего нет, – говорит Даниил.

– А что ж делать-то? – спрашивает Никола.

– Чего делать? – улыбается Андрей. – Глянь, какая погода стоит! Ступайте по домам, денег вы накопили. На покос сходите, рыбку половите. Как хорошо!

– Хорошо-то хорошо… – грустно говорит пожилой мастер.

– А-у-у-у род-д-дных ма-а-а-моих… а-а-а-земли-то н-н-небось не осталось…

– Да и далеко до дому-то, – вздыхает пожилой. – Ден десять.

– Десять ден, – говорит Никола. – Пока дойдешь, и покос кончится. После Петрова дня и кончится!

– Это смотря где! – замечает старик. – Ежели ко Пскову, туда – так там и до первого спаса все косят.

– Не знаю, как у вас, – возражает Никола, – а у нас на яблочный уж жать кончают, а не то что…

– Это смотря какая погода, – упорствует старик, – а если дожди, так и к яблочному спасу не начнут…

– Ты, старый, перепутал все! – возмущается Никола. – Позабыл!

– Чего «забыл», тут и забывать нечего! Сам небось…

– Да ладно вам, братцы! – останавливает Даниил спорящих.

Все замолкают и думают о доме, о родных, о покосе, ставших для них такими далекими, желанными и недосягаемыми…

– Все равно в Звенигород пойдем, – нарушает молчание Серега.

Князь и старшой спускаются по подземному ходу. Впереди виднеется слабый дневной свет.

– Ну, а теперь вы куда? – спрашивает князь.

– Получили мы тут приглашение одно. Тоже большая работа.

Князь первый вылезает на поросший кустарником обрывистый берег реки. После темноты от яркого солнца наворачиваются слезы. Невидимое пламя факела трепещет на ветру.

– Ну молодцы! Ну ловкачи, мастера! – доволен князь.

Под обрывом сквозь деревья видна сверкающая вода. Князь каблуком выворачивает булыжник и сталкивает его вниз. Слышится шорох по кустам и глубокий всплеск.

– Ну и куда вы приглашение получили? – щурится князь.

– В Звенигород, к братцу твоему, тоже хоромы ставить задумал.

Князь мычит что-то неопределенное и, мельком взглянув на старшого, лезет обратно в подземелье.

– И когда собираетесь?

– Да уж помылись в дорогу. А там уж и камень свезли.

Факел догорает и гаснет. Все погружается в темноту.

– Будь ты неладен, – злится князь.

– Да ничего, тут уж близко, дай-ка вперед пройду. Я тут каждую ступеньку…

От сгоревшего в прошлом году княжеского дома сохранилось одно крыло с высоким теремом, пристройками и конюшнями. Огромная обуглившаяся постройка с провалившейся крышей стоит неправдоподобно мрачная в ярком солнечном свете.

В обугленной светелке отчаянно звучит срывающийся девичий голос:

– Возьми меня с собой!.. Возьми!..

Эта та самая девка, которую Андрей видел у нового княжеского дома. Светлые слезы льются у нее из глаз, губы дрожат.

– С собой возьми!..

Перед ней, заложив руки за пояс, стоит смущенный Никола.

– Да чего ты, Маруся, ей-богу, говоришь-то?.. – невнятно оправдывается он. – Сама знаешь, не могу я. Все мужики, а ты с ними… И не венчаны мы.

– Обманул! Говорил – любишь, а сам обман-у-у-л!.. – Девка разражается рыданиями и, закрыв лицо руками, отходит в черный, закопченный угол.

– Уходят же все, – продолжает мастеровой, – куда ж я без них?

Она смотрит на мастера взглядом, полным гневной обиды, и бросается к нему на грудь:

– А я? Я как же?! Оставляешь меня?

Мастер кладет ей на плечи свои загорелые руки, гладит, успокаивает:

– Маруся ты, Маруся… Не могу же я… Да и что я делать-то здесь буду?

– Мало работы, что ли?

– Мне по камню работу надо… Вот глупая, – голос мастера звучит тихо, ласково.

– Печи будешь класть, – говорит девка, не отрывая лица от его груди и мало-помалу успокаиваясь.

– Привык я с ними… Они ведь меня и научили ремеслу-то… Как же я без них? Вон смотри, вся сажей перемазалась… Ну? Чего ты?..

– Все равно теперь… – Девка трется мокрым носом о его рубаху.

– Маруся ты, Маруся…

Закрыв глаза, она поднимает лицо, и ее губы размыкаются навстречу поцелую.

Словно снег, скрипит под их ногами черный обуглившийся пол.

День клонится к вечеру. Около прокопченного пожаром сарая Андрей с Даниилом разбирают зачаженные иконы. За стеной, в конюшне, тяжело переступают с ноги на ногу кони.

Мимо по дороге идут мастера. Идут в Звенигород. Они кричат что-то веселое, машут руками, прощаясь, и их белые рубахи мелькают сквозь печальные останки сгоревших хором.

А в стороне от дороги, прячась за кустами, крадется заплаканная девка. Провожает, наверное…

Мимо сарая проходят двое дружинников и скрываются в конюшие. Слышно, как они покрикивают на лошадей и снимают с колков седла.

Даниил некоторое время внимательно присматривается к почерневшей иконе, потом зовет:

– Андрей!

Никто не отвечает. Даниил встает и идет в сарай.

Андрей стоит в темном углу и прислушивается к разговору, доносящемуся из конюшни.

– Не могу я, Ванька, слышишь, не могу!

– Тише ты! А то знаешь что будет?

– Ну как же это?! Ведь они дом строили, старались…

– Да не скули ты… Еще неизвестно, зачем их догонять велено, может, еще работа какая? Может, просто вернуть надо?

– А зачем пятнадцать человек снаряжают, а копья зачем приказали острить? А сотник зачем…

– Да замолчи ты…

Андрей кидается к выходу, но Даниил сзади набрасывается на него. Андрей молча пытается вырваться, но Даниил здоров и цепок. За стеной смеется дружинник.

– Ты что? Ты в своем уме? Ты что? Куда? – хрипло от натуги шепчет Даниил.

– Пусти! Пусти, говорю тебе! Пусти! Пусти же! – шипит в ответ Андрей. – Их убьют сейчас! Пусти! Мне надо…

– Тебе что, жизнь не дорога? Побойся бога! Пойдешь – отрину, прокляну… Не пущу! Андрей! Меня пожалей, коли себя не жалко! Стой же, черт окаянный!..

Задыхаясь, Андрей из последних сил бежит по горячей пыльной дороге. Словно ножом, ударяет в бок острая боль. Вслед за ним, приглушенный расстоянием, несется сбивчивый топот. Все ближе, ближе, и вот мимо Андрея проносятся несколько верховых дружинников. Дрожит земля, и летучая пыль закрывает солнце.

Андрей кричит, пытается ухватиться за стремя проносящегося мимо всадника, но его сбивают с ног, он падает под копыта лошадей и долго лежит, не двигаясь, пока оседает висящая в замершем воздухе пыль и черная ряса Андрея не становится белой. Белой, как холст.

Вдруг в березовой роще, что в стороне от дороги, возникает странный однообразный стук и звонко разносится в вечерней тишине. Андрей встает и идет на этот необъяснимый звук. Медленно проходит мимо берез. Стук все ближе. Андрей выходит на поляну и останавливается.

Он видит старшого с пустыми окровавленными глазницами, который стоит у дерева и стучит по нему палкой. На стук этот бредут со всех сторон, вытянув руки, его товарищи. У всех вместо глаз – черные раны, и белые рубахи разорваны и залиты кровью.

Окаменев, стоит Андрей и смотрит, как Никола, растопырив руки, натыкается на березу, бормочет что-то и плетется дальше вслед за остальными на призыв старшого.

Мастера сбиваются в тесный кружок, цепляются друг за друга, некоторое время зовут Сергея. Тот не откликается. Тогда они выстраиваются в длинную цепочку и, держась друг за друга, бредут за старшим, который идет впереди, ощупывая дорогу палкой. Через несколько минут они теряются среди белых стволов.

Андрей поворачивается и идет обратно, в сторону дороги.

Вдруг из зарослей крапивы до него доносятся чьи-то всхлипывания. Андрей подходит ближе и видит Сергея. Он сидит на земле в самой гуще крапивы и плачет. Увидав Андрея, он всхлипывает и бросается сквозь заросли в сторону.

– Это же я! Серега! – кричит Андрей.

Сергей не отвечает и мчится прочь, петляя между берез. Долго мечется Андрей по пустой роще, стараясь поймать малого.

– Да ты что, Сергей! Погоди!

Наконец ему удается схватить мальчишку за рубаху. Оба падают на землю. Серега пытается вырваться, плачет. Андрей крепко держит мальчишку за ногу и успокаивает:

– Ты что, не узнал меня? Серега? Это же я, Андрей! Ну будет, будет… Слышишь?..

Вдруг мальчишка улыбается сквозь слезы и дергает ногой:

– Пусти, ну пусти же, щекотно…

Праздник. Весна 1408 года

Вечереет. Весенний сквозной лес упал в тихую Клязьму. На пологом берегу стоят, застыв, первые редкие травы.

Из-за песчаной косы одна за другой появляются две лодки, которые кажутся черными на гладкой воде излучины. Над рекой возникают голоса и встают над берегами, чистые и отчетливые.

– Эй, Андрей! – несется с дальней лодки.

– Что тебе?

– Даниил говорит: не успеем дотемна!

Лодки медленно скользят вниз по реке.

– Андрей! – это голос Даниила.

– Ну?

– Не успеем во Владимир дотемна! Давайте переночуем!

– Как хотите!

Лодки плавно движутся по течению, и силуэты людей в них кажутся вырезанными из темной жести.

Над водой несется звонкий мальчишеский голос:

– Фома!

– А!

– Фома!

– Ну, чего!

– Фома! – хохочет мальчишка.

– Ну чего тебе?!

– Лови!

– Чего «лови»?

– Лови! «Чего, чего»!

Слышится всплеск, мальчишеский смех и строгий окрик Андрея:

– Да хватит вам!

И снова тишина охватывает реку, и в тишине этой негромкие голоса повисают над водой близким подслушанным разговором.

– Устал, Андрей?

– Нет.

– А то давай я.

– Да я не устал.

Некоторое время молчат, и слышно только деревянное повизгивание весла.

– Во скрипит… – бормочет Андрей.

– Хорошо скрипит, – возражает мальчишеский голос.

– У тебя все не как у людей, – сердится Петр.

– Почему это?

Все ближе голоса, все ближе и ближе лодки, и вот они уже скользят у самого берега, задевая веслами прошлогоднюю осоку.

– Не успеем мы, – говорит кто-то простуженным голосом.

– Ну, завтра будем.

– Собора не распишем до холодов, июнь уж виден, – объясняет Алексей.

– Так, может, остановимся?! Есть хочется! – перебивает Андрея голос Фомы со второй лодки.

– Как хотите!

– Тогда давайте к берегу! – кричит Даниил.

Густые сумерки. Обе лодки пристают к берегу, шуршат, раздвигая лозняк. Иконописцы гремят веслами, вылезают из лодок, разминаются, вглядываясь в темноту наступившего вечера, переговариваются.

Здесь и Петр – молодой с грустными глазами послушник, и Алексей – веселый курчавый богомаз, и Сергей – тот самый Сергей, который чудом спасся от ослепления и теперь состоит в учениках у Андрея, и сам Андрей. Из другой лодки вылезают Даниил, Фома, вытянувшийся, повзрослевший, и двое незнакомых: мужик с бабой – мирские, муж и жена.

Неожиданно из темноты появляются несколько верховых и окружают путешественников.

– А ну-ка дай огня! – раздается сиплый голос.

Кто-то соскакивает с лошади и, вздув факел, обходит иконописцев, освещая их лица. Те неподвижно стоят и прислушиваются к фырканью коней в темноте.

– Чего вам? – испуганно спрашивает Даниил у всадника, тихо подъехавшего к самым лодкам.

– Кто такие? – раздается вместо ответа.

– Из Москвы мы. Мастера, – торопливо отвечает Алексей. – Во Владимир едем.

– По приказу князя великого едем! – объясняет Даниил. – Успенский собор расписать заново приглашены.

– А старшой кто у вас тут? Ты, что ли? – спрашивают из темноты.

– Нет, – отвечает Алексей. – Вот он…

– Я старшой, – выступает вперед Даниил, – Черный Даниил.

– Ну-ка иди сюда, Черный.

Даниил исчезает в темноте. В стороне неровно посвечивает факел, вырывая из темноты украшенные медью седла и мокрые бока коней.

Иконописцы с тревогой прислушиваются к доносящимся до них обрывкам разговора.

Факел описывает огненную дугу и с шипением гаснет в реке. Слышится чавканье копыт по сырому берегу и треск кустов. Затем наступает тишина. Даниил возвращается к лодкам.

– Чего они? – спрашивает Андрей.

– Дружинники, – отвечает Даниил. – Вора ищут какого-то. Говорят, того, кто хоромы спалил княжеские, помнишь?

– Это позапрошлой зимой, что ли? – интересуется Алексей.

– Ну да.

– Э-э-э! – смеется мирской. – Теперь ищи его свищи! Позапрошлой зимой!

– Схватились олухи… – бормочет его жена.

– Он здесь где-то, в этих местах бродит, – объясняет Даниил, – говорят, баба у него в деревне соседней.

– В какой деревне? – интересуется мирская. – Далеко деревня-то?

Даниил не отвечает. Мастера начинают разгружать лодки и готовить ночлег.

– А потом, – добавляет Даниил, – язычники здесь по деревням кругом!

Алексей разводит костер, дует в слабый огонь, баба хлопочет у туесков и мешочков. Сергей тащит к костру длинную сухую слегу.

– Там Андрей и Фома такую корягу нашли! На всю ночь хватит!

По серой песчаной косе Андрей и Фома волокут огромную высохшую корягу. Коряга хрустит, шипит по песку, подпрыгивает. Вдруг Андрей останавливается и замирает.

– Ты чего? – спрашивает Фома.

Где-то совсем близко в кустах звонко щелкает, музыкально и напряженно. И через несколько мгновений свищет робко, словно пробует голос.

– А? – тревожно спрашивает Фома, уставившись на Андрея круглыми глазами.

– Погоди, слышишь?

– Соловей.

– А больше ничего? – вслушиваясь, улыбается Андрей.

К соловьиной песне примешивается тонкий, еле слышный звон, такой тихий, что кажется, будто звенит в ушах. Звон доносится со склона горы, черным краем отпечатавшейся на светлом западном небе. Вот он становится громче, звончей и сливается со смелеющей соловьиной песней в удивительное двухголосье.

– Слышишь? – шепчет Андрей.

Фома в беспокойстве берется за корягу:

– Идем.

– Из деревни… – вопросительно оборачивается к Фоме Андрей. – Что это?

– Идем, идем, – испуганно повторяет Фома.

– Колдуют, – шепчет Андрей.

– Идем, слышишь, Андрей! – настаивает Фома.

Они снова нагибаются над корягой и с сухим шорохом тащат ее по песку.

Темно. Путники молча трапезничают, сидя около огня. Все стараются не смотреть наверх, в сторону деревни. Там, в тумане, уже зажглись первые костры, и осторожный ветер доносит до лодок нестройную путаницу звонов и редких голосов. Даниил первый нарушает молчание.

– Что же все-таки с западной стеной делать будем? – обращается он к Андрею.

– С западной? – переспрашивает тот.

– С западной.

– А что с западной? Напишем и на западной Страшный Суд…

Даниил внимательно смотрит на Андрея, лицо которого кажется взволнованным в неровном свете костра.

– Собору-то небось лет двести, не менее, – говорит мирской. Его рябая баба то и дело оглядывается в сторону деревни и мелко крестится.

– Понимаешь, – настойчиво продолжает Даниил, – я так думаю… Что если там праведников всех поместить, а?

– Прости меня, Даниил, – говорит Андрей, не поднимая глаз, – не могу я сегодня об этом. Прости, Христа ради.

Загадочные деревенские звоны сливаются с заходящимися в любовном приступе соловьями.

– Господи! Вот нехристи! – сердито бормочет баба.

– Не надо нам было здесь останавливаться, – с тоской говорит кто-то из темноты.

– Бесовские забавы эти… прости, господи! – зевая, заключает разговор мирской, встает и направляется к лодкам. – Пошли спать, Марья!

– Что ж, спать? – говорит Даниил и встает. – Фома, Сергей, Петр! Спать, помолившись!

У костра остаются Андрей да Алексей, который сонно клюет носом у самого огня.

– Да-а… Но успеем мы до холодов расписать, – бормочет он, укладываясь поудобнее, – май скоро кончается, весна кончается…

Андрей делает несколько шагов по росистой траве и, прислушиваясь, останавливается.

Теперь уже вся гора светится дымными кострами, а ниже по реке слышатся неясные крики, визг, смех.

– Марья! – доносится от лодок. – Воды подай!

Некоторое время Андрей стоит неподвижно, потом подкладывает в огонь несколько толстых сучьев и, не оглядываясь, уходит в сторону расцвеченной кострами, причитающей и смеющейся горы.

Все ниже и ниже спускается черная пахота. Андрей, то и дело останавливаясь, поднимается по дороге, ведущей в деревню.

Деревня – другой мир, лопочущий вполголоса, сжигающий свои тайные костры, свет которых мерцает на высоких сучьях деревьев, распростертых в звездном небе.

Звонкие колокольчики в руках у обнаженной женщины, в который раз обегающей вокруг своего дома во имя спасения ото всех желтых и черных болезней; голые смеющиеся дети, которые стараются не отстать от нее, визжат и хохочут в эту страшно важную минуту;

и возбуждающий огонь костра возле дома, у которого старуха накидывает на нее плащаницу и, улыбаясь беззубым ртом, торжествующе уводит ее в дом, огражденный теперь ее заговором от всех болезней на целый год;

и потрескивающие костры, обжигающие лица наклонившихся над оранжевым пламенем, вокруг которого мчатся друг за другом с криками взахлеб молодые парни и девушки в летящей одежде;

и осененная первой листвой тонкая березка, наклоненная к огню, над которым торопливо, кто быстрей, привязывают к веточкам бантики из холщовой тряпицы молодые женщины и девки;

и голый всадник на белой лошади с развевающейся гривой, промчавшийся к реке, залитой сверканием круглой серебряной луны;

и сильные молодые тела парней и девушек, бегущих по колено в пылающей лунным светом воде;

и ржание коня, влетевшего на всем скаку в реку;

и смех;

и визг;

и взмахи белых, как мел, рук в ночном воздухе, – все это приводит задохнувшегося Андрея к берегу, где он почти натыкается на молодую бабу с распущенными волосами, которая стоит за кустом у самой воды, обнаженная, не пугаясь, и с удивлением смотрит на Андрея, прикрыв руками тяжелую высокую грудь.

Они долго стоят, настороженно глядя друг на друга и выжидая. Потом Андрей поворачивается и уходит.

Она смотрит ему вслед, улыбаясь, и кто-то берет ее за руку и тянет в тень, в холодную сверкающую воду.

Андрей выходит на другую сторону деревни и бросается в стог сена.

Раннее, очень раннее утро. Андрей крадучись идет по деревенской улице. Нежный шепот, дыхание спящих, тихий смех доносятся из распахнутых ворот сеновалов и открытых окон домов. Деревня длинная, и путь по ней подобен воровству.

У околицы Андрей проходит мимо старухи, сидящей на бревне у самых ворот. Потухшими глазами смотрит она за реку, клубящуюся внизу, на розовеющую полосу неба у горизонта и плачет. Плачет потому, что утро это оказалось таким похожим на другое такое же, случившееся много лет тому назад.

Андрей спускается вниз по дороге, ведущей к реке, на берегу которой, погруженные в туман, пасутся стреноженные кони.

Иконописцы сидят на берегу и ждут его. Лодки уже спущены на воду. Андрей обводит всех усталым взглядом и спрашивает:

– Что вы на меня смотрите?

– Ты где был? – враждебно спрашивает Фома.

– Там в золе лук есть, поешь, если хочешь, – говорит Даниил.

– Где ты был-то? – упорствует Фома.

Андрей молча присаживается перед костром на корточки. Нащупав в золе луковицу, он старательно очищает ее от кожуры. Все внимательно смотрят на него.

Вдалеке по дороге проносится человек десять дружинников, среди которых мелькают несколько монашеских ряс. Прогрохотав по мостику через ручей, кавалькада поворачивает к деревне и скрывается в тумане.

– Слава тебе, господи! – зло улыбается рябая баба.

Андрей встает с колен и направляется к лодкам. И снова они плывут вниз по реке. В тумане, мимо густых кустов, нависших над водой.

– Пораньше не мог прийти, что ли? – шепотом выговаривает Даниил Андрею. – Пока спали-то все?

– Нет, не мог, – отрезает Андрей.

Фома прислушивается к разговору.

– Твой грех, твоя совести твои молитвы… – бормочет Даниил, отвернувшись.

– А где ты был? – спрашивает Фома.