Текст книги "Схождение в ад (сборник)"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

И тут пришла мысль:

«Ты же напортил здесь все, что мог напортить… И эти безысходность и нищета вокруг – дело, к которому и ты приложил руку, да. По–своему, иначе, нежели сановные тираны и идеологи–пустобрехи, но ведь ты паразит сродни им…»

Что же… Тогда прочь отсюда, как с места преступления!

А Марина?..

Его ознобом пробило от воспоминания о ней как о чем–то постыдно–мерзком, грязном… Потом же подумалось: а… так ли все просто? Ну ты, ты поставь себя на ее место! Ты требуешь от нее того, что никогда в тебе не присутствовало, дружок. Вот плюнь на все – на ложь ее, игру, подлость, продажность, и прости. И руку ей протяни. Ведь единственная она, кого ты способен любить, ведь так, так… Рискни. И дай ей шанс. Потому что не все было для нее игрой, существовало ведь нечто большее, не мог он ошибиться… Или ошибся?

Нет, не мог.

МАРИНА АВЕРИНА

Утром, после ухода клиента, она обычно выключала телефон и, сменив простыни, приняв душ, спала часов до трех. Последующее время – до семи–восьми вечера – уходило, как правило, на приведение в порядок квартиры, косметику, обед, а после звонила бандерша, направлявшая клиентов; обозначала все виды услуг, плату. Если клиент был проходным – на час, на два Марина сама выезжала к бандерше, если же на ночь – готовилась расколоть гостя на предварительное гуляние в ресторане, а после привозила к себе.

Ресторан, да еще с пьющим клиентом – удача. В итоге силы подвыпившего иссякают, и, утолив страсть, он спокойно засыпает, чтобы утром, получив свое пиво либо аспирин, отправиться восвояси в гостиницу.

Эта ночь была кошмаром. Два итальянца, вылакавшие ящик напитков, но ничуть не захмелевшие, после ресторана прибыли сюда, домой, в полночь, а ушли в восемь утра. Ни минуты сна.

Сидя на свалявшихся простынях, она мертво смотрела на лежавшие перед ней купюры, прижатые липкой бутылкой из–под аперитива. Полная окурков пепельница, валяющиеся на ковре рюмки…

Устала… Как она устала! И как опротивело все! Но – не остановиться. Грехи, как бандерша говорит, на старости отмолим, и пока надо работать. Время истечет быстро, пролетит несколько лет, и не будет уже ни клиентов по сто долларов за ночь, ни нарядов дареных, ни аперитивов сладеньких… Вернее, все будет, но уже исключительно за ее счет. И счет этот должен быть не мал, ох как не мал…

Главное – валюта. Доллары, марки, франки, кроны. За них можно купить все. И всех. На тот случай, если не подвернется заветная мечта любой проститутки – богатенький женишок. Да только редкость они – богатые и глупые. У всех семьи, дело, а здесь они – погулять, развеяться… Но – бывает. Правда, иное знакомство тут нужно – не через бандершу; театры, разговоры, ухаживания, прочие ритуальные фигли–мигли… Длинный и часто бесперспективный путь. Сплошная трата времени. А значит, денег.

Был вот Фридман… Ну, не оттуда, не фирма, а чем, собственно, хуже? Даже лучше, что свой. Никаких проблем с языком, жизненные задачи и цели ясны, денег уйма… Сколько же она времени на него извела, сколько лапши навешала, сколько ролей сыграла… А итог? Полный провал. И ведь унизил он ее, страшно унизил, сволочь, хоть и швырнул стольник «гринов», а после с такой рожей, будто в сортир сходил, дверью хлопнул… А она и не шелохнулась даже. Оцепенение нашло, безысходность… А в мозгу равнодушно билась мыслишка: ну и что? Всего полчаса, а та же сотня… А сейчас как вспомнит те минуты – от злобы дрожит. Убила бы его, гада, на куски бы порезала…

Решила уснуть – голова болела, сильно мутило от выпитого накануне, но тут позвонил Мишка, братец. Попросил срочно приехать.

– Сам приезжай, – сказала она. – Дела у меня, звонка жду.

– Нет, ты, – принялся торговаться ближайший родственник, а торговаться он умел как никто. – Не приедешь – пожалеешь. Дело есть – все свои позабудешь!

Она проглотила аспирин, запив его минералкой – тусклой, выдохшейся, из незакупоренной бутылки, оставшейся после вчерашней ночи на заляпанном пятнами журнальном столике.

Морщась от недосыпания, противного привкуса во рту от перегара, таблеток и минералки, принялась наспех одеваться.

Мишка был сосредоточенно–мрачен. Усадил ее в кресло, выдернул из сети шнур звякнувшего телефона, чего не позволял себе никогда, и сказал:

– Вот, сеструха, есть тут хорошее, понимаешь, дело! С Фридманом контакты остались?

– Никаких, – отрезала она.

– М–да, – наклонил голову братец. – Разругались, расклеились… Но по делу–то ему позвонить можешь?

– Чего ты крутишь?! – выдохнула она со злостью. Голова разламывалась, глаза резало, а бодренький Миша своими подходцами к разговору раздражал неимоверно.

– Женишок твой бывший, – продолжал Михаил, – состояние свое вбухал в какие–то фантастические брюлики. Сообщили мне про то компетентные люди. Так вот, давай думать, как брюлики эти у Валеры отнять. Хватит их нам с тобой на всю жизнь.

– Это и есть твое хорошее дело? – произнесла она с презрением. – Да ты с ума сошел… Даже если бы я расписалась с ним, стала бы любимой законной женой, хрен бы мне какие бриллианты и мельком показали…

– А ты думай, думай, – настаивал братец. – Если хочешь закрыть все материальные проблемы своего существования в этом мире. Имею в виду проблемы финансовые… Можешь выдернуть его на свидание?.. Но – чтобы без свидетелей и охраны.

– Дурак ты… – сказала она беззлобно. – Ничего он не скажет, ни под какой пыткой. Все равно уйти живым не дадут, какой смысл? Отпустить его – самоубийство, он же понимает…

– Правильно. Но есть сильные медикаменты и сильные специалисты, их я тебе обещаю.

– Не мое, – покачала Марина головой. – Ну… не мое…

– Ага, – поддакнул братец. – Твое – это жизнью рисковать каждый день, всякую мразь ублажать. Это легче, конечно…

– Все?.. – Она поднялалась с кресла.

– Все, – сухо отозвался Михаил. – И вот еще тебе напоследок: реализацию камней в твердой валюте я обеспечиваю. Так что если крупно в жизни сыграть хочешь – единственный, наверное, для тебя шанс. И поторопись. Все решают буквально часы.

КРУИЗ АДОЛЬФА БЕРНАЦКОГО

Поручение Фридмана было кратким и вразумительным: рейсом «Нью–Йорк – Лондон» отправиться в Великобританию, где сесть на советский океанский лайнер. Далее, совершив двухнедельный круиз по островам и морям, зачитываемый как оплаченный отпуск, вернуться обратно в Лондон, а оттуда соответственно в Америку. Характерная деталь круиза такова: один человек из экипажа лайнера передаст Бернацкому пакет, в котором ювелирные изделия и отдельные камушки, посланные младшим братом Валерой.

Получив документы из туристического бюро и серый неказистый паспорт проживающего в США беженца с необходимыми визами, Адольф отбыл к терминалу «Бритиш эйр лайнз» аэропорта Кеннеди, где его поджидал неприятный сюрприз: рейс на Лондон задерживался из–за какой–то забастовки тамошних служащих. В справочном обещали, что недоразумение вот–вот утрясется, багаж был уже сдан, и взмокший от волнения Алик то бегал пить дорогое пиво в бар, то звонить о задержке рейса Фридману, однако тот не отвечал, а автосекретарь тоже не отзывался.

Предстояло принимать самостоятельное решение.

Наконец объявили посадку в самолет. Алик буквально впивался глазами в часы, будто таким образом хотел остановить время. По первоначальному плану интервал между прибытием самолета и отбытием корабля из Лондона составлял пять часов, однако теперь данный промежуток сократился до часа.

Поглощая виски, то и дело услужливо подаваемое ему британской стюардессой, Адольф пытался снять нервный стресс. С одной стороны, винить его, конечно, не в чем, но из опыта Алик знал: взгляды начальства на объективность обстоятельств, воспрепятствовавших подчиненным осуществить желания руководства, – эти взгляды всегда необъективны и однозначны: раз нет результата, виноват исполнитель.

Едва шасси коснулись полосы, Алик поднялся, готовый выпрыгнуть из самолета, не дожидаясь подачи трапа.

Коршуном бросился на первое же такси, посулив водителю сто долларов чаевых в случае своевременной его доставки в порт.

Британское такси в стиле «ретро» довольно бойко ринулось в путь, однако, еще мчась по набережной Темзы, Адольф приметил необходимое ему судно с флагом Страны Советов, продвигавшееся в направлении океана.

Каким образом он объяснялся с шофером, Алик не помнил, однако водитель попался смекалистый, свернул на объездной маршрут и повел машину по узкой внутрипортовой дорожке мимо складов, кранов, вытащенных на берег суденышек и лодок, покуда не затормозил возле облезлой будки, где размещался пост пограничной охраны.

Ощущая прилив лихорадочного энтузиазма и вспоминая невесть откуда всплывающие в памяти слова, Бернацкий проник в будку, застав там трех нетрезвых лиц в форменной одежде и двух девиц явно развратного поведения – это он уяснил сразу своим наметанным оком.

Потрясая серым картонным паспортом, Алик сделал следующее заявление: он, лицо, приближенное к президенту США, сотрудник внешнеполитических служб Белого дома, кому зарезервировано место на советском корабле, требует своей доставки туда, ибо в опоздании его виновны британские власти.

Пограничная стража недоуменно изучила его странный паспорт, не поняв смысла аббревиатуры «лицо без гражданства» и многого иного: к примеру, при спешном заполнении документа пол Алика почему–то обозначили как женский, буквой «F», а в графе «национальность» стояло: «без национальности» – Алик боялся арабских террористов.

Старший чин, вернув загадочный документ владельцу и посмотрев на потрясенных американским языком служащего Белого дома подчиненных, принял радикальное решение, сообщив кому–то по телефону, что, дескать, один из помощников президента США опаздывает на советское судно, уже выбирающееся из Темзы на океанские просторы, и что необходима помощь…

Далее события разворачивались с потрясающей быстротой: к будке подлетели две спецмашины и, взяв такси с Аликом в почетный караул, помчались по закоулкам доков к узенькой пристани, где профыркивал мощным дизелем пограничный катер.

Покидав на военную посудину чемоданы Адольфа и проводив его по вибрирующему трапу на палубу, полицейские застыли на пристани, отдавая высокому гостю честь. С ними же стоял и растерянный таксист, с которым Алик не успел расплатиться.

Бернацкий же тем временем стремительно приближался к советскому лайнеру, задержанному пограничными властями.

Алик и не подозревал о замешательстве капитана, срочном совещании командного состава судна: не международная ли провокация? – о радисте, лихорадочно отбивающем секретную депешу, о докладах по английским инстанциям…

Обвязанного веревками, безжалостно врезавшимися в прекрасный итальянский костюм, Адольфа вместе с чемоданами вздернули на палубу советского корабля.

Первое, что увидел Алик, – капитан с простым рязанским лицом, на котором дергалась нервная и одновременно гадливая улыбка.

– Господин… Бернацкий? – произнес капитан с сарказмом, относившимся, конечно, к определению перед фамилией пассажира. – Опаздываете…

– Да я… – начал оправдываться Адольф, но слушать его капитан не пожелал, произнеся как бы в пространство:

– Пе–тя!

И рядом с капитаном появился Петя – рыжий, низкорослый, опять–таки со славянской физиономией, от которых Алик уже отвык, в тельняшке.

– Проводи господина, Петя, – приказал капитан, и Петя, подхватив чемоданы Адольфа в расставленные, как у краба клещни, сноровистые руки, двинулся в глубины судна, на попытки со стороны пассажира начать разговор не реагируя.

Протянутые ему два доллара чаевых Петя даже как бы и не увидел, угрюмо хлопнув на прощание дверью.

В изнеможении Бернацкий опустился на корабельную кровать. Мокрый от пота, усталый, как ушедший от погони зверь, но крайне довольный собой. Такой чертовской находчивостью Фридман наверняка останется доволен.

Стянув с себя помятый костюм, потную рубаху и исподнее, Алик встал под душ. Крутанул кран. Душ не работал.

Проклиная социалистический сервис, но проявив смекалку подлинно советского человека, Алик все–таки под душем помылся, таская туда воду в ладонях из–под умывальника.

После столь тяжкого труда потянуло справить нужду, что он и свершил. Однако когда нажал на спуск, механизм унитаза почему–то произвел свою работу в обратную сторону, и Алик, оцепенев от обрушившегося на него фонтана, вновь, но уж в усиленном варианте, повторил процедуру санитарии тела.

Так начался круиз.

Проходило путешествие согласно программе, бежала за бортом бирюзовая вода, загорали люди в шезлонгах, мелькали экзотические порты с их кабачками и магазинчиками…

Но красоты мира Алика не занимали. Он пребывал в удрученном состоянии. Во–первых, нужный человек с контрабандой так и не подошел к нему, во–вторых, вообще никто не подходил на корабле к отщепенцу Бернацкому, ибо совтуристов, вероятно, предупредили о нежелательности контактов с ним, а интуристы не проявляли интереса к персоне слабо говорящего на английском Адольфа. С иезуитской вежливостью беседовали с Бернацким лишь трое: старпом, бармен и официантка Нюра – все из КГБ, в чем не без оснований Алик был убежден.

Всю ночь возле каюты постоянного жителя США жужжал пылесос – видимо, под предлогом «приборки» его неутомимо «пасли».

Так – скучно, пакостно и даже унизительно пролетел круиз. В назначенный день судно вошло в лондонский порт. Нужный человек так и не появился, пассажиры уже собира

лись на берег, собирался туда же и Адольф, но тут капитан сделал ему официальное заявление.

– Борт корабля, – заявил капитан, – вы покинете после всех остальных пассажиров.

Сердце Алика словно в пропасть полетело… Провокация? Его увозят в Союз? Или… что–то пронюхали о контрабанде?

– Таково решение английских властей, – подытожил капитан, повергнув Адольфа в еще большую сумятицу идей и гипотез.

– Давай хоть накормлю тебя напоследок, американец, вздохнула сердобольно «кагэбэшница» Нюра, наливая Алику большую тарелку борща – отменного, с зеленью и густой сметаной, с душком баранины.

Посерев озабоченным лицом, Алик механически вкусный суп проглотил.

На судне тем временем появились официальные английские представители, часть из них зашла в каюту Бернацкого, а остальные, плотно Алика окружив и подхватив его чемоданы, проследовали с ним на берег.

Затем две дамы в таможенной форме раздели Адольфа донага и тщательно обыскали. Длился обыск около двух часов. Одежда, чемоданы, внутренние полости самого Алика…

– Сколько вы везли с собой сигарет из США? – начался допрос.

– Четыре блока…

– Сколько сигарет у вас в данный момент?

– Ну… пачек шесть…

– Восемь! Почему вы скрываете от таможенной службы Великобритании еще две пачки?

– Но… я не помню точно!

– Нет, вы скрываете! Вам был задан конкретный вопрос.

Алик сопел от возмущения, как перегретый чайник: что за придирки, так вас растак…

Путая русскую матерную речь с цивильной английской, он попытался данную мысль выразить, однако маленький лысый человек с галстуком – вероятно, английский кагэбэшник, перебил его, спросив уже без обиняков:

– С кем шел на связь?

– На какую еще связь?! – возмутился Алик, до этого минут пять постигая сущность вопроса в различных смысловых интерпретациях и задавая, естественно, встречные вопросы.

– На связь со своим агентом, – откровенно уточнил чиновник из британского чека.

– Вы это… крейзи?.. * – скривился Алик.

– – – – – – – – – – —

* Сумасшедший (англ.).

– Но–но! – Чиновник показал Бернацкому костистый кулак. Русские моряки сказали нам, что вы – американский шпион, работающий против Англии… Но нам кажется, вы – советский агент…

– Я беженец из коммунистической России! – заявил Бернацкий гордо.

Возникла пауза.

– Беженец? – переспросил чиновник утвердительно. – Тогда зачем же вам надо было непременно попасть на коммунистический корабль?

– Вы… вот… меня хорошо понимаете? – нашелся Адольф. По–английски?

– Не очень, – признался чиновник.

– И я вас тоже, – сказал Алик. – Хотелось пообщаться с соотечественниками, отдохнуть…

– Пообщались?

– Нет!

– Что так?

Алик туманно объяснил про происки КГБ.

Чиновник вздохнул, здорово, видимо, утомившись. Произнес:

– Завтра вы должны покинуть территорию Великобритании.

– Конечно! – обрадовался Бернацкий. – У меня и билет на завтра в Штаты. Сегодня переночую в отеле, у меня тут номер зарезервирован, а завтра…

– Никаких отелей, – отрезал чиновник. – Вы – лицо, подлежащее депортации. И благодарите Бога, что легко отделались! Остановить корабль, ввести в заблуждение пограничные власти… Что вы там плели о своей работе в Белом доме, а?!

Бернацкий угрюмо молчал.

Вошли двое полицейских, застегнули на Алике наручники и в машине–клетке доставили в аэропорт, где водворили в камеру для лиц, выдворяемых из страны.

Среди лиц в основном были подозрительного вида арабы, и, оказавшись в их компании, Алик всерьез испугался, вспомнив о своей национальности. Однако представился как русский, из СССР – друга арабского мира, и неприятности ограничились лишь заменой итальянских ботинок на драные кроссовки и поверхностным обыском на тот предмет, имеет ли сокамерник какие–либо ценности.

Промаявшись сутки с врагами своей исторической родины, Адольф Бернацкий вскоре наслаждался свободой и пивом над Атлантическим океаном в «боинге» «ПанАм».

Когда же самолет приземлился, вышедший из кабины пилот попросил мистера Бернацкого оставаться на месте, и, после того, как из салона вышел последний пассажир, в самолет шагнули трое верзил в костюмах, с жесткими лицами, предъявив Адольфу удостоверения ФБР.

Началась старая песня: почему оказался на советском корабле, что говорил пограничникам о своей должности в Белом доме, что везет в США и что из США вывозил?

Алику без особенного труда удалось прикинуться полным придурком и добиться чего–либо от него представители спецслужб не смогли, несмотря на все их утонченные старания.

– Учтите, – сказали ему напоследок, – еще один микроскопический инцидент – и вам не позавидуют все грешники ада… Да, кстати. Мы должны вас обыскать. Надеемся, вы не против?..

Не без горькой иронии улыбнувшись, Алик принялся раздеваться…

Объяснение с Фридманом произошло нелегкое, хотя обвинить в чем–либо Адольфа хозяин не смог.

Через неделю, получив исчерпывающую информацию из Союза, Семен как бы вскользь обронил Бернацкому:

– Если бы не твоя история с задержанием корабля… Побоялся тебе человек пакет передать. И правильно сделал. Увез обратно. Два раза рисковал – с вывозом и ввозом – и вхолостую. А сколько денег на операцию ушло, сколько сил… И дурак ты все–таки, Адольф, со всею своею находчивостью, как ни обижайся… Иди–ка лучше ковры пылесось, помощник президента хренов…

ИЗ ЖИЗНИ БОРИ КЛЕЙНА

Мысль о постриге в официальный брак Борю не вдохновляла, но через месяц своего пребывания в Нью–Йорке он таки решился позвонить своей американской невесте, сообщив, что, невзирая на преграды, прилетел к ней на крыльях любви.

К такому поступку подтолкнули обстоятельства объективные. А именно: благотворительная организация «Наяна» выдавала пособие и талоны на еду в течение лишь первых месяцев, жилье предоставляла по здешним меркам неважное, а вот с работой не помогала вовсе. То есть с приличной работой. От трех до пяти долларов в час – пожалуйста, да и то с натугой, а Боря мечтал о должности коммерческого консультанта в крупной фирме или же о кафедре математики в университете.

Несостоятельность таких вожделений открылась быстро. Математический уровень Бориса здесь, в Штатах, годился разве для преподавания в колледже, однако с ужасающим английским языком претендента и жесткой конкуренцией, существующей даже среди таких скромных должностей, прорваться не виделось никакой возможности. О месте же в фирме не приходилось и заикаться. Оставалось одно: осваивать профессию попроще, стараясь не тратить денег на обучение.

В таксисты! – решил Борис. Но одно дело – решить… Получению лицензии на управление обыкновенным автомобилем предшествуют муки, а именно: подача заявления, письменный экзамен, автошкола, назначение на экзамен по практическому вождению, где срезают даже профессионалов, ибо есть ритуальные хитрые условности, секреты, познание которых – за отдельную, что называется, плату. А завал экзамена требует нового его назначения, причем не ранее чем через два месяца, а назначение – это подъем в пять утра, поезд из одного конца Бруклина в другой, на «Декалб», четыре часа в очереди на улице у автомобильного департамента и, наконец, штамп в бумажке, никого ни к чему не обязывающий.

И за все – плати! Кроме сабвея разве. Боря, по крайней мере, ездил в сабвее бесплатно, заходя к платформе с выхода. Укреплять корпорации своими кровными долларами он считал делом глупым.

У выхода часто дежурили полицейские, ловившие «зайцев», но Борю они не смущали. Важна не наглость, считал он, а сверхнаглость. И – шел прямо на оторопевших стражей порядка, на ломаном языке объясняя, что он – русский турист, ему необходимо навестить зоопарк в Бронксе и… не здесь ли это?

Нет, говорили полицейские, здесь Брайтон–Бич–авеню, а нужное место находится… И подводили Борю к карте, объясняя подробно, как и куда, и Боря кивал усердно, выслушивая пустые советы, ибо и сам мог их дать, а затем, пожав руки властям, вопрошал невинно: «А поезд… там?» – и, получив утвердительный ответ, сверхнагло шел к платформе, полагая, что свой доллар с хвостиком заработал.

Полицейские же пожимали вслед плечами: мол, что возьмешь с этих туристов из дикой Сибири?

На водительскую лицензию Борис все же экзамены сдал, получив похожую на визитку карточку с цветной фотографией. Начиналась морока с покушением на лицензию таксиста. Требовалось пройти через тернии новых экзаменов и заплатить новые деньги.

Ах, деньги… С какой ослепительной легкостью они доставались Борису в Стране Советов! И какие деньги! Тысячи и тысячи. Просто из воздуха. И как трудно добывался, выцарапывался каждый серо–зеленый доллар, на который ничего не купишь. Доллар в Америке все равно что десять копеек в России. Правда, колготки здесь стоили этот доллар, но буханка хлеба уже два…

С другой стороны, что такое советские рубли? – успокаивал себя Боря. Вата… Одновременно он высчитывал. При работе в такси в среднем зарабатывалось две тысячи в месяц. Семьсот долларов – квартира, пятьсот – еда. Одежда – копейки, на сто долларов на распродаже можно принарядиться в пух и прах. Однако все равно не очень–то густо и остается… В Союзе с ватными, но в большом количестве, рублями Боре жилось лучше. И куда как праздно. Стоп, возражал он сам себе. А экология? А жизнь среди серых людей и серых зданий? Беготня за дефицитом? Идиотские законы, «нельзя» на каждом шагу? Пусть таксистом, пусть нищим среди изобилия, но ведь жить богатым среди нищих удручающе скучно. И опасно! А здесь все стремились к богатству.

В общем, стабильность американской семьи Борю привлекала. Привлекала кооперативная квартиры жены, невольная каждодневная практика в английском языке, к браку принуждал и зверствующий СПИД, да и просто устал он, набегался…

Зарегистрировали брак в Сити–Холл, в Манхэттене, неподалеку от знаменитого Бруклинского моста, с которого, по словам Маяковского, безработные бросались в Гудзон вниз головой. Протекала под Бруклинским мостом, правда, Ист–Ривер, так что насчет Гудзона поэт дал маху.

Свадьба прошла скромно, среди англоязычных родственников невесты Риты, отметивших прекрасный аппетит жениха, проявленный им за столом.

После свадьбы потянулись семейные будни. Рита, служащая банка, напирала на активное зарабатывание Борисом серо–зеленых денег. Боря соглашался, но арендовал желтую машину на два дня в неделю, не более, опасаясь, что текучка труда засосет. Боре не давали покоя прошлые сверхдоходы. Ну почему, почему здесь их никоим образом невозможно извлечь? А ведь летают некоторые а собственных самолетах развлечься на Гавайи, а тут вертись по вонючему Нью–Йорку и лижи задницы клиентов за три–четыре доллара чаевых, может, и скопишь на поездку к этим Гавайям в общественном транспорте…

Неизвестные и хитрые механизмы работали здесь на ниве извлечения сверхприбылей, и освоить механизм дано было лишь американцам с их американским языком, воспитанием, образованием и опытом, а Борю угораздило родиться в Воронеже, прожить жизнь в Союзе, а здесь уже доживать, в труде добывая хлеб свой… А так не хотелось, ну не хотелось и – баста!

Не один Боря мучился этаким образом, но единострадальцы своей солидарностью успокоения не приносили.

– Я решал в министерстве вопросы, – ныл на Брайтоне один из них. – Я с премьером за руку… А тут? Таксистом вшивым устроиться не могу!

Этот страдалец, равно как Боря, был из вновь прибывших. А ветераны? С десятилетним, а то и двадцатилетним стажем? Те говорили иное. Да, трудно, да, несладко, но надо перетерпеть.

И действительно, неплохо устроились многие ветераны. Свои магазины, кафе, рестораны, автомастерские и заправки…

Их мир был миром сытых, иной средой, куда Борю и ему подобных не очень–то и допускали, подобно тому, как в армии не допускают «старички» в свою компанию даже ближайший по сроку призыв, а уж что говорить о среде офицеров и генералов. Впрочем, генералы американской жизни на Брайтоне не появлялись, да и вообще в среде эмигрантов из СССР отсутствовали. Но миллионер на Брайтоне – не редкость, и почему бы миллионером не стать, как справедливо размышлял Боря, расправляя и убирая в бумажник три зеленые десятки, заработанные на переноске тяжестей с первого этажа на второй у соседа–кубинца.

Жил теперь Боря в Бронксе, в приличной его части, но тянулся в далекий Бруклин постоянно – там было общение, соотечественники. Тянулся к уютному Брайтону с его серой дощатой набережной, океаном, овощными лавчонками, грохочущим над домами сабвеем и вывесками на русском языке…

Там, в американском Бронксе, преобладала идеология покорного служения офисам и домашним очагам; здесь, в маленькой Одессе, перенесенной на берег Атлантики, витал дух некоей романтики и мыслили категориями, Америке неизвестными. И звучало над океаном ностальгическое, но и задорное, с порывами ветра из шального динамика:

Здесь нету моря Черного, но есть залив Гудзона,

А вместо Дерибасовской по Брайтону пройдем,

Здесь в магазинах ты найдешь от водки до лимона,

Здесь также нет ОБХСС, но мы переживем…

Для жизни одессита все здесь создано природой,

Здесь деловому человеку – сказочная даль!

Здесь вместо Дюка Ришелье есть статуя Свободы,

А вместо красной «Лондонской» здесь

есть «Националь»…

Никакой сказочной дали в своей судьбе прагматический Борис покуда не разглядел. Такси, мелкая халтура – от переноски тяжелых предметов до бетонирования дорожек на участках с частными домами в Бронксе, репетиторство математики со школьниками из русскоязычных семей – этим и ограничивалось.

Вместе с тем зрели идеи масштабного свойства. К примеру, прилепился ариец Боря к синагоге как общественник. Люди в синагогу ходили разные, в том числе богатые старики и старушки, и Боря пытался втереться в доверие к состоятельным прихожанам в надежде если не на наследство, то уж на полезный контакт.

Словоохотливый и общительный, он вскоре раскланивался на Брайтоне едва ли не с каждым встречным. Но толку? Создайся такая ситуация в Москве, был бы уже Боря при работе легкой и денежной, стыкуя спрос и предложение в кругу своего общения, греб бы барыши и жил припеваючи, но здесь подобное не проходило. На работу никто никого не устраивал, разве на второстепенную, все искали источник дохода самостоятельно, а любой спрос удовлетворялся в считанные минуты по утвержденным расценкам, вне всяких знакомств.

Однако Боря не унывал, синагогу не оставлял, хотя бы потому, что там бесплатно кормили – уже экономия!

Приспособился Боря также к мелкому личному бизнесу, приезжая в гостиницу для вновь прибывших эмигрантов и скупая у них по дешевке золотишко и камушки, не брезговал даже матрешками, имея соответственно с каждой сделки наварец.

Товар сбывался на Брайтоне бухарскому еврею Иосифу, одинаково плохо говорившему и по–английски и по–русски, однако толк в ювелирных изделиях разумевшему.

В основном Иосиф оперировал тремя фразами:

«Ты прав».

«Это не секрет». "

Что я могу сделать»?

Фразы имели универсальное применение в любом диалоге. К примеру, если кто–либо говорил: «Какая, дескать, сегодня замечательная стоит погода, Иосиф», тот выпаливал все три словосочетания, на чем разговор можно было считать исчерпанным.

Боря, обладавший куда более богатым словарным запасом, тихо завидовал своему новому компаньону – темному, как насекомое (определение Бори), однако весьма состоятельному.

– Вот, – говорил Боря, передавая Иосифу очередное колечко, завезенное эмигрантской контрабандой. – Золотишко тут тьфу…

– Это не секрет, – поддакивал Иосиф, рассматривая кольцо и доставая из кассы магазина двадцатку. – Ты прав.

– И это все? – удивлялся Боря.

– Что я могу сделать?! – удивлялся в свою очередь Иосиф, бросая Боре кольцо и демонстрируя презрительной мимикой, что иной цены товар не заслуживает.

– Хорошо, хорошо, – говорил Боря, возвращая Иосифу кольцо и убирая двадцатку в карман. – Согласен. Ты прав.

– Это не секрет, – разводил руками Иосиф.

Доходным делом, как Борис уяснил, была купля–продажа бриллиантов свыше карата, но таковые камни из Страны Советов вывезли ранее, и ныне на рынке они появлялись редко. Вместе с тем несколько таких камушков у Бори имелось, но там – в Союзе, на хранении у Миши Аверина, вместе с некоторым количеством валюты. Существовала и дача в Малаховке, но как одно, так и другое пребывало за тридевять земель, а часовые покинутой родины стояли серьезной преградой на пути реализации данной собственности.

Владелец фирмы из Нью–Джерси, имеющий офис в Москве, Бориной дачей заинтересовался.

– Малаховка! – убеждал его Боря. – Рай! Дом как у Суворова! Стоит как свечка! Пятьдесят тысяч долларов, вот письмо к моему другу Мише, он устроит переоформление! Такой домишко здесь, на Манхэттен–Бич, миллион весит!

Фирмач саркастически улыбался, замечая, что Малаховка и Манхэттен–Бич – очень разные регионы планеты, во–первых; во–вторых, пятьдесят тысяч долларов – это миллион хотя и жалких рублишек, но жить с миллионом в СеСеСеРе можно ого–го!

– Ты прав, – соглашался Боря. – Это не секрет. Но что я могу сделать? Дай хотя бы десятку…

– Пять тысяч, – отрезал фирмач. – И то когда посмотрю твой дом Суворова. – Фирмач прекрасно знал русский.

С фирмачом Боря отправил приятелю Мише письмо, где выразил беспокойство относительно своих ценностей, предлагал любые совместные предприятия, а также выразил готовность прислать гостевой вызов. Ответ пришел быстро, но ответ расплывчатый: предложение дескать, перспективное, буду думать. А о заначке не беспокойся, цела.