Текст книги "Цена свободы (СИ)"

Автор книги: Андрей Прокофьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

  И всё же кто-то из них ошибся. Намерено или нет, но это случилось. Они не должны были оставить ни единого шанса. Не должна была дрогнуть рука, у того, кто произвел самое последнее действие, после чего смертоносная жидкость начала проникать в беззащитную, взбухшую вену человека, который, к тому моменту, был надежно пристегнут к кровати, который уже был совершенно обессилен долгими пытками и издевательствами. Ничего не могло им помешать. Ничего не могло вмешаться в скрытый от глаз всего остального мира процесс. Но ведь что-то случилось.

  Если бы эта мысль имела значение. Если бы она могла стать ключом к запуску дальнейших действий. Но нет, лишь осадок, не имеющий ни к чему отношения, не способный на что-то повлиять, что-то изменить. Меняла дверь, она, и только она. Всё остальное – прошлое, что сумело самым непостижимым образом впитать в себя не просто часть будущего, а всё это будущее целиком. И всё же дверь. До нее сократилось расстояние. Еще большими стали условные отрезки времени, позволяющие находится в пространстве собственного мира, потерянного, неизвестного для любых сущностей и материй. Сколько нужно перемещений туда и обратно? Сколько? Между полным небытием и каждый раз ощутимым разрушением небытия...

  – Не понимаю, зачем содержать человека в таком состоянии, когда он давно является живым трупом. Мне кажется, что лучше было бы сразу закончить, но если не сразу, то через несколько лет. Ведь это очевидно. Что может измениться, что от этого пойдет не так. Добавиться еще одна могила, без фамилии, без даты, и даже, без номера, но всё это с одной стороны, а с другой, то очень интересное дело. Я даже не торопился начать с вами об этом разговор – вслух рассуждал молодой врач психиатр, в звании капитана органов государственной безопасности.

  – Это не наша компетенция, Андрей Алексеевич, вы знаете об этом – устало улыбнувшись, ответила пожилая женщина.

  – Да, конечно, Наталья Васильевна, просто, сколько я здесь нахожусь, меня не отпускает противоречие этого необычного дела. Говорю вам честно, так же, как и вы озвучиваете в моем присутствии свои мысли – проговорил Андрей Алексеевич.

  – Мы должны доверять друг другу, а насчет того, о чем вы думаете: то много ли мы знаем о природе существования, пусть даже, в таком виде – произнесла Наталья Васильевна, но не договорила, поскольку её отвлек телефонный звонок, во время которого она несколько минут слушала звонившего человека, а затем произнесла единственное: – Да, я всё поняла.

  – Ничего, Наталья Васильевна – произнес Андрей Алексеевич, вернув Наталью Васильевну к прежней теме.

  – Вот и я о том же, у того же Свиридова периодически оживают глаза – это очень странное явление, но при этом факт. Никогда до этого я не сталкивалась с чем-то подобным. Сначала думали: что это что-то связанное с трогательной, совсем необъяснимой, мистикой. И было непонятно: по какой причине, на самом верху, было принято настолько странное решение, чтобы мать Свиридова могла посещать своего сына – произнесла Наталья Васильевна, поднявшись на ноги, подойдя к большому окну, через которое открывался умиротворенный вид на несколько яркой краской окрашенных скамеек, на похожую на них беседку, и лишь продолжение взора портило картину, упираясь в высокий металлический забор.

  – Насколько я знаю, то разрешение подписал Валентин Игоревич Крупнов, по представлению вашего мужа – произнес Андрей Алексеевич.

  – Вы уверены, Виктор ничего мне не говорил об этом – отреагировала Наталья Васильевна.

  – Я изучал дело самым внимательным образом – ответил Андрей Алексеевич и тут же мысленно одернул самого себя: не болтай лишнего, не зная обстоятельств.

  – А Влад он знает об этом? – спросила Наталья Васильевна, вернувшись за свой рабочий стол.

  – Думаю, что да, это ведь его отдел – неуверенно произнес Андрей Алексеевич.

  – Интересно, ни муж, ни сын, ни словом – довольно мрачно проговорила Наталья Васильевна.

  Андрей Алексеевич смотрел на Наталью Васильевну несколько недоуменно: пусть, она назначена на эту должность всего два года назад, пусть, но она много лет работала в смежном отделе, затем заместителем Александра Николаевича, но она должна знать такую информацию, или Владислав Викторович намеренно убрал это из досье, посчитав, что матери – это не нужно. Ладно, черт с ними.

  – Вы знаете, что мама Свиридова совсем недавно умерла, при весьма странных обстоятельствах, связанных с ограблением или выяснением каких-то отношений. Теперь всё то, о чем мы говорили, отпало само собой – произнес Андрей Алексеевич.

  – Да, но ведь сколько лет. И я вспомнила, имея в виду, что глаза Свиридова оживали, чувствуя присутствие матери, поэтому и употребила: трогательная история. Но наша речь шла о природе сумасшествия, так вот, здесь добавлю: глаза Свиридова оживали не только в присутствии матери, но и без учета этого фактора, и сейчас, когда мать мертва, данное явление никуда не делось, а, напротив, лишь усилилось. Объяснения этому не имею – произнесла Наталья Васильевна.

  – Воспоминания, они живы, если так представить ситуацию – выразил своё мнение Андрей Алексеевич.

  – Возможно, но я подумала о другом странном обстоятельстве. Смерть матери Свиридова, что-то есть в этом факте неестественное, дикое, если хотите. Кому было нужно убивать старушку. Какая страшная, трагическая судьба – произнесла Наталья Васильевна.

  – Да, но не нам с вами, о судьбе, о боге – засмеялся Андрей Алексеевич.

  – Верно, старею, а вы у нас человек новый, вам и все карты в руки – улыбнувшись, произнесла Наталья Васильевна.

  – Ну, не торопитесь, и еще, может вы Наталья Васильевна, повремените с выходом на пенсию. Доработайте до конца года – произнес Андрей Алексеевич.

  -Скажите честно, это Влад вас попросил? – спросила Наталья Васильевна.

  – Да, если честно, но и моё мнение такое же. Согласитесь, что очень многое мне у вас нужно перенять. Вы последний сотрудник, с таким большим опытом. Видите, что кадровый вопрос совсем не радует. Думаю, что вы согласитесь со мной. А Владислав Викторович переживает, его нужно понять – ответил Андрей Алексеевич.

  – Понимаю, но здоровье мне не позволяет. До конца года останусь, но не более этого – ответила Наталья Васильевна.

  – Спасибо, значит, у нас будет целых три месяца – не скрывая удовлетворения, произнес Андрей Алексеевич.

  – Знаете, есть еще одно странное событие. Наталья Владимировна, так звали маму Свиридова, за несколько дней до своей смерти приезжала к нам, чтобы убедиться в том, здесь ли её сын или его отпустили – произнесла Наталья Васильевна.

  – Интересно, может всё же у неё начались проблемы с головой – отреагировал Андрей Алексеевич.

  – Возможно, но она утверждала, что видела своего сына, в своем же дворе, что он такой же возрастом, как здесь у нас, но он нормальный, у него абсолютно обычный внешний вид. Мы провели её к Свиридову. Она побыла полчаса, затем ушла, ничего не сказав. Такая вот история – рассказала Наталья Васильевна.

  – Всё же думаю, что это старческое. Прозвучало грубо, извините – произнес Андрей Алексеевич.

  – Согласна – произнесла Наталья Васильевна.

  – Значит, говорите, что прояснения стали чаще и продолжительней – произнес Андрей Алексеевич.

  – Да, много версий, много вариантов. Но при этом осмысленность взгляда стала более частой и продолжительной. Идет какой-то процесс, и вряд ли это уже можно связать с присутствием матери – еще раз подтвердила сказанное Наталья Васильевна.

  – Вы же не думаете, нет, я уверен, что никакой регенерации быть не может – не отводя глаз от Натальи Васильевны, проговорил Андрей Алексеевич.

  – Не было никогда никаких прецедентов – произнесла Наталья Васильевна.

  – А как остальные, ну, по делу Свиридова? – спросил Андрей Алексеевич.

  – Вы же досконально изучили дело – удивилась Наталья Васильевна.

  – Видимо, что нет. Как-то вылетело из головы – улыбнувшись, отреагировал Андрей Алексеевич.

  – Четверо скончались в течение первого месяца. Еще четверо присоединились к своим товарищам в течение последующих пяти лет. А вот остальные, включая Свиридова, который единственный жив и по сей день, прожили довольно долго. Некий Колесников Артем умер всего год назад, от обширной онкологии головного мозга – проявив полную осведомленность, пояснила Наталья Васильевна.

  – Да, да, теперь припоминаю, один из этих старожилов умер от инсульта два года назад. И что особенно интересно, что из тех, кто не погиб в первый календарный месяц, трое скончались в один день, в день применения вещества, но в разные годы – дополнил Андрей Алексеевич.

  – Еще в этот самый день умер один из тех, кто ни протянул первого месяца – произнесла Наталья Васильевна.

  – Не совсем понял. Как такое может быть. День в год бывает лишь один – удивился Андрей Алексеевич.

  – Самый первый скончался в этот же начальный день, спустя всего два часа после инъекции – терпеливо пояснила Наталья Васильевна.

  – Всего четверо, четверо в один день – задумчиво проговорил Андрей Алексеевич.

  – Что-то вам напоминает? – спросила Наталья Васильевна.

  – И да, и нет – ответил Андрей Алексеевич.

  – Мне тоже – произнесла Наталья Васильевна.

  – И всё же, я часто думаю, о возможной ошибке, о неправильной дозировке вещества. Почему нельзя предположить, что Александр Николаевич мог ошибиться, или может, специально сделал не так, как нужно. Опасные сомнения, но сейчас, Наталья Васильевна, спустя годы, почему ни подумать о таком сценарии развития событий – задумчиво, не смотря на Наталью Васильевну, произнес Андрей Алексеевич.

  – Конечно, возможно всё. Только Александр Николаевич был профессионалом высшей категории, и убежденным, политически верным сотрудником. Не мне вам говорить об этом. Поэтому, с трудом могу представить вероятность осознанного действия. А вот ошибка, от нервов, от возраста, здесь вполне может быть. Знаете, я и сама часто думала об этом, наблюдая за странными изменениями в облике и поведение Свиридова. Но уверена, что если это и случилось, то большого вреда нет. Свиридов от нас никуда не денется, а вот для наблюдения, для изучения, получается, что еще интереснее – выразила своё мнение Наталья Васильевна.

  – А когда вы в последний раз наблюдали изменения, появление осмысленного взгляда? – спросил Андрей Алексеевич.

  – Недавно, буквально, позавчера. Длилось явление дольше предыдущего раза. Затем он вновь впал в обычное состояние – ответила Наталья Васильевна.

  – А динамика, тенденции? – спросил Андрей Алексеевич.

  – Осмысленное выражение глаз с каждым разом становится всё более длительным. Началось с десяти минут, а сейчас уже два часа. Поэтому, собственно, происходит наш с вами разговор – ответила Наталья Васильевна.

  – Других изменений пока нет – как бы спрашивая, и в тоже время, констатируя факт, произнес Андрей Алексеевич.

  – Нет, пока нет – подтвердила Наталья Васильевна.

  – Странно выходит, я не о судьбе преступника, хотя с этого мы начали разговор, а вот время. Полных тридцать три года. Мне в тот период, когда Александр Николаевич ввел инъекцию, было всего два года от роду, и я понятия не имел о чем-то вообще. Не говоря уже о том, что имело место в пространстве вот этих зданий.

  Андрей Алексеевич продолжал сидеть на диване. Рядом с ним, за столом, сидела Наталья Васильевна. За окнами было темно. Осенний, пасмурный вечер, с полностью безветренной погодой, когда наконец-то опустилась к земле полная, чарующая тишина, когда в совершенной темноте чувствуется, что близкая ночь остановилась в одном лишь шаге. Стоит и не двигается. Стоит и ждет, когда эти люди оставят в покое множество нерешенных и ненужных вопросов, отправятся домой, где ждет их всё то, что не имеет никакого отношения, даже мысленно, не может соприкоснуться с тем, что есть здесь, что здесь было, что здесь еще будет.

  – Наталья Васильевна, а мама Свиридова она могла догадываться о том, что её сыну была принудительно поставлена инъекция? – неожиданно спросил Андрей Алексеевич.

  – Нет, она была уверена, что её сын сошел с ума. Она неоднократно говорила: он и раньше был не от мира сего, я замечала, но я ведь ничего не понимала, не думала, что это приведет к чему-то опасному – ответила Наталья Васильевна.

  – Думаю, что она говорила неправду, или убедила себя в этих выводах после. Егор был не один. Общения между родителями приговоренных преступников не могло полностью проконтролировать даже наше образцовое ведомство – не согласился Андрей Алексеевич.

  – Но ведь её не сразу допустили сюда – произнесла Наталья Васильевна – И преступников, по делу Свиридова, не содержали в одном месте. Все они были распределены на группы и оказались на очень большом расстоянии друг от друга – продолжила Наталья Васильевна.

  – Еще полное отсутствие информации. Были, и в тоже время, как бы их и не было – мрачно и жестко произнес Андрей Алексеевич.

  5.

  Когда после долгого перерыва Егор увидел мать впервые, то он испугался. Только теперь можно было сопоставить временные контуры, упорядочить и осознать течение, которое двигалось в стороне от него, но было неизменным, а значит, и он, оставаясь за плотной ширмой, всё одно был вовлечен в общий процесс. Сколько лет? Двадцать лет, двадцать пять лет, которые показались часом, и то, если сложить все отрезки, что предоставил темный и мрачный закуток.

  Никак не меньше. Никогда не представлял, никогда не думал, и в то время, которое вернулось к нему, на которое и понадобилось употребить всю представленную энергию, мать виделась немолодой женщиной. Пусть и не очень старой, но уже тогда, с солидным жизненным опытом. Жаль, но имелись пробелы. Существенные, где в стороне осталось детство, где до конца непонятно было неистовое стремление. Последнее, лишь вереница событий, фраз, обрывков, над которыми он сам, и то, что привело к трагическому исходу. Без содержания. Без вдохновения. Констатация – очень глупое определение. Сейчас, когда удалось осуществить задуманное, отворив дверь из своего убежища, в пространство доступного мира.

  Совершенно неожиданно, от того банальным испугом заперло дыхание. Неверие сковывало движение. Он сделал шаг, за ним еще один, и вплотную оказался возле двери. Тяжело дыша, думалось, что сейчас не поднимется рука, что обязательно произойдет что-то, что остановит, что не позволит переступить границу. Но ведь при этом не было ощущения обмана. Дверь не может обмануть, точно не сделает этого. Только до неё. Только это ограниченное пространство, которое сейчас, и это не показалось, тоже успело изменить наполнение, а всё от того что, достигнув двери, обернувшись назад, он получил возможность увидеть свой крохотный мир в полном объеме – это был не закуток, это был коридор, коридор между дверьми. Продолговатый, длинной пять-шесть метров, шириной меньше трех метров, тот самый, что отделял одну дверь от другой.

  Рука нащупала, лишь обозримую до этого, ручку. Осталось неизвестным, сколько держался за ручку, сколько оставался в нерешительности, боясь произвести самое важное движение в жизни. Но ведь и крайне интригующее, и волнительное не может длиться вечно, Егор, глубоко выдохнув, потянул дверь на себя. Ошибки не случилось. А спустя мгновение, он ослеп. Глаза не справились с огромным потоком света. Ничего не видя, ощущая сильное головокружение, Егор, шатаясь, с каждой секундой теряя равновесие, выполз в пространство доступного мира. Дальше силы оставили Егора. Зрения по-прежнему не было, не держали и ноги. Всё плавало, тошнило. Егор начал задыхаться, а спустя еще несколько секунд, упал животом вниз, потеряв сознание.

  Вновь накрыла полная темнота. Вновь пропала реальность. Вновь не было никаких ощущений. Оставалось дождаться следующего раза, когда пленка странностей отмотается назад, и он, в очередной раз, окажется в пределах своего ограниченного мира. Но случилось иное.

  Сначала начал разбавляться сумрак. Завеса небытия испытывала атаки со стороны вспышек и очень отдаленных звуков. Затем стали ощущаться границы, возле которых судорожно металось собственное сознание. Ударялось и отскакивало. Пробовало вновь и вновь. Пыталось найти слабое место. Терпело неудачу, и вновь отскакивало, чтобы, усилив интенсивность, с еще большой силой, продолжить запланированное. Границы же двигались. Были они непривычно эластичными, крайне неестественными. Но не пускали, сдерживали сконцентрированный натиск, в который сейчас вместилось всё, что мог отдать Егор, что могло дополнить его неосознанное желание преодолеть последнею черту. Только состояние, с ним натянутый отрезок времени, не могли обмануть. Вся эта конструкция не была настолько прочной. Она начинала уступать, она смещалась. Еще немного времени, лишь один дополнительный интервал, – и рухнет, заменив одно другим.

  Момент замены остался неопределенным. Сильные толчки в плечо – это было первое, что явилось признаком возвращенного мира. Кто-то тряс Егора, кто-то пытался перевернуть его на бок. Сильная, нестерпимая боль прорезала глаза. Лишь мутная пелена, какие-то фрагменты, в них до конца несформированный облик человека – первого человека, за много, очень много лет.

  – Что с вами, вам плохо, вы меня слышите.

  Егор осознавал, что хорошо слышит слова, что понимает их смысл, и это приносило ощущение эйфории: он среди людей, они его видят, они принимают его за себе подобного, а значит, чудо всё же свершилось, он добился того, о чем еще недавно мог только мечтать.

  – Вы меня слышите? – вновь раздался голос.

  – Да, я слышу – невнятно и расплывчато произнес Егор.

  – Так вам нужна помощь? – учтиво спросил голос.

  Сейчас Егор уже мог разглядеть, что перед ним находился мужчина преклонных лет, у которого имелась аккуратная, профессорская, бородка. В придачу к ней добрые глаза, дополняемые мягкой интонацией голоса, с которой и справлялся, о состоянии здоровья Егора, этот мужчина.

  – Нет, я хорошо себя чувствую – уже более четко ответил Егор и даже попытался улыбнуться.

  – Но ведь с вами все-таки что-то произошло и, наверное, всё же лучше будет вызвать медиков – выразив сомнение, произнес пожилой мужчина.

  – Нет, точно, нет – произнес Егор и начал подниматься на ноги.

  Незнакомец смотрел на Егора. Егор широко улыбнулся, посмотрев на своего собеседника. Глаза наполнялись ликованием. Он глубоко и чисто дышал, а через секунду схватил незнакомца за руку, начал её сильно трясти.

  – Спасибо друг, большое тебе спасибо. Ты уже сделал больше чем, можешь себе представить.

  Пожилой мужчина явно ничего не понимал. Происходящее выглядело странно, но исходящая от необычного мужчины энергия не давала усомниться в том, что с ним всё нормально, никакой помощи не нужно.

  Так оно и было.

  Егор, не теряя времени, двинулся по хорошо знакомой улице. К нему стремительно возвращалось осознание, бывшее не только зрительной памятью, не только памятью, в прямом смысле этого слова, но и чем-то дополнительным, что не удавалось идентифицировать. Лишь легкость, с ней переполнение, с ней головокружение, от чувства необъятной эйфории. Что-то нереальное, еще десять метров, и если не сбавить скорость, то обязательно взлетишь.

  Чистота майской свежести сжимала сознание. Воздуха не хватало. Хотелось больше и больше, до бесконечности, чтобы раствориться в безграничном объеме. Только одному, лишь одному. Всё это, для одного, бескрайним пространством завораживающего действа. Сделать пять шагов, затем оторваться от земли, не почувствовав самого момента, потому, что и сейчас в невесомости, потому, что каждое движение дублируется потоком одурения. Всё можно отдать. Всё, что было, всё, что будет, и даже то, чего никогда не было.

  Простые виды, обыкновенные женщины. Зелень, распустившаяся импульсом новой жизни. Умопомрачение, в самом наивысшем виде, и не простые виды, и самые необыкновенные женщины, и только для того, чтобы ты это почувствовал, распустилась после теплого майского дождя чарующая зелень заждавшихся тебя тополей.

  В кружении, в водовороте – исчезнуть, нарушив невозможное напрочь. Не заплатить, а бросится напролом, сгореть от одного лишь прикосновения свободы. Свободы дыхания, свободы мысли, свободы слова, свободы самой жизни. Боже, какие простейшие слова, какие незаметные и обыденные, но не мне, не тому, кто ощутил возможность иметь, кто утонул, испытывая невиданное блаженство, кто умер, чтобы родиться вновь. От всего отречься, всего лишь почувствовав. Боже, какая колоссальная цена! Какой трепет, какой восторг. И идущая навстречу девушка смущенно улыбнулась. Очарование её прелестных глаз дополнил майский чуть ощутимый ветерок. Смешалось прошлое и будущее. Нереальность настоящего уничтожила собственное откровение.

  Всё реально. Я реален, я во всем этом. И пусть плохо слушаются ноги. Пусть одурманенное сознание спешит в сторону широкого, чистого проспекта, со звуками, с движением, с тем, что жизнь, самая обычная, и самая невероятная. Прочь сравнения, прочь назидательность раскладов. Эта весна – она моя. Этот свежий прилив счастья – он принадлежит только мне. Поберечь минуты. Остановить течение времени. Этот момент – он не повторится никогда, он дан единожды, он пришел, чтобы возможным стало подлинное блаженство воскрешения из мира мертвых, холодных теней.

  Один перекресток сменился другим. Сотня человеческих лиц промелькнула перед Егором. Сотня попутных и встречных автомобилей промчались по своим делам. В обозрении показалось старинное, большое здание из красного кирпича, – и вот только здесь подкралось неприятное, всё же догнало, как бы быстро ни двигался, как бы ни пытался сбежать.

  Прямо пред Егором находилось то место, к которому его притянуло, к которому двигался неосознанно, но неотвратимо. Позолоченная крупная табличка сообщала «Политехнический институт. Главный корпус» Именно здесь был проход, через который он должен будет пройти, чтобы оказаться в своем настоящем мире, если еще не успело перепутаться какой из них сейчас важнее. Тот, в котором остались мама и Лена, в котором больше нет преданных друзей и последователей. Одни лишь воспоминания, одна лишь сумрачная их тень. Но почему, но от чего настолько безразличным выглядит прикосновение к прошлому, мысль о том, что было смыслом всей жизни. И тогда, быть может, что всё же вот этот мир. Ведь в нем он оказался, открыв дверь из мрачного, нереального пространства. Где оно? Насколько оно близко? Удалось ли оставить его навсегда?

  Очередное опоздание пригвоздило Егора, не использовав ни единого гвоздя. Он не мог сдвинуться с места, стараясь сопоставить собственное местонахождение, но не в плоскости координат, а в той сущности, что есть возможность двигаться, осознавать, вспоминать, размышлять, видеть.

  «Чтобы что-то решить, мне необходимо рисковать. Мне придется воспользоваться проходом из этого доброго мира в тот злой мир» – думал Егор, сейчас отлично помня основную разницу между двумя противоположными системами, но, уже плохо осознавая суть, и чувствуя, что пока что всё равно, куда важнее определиться с самим собой, как бы глупо это ни звучало, каким странным бы ни казалось.

  Ступор отпустил спустя минуту. Егор отошел в сторону от центрального входа. Сразу три свободные лавочки ожидали на расстоянии десяти метров. Над ними красивым зонтом, создавая тень, раскинулись зеленые ветви кленов. Пахло свежестью. По-прежнему дурманил душу запах майского блаженства. И как же всё это не сочеталось с тем, что приходилось испытывать подсознательно. Выключить эту незримую кнопку. Остановить странное мгновение, после задремать. Проснувшись больше никуда не спешить, наслаждаясь свободой быть здесь, свободой вдыхать эту чарующую чистоту. Видеть безразличную суету. Наслаждаться самым примитивным, так, чтобы уже навсегда, чтобы никогда не вернуться в свое адское пристанище, именуемое особой психиатрической клиникой, которая вновь близко настолько, что не потребуется и минуты, и, разрушив идиллию, пропадет всё: месяц май, блаженство запахов, волшебство зрения, голос, слух, кровь – все, что не имеет цены, что носит совершенно неосознанное наименование – свобода.

  6.

  Егор, сел на одну из лавочек, закрыл глаза, сделав ровно то, что хотел. Забытая, давно потерянная истома, завладела телом. Казалось, что еще минутку и нормальный человеческий сон напомнит Егору о своём существовании.

  Но не случилось, но еще не пришло время. И, тем не менее, Егор еще в течение пяти минут наслаждался заслуженным расслаблением, старательно уклоняясь от любых мыслей и переживаний. Только то, что было дано, не имело свойства длительного содержания, и Егор вернулся в объятия существующей реальности. Спустя полминуты поднялся на ноги, но не вернулся к зданию института. Двинулся влево, туда, где просматривался зеленый и уютный сквер, в середине которого находился памятник. Возле памятника было много народу, но не экскурсия, а просто, дорожки и лавочки, дополняющие культовое сооружение, притягивали отдыхающих граждан, которые сливаясь с хорошей погодой, сидели на скамейках, прогуливались по аккуратным дорожкам, разговаривали группами и по парам. Были женщины с детьми. Были пожилые люди, как раз занимающие большую часть посадочных мест.

  Егор направился к памятнику. Преодолев три широкие ступени, чтобы оказаться непосредственно рядом с постаментом, был вынужден остановиться, испытывая чувство удивления, без какого-то восторга, без степени изумленного отрицания. Он видел самого себя. Нельзя сказать, что перед Егором располагалась точная копия, но ошибиться было невозможно. К тому же надпись: «Вечная память Свиридову Егору Евгеньевичу, основателю нашего государства, отдавшему свою жизнь за свободу и независимость каждого из нас». Внизу красные гвоздики, рядом с ними небольшое, вздрагивающее на ветру, пламя вечного огня. Абсолютная чистота и торжественность.

  «Вот оно значит как, и это не должно меня радовать. Получается, что в этом мире, в своем мире, я мертв. Героем, примером, исторической величиной, но при этом мертв. Получается, что я не смогу находиться здесь. Нет для меня здесь места, в этом обличии нет» – размышлял Егор, стоя прямо напротив постамента самому себе.

  «В этом обличии, но сейчас я выгляжу иначе» – посетило Егора запоздавшее, но очень радостное открытие".

  «Зеркало, необходимо самое обыкновенное зеркало» – подумал Егор, отходя от памятника в обратном направлении.

  «В здании института, в фойе» – не теряя времени, быстро направляясь к цели, думал Егор.

  Дверь отворилась. Вместе с Егором, рядом с ним, внутрь проследовали парень и девушка. Ему навстречу две девушки, а возле большого зеркала не было никого. Егор даже не успел подойти ближе, с расстояния трех метров он видел собственное отражение. Перед ним вновь был он сам, и это был тот самый молодой парень, еще ближе к застывшему в бронзе изваянию.

  «Чтобы остаться здесь, я должен попасть сюда в другом облике, в том, который соответствует текущему времени. А значит, я должен сделать круг. Просто пройти туда-обратно, сквозь дверь через дверь. Хорошо, если бы всё было так просто» – размышлял Егор, игнорируя себя молодым, не испытывая никакой радости от столь чудесной метаморфозы. Вот если бы кто другой, кому другому такое откровение.

  «А если не получится, если каждый раз попадая сюда, я буду становиться молодым, таким, который погиб, исчез в застенках, поучаствовав в создании, находящегося вокруг, мира. Поучаствовал, даже не смертью своей, наверное, раньше, значительно раньше это случилось» – раскаленным железом прорезало в голове, на несколько секунд помутилось в глазах, и Егор ощутил, что опередил своими мыслями действие, что именно так и будет, а значит искать, значит, ему предстоит вернуться в небытие, значит, много чего еще.

  Закончив с не самыми приятными мыслями, Егор двинулся в сторону заветного места, где должен располагаться проход между мирами. Ничего не изменилось. Дверь оставалась на прежнем месте, выглядела плотно закрытой, с многослойным налетом пыли, с паутинами по углам, с отсутствием хоть какого-то вмешательства, оставаясь всё так же невидимой для остальных граждан. Егор потянул за металлическую ручку. Раздался сильный скрип. Дверь начала открываться, двигаясь тяжело. Егору пришлось приложить усилие, а когда просвет достиг половины проема, Егор встретился с сильным порывом холодного ветра, от этого был вынужден остановиться, потому что происходило что-то не совсем привычное: вторая дверь открывалась сама по себе, копируя движения первой двери. Прошло несколько секунд, Егор, повинуясь неизбежному, оказался внутри коридора. Всего несколько шагов, и лицо осыпали капли мелкого холодного дождя. В параллельном мире была другая погода, было пасмурно, шел противный, моросящий дождь.

  Знакомые развалины здания института. Не поменявший внешнего облика ландшафт. Лишь помойка, с правой стороны, увеличив свою площадь, стала еще более основательной. Егор внимательно осмотрелся. Постоял в нерешительности несколько минут и только после этого начал выбираться в пространство старого патриархального проулка, где возле одного из домов стоял припаркованный легковой автомобиль. Ускорив шаги, Егор бросился к нему, к одному из двух автомобильных зеркал. Отражение, если и преподнесло сюрприз, то сюрприз приятный. В зеркале Егор видел не совсем обычное отражение. Это был он, но не тот, который остался в собственном воображении, не тот, который несколько минут назад проследовал в дверь через дверь.

  Егор видел мужчину, которому было больше пятидесяти лет, с глубокими морщинами под глазами, с изрядно поседевшей шевелюрой, с сухой кожей на лице и пожелтевшими от времени зубами.

  «Всё правильно, всё ровно так, как я предполагал. Здесь время движется в нормальной плоскости, и Егор Свиридов соответствует тому Егору Свиридову, который сейчас находится в психиатрической клинике. Как он там?» – думал Егор, направляясь к своему родному дому.

  Шел он неспешно. С головой накрывала странная беззаботность: в таком обличии его никто не узнает, да и стоит ли об этом размышлять. Но оказавшись на улице своего детства, не затронутой заметными изменениями, Егор ощутил тревожную пульсацию в висках, кровь начала приливать к голове, а посередине горла образовался противный комок.

  Всё те же старые особняки. Такие же красивые наличники на окнах. Крылечки, газоны, деревья, дорожные знаки, потрескавшийся асфальт на тротуарах – всё в точь так же, как и тогда. Лишь автомобили, да, они изменились, успели принять новый облик и форму. Показался родительский дом, точнее, дом матери, до которого каких-то сто метров. И вот, в этот момент Егор не выдержал, он вынужден был остановиться. Стало совсем тяжело дышать. Страшное открытие стучалось в голову, заслоняя собой все возможные сомнения и предпосылки: он не может находиться в своем времени слишком долго, здесь его время сильно ограничено.