Текст книги "Схождение в ад (сборник)"

Автор книги: Андрей Молчанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Распишитесь в получении… – Парень подал ему планшет из фанеры с привязанной к нему авторучкой.

Роланд отыскал свою фамилию в ведомости, но расписаться не сумел – видимо, в стержне авторучки закончилась паста.

Пришлось пройти в дом.

Он уже открыл ящик стола, где хранились различные канцелярские причиндалы, как вдруг почувствовал за спиной какое–то смутное движение, и увидел вошедшего вслед за ним почтальона, но теперь тот держал в руках не рабочий планшет, а никелированный, внушительных размеров пистолет с насадкой глушителя.

Парень молча указал пистолетом в сторону кресла, и столь же молча Роланд подчинился его требованию.

После человек в униформе достал из кармана портативную рацию, проговорив в нее единственное слово:

– Готово!

И уже через минуту в коридоре послышались шаги.

В комнате сначала появился мужчина лет тридцати, с гладко зачесанными назад волосами, в спортивной куртке, в джинсах, обутый в тяжелые замшевые башмаки на толстой подошве – такие обычно носят строительные рабочие.

Мужчина мельком, безо всякого интереса, как на домашнего кота, взглянул на хозяина дома, отмечая сам факт его присутствия здесь, а затем буквально вытянулся по швам, поедая преданными глазами вышколенной овчарки сгорбленного, сухонького старичка в плаще, ступившего на порог.

Старичок опустился в кресло напротив Валленберга, достал из кармана плаща носовой платок, шумно и как бы даже с удовольствием высморкавшись; затем аккуратно сложил платок и, убрав его обратно, вдруг неожиданно рассмеялся – хрипло и с торжеством.

Роланд как зачарованный смотрел на его сжатые кулаки, покоящиеся на костистых коленях, отмечая такую же, как и у него, старческую «гречку», обметавшую кожу и вдруг узрел на безымянном пальце знакомое серебряное кольцо; кольцо посвященного…

Узкий подбородок старца подергивался от смеха, водянистопрозрачные глаза сияли задором какого–то сатанинского веселья, и тут в морщинисто–дряблой маске, являвшей лицо незваного гостя, угадались знакомые, страшные черты покойного штандартенфюрера Краузе…

– Я не мог умереть, не повидавшись с тобой, милый Роланд, – произнесло привидение, и уголок нижней губы его пополз вниз, обозначая подобие улыбки. – Но даже и не столько с тобой, сколько с моим любимым портфельчиком…

Роланд проглотил горький колючий ком, застрявший в схваченном судорогой горле.

Внезапно его обуял какой–то животный страх, вернувшийся как бы из детских кошмаров, когда ему мерещилось неотвратимое падение с высоты на торчащие из покрывшего тумана далекую землю чугунные пики.

Давно похороненный в памяти образ этого жуткого сновидения сейчас возвратился к нему зловеще и зримо; он хотел что–то сказать, но язык не повиновался ему; обморочная слабость овладела всем существом, и неожиданно поплывший перед глазами мрак он воспринял с тем же облегчением, с каким когда–то выныривал в уютную солнечную реальность детской спаленки из липкой, смертной духоты ночного кошмара.

РИЧАРД ВАЛЛЕНБЕРГ

Перебежчика–араба решили поселить в небольшом городке под Вашингтоном – в частном доме, принадлежавшим ЦРУ, что находился в секторе, охраняемом специальной местной службой безопасности.

Таким образом, исключались все и без того маловероятные его контакты с кем–либо, но Ричарду теперь ежедневно приходилось мотаться в пригороды, контролируя своего подопечного и устраивая встречи с ним разнообразных экспертов, дотошно выжимавших из «объекта» всю полезную информацию, которой тот располагал.

Сегодняшний день посвящался ключевому мероприятию: перебежчик, сразу же после беседы с психологом, должен был пройти испытание на полиграфе, размещавшимся в одной из муниципальных клиник, где разведовательное ведомство арендовало для своих целей верхний этаж.

Пациенты клиники, равно как и медперсонал, естественно, даже не представляли, что за «научная лаборатория» располагается за снабженной специальными кодовыми замками дверью, за которой скрывались ничем не примечательные, молчаливо–корректные люди в халатах врачей.

Вероятно, в такой же нераспознаваемой близости от мира людей, находятся, по утверждениям посвященных мистиков, иерархии ада, чья сущность в той или иной мере имеет свое отражение как в самой деятельности каких–либо спецслужб, так и в тех, кто деятельность подобного рода осуществляет.

Почтить своим присутствием процедуру «прокачки» араба Ричарду не довелось: тонюсенько запищал пэйджер, пристегнутый к брючному ремню и на табло высветился номер телефона шефа, с которым он незамедлительно связался, получив приказ передать подопечного другому офицеру, а самому же срочно прибыть в контору.

Там Ричарда ожидало ошеломляющее известие: в Нью–Йорке вчера скончался отец…

– У тебя тяжелый год, – сочувственно коснулся его плеча немногословный начальник, видимо, имея в виду мороку недавнего развода и драму дня сегодняшнего. – Поезжай, разбирайся там… С делами управимся без тебя.

Впрочем, никаких особенных нагрузок в последнее время на Ричарда и не возлагалось, за исключением, разве, опеки над арабом и разбора малозначительной бумажной волокиты, касавшейся уже закрытых направлений работы.

Скудость своих текущих рабочих планов он находил настораживающестранной, и о причинах этакой синекуры, внезапно сменившей плотный каждодневный график, всерьез задумался по дороге в Нью–Йорк.

Что это – недоверие? Или же у начальства появились планы перевода его в иной департамент?

Все началось примерно с месяц назад; кстати, после того, как и сам он прошел проверку на полиграфе, хотя представилась она ему закономерной, планово–необходимой; аспекты его возможной изменнической деятельности затрагивались в стандартных, никакой особенной спецификой не отличавшихся вопросах; реакции он проявил, как ему казалось, отменные; однако чутье – категория, в общем–то, мистическая, но в его профессии весьма объективная, подсказывало: вокруг него начинается какая–то возня, причем, хвост этой возни мелькал, что называется, в разных углах.

Детали некоего неблагополучия окружавшей его обстановки проявлялись неотчетливо, однако он, как и тот же детектор лжи, остро чувствовал еле заметные отклонения от привычной нормы даже в мелочах: в мимике и интонациях некоторых собеседников, определенных реакциях на его предложения по тому или иному вопросу…

Но даже если он в чем–то и подозревается, претензий ни к кому не предъявишь, ибо недоверие ко всему и ко всем основа основ любой секретной службы, находящейся в постоянной конфронтации не только с очевидными своими противниками, но зачастую и с коллегами из дружеских, казалось бы, соседних ведомств…

Кстати!

Он убрал руку с руля, набрав кнопками телефона номер коммутатора нью–йоркского отделения ФБР, где в службе контрразведовательных операций работал его ближайший дружок Алан, бывший соратник по прежней работе с советской эмиграцией, кто так и остался в известном Ричарду кабинете, чьи окна выходили на шумный Бродвей…

И пока телефонистка, выслушав сообщенный ей четырехзначный код, соединяла его с затребованным абонентом, Ричард словно воочию увидел знакомый небоскреб на Федералплазе, ветерана ФБР старика Джорджа, сидевшего в стеклянной кабине бюро пропусков на первом этаже; аквариум небольшого холла–простенка между входами в лифты и, наконец, знакомый этаж, где на темно–синем фоне золотом сияли буквы: «Intelligence Department».

Коммутатором пришлось воспользоваться по причине регулярных изменений «прямых» телефонов Алана, вызванных «отработкой» определенного оперативного ресурса. Что же касается телефонистки, то для нее Алан именовался Джоном.

– Умер отец, – сообщил Ричард, после обмена стандартными приветствиями и, выслушав участливые соболезнования, продолжил:

– Через час я буду в Лонг–Айленде. Что у тебя относительно сегодняшней программы на вечер?

– Полностью к твоим услугам.

– Спасибо… Джон.

Остаток дня заняли переговоры с похоронным бюро, с паталогоанатомом, констатировавшим смерть от обширного инфаркта, с менеджером банка, где находились сбережения отца, и в пустой теперь дом на Лонг–Айленде Ричард попал только к вечеру, где его тотчас атаковали звонки от приятелей отца, от владельца дома, готового вернуть половину депозита за аренду в случае, если Ричард вывезет все ему необходимые вещи в течение трех дней и – предлагавшему по сходной цене приобрести остающуюся посуду и мебель.

После зашел сосед – молодой парень, желавший приобрести ныне беспризорную яхту и место на причале.

Вскоре Ричард не без озлобления понял, что погружается в какую–то коммерческую пучину, где сам факт смерти единственного ему родного человека выступает, как нечто условное и абсолютно уже непринципиальное, отраженное лишь в деликатности тона, с каким вносились те или иные деловые предложения. И за всем этим, как он вдруг остро почувствовал, скрывалась именно та суть американского образа жизни, что была столь неприемлема для отца, причем, неприемлема органически, в отличие от него – воспринимавшего подобный подход к бытию, если и с неприязнью, то умозрительной, ведь он вырос именно здесь, впитав в себя с американским воздухом все положения и нормы, основанные на принципе «не успел – опоздал».

Бродя по дому с трубкой радиотелефона в руке, Ричард раздумывал, что из наследства отца ему взять с собой Вашингтон? Разве – семейные фотографии и документы?.. Ну, еще памятные ему с детства вещицы и столовое серебро. Да!коллекцию спиннингов – ее отец собирал всю жизнь. Вот, пожалуй, и все.

Среди бумаг он обнаружил и метрику отца, и документ на право собственности, касающийся особняка в Карлсхорсте, что представился ему весьма перспективным…

Вскоре он собрал средних размеров спортивную сумку, уместившуюся в багажнике «Форда».

И, когда уже поворачивал ключ, запирая замок, увидел Алана, въехавшего прямо на парковочный драйв–вей и остановившего свой новенький, сверкающий перламутром дорогой краски «Бьюик» – нос к носу с запыленным автомобилем Ричарда.

Друзья обнялись, Ричард выслушал повторные соболезнования, пригласил Алана пройти в дом, но тот отказался, предложив отметить встречу в каком–нибудь кабачке.

Ричард и сам подумывал, где бы провести вечер, избежав одинокого времяпрепровождения в тишине опустевших комнат, невольно и не без сочувствия вспомнив при этом бедолагу араба, томящегося сейчас в цэрэушных апартаментах, а потому предложение приятеля принял с удовольствием, и вскоре «Бьюик» мчался из унылых пригородов по скоростному шоссе в сторону Бруклина.

Когда миновали серые громады муниципальных домов на Пенсильвания–авеню, он спросил Алана, не слишком ли далеко они забираются вглубь города, на что тот рассеянно ответил о каком–то новом ресторане с удивительно изысканной кухней, где редкий гость из Вашингтона должен побывать всенепременно.

И вдруг – то ли интонация, с которой тот отвечал на вопросы, то ли – чересчур напряженные взгляды в зеркала заднего обзора, внезапно открыли Ричарду обескураживающий факт: Алан «проверялся»; а дальнейшие пируэты и зигзаги маршрута по односторонним улочкам, выведшим в итоге на КониАйленд авеню, куда можно было безо всяких сложностей съехать с основной трассы, лишь доказали правильность возникшего подозрения.

Звякнули «квотеры», упав в чрево счетчика парковочного времени, и уже через пару минут они сидели в шумной суете небольшого арабского ресторанчика, битком набитого разношерстной публикой.

Тучный плечистый Алан громоздко восседал за миниатюрным для его комплекции столиком, равнодушно листая меню.

– Странная дорога и странный кабак, – произнес Ричард словно в пространство.

– И странная жизнь, – в тон ему откликнулся приятель.

Заказали сухое красное вино, овощной салат, шампиньоны с вареной кукурузой; главным же блюдом Алан избрал хорошо прожареный стейк, а Ричард, предпочитавший дары моря лобстера в чесночном соусе.

Никакой оригинальностью местная кухня не отличалась, однако от высказывания такого суждения Ричард воздержался не только по соображениям элементарного такта, но и в силу окончательно окрепшей уверенности, что место для их общения Алан «вычислил» еще накануне; неясной оставалась лишь подоплека конспиративных таинств…

Вопросы, конечно, вертелись на языке, но он привычно выжидал время, предпочитая игру «черными», ибо, вслепую начина партию в профессиональном диалоге, можно было сразу же всерьез и непоправимо промахнуться.

Алан начал первым.

– За мной – должок, – сказал он, пригубив терпкое вино.

– Какой? – равнодушно спросил Ричард, оглядывая дымное ресторанное пространство. Хотя какой именно должок – понял мгновенно.

Когда–то они совместно «вели» одного из информаторов, кому время от времени выплачивались солидные денежные суммы вознаграждений и, хотя по правилам передача денег производилась при обязательном присутствии офицера–свидетеля во избежании злоупотреблений, Алан зачастую служебными установками пренебрегал, более того – часть гонораров прикарманивал, что Ричард случайно установил, но с соответствующим докладом к начальству не пошел, ограничившись дружеской, хотя и суровой беседой с напарником.

– Оцениваю твою забывчивость, – подмигнул Алан. – И повторно выражаю признательность. Где бы я сейчас был…

– Я не люблю эксгумаций, – обтекаемо заметил Ричард.

– А я – долгов.

– Ну ладно, открывай карты.

– Мои сегодняшние маневры ты, конечно, заметил…

– Рад, что ты заметил, что я заметил…

– В нашем возрасте уже в романтику не играют, как понимаешь, – продолжил Алан с угрюмой интонацией.

– Да, ее заменяет излишняя мнительность, – улыбнулся Ричард обезоруживающе.

– Мнительность? – переспросил собеседник язвительно. А что ты скажешь, если я сообщу, сильно при том рискуя!что, еще до твоего сегодняшнего звонка, со мной беседовали очень влиятельные господа, попросив меня об услуге: мол, если ты выйдешь со мною на связь, а это ты и сделал, мне надлежит провести с тобой беседу, аспекты которой следующие: удовлетворен ли ты своим нынешним положением в конторе; есть ли у тебя материальные проблемы; и – главное – будет ли проявлен тобой интерес к моим служебным обязанностям, связанным с «русской» тематикой . Кроме того, господам было бы любопытно узнать твое мнение по поводу происходящих в бывшем СССР событий. Интересно?

– Конечно, – кивнул Ричард с безусловным согласием. Место контакта обозначалось?

– На мое усмотрение.

– И что дальше?

– То, что еще месяц назад я написал подробнейший отчет по всем эпизодам нашей совместной работы в ФБР, частных контактах вне службы и особо – день за днем – изложил перипетии поездки в Тунис на отдых с женами… Хотя – когда это было? Четыре года прошло! Кстати, вопросы о причинах развода тоже поднимались…

Тунис. Вот что. Значит, предчувствие не обмануло, значит – вцепились.

– Еще месяц назад? – переспросил он задумчиво.

– Что? А, да.

– Теперь я твой должник, Алан. Аппетит ты мне, конечно, испортил… Ну, выводы ясны. Или предполагается мое выдвижение на какой–то ответственный пост, что требует… сам понимаешь…

– Или ты русский шпион, а Тунис – территория связи, закончил Алан.

– Это твое личное мнение на сей счет?.. – вопросил Ричард утвердительным тоном.

– Нет. У меня противоположная точка зрения.

– Отчего же?

– Я подумал вот о чем… Хорошо, положим, русские завербовали тебя. Когда? Благоприятные условия у них были в тот период, когда ты еще служил у нас. И дело не только в контактах с эмигрантами. Тогда они, русские, представляли силу. Тоталитарная империя не пожалела бы никаких средств, чтобы заполучить в свою агентуру офицера спецслужб главного противника, да еще на таком специфически–актуальном направлении его текущей работы…

– Пока ты противоречишь себе.

– Нисколько. Реальные мотивы твоего сотрудничества в то время – либо деньги, либо идейные соображения. Шантаж исключаю: всех баб мира тебе тогда с успехом заменяла Элизабет, а иные гнилые подходы логически обосновываются трудно.

– Так–так… – Ричард принялся за лобстера, отковырнув вилкой хвостовой панцирь, под котором нежно розовело пропитанное горячим соусом мясо.

– То есть, повторяю, – продолжил Алан, – остаются деньги или идея… Но в таком случае ты попросту не мог не использовать возможности завербовать меня, согласись. Мы всегда с полувзгляда понимали друг друга, морально ты был гораздо сильнее а, благодаря той… ситуации легко мог меня переломить… Я находился в шоке, был абсолютно управляем…

Все. Начиналась лирика. Углубляться в нее не имело никакого смысла, а возвращаться к деталям написанных Аланом отчетов и его бесед с тайными недругами господина Валленберга – значило бы проявить нездоровую заинтересованность, что никак не соответствовала имиджу уверенного в себе профессионала.

– Я чувствую… – Ричард помедлил, – с крушением Советского Союза… о, вот, кстати, и мое мнение на заданную тебе тему… Чувствую, у ФБР сильно поубавилось работы в плане контрразведывательных мероприятий. Посему для поддержания бюджета надо найти врагов. Те же проблемы и в нашей конторе, ничего удивительного. – Он позволил себе зевок. – И у русских, вероятно. Ладно, закончим на том. Пусть ребята делают свою работу, успехов им всяческих, меня же интересует вот что: сынок твой собирается в университет или по–прежнему болтается по бейсбольным площадкам?..

Они еще с часок поговорили о том, о сем, не возвращаясь более к острым вопросам инсинуаций контрразведки в отношении своего бывшего агента, и расстались к полуночи у дверей бруклинского мотеля: ехать в Лонг–Айленд Ричарду не хотелось, а с Аланом, вызвавшимся помочь в организации похорон, они договорились встретиться утром здесь же, в мотеле «Мотор Инн», в народе именовавшимся мотелем «горячих простыней», ибо основным его контингентом были влюбленные парочки, снимавшие комнаты всего на несколько часов и весьма редко – на целую ночь.

Задумчиво вращая рюмку с коньяком на полированой стойке полупустого бара, Ричард размышлял над всем тем, что поведал ему Алан.

И, право, ему было над чем поразмыслить!

Мы хотим вернуть немцам, проживающим в Соединенных Штатах и отчасти отдалившимся от своего германского отечества и от германской нации, сознание великой общности крови и судьбы всех немцев. Для этого необходимо духовное возрождение немцев, подобное тому, какое пережили их соотечественники на родине…

Американцы немецкого происхождения, подготовленные таким образом, оздоровленные экономически и активные политически, будут затем использованы в грядущей борьбе с коммунизмом и еврейством для перестройки Америки под нашим руководством.

Из пропагандистских материалов

«Германо–Американского Бунда». 1937г.

… В настоящее время на территории США действуют более 750 нацистско–фашистских организаций, прикрывающихся всевозможными патриотическими и националистическими наименованиями. Все они сотрудничают с Германо–Американским Бундом и действуют под непосредственным контролем руководителей шпионских и пропагандистских служб Германии.

Головными организациями являются следующие:

«Американская фашистская партия»;

«Партия судьбы Америки»;

«Национальная рабочая лига»;

«Бюро патриотов–изыскателей»;

«Национальная лига борьбы за Америку без евреев»;

«Крестовый поход белых рубашек»;

«Воинствующие христиане»;

«Американская националистская федерация»;

«Христианские воины»;

«Американская белая гвардия»;

«Ассоциация защиты Америки от евреев»;

«Протестанты – ветераны войны»;

«Серебряные рубашки»;

«Фалангисты»;

«Свободные янки»;

«Национал–социалистическая партия Америки»;

«Общество социальной республики»; "

Партия национального единства»;

«Серебряный батальон»;

«Рыцари белой камелии»;

«Крестоносцы американизма»;

«Национальная партия свободы»; "

Рабочая партия за Америку без евреев».

Из справочных материалов

Федерального Бюро Расследований. 1939г.

… Мы должны постоянно быть начеку в отношении угрозы тайного нацистско–фашистского проникновения в экономическую и политическую жизнь Америки. Это касается притока в наше полушарие нацистских средств и появления нацистских подпольных руководителей, которые будут пытаться найти здесь укрытие и базу для подготовки реванша.

Из речи госсекретаря США Эдуарда Стеттиниуса

на межамериканской конференции в Мехико. 1945г.

ФРИДРИХ КРАУЗЕ

Из окна манхэттенского небоскреба Краузе в молчаливой задумчивости обозревал ночные огни Нью–Йорка, испытывая сложные чувства восхищения перед рукотворным чудом городамонстра и, одновременно, ненависти к нему – цитадели кишащего здесь сброда, кормящегося крохами с ладоней подлинных хозяев этих зданий–громад, рекламных огней, миллионов машин, да и всей суеты гигантского механизма, имя которому – нет, наверное, не Нью–Йорк и даже не Америка… Весь мир.

Он жил в огромной пятикомнатной квартире на верхних этажах; квартире, принадлежавшей северо–американскому филиалу его организации, – самому влиятельному и мощному, превосходно законспирированному и, главное, имеющему т р а д и ц и и.

Те традиции, чье начало положили давние, уже более чем столетние идеи германских правителей о подчинении себе Соединенных Штатов.

Еще в самом начале века президент Пангерманского союза в Берлине Эрнст Хассе говорил, что немецкий дух обязан покорить Америку, и тогда германский император, возможно, перенесет свою резиденцию в Нью–Йорк, – город, достойный любого владыки.

Конечно, никто не подразумевал идеи вооруженного вторжения на территорию, лежавшую за океаном, разве фюрер, да и то – как кульминацию в стратегии покорения мира; план заключался в ином: в создании немецких общин, где из поколения в поколение передавался бы закон «земли и крови» и гордость за родину предков. Таким образом культивировалась почва для вероятного переворота изнутри.

Кто знает, во что бы претворились эти устремления на уже созданном в Штатах к сороковым годам базисе, если бы не крах Рейха, кто знает…

Звонок телефона прозвучал мягкой, вкрадчивой трелью.

Краузе снял трубку.

– Магистр, – доложил голос, – за объектом заехал его знакомый, видимо, коллега… Они направились в Бруклин, но по дороге мы их потеряли…

– Почему? – вопросил Краузе бесстрастно.

– Мы… могли обнаружить себя излишней настойчивостью. К тому же, свою машину объект оставил в Лонг–Айленде. Он собрал сумку…

– Та–ак, – произнес Краузе заинтересованно.

– Ничего особенного, – ответил собеседник на невысказанный вопрос. – Безделушки, документы… Все то, что мы уже видели. Теперь. У меня есть… скажем, странная новость. Я только что говорил с нашей вашингтонской группой. Они не могут подойти к его квартире. Там… В общем, его «пасут»…

– Кто? – удивился Краузе искренне.

– По первым впечатлениям – люди из его же профсоюза… И в этой связи позволю себе вывод: кажется, у объекта служебные неприятности…

– А здесь?.. Никаких хвостов?

– Чисто, – отрубил собеседник.

– Возьмите его сегодня, – приказал Краузе. – В багажник и – в Пенсильванию. На базу.

– Накануне похорон?

– Плевать!

– Магистр, учитывая информацию из Вашингтона, я рекомендовал бы проанализировать ситуацию более тщательно. Учтите, его могут «вести» электронными средствами. Мы можем здорово подставиться.

– Да, – вздохнул Краузе. – Вы правы. Я постоянно забываю, что на пороге уже двадцать первый век. Хорошо. Здесь я вам не советчик. Действуйте по своему усмотрению.

Откинувшись в кресле, он закрыл глаза, пытаясь преодолеть жгучую, исступленную злобу. Опять неудача! Опять препятствие, словно созданное кем–то свыше! Или лучше сказать – извне!

А ведь цель, казалось, была так близка, когда он вошел в этот дом на окраине Нью–Йорка! Он даже не сомневался, что вот–вот, и сбудутся его многолетние ожидания, и сокровище вернется к нему, ведь недаром, конечно же, недаром! – им было преодолено и безнадежно–тяжкое ранение, и страдания эвакуации, и тропические лихорадки в джунглях Латинской Америки; и, наконец, долгое становление той организации, о которой он мечтал еще тогда, когда бомбы противника падали на горевший Берлин…

Спокойно, приказал он себе, подождем. После десятилетий ожидания не так и трудно потерпеть еще несколько дней… Главное – не давать волю эмоциям.

Впрочем, в слабости духа он вряд ли мог бы себя укорить.

Уверенность не покинула его даже после внезапной смерти этого болвана Гюнтера. Безраздельная уверенность, что, покуда не выполнена предначертанная миссия, он, Краузе, не может ни умереть, ни позволить себе жить подобно миллионам других, в том числе – бывшим соратникам, усердно забывающим прошлое. Именно эта уверенность заставляла его на протяжении долгих лет планомерно искать следы сгинувшего шофера в различных странах, отрабатывать сотни версий, пока, наконец, не состоялась долгожданная и столь нелепо завершившаяся их встреча…

Кто думал, что идиот перепугается вот уж действительно до смерти? Как будто кому–то была нужна его жалкая жизнь! Нужен был портфель; даже не портфель, а древний колдовской кинжал, камень и несколько нерасшифрованных обрывков тибетской рукописи, каждый из которых, тщательно переложенный папиросной бумагой, хранился между страницами рабочей тетради.

Даже в нередкие минуты черного отчаяния, когда, казалось, поиски шофера заходили в безнадежный тупик, Краузе верил: раритеты не могли сгинуть в послевоенной круговерти, и он обязательно вернет их! Вернет!

Безрезультатный обыск дома в Лонг–Айленде, где проживал Гюнтер, заставил пережить Краузе известное разочарование, хотя обнаружилась новая ниточка: у Валленберга, чью фамилию Роланд присвоил, был особняк в Карлсхорсте, и теперь не существовало ни тени сомнения, что окончание войны шофер пересидел в тихом районе Берлина, под носом у гестапо, что рыскало в его поисках по всей стране.

Возникло естественное предположение: может, портфель до сих пор находится в особняке?

Однако начать проработку такой гипотезы Краузе не спешил, полагая, что раритеты могли быть подарены отцом сыну Гюнтеру–младшему, или уже Валленбергу – черт их всех разберет… Во всяком случае, хоть что–то о содержимом портфеля парню наверняка известно, а если он и есть нынешний владелец искомых ценностей, то хранит их либо дома, либо в банковском сейфе…

Так или иначе, сынок покойного шофера должен в любом случае предстать перед его глазами и подвергнуться пристрастному допросу. А если потребуется, – то и допросу с устрашением. Хотя очень сомнительно, чтобы взрослый благоразумный человек не отдал бы добровольно забавные, однако бесполезные предметы, чью стоимость ему компенсируют в пятикратном размере от цены, назначенной любым независимым антикваром. Впрочем, размер цены – категория несущественная. Его, Краузе, никогда не интересовали деньги. Всю жизнь он удовлетворялся лишь самым необходимым, глубоко презирая стяжателей всех мастей. В деньгах он нуждался всего лишь как в инструменте для физического воплощения Идеи, и те, кто располагал деньгами, остро чувствовали в нем целеустремленность духа, а не страстишку к наживе, и открывали ему неограниченный и бессрочный кредит с единственным обязательством с его стороны: вхождением их в очерчиваемый им круг приближенных, не более. И когда он очутился здесь, в Америке – нищий, больной, бездомный, то, ничуть не смущенный ни видом своим, ни финансовой стесненностью, сразу же отправился к тем зеркальным дверям, за которые мало кто допускался и по внушительным рекомендацим.

Он знал, к кому и с чем идти. Знал, что сказать охраннику на входе, что – секретарю и что, наконец, – ключевой фигуре, восседавшей за музейным письменным столом…

Ему было достаточно лишь остановить свои неподвижные гипнотизирующие зрачки на чьем–либо лице, чтобы сразу установился контакт… После же – взвешенные слова, магические интонации, жесты, а порою – и невнятная скороговорка коротких фраз, заставляющих собеседника напрасно напрягать слух, тут же проскальзывающих мимо его сознания, чтобы, однако, намертво запечалеться в нем кодом, известным лишь древним египетским жрецам и посвященным ламам Тибета.

Здесь правил еврейский капитал, но бастионы Круппа, Гугенберга, Тиссена, Стиннеса и других тоже стояли незыблемыми обелисками германского могущества, прочно вросшими в заокеанскую почву. А в том, чтобы обелиски не пошатнулись, а только ширились и росли, он, Краузе, принимал живейшее участие.

И сейчас, на одном из этажей небоскреба в центре Манхэттена находился старый, согбенный годами человек, иссохший плотью, что тоже имел свою частицу власти и над этим великим городом, и над страной, которую город олицетворял, и… над миром, чей князь с черными крылами, неустанно примечавший суету легиона своих рабов, порою выделял среди них и вассалов.

РИЧАРД ВАЛЛЕНБЕРГ

Следующим утром в мотель приехал Алан и – закрутилась круговерть с похоронами, передачей дома лэнд–лорду, продажей яхты, аннулированием банковского счета отца…

К вечеру Ричард уже садился в свой «Форд», намереваясь отбыть в Вашингтон.

Провожавший его Алан стиснул мощными ладонями плечи приятеля.

– Будь… осторожен, – произнес самым серьезным тоном.

Ричард понуро кивнул.

На том и расстались.

Уже спускались сумерки, когда Ричард, притормозив у будки контролера на Стейтен–Айленде, чтобы заплатить за проезд через мост, узрел в зеркале заднего обзора через три машины от своего «Форда» как бы притаившийся «Кадиллак» пепельного цвета, который он заметил еще на трассе, идущей вдоль бруклинского побережья.

Хвост?

Он механически бросил на сиденье полученную с десятки сдачу, и резко тронул с места, выжимая из двигателя всю мощь, однако «Кэдди», поневоле застрявший в очереди, легко наверстал упущенное благодаря восьми цилиндрам своего пятилитрового мотора, и теперь отчетливо маячил сзади, двигаясь по второй правой полосе. Ни водителя, ни пассажиров за его затемненными стеклами Ричард не различал.

Созрел план: сбавить скорость, рассмотреть цифры номерного знака, и прямо из машины позвонить знакомым полицейским, чтобы установили, кому «Кэдди» принадлежит.

Однако мысль таковую Ричард тут же отринул, ибо если и «вели» его, то уж никак не вражеские агенты, а свои ребята, у кого концы и с номерами, и с типом автомобиля обязательно сойдутся, как и у вражеских, впрочем, агентов, а потому, если и затевать проверочный маневр, то уж лучше свернуть с трассы к дорожной закусочной, тем более, ему действительно не мешало бы сжевать какой–нибудь гамбургер, запив его ледяной пепси–колой…

Включив сигнал поворота, он ушел в крайний ряд, съезжая с трассы, а «Кадиллак» же, напротив, переместился влево, стремительно унесшись вперед и растаяв вдали.

Поливая кетчупом лист салата, Ричард подумал, что все его ухищрения – бессмыслица и дурость. Профессиональные радиофицированные бригады, сменяющие друг друга на протяжении маршрута, в ночное время на подобной трассе практически не выявляются, да и пусть бы за ним следили все секретные службы мира – что это меняет на день сегодняшний? Ничего.