Текст книги "След зверя"

Автор книги: Андреа Жапп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Конечно, нет. Вы лишь подтвердили мои подозрения. Я тоже опасаюсь… не знаю чего.

Это была не совсем ложь, но и не совсем правда. Страхи Аньес имели более определенную форму: Эд. Однако, в отличие от казначеи, Аньес чувствовала, что тайком замышляется нечто более грозное, которое вскоре обрушится на них, словно удар бича.

Жанна д’Амблен колебалась, но потом все-таки решилась:

– Безусловно, я сегодня приехала, чтобы проведать вас, но также… как бы это лучше сказать… Одним словом, мы хотели бы знать, не открыл ли вам мессир де Брине… не знаю, какую-нибудь деталь, которая помогла бы нам разобраться, успокоить нашу матушку, лучше понять, может быть, даже помочь ей защитить других несчастных жертв?

– Нет. Откровенно говоря, у меня такое чувство, что он, как и мы, блуждает в потемках.

Вскоре после отъезда казначеи Аньес решила немного отвлечься от грустных мыслей. Она пошла на голубятню, чтобы проверить, вернулся ли Вижиль. Все уже привыкли к его таинственным прогулкам. Порой он исчезал из голубятни на целый день, но по вечерам всегда возвращался проведать своих голубиц. Аньес не видела Вижиля со вчерашнего дня, и какое-то смутное беспокойство за птицу примешивалось к и без того мрачному настроению, не покидавшему ее. Некоторые охотники стреляли поспешно, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.

В голубятне Вижиля не было. Не сидел он и на коньке крыши мануария. Она погладила одну из подруг Вижиля, но та вдруг принялась яростно клевать ее руку, что показалось Аньес дурным предзнаменованием.

Лес Бетонвийе, недалеко от Отон-дю-Перш,
июнь 1304 года

Великолепный гнедой жеребец застыл, как мраморная статуя, едва всадник слегка ударил его ногой. Весь покрытый потом, он фыркал, но ни один мускул его мощной шеи даже не вздрогнул. Он понимал, что сидевший на нем верхом искусный наездник натягивал свой турецкий лук, сделанный из двух бычьих рогов, стянутых металлической скобой.

Оперенная стрела длиной в три фута со свистом устремилась на штурм неба. Она могла бы продолжить свой полет и дальше, преодолев еще метров сто, но угодила в мишень, взмахнувшую крыльями от удивления, но и от боли тоже, а затем, закружившись в водовороте перьев, упала к ногам охотника. Всадник соскочил с жеребца и нагнулся, чтобы подобрать птицу. Стрела проткнула ее насквозь, войдя в грудь и выйдя за сочленением крыла. Рука, затянутая в перчатку, застыла в нескольких сантиметрах от прекрасной шеи с розовато-лиловым отливом, обагренной алой кровью. Одну из мощных лапок птицы сжимало кольцо, ко второй же лапке была привязана записка. Лицо охотника скривилось от досады. Он убил почтового голубя, великолепную птицу, о которой ее законный владелец будет, несомненно, жалеть. Да уж, прекрасная добыча, ничего не скажешь! Ему придется возместить ущерб сеньору или монастырю, которым принадлежал голубь, хотя он и убил его на своих землях. Но вскоре эта досада сменилась другой: его зрение слабело. Он, некогда способный следить за охотящимся ястребом, не упуская его ни на мгновение из вида, вскоре начнет путать голубей с обыкновенным фазаном! Тайные проделки возраста. С каждым днем он все сильнее ощущал его подрывную работу. Скоро ему исполнится сорок три года. Разумеется, он еще не старик, он совсем недавно распрощался с молодостью [66]66
  По средневековым представлениям молодость длилась от 20 до 40 лет. Средний возраст – от 40 до 60 лет. Старение начиналось после 60 лет.


[Закрыть]. Но все же его суставы ноют после долгого дня, проведенного в седле, и ему уже не хочется проводить ночи вне дома, спать где придется. Если верить трактату «Четыре возраста человека», написанному сорок лет назад Филиппом Новарским, ему осталось прожить всего лишь несколько прекрасных лет до того, как он начнет стареть. Артюс д’Отон снял перчатку с правой руки и ущипнул себя. Обветрившаяся кожа, задубевшая от того, что его руки в течение многих лет подряд не выпускали оружия, теперь истончилась. Казалось, местами она хочет сойти с плоти, которую защищала. Что касается запястья, то на нем и вовсе не осталось мышц.

– Черт бы подрал эти годы, – процедил он сквозь зубы.

Годы пролетели стремительно, но все же он смертельно устал от них. Один день сменял другой, и так до бесконечности. Он даже не мог отличить их друг от друга.

Родившись в царствование Людовика IX [67]67
  Людовик IX – Людовик Святой.


[Закрыть], он вырос при Филиппе III Храбром, коннетаблем которого был его преждевременно скончавшийся отец. Артюсу д’Отону исполнилось девять лет, когда родился Филипп, ставший четвертым из королей, носивших это имя. Он обучал будущего юного короля премудростям охоты, искусству стрелять из лука. Уже тогда чувствовалось, что тот, кого впоследствии назовут Красивым, наделен несгибаемым, суровым характером. Артюс д’Отон был убежден, что Филипп, если будет следовать мудрым советам, станет не только великим королем, но и тем, кем следует восхищаться издалека. Поэтому он поблагодарил за оказанную ему честь, но отказался от обременительной должности своего отца, которую мог бы занять благодаря своей дружбе с монархом, тем более что должность стала почти наследственной. Артюс отправился путешествовать по свету, встречался со многими людьми, переменил множество пристрастий, побывал на Святой земле, откуда увез несколько удивительных впечатлений, пылкое неистовство и многочисленные раны, которые теперь давали о себе знать при приближении грозы. И хотя он своим умом и мечом служил многим праведным делам, ни одно из них не захватило его настолько сильно, чтобы он посвятил ему всю свою жизнь. Он вернулся во Францию, не претерпев тех душевных изменений, на которые надеялся, и вновь погрузился в однообразную скуку сменявших друг друга похожих дней.

Затем он с головой ушел в заботы о своем маленьком графстве. Его отец совсем не занимался графством, все свои силы отдавая политике короля. А забот Артюсу хватало. Ему пришлось усмирять, более или менее жестоко, мелких дворян, которые вцеплялись друг другу в глотку, методично захватывая земли, не принадлежавшие им. Овдовев в тридцать два года, он почти забыл черты лица своей хрупкой супруги, умершей вскоре после рождения их сына. Малыш Гозлен унаследовал от матери слабое здоровье. Когда малышу было четыре года, он умер от истощения. Горе отца сменилось яростью животного, уничтожающего все на своем пути. В течение нескольких недель эта ярость полыхала в замке, терроризируя домочадцев до такой степени, что слуги прятались, как маленькие зверюшки, едва заслышав неистовый топот его шагов. Две смерти. Две нелепых смерти. И ни одного наследника. Только гнетущее одиночество и сожаление о том, чего не было.

Артюс д’Отон стряхнул с себя оцепенение. Если он вновь позволит своим мыслям вступить на этот отравленный путь, день будет неизбежно испорчен. Еще один день.

Он подобрал голубя и стал осматривать кольцо, пока не решаясь вытащить из еще теплой плоти длинную стрелу. Прописная буква С,с которой переплеталась строчная буква и.Суарси. Это была птица молодой вдовы, незаконнорожденной сводной сестры Эда де Ларне. Он не помнил, чтобы когда-либо встречался с вдовой. Впрочем, Брине ему описал ее, правда, всего в нескольких словах, но при этом в его глазах сверкали торжествующие искорки. Когда несколько дней назад Монж де Брине, его бальи, вернулся, чтобы доложить о проведенном расследовании, Артюс спросил его:

– Ну и как поживает эта загнанная лань, которую вы затравили?

– Ах, если она загнанная лань, то я жалкий гусенок. Мой приезд не произвел никакого впечатления на даму, если только она не мастерица скрывать свои чувства. Эта женщина скорее рысь, чем лань. Она недоверчивая, отважная, умная и терпеливая. Она позволяет хищнику приходить на ее земли, делая вид, что не замечает его. Что касается охотников, она заигрывает с ними, притворяясь, что поддается им, а на самом деле защищает своих людей, готовит тылы и составляет план бегства.

– Как вы считаете, она причастна к этим убийствам?

– Нет, мессир.

– Вы слишком категоричны.

– Я просто разбираюсь в человеческих душах.

– Женская душа – потемки, друг мой, особенно, – добавил граф, слегка улыбнувшись, – если речь идет о рыси.

– Черт, да… Она боится, но отнюдь не потому, что виновна. Намеренно приняв высокомерный вид, она хотела убедить меня в обратном. По моему мнению, она не имеет никакого отношения к этим убийствам. И тогда встает простой, но тревожный вопрос: как оказался ее платок в этих зарослях? Его туда подбросили, но кто? Чтобы перевести на нее подозрение, но зачем? Сведения, которые я о ней собрал, сугубо формальные. У нее нет большого состояния, как раз наоборот. Суарси представляет собой крупное хозяйство, однако оно не такое процветающее, как хозяйства наших богатых держателей Отона и его окрестностей. К тому же мануарий и земли достались ей в наследство от мужа. У нее нет личного имущества. Если ее лишат вдовьей доли, имущество перейдет к ее сводному брату до совершеннолетия Матильды, ее единственной дочери и, следовательно, наследнице Гуго де Суарси. Таким образом, на это имущество вполне может зариться Эд де Ларне. Ведь он очень богат, хотя и бросает на ветер свое состояние, да и состояние жены.

Эд де Ларне. Настроение графа Артюса сразу же испортилось при одном лишь упоминании имени его вассала. Эд-куница. Под толстой оболочкой и мужественной внешностью победителя скрывался трус и подлый стервятник. Мужчина, бьющий женщин, которым он задирает юбки, не достоин называться мужчиной. По крайней мере, именно такие слухи, ставшие известными Артюсу, ходили о репутации ординарного барона.

Несколько минут он колебался, водя указательным пальцем по тоненькой трубочке, обвивавшей лапку убитого им голубя. Нет, это послание было написано дамой Суарси или по ее распоряжению. Было бы неприличным читать его без разрешения дамы.

– Давай убедимся своими глазами, мой прекрасный Ожье [68]68
  У лошадей, считавшимися благородными животными, были имена (как и у собак). Ожье Датчанин был легендарным персонажем, символической фигурой, олицетворявшей верность.


[Закрыть], – сказал Артюс боевому коню, который зашевелил ушами, услышав свое имя.

Артюс д’Отон резко выдернул стрелу, усилием воли заставив себя посмотреть на ручеек крови, вытекавший из раны. Он вскочил в седло и дружески похлопал ногами по бокам жеребца, тут же устремившегося на север. В конце концов, это тоже было одним из способов закончить день, да и к тому же рассказ Монжа заинтриговал его. Граф не слишком верил восторженному описанию дамы, сделанному бальи. Брине питал к женщинам нежность, к которой примешивалось восхищение. Его женитьба на живой, своенравной барышне из порядочной семьи горожан Алансона не остудила эту страсть, как раз наоборот. Пусть эта Жюльена не была самой красивой девушкой Перша, но она, несмотря на свою юность и невзрачную внешность, умела развлекать и доставила им – Монжу и ему самому – несколько приятных мгновений, заставив их смеяться: настолько талантливо, если не сказать гениально, она умела подражать. Она прямо у него на глазах так точно изображала графа Артюса, сурово хмуря брови, глядя в пол с задумчивым видом, скрещивая руки за спиной и прохаживаясь, чуть склонившись, словно ей мешал высокий рост, что граф, который не потерпел бы ни от кого другого столь милой выходки, давился от хохота.

Суарси находился в трех часах верховой езды, чуть меньше, если пустить жеребца галопом. Мадам де Суарси не сможет отказать своему сюзерену в ночлеге, если в этом возникнет необходимость. Как только он удовлетворит свое любопытство, он вернется домой.

Мануарий Суарси-ан-Перш,
июнь 1304 года

Батрак, потерявший голову при упоминании имени графа, показал ему на лес. Запинаясь, он едва смог объяснить, где находилась хозяйка мануария.

Ожье, по ослабленным поводьям и удилам почувствовавший, что всадник колеблется, перешел на медленный шаг.

– Еще есть возможность повернуть назад, – прошептал Артюс д’Отон, словно спрашивая совета у жеребца. – Что за смешное ребячество! Ба… Тем хуже, пойдем до конца!

Ожье прибавил шаг.

Внимание графа привлекала дымовая завеса на расстоянии туазов пятнадцати от него. В клубах дыма суетились два мужских силуэта, один грузный и высокий, второй изящный. Два крестьянина, если судить по их коротким рубахам, перехваченным на талии грубым кожаным ремнем и соединенным с браками [69]69
  Браки – штаны.


[Закрыть]из грубого полотна. На обоих мужчинах были перчатки и странные головные уборы: нечто вроде шляпы с тонкой вуалью, плотно обвивавшей их шеи.

Занервничавший жеребец передал свою тревогу Артюсу. Медовые мухи летели в их сторону. Улья. Два серва окуривали улья. Граф резко натянул поводья и заставил Ожье сделать несколько шагов назад. Потом он спрыгнул на землю.

Он находился всего в двух-трех туазах от сервов, однако те, казалось, были так увлечены своим занятием, что не заметили, как он подошел. Несомненно, их странная защитная одежда не позволяла им хорошо слышать.

– Эй! – крикнул он, отмахиваясь рукой в перчатке от вьющихся вокруг него медовых мух.

Графа заметили. Изящный силуэт повернул к нему свое закрытое вуалью лицо. Звонкий, похожий на юношеский голос произнес решительным тоном, удивившим графа:

– Отойдите, мсье, они нервничают.

– Они защищают мед?

– Нет, своего царя, причем с такой самоотверженностью и ожесточенностью, что им могли бы позавидовать многие солдаты, – возразил властный голос. – Отойдите, говорю же я вам. У них очень сильный яд.

Артюс сделал несколько шагов назад. Это был не юноша. Это была женщина, великолепно сложенная, несмотря на свой странный наряд. Значит, Аньес де Суарси при необходимости превращалась в сборщика меда. Монж де Брине был прав: рысь была смелой, потому что укусы этих легионов атакующих медовых мух могли оказаться смертельными.

Прошло добрых десять минут, в течение которых граф не спускал с нее глаз, наблюдая за точными, быстрыми жестами, восхищаясь ее спокойствием, которое необходимо было сохранять, чтобы не разозлить медовых мух еще сильнее, прислушиваясь к распоряжениям, которые она отдавала твердым голосом слуге, казавшемуся рядом с ней настоящей горой из плоти. Артюса обуревали противоречивые чувства: он забавлялся и одновременно пребывал в замешательстве. Она может рассердиться, что ее застали в браках, которые – и он в этом не сомневался – были более подходящей для сбора меда одеждой, чем платье. Безусловно, но общество неодобрительно относилось к переодеванию женщин в мужскую одежду [70]70
  Церковь не признавала одежду, которая могла породить путаницу при распознавании полов.


[Закрыть], каковы бы ни были на то причины, хотя непокорная Алиенора Аквитанская некогда проделывала это не раз.

Наконец, графу показалось, что сборщики меда закончили свою работу. Они шли в его сторону. Слуга осторожно нес два тяжелых ведра с янтарной добычей. Дама де Суарси развязала защитную вуаль, обнажив тяжелые белокуро-медные косы, собранные в пучок по обеим сторонам ее изящной головки.

Поравнявшись с графом, она сказала равнодушным тоном:

– Они сейчас успокоятся и полетят к своему царю.

Вдруг ее тон изменился, стал резким.

– Вы застали меня в нелепой одежде, которая мне не к лицу, мсье. Несомненно, было бы предпочтительней, если бы вы сообщили о своем визите, прислав ко мне одного из моих людей, а сами дожидались бы меня в мануарии.

Граф редко встречал женщин такой совершенной красоты, с высоким бледным челом, с выщипанными бровями по тогдашней моде. Он открыл было рот, чтобы произнести заранее приготовленные извинения, но она не дала ему возможности заговорить:

– Суарси, уверяю вас, всего лишь ферма. И все же там соблюдают правила приличия и не ведут себя как грубияны! Как вас зовут, мсье?

Черт возьми, гнев дамы едва не привел его в замешательство, его, солдата и охотника, одного из самых грозных фехтовальщиков Французского королевства! Да, он не привык, чтобы его вот так ставили на место. Он взял себя в руки и спокойно произнес:

– Артюс, граф д’Отон, сеньор де Маль, де Ботонвийе, де Люиньи, де Тирон и де Бонетабль, к вашим услугам, мадам.

Аньес словно окатила ледяная волна. Граф д’Отон был человеком, которого никогда не следовало грубо одергивать и уж тем более оскорблять. Разумеется, она всегда сомневалась, что он выступит в ее защиту, и все же эта могущественная тень превратилась в своего рода магическое заклинание, которое никто не осмелился бы произнести, чтобы не разочаровываться в недостаточности его власти. Далекий талисман. Впрочем, это была главная причина, по которой она запрещала себе приближаться к нему, чтобы искать справедливости. Если он оттолкнет ее от себя, как она это предвидела, она останется совсем беззащитной, одна против Эда, и не сможет больше надеяться на неожиданное чудо. А ведь сейчас, как никогда прежде, она нуждалась в своей вере.

Аньес закрыла глаза. Она тяжело дышала через приоткрытый рот, внезапно так сильно побледнев, что даже ее губы стали бескровными.

– Вам плохо, мадам? – забеспокоился он, протягивая к ней руку.

– Жара, усталость, ничего страшного.

Она выпрямилась и добавила:

– И Суарси. Вы забываете о Суарси.

– Суарси находится под защитой барона де Ларне, мадам.

– Он ваш вассал.

– Да, это правда.

Аньес присела в запоздалом, но изящном реверансе, который ее крестьянская одежда сделала еще более очаровательным.

– Прошу вас, мадам. Я грубиян, вы правы… Вы уже закончили с медовыми мухами?

– Жильбер приведет все в порядок. Они любят его. Он все делает неторопливо, и у него добрая душа. Займешься, Жильбер?

– Да-а, да-а, моя добрая дама. Я принесу мед и воск, не беспокойтесь.

– Вы выглядите измученной, мадам. До мануария вас довезет Ожье. Позвольте…

Граф наклонился, сложил руки в форме чаши, чтобы она могла поставить на них ногу. Аньес была легкой, мускулистой. Она села верхом, удобно расположившись в седле. Это была неприличная поза, когда речь шла о даме, но он нашел ее волнующей. Аньес совершенно не боялась норовистого жеребца, который привык лишь к своему хозяину. Она прекрасно держалась в седле. Артюс подумал, что Монж был прав. Теперь он сомневался, стоит ли говорить о подстреленном им голубе, боясь испортить этот чарующий момент.

Слишком быстро – поскольку он в пути наслаждался молчанием – они добрались до мануария. Аньес не стала дожидаться, когда он подаст ей руку, и ловко соскользнула на землю по боку Ожье, который даже не вздрогнул.

Прибежала Мабиль. Необычная бледность служанки укрепила Аньес в мысли, что этот человек был козырем, который она должна приберечь для себя.

Мабиль склонилась в глубоком реверансе. Значит, она видела его у своего хозяина.

– С вашего позволения, мсье, я переоденусь. А чтобы скрасить ваше ожидание, Мабиль подаст вам прохладительные напитки и свежие фрукты.

– У меня, мадам, – нерешительным тоном начал граф, похлопывая по кожаному ягдташу, привязному к седлу, – есть новость, которая доставляет мне немалое огорчение, поверьте.

– Дичь?

– Прискорбная ошибка.

Он вытащил из ягдташа уже окоченевшего голубя, нежная лиловая шея которого была изуродована подтеками застывшей крови.

– Вижиль…

– Значит, он ваш.

– Конечно, – прошептала Аньес, пытаясь сдержать слезы, заволакивавшие ее глаза.

– Ах, мадам, как мне жаль. Он пролетал над моим лесом, я пустил стрелу и…

Мабиль, словно обезумев, бросилась к птице, тараторя:

– Я заберу его, мадам, не…

– Не трогай!

Резко, словно удар хлыста, прозвучал приказ. Аньес заметила послание, обвивавшее лапку птицы.

– Не трогай, я сама этим займусь.

Девушка отступила под недоуменным взглядом графа д’Отона. По ее бегающим глазам и дрожавшим губам Аньес поняла, что именно Мабиль была автором послания, однако ей удалось сохранить спокойствие.

Талисман. Этот человек уже совершил маленькое чудо, поскольку Аньес не сомневалась, что послание было адресовано Эду. Теперь стало понятно, как переписывались сообщники: благодаря выдрессированному прекрасному голубю, так щедро подаренному ей сводным братом. Грусть от утраты Вижиля мгновенно прошла. Аньес с улыбкой повернулась к тому, кто еще не осознавал, какую помощь он ей оказал.

– Я… дикарь. Умоляю вас, мадам, поверьте. Я был уверен, что по небу летит маленький фазан. Он летел достаточно высоко и…

– Мсье, прошу вас. Ваша ошибка опечалила меня, поскольку я дорожила этой птицей, но… другие не были бы столь учтивы и не принесли бы мне птицу. Дайте мне несколько минут. Я скоро вернусь.

Аньес прижала Вижиля к груди и пошла в свою спальню. Поднявшись на второй этаж, она свернула в другой коридор и позвала снизу неустойчивой лестницы:

– Клеман! Ты мне нужен.

– Иду, мадам.

Раздались шаги, такие же легкие, как шаги мыши, и в люке показалось лицо.

– Вижиль?

– Да. Спускайся. Он нес послание.

– Вот вам и связь!

– Этот охотник – не кто иной, как граф д’Отон. Он ждет меня в большом зале. Поторопись.

Ребенок спустился по лестнице и вошел в спальню Аньес. Она коротко рассказала Клеману о встрече, по меньшей мере неожиданной, не решаясь пока считать ее ниспосланной провидением. Клеман слушал Аньес с улыбкой на устах, но взгляд его сине-зеленых глаз был суровым.

– Переодевайтесь, мадам. Я сейчас освобожу лапку птицы.

Аньес колебалась. На переодевание у нее было всего лишь несколько минут. Что выбрать? Уж во всяком случае не это парадное платье, которое она сшила из роскошного отреза, преподнесенного ей Эдом. Блестящая мишура не очарует этого человека. А ей непременно надо было очаровать графа д’Отона, ведь от него зависело ее спасение. Она мастерски владела этим искусством, однако сегодня ее охватил необычный страх.

– Это шифр, мадам. Буквы заменены цифрами… кроме римских… Возможно, это действительно числа. Не надо быть большого ума, чтобы понять их значение XXIIX−XII−MCCXCXIV, 1294 год, год моего рождения. Мабиль передавала сведения из книги часовни. Возможно, в этом послании есть и другие уточнения, которые помогут нам понять его содержание.

Аньес обернулась к Клеману, который из чувства стыдливости смотрел в небольшое окно ее гардеробной.

– Ты думаешь, что сумеешь проникнуть в тайну? Клеман, ты обязательно должен это сделать.

– Я постараюсь раскрыть ее. Обычно шифр составляют на основе справочной книги, но в Суарси никогда не было такой книги, к которой имели бы доступ челядинцы. Сначала я займусь Псалтирью на французском языке, той самой, которую вы подарили своим людям. Только я боюсь, что эти заговорщики оказались более хитрыми, чем мы предполагали. Понимаете, заговорщики выбирают какую-нибудь страницу и зашифровывают буквы, встречающиеся на ней. Хитрость состоит в том, что читать надо не с первой буквы первой строчки, а с какой-либо другой определенной буквы или строчки. Таким образом, необходимо время, чтобы понять шифр.

– Откуда тебе это известно?

– Из книг, мадам. Они хранят в себе столько чудес.

– Разумеется, но они большая редкость. Не знаю, содержит ли наша скромная библиотека столь богатые сокровища.

– Могу ли я вас покинуть, мадам?

– Конечно, но не исчезай, как ты это любишь.

– Только не сегодня вечером, мадам. Я буду следить за вами.

Аньес едва не улыбнулась. Но что она делала бы без него, без его бдительности и ума, все новые грани которого она открывала для себя с каждым днем?

Прежде чем уйти, Клеман обернулся и ласковым голосом спросил:

– А он что за дичь, мадам? Олень?

– Он достаточно породистый и мощный, но нет, не олень. Он более изворотливый. Олень пускается бежать, едва заслышав сигнал к травле. Затем он делает мужественный, но бесполезный крутой поворот. Этот же все просчитывает и идет на опережение. Он знает, когда надо отказаться от стратегии, чтобы применить силу, и никогда не поступает наоборот. Нет, не олень… Лиса [71]71
  В отличие от волка, считавшимся глупым и жадным, хотя и внушавшим ужас, лиса была символом хитрости и ума.


[Закрыть], возможно…

– Хм… ценное животное, хотя его практически невозможно приручить.

Клеман закрыл за собой тяжелую дверь, ощетинившуюся шляпками гвоздей.

Ее платье для мессы, светло-серое шерстяное платье, прекрасно подойдет. Она покрыла волосы длинной легкой вуалью, которую на верхушке поддерживал маленький тюрбан более насыщенного серого цвета. Мягкие линии платья подчеркивали изящество силуэта Аньес и как бы удлиняли его. Она могла себе это позволить, поскольку ее гость был высокого роста. Грациозная строгость ее туалета прекрасно сочеталась с тем, как она представляла своего гостя. Она взяла в рот щепотку пряностей, чтобы освежить дыхание, и закапала в глаза немного «Прекрасной донны» [72]72
  «Прекрасная донна» – экстракт из белладонны, который итальянки закапывали в уголки глаз, чтобы оживить свой взгляд.


[Закрыть] – настойки, которую в прошлом году привез из Италии Эд. Она крайне редко прибегала к этому средству и использовала содержимое серебряного флакона, украшенного серым жемчугом и мелкой бирюзой, лишь для того, чтобы проверить его действие. Казалось, ее взгляд внезапно стал более ясным, приобрел странную глубину, приятную томность.

Аньес прошла на кухню. Она не сомневалась, что найдет там свою дочь. Девочка с вожделением следила, как хлопотали Аделина и Мабиль.

– Мадемуазель моя дочь, мы удостоились чести принять важного гостя, графа д’Отона. Я хочу, чтобы вы произвели прекрасное впечатление, а потом оставили нас. Надеюсь, мне не придется просить вас об этом.

– У нас граф д’Отон, мадам?

– Вот уж действительно сюрприз.

– Но… на мне старое некрасивое платье и…

– Оно вполне подходящее. В любом случае, ни один из наших туалетов не может соперничать с туалетами дам из окружения нашего сеньора. Ведите себя достойно, это самое лучшее украшение дамы. Быстро причешитесь и немедленно спускайтесь.

Когда Аньес присоединилась к графу в большом зале, он сидел на одном из посудных сундуков и играл с собаками.

– У вас чудесные молоссы, мадам.

– Они настоящие сторожа… По крайней мере были таковыми до вашего приезда.

Услышав этот ненавязчивый комплимент, граф улыбнулся и сказал.

– Я просто нахожу общий язык с животными. Наверно, я их понимаю.

Она не станет извиняться за то, что отчитала его в лесу. Это было бы ошибкой, поскольку он расценил бы ее слова как низкопоклонство. Пошлая лесть, которой она потчевала Эда, не годилась для этого человека. Прибегнув к ней, она, напротив, могла бы его оскорбить.

Как и следовало ожидать, Матильда вошла в комнату буквально через минуту. Она запыхалась после бега, но старалась дышать ровно и, приняв скромный вид, спокойно подошла к своему сюзерену.

– Мсье, – начала она, делая очаровательный реверанс, – посетив эти стены, вы доставили нам редкостное удовольствие. Честь, которую вы нам оказали, озаряет наше скромное жилище.

Граф подошел к девочке, еле сдерживая добродушный смех:

– Вы очень милы, мадемуазель. Но, поверьте, это я получаю удовольствие от оказанной мне чести. Если бы я знал, что две самые прекрасные жемчужины Перша живут в Суарси, я не стал бы так медлить. С моей стороны это преступная небрежность.

Услышав такую лесть, девочка порозовела от счастья и, сделав еще один реверанс, удалилась.

– Ваша барышня – само очарование, мадам. Сколько ей лет?

– Одиннадцать. Я слежу за ее манерами. Я хочу для нее лучшей участи… более достойной, чем управление Суарси.

– Чему вы, тем не менее, посвятили себя.

– Ведь Матильда родилась не в комнате, соседствующей с людской, и она вполне может стать дамой, входящей в свиту какой-нибудь знатной особы.

Артюс знал, что дама де Суарси была незаконнорожденной. Но то, что Аньес это не скрывала, сбило его с толку, пока он не понял, что она прибегла к единственному оружию, способному заставить замолчать злые языки. Заявить во всеуслышание, кем она была на самом деле, означало предотвратить нападение. Действительно, прекрасная рысь. Она ему нравилась.

Ужин начался с обмена любезностями. Они не обращали внимания на постное выражение лица Мабиль, которая подала им пюре из только что собранного зеленого горошка. Суп-пюре, связанный яичными желтками, взбитыми в теплом молоке, был восхитителен.

Артюс про себя отметил, что дама была образованной, непосредственной, умной и умела шутить, что было редкостью среди женщин ее положения.

После того как он сделал ей комплимент, отметив, как она невозмутимо вела себя, окруженная отнюдь не приветливыми медовыми мухами, она рассказала, бросив на него лукавый взгляд, о первом сборе меда:

– …на меня устремилось целое полчище медовых мух. Я закричала и, охваченная паникой, бросила в них ведром с медом, думая, что, если я верну им отнятое, они оставят меня в покое… Не тут-то было! Мне пришлось натянуть платье до пяток и со всех ног бежать к мануарию, спасаясь от них… Только представьте, как я выглядела… Тюрбан съехал набок, вуаль почти оторвалась… Я потеряла одну туфлю. Один из этих диких сторожей пробрался мне под платье и укусил… в общем, выше колена, вот почему теперь я надеваю браки. Одним словом, я сама себя выставила на посмешище. К счастью, лишь Жильбер был свидетелем моего позорного бегства. Он храбро боролся с насекомыми, размахивая руками, похожий на недовольного гуся… И все это ради того, чтобы защитить меня. Он вернулся весь искусанный, дрожащий от лихорадки.

Артюс мысленно представил себе эту сцену и рассмеялся. Как же давно он не смеялся, да еще в обществе женщины! В памяти всплыло воспоминание, до сих пор причинявшее ему боль. Лицо, перекошенное от страха, лицо хрупкой барышни, на которой он женился незадолго до своего тридцатилетия. Мадлен, единственной дочери д’Омуа, было восемнадцать лет – самый подходящий возраст, чтобы стать супругой и матерью. Но она еще играла в куклы. Ее рыдавшая от горя мать и отец, который охотно считал бы свою дочь ребенком еще несколько лет, отдали ее Артюсу только потому, что возникла необходимость заключить с графом торговую сделку. Артюс д’Отон нуждался в Нормандии с ее портами, соединявшимися с внутренними территориями страны благодаря разветвленной речной сети, чтобы расширить торговлю, тем более что эта провинция была богата железными минералами. Что касается Юшальда д’Омуа, принадлежавшего к бедному, но древнему дворянскому роду, финансовая помощь, которую обязывался оказывать ему граф д’Отон, позволяла этому дворянину позолотить свой герб, потускневший из-за неудачных вложений. Юная Мадлен д’Омуа скрепила их союз. Можно было подумать, что бессердечный варвар разлучил несчастную девушку с отчим домом. Сначала замужество стало для нее предательством, а потом превратилось в нескончаемый крестный путь, когда она поняла, что географическая удаленность от родителей лишь изредка позволит ей с ними встречаться. Артюс вновь видел, как она, отрешенная от всего, сидела на скамье в своей комнате, которую редко покидала, и смотрела через бойницу на небо, ожидая какого-то чуда. Когда он спрашивал, на что она смотрит, она поворачивала к нему свое восковое лицо, выдавливала из себя улыбку и неизменно отвечала:

– На птиц, мсье.

– Мы можете сколько угодно ими любоваться в саду. Сейчас тепло, мадам.

– Несомненно, мсье. Но мне холодно.

Она сидела, не шевелясь.

Он все реже заходил в комнату своей жены. Он там не был желанным гостем. И если бы не необходимость обзавестись потомством, он, вероятно, ни за что не стал бы удручать Мадлен своим присутствием, поскольку она никогда не пробуждала в нем желания. Глядя на худое, плоское тело, к которому он едва осмеливался прикасаться из страха сломать его, он проникался странной печалью, которая постепенно переросла в отвращение.