355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андреа Жапп » След зверя » Текст книги (страница 16)
След зверя
  • Текст добавлен: 15 сентября 2016, 02:24

Текст книги "След зверя"


Автор книги: Андреа Жапп



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Мануарий Суарси-ан-Перш,
июль 1304 года

Он был таким красивым, таким молодым, таким сияющим, что Аньес наивно подумала, что он должен быть милосердным.

Когда Аделина прибежала к ней, чтобы сбивчиво, путая слова, объяснить, что монах в черной рясе и накидке нечистого белого цвета, специально приехавший из Алансона, ждет ее в общем большом зале, она сразу все поняла. Аньес недолго колебалась: отступать больше не было времени. Монах ждал ее стоя, сжимая в руках распятие.

– Мсье?

– Брат Никола… Я принадлежу к Дому инквизиции Алансона.

Аньес, пытавшаяся унять сердцебиение, подняла брови, изобразив удивление. Никола улыбнулся ей, и Аньес подумала, что это была самая чарующая улыбка, которую она когда-либо видела. Казалось, глаза доминиканца были омрачены печалью. Горестным тоном он произнес:

– До нас дошли слухи, мадам, моя сестра в Иисусе Христе, что в прошлом вы приютили еретичку, а не выдали ее нашему суду. До нас также дошли слухи, что вы будто бы воспитали ее посмертного сына, появившегося на свет при столь странных обстоятельствах, что в этом усматривают происки демона.

– Вероятно, речь идет о горничной по имени Сивилла, которая служила мне какое-то время до того, как умерла от слабости при родах? Та зима была убийственная, столько народу умерло.

– В самом деле, мадам. Все позволяет думать, что речь шла о еретичке, сбежавшей от правосудия.

– Вздор. Это сплетни злой завистливой женщины, и я даже могу вам назвать имя вашего осведомителя. Я набожная христианка…

Изящным движением руки Никола прервал Аньес:

– Как об этом свидетельствует ваш каноник? Брат Бернар?

– Мать аббатиса Клэре и казначея, которая часто меня посещает, Жанна д’Амблен, тоже засвидетельствуют это перед Богом.

Проведя несколько дней в аббатстве и умело расспросив монахинь, Никола это понял. Поэтому он решил пока отставить обвинение в плотской связи с человеком Бога. Он использует его в последнюю очередь. И он слукавил:

– Сейчас не время для суда и тем более для обвинения. Сейчас пробил час благодати, сестра моя.

Никола закрыл глаза. Его лицо исказилось от мук:

– Исповедуйтесь. Исповедуйтесь и покайтесь, мадам. Церковь – добрая и справедливая, она вас любит. Она простит вас. Никто не узнает о моем визите, а вы отмоете свою душу от грязи.

Церковь простит ее, но она попадет в руки светской власти, которая конфискует ее вдовье наследство и отберет дочь и Клемана. Аньес колебалась, сомневаясь, что способна противостоять инквизиторскому суду, и решила выиграть немного времени.

– Брат мой… Мне неизвестны эти гнусные преступления, в которых вы меня обвиняете. Но я полностью доверяю вашей рясе и вашей должности. Позволила ли я ввести себя в заблуждение? Дала ли я доказательство своего преступного простодушия? Как бы то ни было, ее сын Клеман был воспитан в уважении и любви к нашей святой Церкви, и ему не ведомы прискорбные ошибки матери… если таковые, конечно, были.

Никола убрал распятие в передний карман своего сюрко и подошел к Аньес, протягивая руки, с блаженной улыбкой на губах.

Маска. Под бледной кожей таилось изъеденное червями существо с обнаженными мышцами. Разлагающаяся плоть, клочья зеленоватой кожи, слизкая тошнотворная жидкость. Скользкие щеки, ввалившиеся глаза, обнажившиеся зубы. Красноватые панцири, копошащиеся лапы, ненасытные мандибулы, безжалостные клыки рылись в плоти. Запах падали. От пронзительного крика приподнимались грудная клетка, лишенная внутренностей, бока, изъеденные упрямыми челюстями. И вдруг появилась красная от крови морда крысы.

Видение было столь реальным, что Аньес задохнулась. Откуда появились эти невыносимые образы смерти, страданий? Зверь стоял перед ней. Она отступила назад.

Никола резко остановился в двух шагах от Аньес, пытаясь разгадать тайну этого прекрасного женского лица, которое внезапно исказилось. На какое-то мгновение ему показалось, что чуть ранее он уже видел эту сцену, однако не мог вспомнить, при каких обстоятельствах. От чувства, от которого он, как думал прежде, навсегда избавился, пересохло во рту. Страх, это был страх. Но он прогнал страх и воспользовался возможностью, предоставленной ему странной реакцией Аньес де Суарси:

– Вы боитесь дружеских объятий человека Бога, мадам? Так значит, вы твердо стоите на демоническом пути?

– Нет, – едва слышно выдохнула она.

Этот человек был одним из провозвестников Зла. Он любил Зло. Она была убеждена в этом, сама не зная почему. Но вот уже несколько секунд, прошедших после того ужасного видения, она была не одна. На ее стороне боролась могущественная тень. Несколько теней. Энергия, которую она считала исчезнувшей, вновь охватила ее. Она притворилась, что верит ему, и отважно продолжила:

– Нет… Ваши слова поразили меня. Сивилла обманула меня? Она воспользовалась моей доброжелательностью, моим простодушием? Какая жуткая мысль! А потом, я боюсь, как бы Клеман не узнал невыносимой правды о своей матери. Он будет сражен, – солгала Аньес с легкостью, которой ее наделили дружественные тени.

Эти самые тени толкнули ее к дьявольскому ангелу, заставили ее протянуть вперед руки в знак любви и дружбы и обнять ими за плечи человека, который вызывал у нее тошноту.

Он приехал не для того, чтобы добиться от нее признания. Он требовал ее жизнь, шептали тени Аньес, которая теперь слышала голоса, не похожие на ее собственный голос. Клеманс? Аньес не была в этом уверена.

Когда Аньес разжала объятья, в темных глазах, пристально смотревших на нее, вспыхнула ярость. Борьба будет более ожесточенной, чем предполагал Никола. Если она признает ересь служанки перед инквизиторским судом и при этом будет утверждать, что ее заблуждение было вызвано доброй верой, судьи снизойдут к ней. Она отделается смешным паломничеством, в худшем случае несколькими девятидневными молитвенными обетами. Он мог распрощаться со ста ливрами барона, а также с 300 ливрами, обещанными странным посланцем. Он мог также распрощаться со своим удовольствием.

И вдруг Никола со всей ясностью осознал угрозу, о которой прежде старался не думать: если он потерпит поражение, его жизнь окажется в опасности. Человек в плаще не даст ему пощады, ведь тот обладал властью. И теперь он возненавидел свою будущую жертву, которую до сих пор презирал за ее игры.

Едва Никола ушел, как Аньес упала на колени и стала молиться. Она умоляла голоса вернуться в ее сознание. Но они смолкли, едва инквизитор покинул зал. Лишилась ли она рассудка? Она молилась, как ей казалось, несколько часов. У нее начался своего рода бред. В это мгновение она все отдала бы, лишь бы тени вернулись, чтобы успокоить ее.

– Мой ангел, – тихо рыдала Аньес.

Внутренний вздох, похожий на ласковое прикосновение.

Клеман нашел Аньес, лежавшую на плитах общего зала. На мгновение его охватил ужас. В мозгу Клемана промелькнула мысль, что она умерла, и он бросился к ней. Но Аньес спала. Ребенок погладил тяжелые косы, уложенные вокруг головы, и позвал:

– Мадам?.. Пора просыпаться, мадам. Что случилось? Почему…

– Тише… Он пришел. Это Зло отдало меня в его руки. Ты должен немедленно уехать, Клеман.

Она пресекла возражение, готовое, как она чувствовала, слететь с уст Клемана, и твердо сказала:

– Это приказ, и ты обязан подчиниться.

Смягчившись, Аньес продолжила, по-прежнему сидя на полу:

– Сделай это из-за любви ко мне. Началось инквизиторское расследование.

Глаза Клемана расширились от ужаса, и он задрожал:

– Боже мой…

– Замолчи и слушай меня. Произошло нечто из ряда вон выходящее, настолько необычное, что я даже боюсь тебе об этом говорить, поскольку сама пребываю в таком смятении духа, что мне не удается собраться с мыслями.

– Что, мадам, что?

– Присутствие, вернее, несколько присутствий… Это так сложно описать. Уверенность, что меня поддерживает некая благожелательная сила.

– Бог?

– Нет. Кто бы это ни был, они вдохнули в меня уверенность, энергию, которая мне говорит, что я могу оказать сопротивление этому вредоносному существу, инквизитору, некому Никола Флорену. Он… Он воплощение худшего, Клеман… Как бы тебе сказать… Эд – плохой, но этот – проклятый. Ты должен исчезнуть, потому что ты, который был все эти годы моей силой, теперь стал моей самой большой слабостью. Ты это знаешь так же хорошо, как и я. Если этому человеку удастся убедить суеверных безумцев, которых он выберет судьями, что ты инкуб, твой юный возраст не спасет тебя, напротив. Если он обнаружит, что мы скрывали твой истинный пол, будет еще хуже. Они сочтут его логику железной, потому что ты ребенок еретички. А затем они согласятся со всем, во что это чудовище заставит их поверить. Надо, чтобы ты уехал, Клеман. Ради меня.

– А Матильда?

– Я попрошу аббатису Клэре приютить ее на какое-то время.

– Но я могу вам… – попытался убедить Аньес Клеман.

– Клеман, умоляю тебя! Помоги мне: уезжай. Уезжай как можно быстрее.

– Это действительно для того, чтобы помочь вам, мадам? Не хотите ли вы просто защитить меня?

– Я хочу защитить нас, нас всех.

– Но куда я пойду, мадам?

Сначала ответом ему была горькая улыбка.

– О… Это правда, никто не поторопится протянуть нам руку помощи. Единственная защита, на которую я могу надеяться – это защита графа Артюса. Но я не знаю, согласится ли он помочь мне, чтобы защитить тебя. Если он откажет тебе, испугавшись последствий, беги, неважно куда. Поклянись мне в этом своей душой. Поклянись!

Клеман немного поколебался, но потом уступил перед ее настойчивостью.

– Клянусь.

Аньес прижала ребенка к себе. Он уткнул лицо в ее шелковистые волосы, пахнувшие розмариновой водой. Клеман чувствовал такое стеснение в груди, что ему хотелось разрыдаться, еще крепче вцепиться руками в свою даму. Казалось, силы оставили его. Без нее он погибнет, без нее он не знал, в какую сторону следовало идти. Ради нее он был способен на все, и он это знал. Но огромная пустота, которая постепенно, по мере того как Аньес говорила, заполняла его душу и леденила тело, лишила Клемана возможности думать.

– Спасибо, мой сладкий. Я напишу письмо, которое ты отдашь графу. Если он откажется спрятать тебя… Я скопила несколько золотых су*, совсем немного, но они помогут тебе добраться до порта и оплатить путешествие в Англию, единственное королевство, которое сумело противостоять натиску инквизиции. Иди, пусть для тебя оседлают лошадь, соберут еду и одежду, а затем возвращайся в мою спальню.

Когда Аньес разжала объятия, Клеман подумал, что сейчас умрет, прямо у ее ног. Почувствовала ли это Аньес? Она прошептала:

– Я больше не боюсь, Клеман. Я одержу победу, ради тебя, ради себя, ради всех нас и ради дружественных теней. Никогда не забывай, что я храню тебя в своем сердце, даже если мы находимся в разлуке. Никогда не забывай, что мною движет любовь и что она сильнее всего остального, когда вступает в битву. Никогда не забывай.

– Я никогда не забуду этого мадам. Я так вас люблю.

– Ты сможешь доказать это, если не вернешься сюда до тех пор, пока я не разделаюсь с этим посланцем тьмы.

Через несколько лет, которые пробегут незаметно, Клеман превратится в молоденькую девушку. И тогда будет довольно рискованно по-прежнему прибегать к мистификации, которая позволила Аньес оставить подле себя Клемана. Как отреагирует Клеман, Клеманс, если узнает всю правду о своем рождении? Эту мучительную тайну хранили три женщины, две из которых умерли. Через несколько лет… если Господь сохранит им обоим жизнь.

Аньес посмотрела на ребенка, выходившего из ее спальни, и удивилась, как он вырос за последние месяцы. Браки доходили до половины икр, а пятки свешивались из сабо наружу. Она корила себя за то, что не замечала этого раньше. Вдруг ей показалось очень важным исправить это до отъезда Клемана, словно обычное внимание образовывало некую связь с будущим, словно она доказывала, что вскоре они вновь будут вместе.

А вдруг она убаюкивала себя ложью, вдруг она не сможет оказать сопротивление инквизиторскому суду, расправиться с этим прекрасным созданием ада? Вдруг она больше никогда не увидит Клемана? Вдруг она умрет? Вдруг граф Артюс лишь притворялся? Вдруг на самом деле он был трусом? Вдруг он не примет Клемана или, еще хуже, выдаст его инквизиции?

Довольно! Прекрати! Немедленно!

Месяц скоро пройдет, месяц благодати. Но у нее еще есть время все обдумать, приготовить свою защиту, предусмотреть запасные стратегии. В этом ей уже помог Клеман, однажды вечером, когда появился после одного из своих таинственных исчезновений.

К Аньес вернулось мужество, хотя она на это больше не рассчитывала после того, как замолчали тени. Теперь она была не одинока, несмотря на ее решение отправить Клемана к графу. Она не солгала ему. В данный момент он был ее самой серьезной слабостью. Она чувствовала себя способной на все. Но вот противостоять угрозе, нависшей над юной жизнью, она не могла. Когда же Клеман спрячется в надежном месте, она сумеет взглянуть опасности в глаза. Ее озарила одна шокирующая мысль, мысль, которую она не допускала еще несколько дней назад: она никому не даст пощады. Эд сплел паутину, которая душила ее. Если она выйдет из этого испытания победительницей, она поступит с ним точно так же, не испытывая ни капли жалости.

Время прощения, время снисхождения прошло.

Аньес направилась на кухню и спокойным тоном приказала Аделине подобрать подходящую для Клемана одежду и приготовить узелок с едой. При этом она не удосужилась удовлетворить немое любопытство служанки.

Замок Отон-дю-Перш,
август 1304 года

Проливные дожди чуть не погубили урожай, созревший в Перше позднее, чем в Босе. Этого ни за что нельзя было допустить, и поэтому все работали день и ночь, отчаянно борясь с непогодой.

Артюс объезжал фермы, подбадривал своих крестьян и сервов, одних ругал, других же хвалил. Все видели, как он, засучив рукава шенса из тонкого льна, спокойно остановил, а потом повел телегу, запряженную двумя тяжеловесными першеронами, на которую погрузили скошенную пшеницу. Женщины восторгались его прекрасным телосложением, мужчины восхищались тем, что граф не побоялся столь презренной и изнурительной работы. Артюс делил с крестьянами и сервами сидр, грубый хлеб и сало, как и они, падал от усталости на соломенные снопы, чтобы немного передохнуть, и ругался как солдат, приговаривая, что «эта чертова погода ему не указ, прости, Господи!». Они работали не покладая рук на протяжении двух дней и двух ночей.

Домой Артюс д’Отон вернулся весь разбитый, промокший, облепленный грязью с ног до головы. Прежде чем рухнуть на кровать, даже не раздевшись, он признал очевидный факт: он не думал о ней с самого утра… Ну, почти не думал.

Артюс проспал всю ночь и добрую половину наступившего дня. Когда он проснулся, его уже ждала горячая ванна. Ронан, который служил еще отцу графа, уже ждал его, вооружившись щеткой, мылом и простынями.

– Вас покусали сенные блохи, монсеньор, – заметил старик.

– И от этого умерли, – пошутил Артюс. – А… Осторожнее, старый палач, у меня чистые глаза, бесполезно переводить на них мыло.

– Прошу прощения, монсеньор. Но эта грязная корка, покрывающая вас… Да, очень стойкая корка…

– Самая настоящая. Земляная корка. Я голоден, Ронан, очень голоден. И долго ты меня будешь мучить этой щеткой?

– Остались волосы, монсеньор. Лучшее я приберег на конец. Ночью приехал маленький мальчик. Он выглядел изнуренным.

– Кто?

– Некий Клеман. Он утверждает, что уже имел честь встречаться с вами у своей хозяйки.

Артюс д’Отон поднялся на ноги, настолько резко, что серая волна мыльной воды выплеснулась на пол. Он почти кричал:

– Что ты с ним сделал? Он по-прежнему у нас в замке?

– Волосы, монсеньор, волосы! Я расскажу вам все, если вы спокойно сядете в ванну и позволите мне вымыть и привести в порядок… то, что растет на вашей голове.

Ронан видел и не такое, сначала при жизни покойного графа д’Отона, потом при Артюсе, родившемся у него на глазах.

– Прекрати говорить со мной как нянька, – недовольно проворчал Артюс.

– Почему? Я и есть ваша нянька.

– Вот этого я как раз и боялся.

Артюс любил Ронана. Ронан олицетворял его воспоминания, самые лучшие и самые худшие. Ронан был единственным, кто не боялся убийственной ярости своего хозяина после смерти малыша Гозлена. Он приносил еду в покои графа, не говоря ни слова, без тени страха, в то время как Артюс грозил ему всеми карами, если тот вновь появится. Но Ронан приходил вновь и вновь. Единственным, кроме Господа, у кого Артюс однажды попросил прощения, был Ронан. Эта ужасная пощечина, которую он с такой силой дал своему самому верному слуге, что тот упал на пол! Ронан поднялся на ноги. На его щеке виднелся красный след от ладони Артюса. Ронан печально посмотрел на графа, а потом сказал:

– До завтра, монсеньор. Пусть ночь принесет вам облегчение.

На следующее утро Артюс, еще более удрученный, попросил прощения, смиренно склонив голову. Ронан со слезами на глазах подошел к графу и обнял впервые с того времени, как тот распрощался с детством.

– Мой бедный малыш, мой бедный малыш. Это так несправедливо… Заклинаю тебя, не забывай в этом тяжелом испытании о доброте и величии, иначе смерть восторжествует.

Несомненно, благодаря этой пощечине ярость Артюса стихла. Он вновь вернулся к жизни.

– Быстрее, расскажи мне, что ты с ним сделал, – повторил Артюс, закрыв глаза, поскольку Ронан так нещадно орудовал щеткой, будто был готов сорвать кожу с его головы.

– Я отвел его в служебное помещение, дал ему еду, одеяло и циновку в ожидании ваших распоряжений. Один из батраков занялся его лошадью. У мальчика есть письмо. Он показал свиток, но отказался доверить его мне. Письмо предназначено вам и только вам. История, которую он рассказал мне, похожа на правду. Надеюсь, что я не поступил слишком опрометчиво.

– Нет, конечно, нет. Ты правильно поступил. Осторожней, осторожней… Ведь это волосы, а не грива рабочей скотины.

– В чем я сильно сомневаюсь, монсеньор.

– Ну, и что Клеман? Какая история?

– Его дама приказала ему добраться до ваших земель.

Ронан тяжело вздохнул и продолжил:

– Он очень испуган. Я так понял, что он не хотел ее покидать, но она ему приказала. Он ждет вас.

– Ну, ты уже закончил со щеткой? Конечно, я сияю, как новый золотой су!

– Кстати, о новых су…

Ронан замолчал. Когда он заговорил вновь, его голос звучал довольно напряженно:

– Он спросил меня, сколько будет стоить ужин, которым я накормил его ночью. Он мне объяснил, что у него только семь золотых су, все состояние его дамы, которое она отдала ему на прощание. Он не хочет тратить деньги понапрасну, поскольку они трудно достаются его даме. Поэтому он предпочел бы обойтись ломтем хлеба и похлебкой. Мне с трудом удалось втолковать ему, что я не держу таверну, что речь идет о вашем гостеприимстве.

Артюс закрыл глаза, притворившись, что в них попало мыло. Его сердце, которое он считал замолчавшим навеки, вновь забилось. В груди разливалась острая, но столь желанная боль. Любовь так давно ушла из его жизни, и он думал, что сейчас он открывает ее вновь. Огромная любовь Клемана к своей даме, любовь дамы к этому храброму мальчику, его любовь к Аньес. Семь золотых су. Все ее мизерное состояние. Его едва хватило бы на манто, подбитое беличьим мехом.

– Да, да… Я закончил, – сказал Ронан. – Повторяю, мальчик отдохнул, поел и ждет вас, монсеньор.

Артюс вылез из ванны и позволил себя вытереть, сгорая от нетерпения.

Артюс ходил взад и вперед, скрестив руки за спиной, слегка нагнувшись вперед. Сине-зеленые глаза следили за ним, замечали малейшее движение. Клеман в нескольких словах все ему объяснил. Инквизиция, клеветнические измышления Мабиль, приезд доминиканца, время благодати, которое течет, как песок сквозь пальцы. Едва сдерживая рыдания, Клеман рассказал графу, что мадам Аньес боялась, что его арестуют. Он поведал, что она заставила его поклясться душой: он должен был уйти и не возвращаться. Бежать, оставив ее наедине с инквизицией. А потом ребенок замолчал, поскольку его слова утонули в слезах, так он боялся за нее.

Граф д’Отон подошел к столу, чтобы еще раз прочитать письмо Аньес.

Мсье!

Поверьте, мне очень жаль, что я вынуждена Вас беспокоить. Поверьте также, что я остаюсь Вашим покорным и верным вавассалом и что Ваше решение будет моим.

Сейчас я оказалась в опасной и очень деликатной ситуации. Я должна ей противостоять. И я к этому готова, по крайней мере я так надеюсь. Бог мне поможет. Но не в этом состоит моя покорнейшая просьба, ибо речь идет именно о покорнейшей просьбе. Вы знаете Клемана. Он верно служил мне, и он очень дорог моему сердцу. Это чистая и надежная душа, и поэтому он заслуживает, чтобы его кто-то защитил.

Когда я поняла, что мне надо удалить Клемана от себя, чтобы обеспечить его безопасность, я вспомнила о Вас. Ну разве это не странно?

Если Вы, выслушав Клемана, сочтете, что не можете приютить его в своем доме, умоляю Вас, при всем моем послушании и уважении, позвольте ему уйти, не ставя никого об этом в известность. Я дала ему семь золотых су, все, что у меня было. Какое-то время он сможет прожить на эти деньги. Я буду Вам весьма признательна за это.

Я не виновна ни в одном из чудовищных преступлений, в которых меня обвиняют, а Клеман тем более. Я знаю причину этих козней, которые призваны меня погубить, но смутно подозреваю, что она ускользнула от понимания человека, затеявшего их. Как бы то ни было, примите, мсье, мои заверения в том, что Ваш визит в Суарси оставил лучшие воспоминания за все время моего вдовства. Чтобы быть до конца честной и если Вы мне это позволите, признаюсь Вам, что у меня не было столь приятных моментов с тех пор, как смерть забрала с собой мадам Клеманс де Ларне. Пусть она покоится с миром.

Да хранит Вас Господь, да хранит Он Клемана.

Ваш искренний и послушный вассал,
Аньес де Суарси

Шквал противоречивых эмоций захлестнул графа, помешав ему обратиться к этому хрупкому, не по годам развитому мальчику, стоявшему напротив, с гордо поднятой головой, смелым взглядом, несмотря на страх. Но почему она не приехала просить помощи? Он мог бы вмешаться, заставить инквизитора отказаться от своих обвинений. Разумеется, инквизиция была очень могущественной, но не до такой степени, чтобы позволить себе вызвать недовольство короля Франции, а Артюс унизился бы и до того, чтобы уговорить короля вмешаться. Ради нее. Филипп понял бы его. Филипп был великим королем и человеком чести и слова, когда дело не касалось государственных интересов. Кроме того, король не питал особой любви к Церкви и инквизиции, хотя при необходимости прибегал к их помощи.

Эта женщина потрясла его, привела в отчаяние, сделала покорным, растрогала его так, как это прежде никому не удавалось. Равной ее смелости была только ее безумная слепота. Что? Она рассчитывала в одиночку вступить в бой с великим инквизитором? Разве у нее было оружие?

Нет, она не была слепой. Она была рысью, как ее и описывал Монж. Сейчас она делала обманные движения. Она прятала малышей, подставляя свою грудь противнику, чтобы отвлечь его.

Действительно ли она верила в возможность броситься на врага, вонзить свои клыки в его презренную плоть? Она не была им ровней. Они обладали властью, почти полной неприкосновенностью, поскольку оправдывали друг друга за допущенные прегрешения, какими бы те ни были.

А если она это знала? Если речь действительно шла о намеренном самоубийстве? Самки рыси способны на такое. Граф был охотником и знал об этом. Он всегда прекращал борьбу, давая хищнице возможность убежать. Однажды одна из рысей, преодолев несколько туазов, обернулась и внимательно посмотрела на него своими желтыми глазами, прежде чем исчезнуть, как привидение, в зарослях. У Артюса появилась сбивающая с толку уверенность: рысь послала ему прощальный привет, возможно, благодарность. Но этот хищник-паразит, как его описал Клеман, не разожмет когтей и не отпустит свою добычу. У Аньес не было ни единого шанса.

Артюс стукнул кулаком по столу и выкрикнул:

– Нет!

Клеман не шевельнулся.

– Надо найти выход, – бормотал Артюс. – Но какой? Мы остались без Папы. Ходатайство, даже от имени короля, затеряется в коридорах Ватикана. Там все будут ссылаться на отсутствие Папы, чтобы оправдать свое бездействие.

Клеман, стоя неподвижно, ждал, сам толком не понимая, чего именно он ждет от этого человека. Возможно, чуда. Он сказал:

– Разве в прошлом году мсье Карл де Валуа, брат короля, не получил Алансонское графство в качестве апанажа?

– Получил.

– Дом инквизиции, к которому приписан Никола Флорен, находится в Алансоне, – продолжал настаивать ребенок.

– Если вмешательство королевского дома могло бы нам помочь, я остановил бы свой выбор на Филиппе, а не на нашем добром Карле. Дипломатичность не входит в число основных достоинств Карла. Мой мальчик… Карл ничего не сможет сделать, хотя он и граф Алансонский. Инквизиция не подчиняется никаким приказам, если только они не исходят от Папы.

– Но у нас нет Папы, – повторил Клеман.

Голос Клемана сорвался. Он сжал зубы, заставил себя замолчать, но Артюс все прочитал в его глазах, поскольку вспылил:

– Нет же, выбрось это из головы! Она не погибнет! Я еще не все обдумал. Оставь меня. Мне нужна тишина, а твое молчание настолько красноречивое, что оно мешает мне думать.

Клеман неслышно вышел из комнаты.

Думать.

Вывод, который Артюс сделал, разговаривая с маленьким мальчиком, разглядывавшим его, ошеломил графа своей искренностью, своей жестокостью. Он был способен на все, чтобы ее спасти. Если к этому добавить здравый смысл, если не сказать цинизм, который у него выработался по отношению к почти всему религиозному институту… Вера быстро исчезала, когда в ход шли деньги и власть. Артюс знал: многих инквизиторов можно было купить, и этот не будет исключением из правил, поскольку Эд, несомненно, оплатил его услуги. Было достаточно просто предложить б о льшую сумму.

Завтра он отправится в Алансон.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю