Текст книги "След зверя"

Автор книги: Андреа Жапп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Ваша мать – мой ангел-хранитель, Эд. Я никогда не смогу в своих молитвах отблагодарить ее за все то добро, что она для меня сделала. Я всегда помню о ней, и ее образ придает мне силы.

На глаза Аньес навернулись слезы. На этот раз Аньес не притворялась. Это действительно были слезы нежности и глубокой печали.

– Какой же я тупица, моя козочка! Простите меня. Я знаю, что вы были искренне привязаны к моей матери. Ну будет, красавица, простите грубияна, каким я иногда бываю.

Аньес заставила себя улыбнуться.

– Ну что вы, брат мой. Вы так добры.

Эд, удостоверившись в ее благодарности и покорности, сменил тему разговора.

– А этот маленький негодяй, который вечно путается в ваших юбках… Как его зовут? Я что-то не видел его.

Аньес сразу же поняла, что Эд говорил о Клемане, но предпочла потянуть время, чтобы понять, какую позицию ей следует занять.

– Маленький негодяй, говорите?

– Ну да, этот сирота, которого вы великодушно оставили при себе.

– Клеман?

– Да… Жаль, что родилась не девочка. Здесь недалеко находится женское аббатство Клэре*. Мы могли бы посвятить девочку Богу [16]16
  Дети, посвященные Богу, – дети, которых отдавали в аббатства.


[Закрыть], избавив вас тем самым от лишнего рта.

Как сюзерен Эд мог бы так поступить, если бы захотел. И тогда Аньес не оставалось бы ничего другого, как подчиниться воле сводного брата.

– О… Клеман вовсе мне не в тягость, брат мой. Его почти не видно, а иногда он меня развлекает.

Уверенная, что Эд хотел доставить ей удовольствие, ничего ему не стоившее, Аньес добавила:

– Признаюсь, мне будет его не хватать. Он сопровождает меня, когда я объезжаю свои земли и сельские общины.

– Разумеется, он слишком хилый и тщедушный, чтобы сделать из него солдата. Возможно, монаха через несколько лет…

Аньес не следовало открыто противоречить Эду. Он был одним из тех недалеких людей, которые упирались при малейшем возражении и тут же начинали спорить, пытаясь заставить других признать свою неправоту. Это был весьма распространенный способ показать свою власть. Тем же ровным тоном с едва заметной ноткой ложной неуверенности Аньес сказала:

– Если он обладает достаточными способностями, я сделаю из него своего аптекаря или знахаря. Мне понадобится такой человек. Он уже знает секреты настоев и лекарственных трав. Впрочем, он еще слишком юн… Мы поговорим об этом, когда придет время, брат мой, поскольку я знаю, что вы хорошо разбираетесь в людях.

Утверждают, что дети обладают безошибочным чутьем. Но Матильда служила вызывающим беспокойство примером прямо противоположного. После первой перемены фруктов и пирогов она уселась возле ног дядюшки, что-то лепетала и была в восторге, когда он нежно целовал ее волосы или просовывал пальцы под воротник шенса [17]17
  Шенс – длинная нательная рубашка, которую надевали под платье.


[Закрыть], чтобы пощекотать ей шею. Ее очаровывали рассказы дядюшки об охоте или путешествиях. Она буквально пожирала его глазами, растянув свой маленький ротик в пленительной улыбке. Аньес подумала, что вскоре ей придется рассказать дочери о непристойном поведении ее дядюшки. Но как это сделать? Матильда обожала Эда. Он казался ей могущественным, блистательным, – одним словом, чудесным человеком. В мануарий Суарси, с его толстыми печальными и холодными стенами, он приносил образ счастливого и веселого мира, который настолько одурманил девочку, что она потеряла способность трезво мыслить. Но Аньес не могла бранить ее за это. Что она знала о мире, эта маленькая девочка, которая менее чем через год станет женщиной? Она знали лишь тяготы сельской жизни, грязные стойла и свинарники, тревогу за урожай, грубую одежду, страх перед голодом и болезнями.

И вдруг невыносимая мысль обожгла Аньес. Если представится случай, Эд попытается сделать со своей племянницей то, что он пытался сделать восемь лет назад со своей сводной сестрой. Аньес, разгадавшей желание Эда вступить в кровосмесительную связь, стало жутко. Он не пропускал ни одной крестьянки или служанки. Некоторым из них льстило внимание, оказанное сеньором, другие просто смирялись с неизбежным. В конце концов, до него они все прошли через руки собственных отцов и дедов.

Сославшись на поздний час, Аньес приказала уложить дочь. Но куда девался Клеман? После приезда Эда де Ларне она его не видела.

Лес Клэре,
май 1304 года

Широкая грудь неумолимо надвигалась на него. Стена страха. Молодому монаху казалось, что он уже целую вечность созерцает хорошо развитые мышцы под черной шкурой, пропитанной потом. А ведь лошадь сделала всего несколько шагов. Вновь раздался голос:

– Письмо, где письмо? Дай его мне, и я сохраню тебе жизнь.

Пальцы, сжимавшие поводья, заканчивались длинными металлическими блестящими когтями. Молодой монах различил два поперечных стержня, крепивших эту смертоносную перчатку к запястью. Ему показалось, что он видит на острых кончиках пятна крови. Эхо его учащенного дыхания звенело в ушах, оглушая монаха. Когтистая рука поднялась вверх, возможно, в знак примирения. Молодой монах следил за каждым из мельчайших движений, которые словно преломлялись в какой-то причудливой призме. Это был стремительный жест, но рука повторяла его вновь и вновь. На какую-то долю секунды монах закрыл глаза, надеясь избавиться от этого видения. У него кружилась голова, язык прилип к гортани.

– Дай мне письмо, и ты останешься в живых.

Откуда исходил этот потусторонний голос? Явно не от человеческого существа.

Молодой монах огляделся, оценивая свои шансы на спасение. Там, чуть дальше, под лучами заходящего солнца стояла плотная стена из деревьев и кустарников. Раскачивавшиеся стволы росли так близко друг к другу, что лошадь не смогла бы пробраться между ними. Молодой монах стремительно сорвался с места. Он бежал как сумасшедший, два раза едва не потерял равновесие, цеплялся за низкие ветви, чтобы удержаться на ногах. Он боролся с желанием упасть на землю, залиться слезами и дождаться своего преследователя. Чуть правее затрещала потревоженная сорока. Ее неприятная трескотня, словно грохочущий водопад, яростно обрушивалась на барабанные перепонки молодого человека. Он опять побежал. Еще несколько метров. Там высокие кусты ежевики захватили лужайку, заняли каждый клочок свободного пространства. Если он сумеет спрятаться в этих кустах, возможно, преследователь потеряет его. Одним прыжком он ворвался в самую середину этого растительного ада и закрыл рот рукой, чтобы сдержать рыдания, готовые вырваться из его груди. Кровь бешено пульсировала в шее, ушах, висках.

Только не двигаться, не шуметь, дышать тихо. Шипы ежевики впивались в руки и ноги, цеплялись за лицо. Он видел, как изогнутые колючки тянулись к нему. Они дрожали, вытягивались, сжимались, чтобы безжалостно наброситься на его плоть. Они пронзали его кожу, ворочались в ней, чтобы убедиться в своей победе. Напрасно он повторял себе, что ежевика – неживое существо. Но ведь она двигалась!

Наступила ночь, пурпурная ночь. Даже деревья стали пурпурными. Трава, мох, ежевика, спускающийся туман – все окрасилось в пурпурный цвет.

Нечеловеческая боль жгла его члены. Его словно пожирал костер, горевший без пламени.

Едва уловимый шум. Словно где-то шумел водоворот. Если бы он только мог зажать уши руками, чтобы стих гул, врывавшийся в его мозг. Но нет, ежевика цеплялась за него с удвоенной злобой. Раздался нарастающий цокот копыт.

Письмо. Нельзя допустить, чтобы его обнаружили. Он поклялся сохранить письмо ценой собственной жизни.

Молодой монах хотел помолиться, но споткнулся на первых же словах. Ему приходили в голову одни и те же фразы, похожие на непонятную литанию. Он сжал челюсти и резко поднял правую руку, высвободив ее из колючек. Он отчетливо понимал, что его кожа начинает сдаваться под упорным натиском растительных когтей. Рука почернела до самого запястья. Пальцы не слушались его. Они настолько одеревенели, что он с трудом приказал им залезть под накидку и вытащить листок бумаги.

Послание было коротким. Цокот копыт приближался. Через несколько минут конь прыгнет на него. Он разорвал листок бумаги на мелкие клочки, положил их в рот и стал с отчаянной энергией жевать, чтобы успеть проглотить до появления всадника. Когда молодому монаху наконец удалось проглотить бумажный шарик, пропитанный слюной, когда этот шарик исчез в его чреве, ему показалось, что несколько этих великолепных строк обожгли ему пищевод.

Прижавшись к земле, растерзанный дикой ежевикой молодой монах увидел сначала передние ноги вороной лошади. Ему показалось, что они стали двоиться. Вдруг он увидел четыре, шесть, восемь ног животного.

Он попытался сдержать дыхание, столь шумное, что его, вероятно, слышали по всему лесу.

– Письмо. Дай мне письмо.

Голос был глухим, деформированным, словно исходил из земных недр. Возможно, голос дьявола?

Боль, причиненная безжалостной ежевикой, внезапно исчезла, словно по мановению волшебной палочки. Наконец-то Господь пришел ему на помощь. Молодой человек поднялся и выбрался из этого капкана злобных колючек. Он больше не обращал внимания ни на порезы, ни на раны. Лицо и руки у него были в крови. Он вытянул перед собой пальцы, красные пальцы на пурпурном фоне ночи. Вдоль вен тянулись цепочки волдырей, доходившие до локтей. А затем они так же внезапно, как и появились, исчезли.

– Письмо! – приказал гром, гремевший в мозгу молодого монаха.

Его взгляд упал на ноги, обутые в сандалии. Они так налились, что кожаных ремешков, впившихся в опухшую плоть, не было видно.

Он поклялся спасти письмо ценой своей жизни. Не совершил ли он преступления, съев его? Он поклялся. Следовательно, он должен отдать свою жизнь. Он повернул голову, пытаясь определить высоту ежевичного океана, среди которого он надеялся найти убежище. Что за глупость! Казалось, этот океан дышал, волновался. Ветви ежевики поднимались, падали, затем вновь делали вдох. Он воспользовался долгим выдохом враждебного окружения, чтобы выпрыгнуть наружу и пуститься в бегство.

Когда до него донеслось эхо галопа, он уже не знал, бежал ли он несколько часов или несколько секунд. Он широко открыл рот, чтобы набрать побольше воздуха. Кровь подступила к самому горлу, и он рассмеялся. Он так смеялся, что был вынужден остановиться, чтобы восстановить дыхание. Монах нагнулся вперед. И в этот момент он увидел длинную колючку, торчавшую из его груди.

Как эта толстая колючка оказалась тут? Кто вонзил этот шип в его грудную клетку?

Молодой человек упал на колени. Красный поток лился ему на живот, стекал по бедрам вниз, где его впитывала пурпурная трава.

Лошадь стояла неподвижно в метре от молодого монаха. С нее спешился всадник, призрак, закутанный в широкий плащ с капюшоном. Призрак резко вытащил рогатину и вытер о траву окровавленное древко. Он встал на колени и обыскал монаха. Ничего не найдя, он выругался.

Куда делось послание?

Охваченный яростью, призрак поднялся и грубо пнул ногой агонизирующего монаха. Он почувствовал острое желание убить его, когда иссохшие, застывшие губы молодого человека открылись в последний раз, чтобы выдохнуть:

– Аминь.

Голова монаха безжизненно поникла.

Пять длинных металлических блестящих когтей приблизились к лицу молодого человека. Призрак жалел только об одном: что его жертва больше не могла чувствовать, как когти с безжалостной яростью впились ей в плоть.

Мануарий Суарси-ан-Перш,
май 1304 года

Ужин длился бесконечно долго. Манеры сводного брата вызывали у Аньес отвращение. Неужели он никогда не слышал о знаменитом парижском теологе, Гуго де Сен-Викторе, который еще сто лет назад описывал, как надо вести себя за трапезой? А ведь теолог в своем произведении указывал, что надо «есть не пальцами, а ложкой, нельзя вытирать руки об одежду и снова класть на общие блюда недоеденные куски или остатки пищи, застрявшие между зубов». Эд шумно чавкал, жевал с широко раскрытым ртом, рукавом вытирал капли супа, попавшие ему даже на брови. Он рыгнул от удовольствия, проглотив последний кусок фруктового пирога. Отяжелев после сытного ужина, который Мабиль сумела сделать аппетитным, несмотря на строгие требования постного дня, Эд вдруг сказал:

– А теперь… Подарки для моей козочки и ее крошки. Пусть приведут Матильду.

– Но она уже, несомненно, спит, брат мой.

– Ну что же, пусть ее разбудят. Я хочу посмотреть, как она обрадуется.

Аньес подчинилась, поборов свое плохое настроение. Через несколько минут наспех одетая девочка вошла в просторный зал. Спросонья ее глаза блестели радостным ожиданием.

Эд направился к большому деревянному сундуку, покрытому джутовой тканью, который еще до ужина принес в зал паж. С большими предосторожностями Эд стал медленно развязывать веревки, разжигая нетерпение своей племянницы. Наконец он вытащил терракотовую бутылку, объявив слащавым тоном:

– Я привез вам… разумеется, моденского уксуса для вашего туалета, милые дамы. Говорят, что, несмотря на темноватый цвет, он придает коже молочную белизну, делает ее нежной как розовый лепесток, покрытый росой. Итальянские прелестницы с удовольствием пользуются им.

– Вы чересчур балуете нас, брат мой.

– Ба, безделушка, только и всего. Перейдем к серьезным вещам. Ай-ай-ай… Что я вижу на дне сундука… пять локтей [18]18
  Локоть – 1,2 метра в Париже и 0,7 метра в Аррасе.


[Закрыть]генуэзского шелка…

Это был подарок, достойный принцессы. Аньес, вероятно, вспомнила, что скрывалось за излишней щедростью сводного брата, и только поэтому не бросилась к желто-шафрановой ткани, чтобы пощупать ее. И все же она не смогла сдержаться и воскликнула:

– Какое великолепие! Но, Бог мой, на что его пустить? Я боюсь испортить его своей неловкостью.

– Тогда, мадам, подумайте о том, что все шелковые ткани мечтают коснуться вашей кожи.

Пристальный взгляд Эда заставил Аньес опустить глаза. Тем не менее он продолжал тем же игривым тоном:

– А что это за толстый кошелек из малинового бархата? Что это такое? От него исходят опьяняющие флюиды. Знаете ли вы, мадемуазель, о чем идет речь? – наклонился он к племяннице, стоявшей с раскрытым ртом.

– Конечно, нет, дядюшка.

– Тогда давайте откроем его.

Эд направился к столу и высыпал на тарелку смесь аниса, кориандра, фенхеля, имбиря, гвоздики, миндаля, грецких и лесных орехов, которой богачи любили лакомиться перед тем как лечь спать, чтобы освежить дыхание и облегчить пищеварение.

– Восточные пряности, – прошептала окончательно покоренная девочка восхищенным тоном.

– Совершенно справедливо. А нет ли в волшебном мешке подарка для моей крошки? Я полагаю, что совершеннолетие грядет семимильными шагами, не так ли, милая барышня?

Матильда прыгала от нетерпения вокруг Эда. Она выдохнула сдавленным от волнения голосом:

– Через несколько месяцев, дядюшка.

– Замечательно! Значит, я буду первым, кто пожелал вам его. Вы не сердитесь на меня за мою поспешность, не правда ли?

– О! Конечно, нет, дядюшка!

– Так какой же у нас есть подарок на совершеннолетие юной принцессы? А, а… Брошь из серебряной проволоки и бирюзы, изготовленная фламандскими ювелирами, и перламутровый гребень из Константинополя, которые сделают ее еще более прекрасной и заставят побледнеть завистницу луну…

Потрясенная девочка едва осмелилась дотронуться до броши, изготовленной в форме длинной булавки. Ее длинная нижняя губа дрожала, словно Матильда была готова расплакаться при виде такой красоты. Аньес вновь подумала, что дочери в тягость их скучная жизнь. Но как объяснить той, кто была еще ребенком, что через несколько лет этот дядюшка-чаровник будет видеть в своей полукровной племяннице лишь новый объект для утех? Аньес знала, что готова на все, только бы избежать этого. Он никогда не дотронется своими грязными лапами до нежной кожи ее дочери. К счастью, Клемана оберегало от подобных желаний и многих других вещей то, что он был мальчиком. Хотя слухи об извращенных склонностях некоторых сеньоров и доходили до Суарси, все же Эд любил девочек, едва достигших половой зрелости.

– И наконец, вот это! – театрально провозгласил Эд, вынимая из сумочки нечто, напоминающее толстый кожаный футляр, похожий на палец. Развязав шнурок, он извлек сероватую трубочку.

С губ Матильды сорвался радостный крик.

– Мадам! О, мадам моя мать… индийская соль. Какое чудо, я ее никогда не видела. Можно попробовать?

– Чуть позже. Ну, Матильда, побольше сдержанности! Мабиль! Отведи мою дочь в ее спальню. Уже поздно, она и так засиделась!

Девочка с нежностью попрощалась с дядюшкой, поцеловавшим ее волосы, потом с матерью и нехотя последовала за служанкой.

– Ах, брат мой, признаюсь, что я поражена так же сильно, как и моя дочь. Говорят, что графиня Бургундская, Маго д’Артуа, так любит поесть, что недавно велела купить пятнадцать хлебов на ярмарке Ланьи.

– Это правда.

– Я считала ее бедной, а эта индийская соль, как утверждают, стоит дороже золота.

– Эта плутовка только и делает, что жалуется, а на самом деле она очень богата. Если учесть, что фунт стоит два золотых су и пять денье, пятнадцать хлебов по двадцать фунтов – это целое состояние. Аньес, вы пробовали когда-нибудь индийскую соль? Арабы называют ее сахароном [19]19
  Сахарон – вещество, из которого получают сахарозу (химическое название пищевого сахара) и сахарин.


[Закрыть].

– Нет. Я только знаю, что речь идет о соке бамбукового тростника.

– Так давайте немедленно исправим это упущение. Лизните, моя дорогая. Эта пряность удивит вас. Она такая сладкая, что превосходно сочетается с выпечкой и напитками.

Эд протянул свой сероватый палец к губам Аньес. Молодая женщина не смога сохранить над собой контроль и закрыла глаза от охватившего ее чувства отвращения.

Вечер длился бесконечно долго. Чопорная манера держаться, которой Аньес придерживалась с момента приезда сводного брата, нисколько не способствовала установлению сердечности и тяготила молодую женщину. Она пресытилась бесконечными историями, которые Эд рассказывал, чтобы еще больше набить себе цену. Вдруг он пропыхтел:

– Что я слышал, мадам? Вы будто построили приют для медовых мух [20]20
  Медовые мухи – так обычно называли в то время улья и пчел.


[Закрыть]на краю ваших земель, на опушке леса Суарси?

Аньес слушала его вполуха, но этот вопрос, заданный нарочито небрежным тоном, чуть не поставил ее в тупик.

– Вы хорошо осведомлены, брат мой. Каленым железом мы выжгли дупла в старых деревьях, а потом установили в них соты и посадили рои диких медовых мух, как это делается повсеместно.

– Послушайте, но ведь разведение медовых мух и сбор меда – это мужское дело!

– У меня были помощники.

В глазах Эда вспыхнула искорка любопытства.

– Вы видели короля роя? [21]21
  Вплоть до XVII века считалось, что рой собирается вокруг короля (царя), а не королевы (царицы).


[Закрыть]

– Признаюсь, нет. Другие медовые мухи охраняют его с присущим им неистовством. Впрочем, мысль собирать мед мне пришла… после дерзкой выходки одного из моих слуг, который хотел задаром поживиться в лесу.

– Этот вор считается браконьером и заслуживает смерти. У вас нежная душа, я знаю, и вам, как и всем дамам, свойственна очаровательная снисходительность. Но вы могли бы, по крайней мере, отрубить ему кисти рук.

– Зачем мне нужен безрукий батрак?

После этих слов Эд разразился фальшивым смехом. Аньес почувствовала, что он пытался заманить ее в ловушку. Все вассалы были обязаны отдавать своему сюзерену две трети медового сбора и одну треть полученного воска. Но два года подряд, после того как были изготовлены ее улья, Аньес не платила эту подать.

– Ну что же, попотчуйте меня этим нектаром, моя красавица.

– К сожалению, брат мой, у нас есть только первинки. Наш первый урожай, собранный в прошлом году, принес нам одни разочарования. Бесконечные дожди перемешали мед с воском, сделав его непригодным. Я не послала вам мед из боязни, что вы можете от него заболеть, вы и ваши челядинцы. Мы скормили его свиньям, которым он пришелся по вкусу. К тому же я из-за своей неловкости сама испортила одну из двух бадей… Этой весной первый сбор принес нам всего два фунта, причем столь низкого качества, что этот мед годен разве что для ароматизации вина из жмыха. Будем надеяться, что летний сбор окажется более обильным и мне посчастливится разделить мед с вашим домом. – Аньес горестно вздохнула. – Ах, Эд, мой милый брат… Я не знаю, как бы мы жили, если бы не ваша бесконечная милость. Земли Суарси такие бедные. Подумать только, я смогла лишь заменить половину нашей рабочей скотины лошадьми першеронской породы, ведь быки так медленно и неаккуратно тащат за собой соху… Приюты для медовых мух позволят немного скрасить наше печальное существование. Гуго, мой покойный супруг…

– Был всего лишь слабоумным стариком.

– Вы преувеличиваете, – прошептала Аньес, сделав вид, будто смутилась, и опустив голову.

– Решению моего отца недоставало мудрости. Как! Выдать вас замуж за пятидесятилетнего старика, славными титулами которого были лишь многочисленные шрамы, напоминавшие о сражениях! Война выявляет мужчину, но она не создает его, – без обиняков заявил трус, которому всегда удавалось ловко схитрить, чтобы избежать даже незначительного ранения.

– Наш отец считал, что поступает мне во благо, Эд.

С самого начала разговора Аньес упорно поправляла каждую из фраз, произнесенных Эдом, стремясь подчеркнуть их кровную связь, которую тот с маниакальной настойчивостью словно бы не замечал, называя ее «моей красавицей», «моей Аньес», «моей козочкой», а порой и «мадам».

Было заметно, что Эд колебался. Аньес изо всех сил поддерживала его колебания, понимая, что едва Эд перестанет сдерживаться, как она станет беззащитной. Эду не давала покоя прозорливость сводной сестры. Он сгорал от нетерпения, но все же не осмеливался сделать последний роковой шаг. Но как только он перестанет сомневаться, что она догадалась о его непростительных похотливых намерениях, она… Нет, она не знала, что ей предпринять, чтобы ответить ударом на удар.

– Помолимся вместе Пресвятой Деве, брат мой. Ничто не доставляет мне большего удовольствия, не считая вашего присутствия здесь, разумеется. Брат Бернар, мой новый каноник, будет счастлив видеть нас коленопреклоненными рядом друг с другом. Затем вам надо немного отдохнуть. Вы проделали долгий путь. Я так себя корю, что стала невольной причиной этого.

Эд не смог найти повода для отказа и был вынужден согласиться, не испытывая особого энтузиазма.

Когда на следующий день после третьего часа [22]22
  Третий час —около 9 часов.


[Закрыть], Эд и его паж наконец исчезли за поворотом в поле, Аньес буквально падала от изнеможения. У нее кружилась голова, но она все же решила обойти свои владения – не потому что хотела проверить, как идут дела, а чтобы избавиться от неприятных ощущений. Раздосадованная Мабиль, пристально смотревшая на пустую дорогу, неправильно истолковала поведение своей госпожи и грустно вымолвила:

– До чего короткий визит.

Лицо Мабиль было бледным, измученным. Аньес подумала, что Эду и его служанке ночь показалась еще короче.

– В самом деле, Мабиль. Но какое счастье, что он был, – солгала Аньес с такой уверенностью в голосе, что ее охватил какой-то суеверный страх.

Разве дозволено лгать и лукавить, забыв обо всем, чему учили Евангелия? Разумеется, если только не существовало другой возможности.

– Ваша правда, мадам.

И только тогда Аньес заметила, что плечи служанки покрывает пурпурно-фиолетовый ажурный платок. Раньше она его никогда не видела. Плата за оказанные услуги или за доставленное удовольствие?

– Пусть Матильда еще немного поспит. Она очень поздно легла. Меня проводит Клеман… если он, конечно, появится.

Она не видела мальчика со вчерашнего дня. Было ли это случайностью или предосторожностью? Так или иначе, но он правильно сделал, что не попадался на глаза любопытному Эду.

– Я позади вас, мадам.

Аньес, обрадованная и одновременно заинтригованная, обернулась на тоненький голосок. Она не слышала, как он подошел. Клеман приходил, уходил, порой пропадал по нескольку дней, и никто не знал, где он был. А потом вновь каким-то чудом появлялся. Конечно, Аньес должна была потребовать, чтобы он постоянно находился подле нее, ведь окрестные леса таили в себе столько опасностей, особенно для маленького мальчика. К тому же Аньес постоянно боялась, как бы на Клемана не напали, когда он купался в пруду или в реке. Впрочем, Клеман был очень осторожным, и Аньес упивалась его свободой, возможно, потому что чувствовала себя загнанной, опутанной сетями.

Клеман бесшумно шел сзади, рядом с ним бежали два молосса. Он приблизился к ней только тогда, когда Аньес, зная, что ее слова не долетят до нескромных ушей Мабиль, нежно спросила:

– Где ты все это время бродил?

– Я не брожу, мадам. Я наблюдаю. Я узнаю.

– За чем ты наблюдаешь? Что ты узнаешь?

– За вами. Много чего… Благодаря сестрам, обучающим богословию в аббатстве Клэре, благодаря вам, – отозвался Клеман.

Аньес посмотрела сверху вниз на мальчика. Странный взгляд серьезных миндалевидных серо-зеленых глаз изучал ее. Он уловила в этом взгляде некую недоверчивость и пробормотала:

– Но аббатство Клэре так далеко… О, я не знаю, имею ли право требовать, чтобы ты обучался там. Почти лье… Очень далеко для ребенка.

– Если идти через лес, то вдвое меньше.

– Мне не нравится, что ты ходишь по лесу.

– Лес благоволит ко мне. Я так много в нем узнаю.

– Лес Клэре… Говорят, что порой его посещают существа… творящие зло.

– Феи и оборотни? Чепуха все это, мадам.

– Ты не веришь в существование оборотней?

– Нет. И в существование фей тоже.

– Но как можно?

– Потому что, мадам, если бы они существовали и обладали такой могущественной властью, в худшем случае они уже истребили бы нас, а в лучшем случае наша жизнь превратилась бы в нескончаемый крестный путь.

Клеман улыбнулся. У Аньес промелькнула странная мысль, что мальчик не скрывает своего счастья или любопытства только в ее присутствии. Отношения Клемана с Матильдой сводились к покорной услужливости со стороны мальчика и дерзкому высокомерию со стороны девочки. Правда, дочь Аньес считала Клемана слугой, наделенным определенными преимуществами перед другими, но ни за что на свете не согласилась бы относиться к нему как к равному.

Аньес рассмеялась:

– Честное слово, ты говоришь убедительно. Ты снял с моей души тяжелый груз. Мне стало бы не по себе, если бы я встретилась с оборотнем.

Вновь став серьезной, Аньес с беспокойством спросила:

– Осознал ли ты полностью то, о чем мы сейчас говорили? Никто не должен знать о нашем разговоре, Клеман. Речь идет о твоей безопасности… да и о моей тоже.

– Я знаю, мадам, причем уже давно. Вы напрасно беспокоитесь.

Они молча продолжили свой путь.

Деревня Суарси примостилась на пригорке. Улочки, по обеим сторонам которых стояли домишки, поднимались к мануарию, извиваясь столь причудливым образом, что телегам, везущим сено, приходилось проявлять чудеса ловкости, чтобы не задеть крыши строений на очередном повороте. Это скопище жилищ никто не планировал, но тем не менее создавалось впечатление что домики прижались друг к другу на обочине, чтобы хоть немного приободриться. Как и во многих других мануариях и замках, в Суарси не имели права держать оружие. Во времена строительства мануария, когда над краем нависла серьезная опасность английского вторжения, единственным спасением была оборона, потому-то выбор и пал на место, расположенное на возвышенности и окруженное лесом. Действительно, толстые крепостные стены, за которыми прятались крестьяне, сервы и мелкие ремесленники, спокойно и дерзко отразили не один натиск противника.

Аньес машинальной улыбкой отвечала на приветствия и поклоны встречных, поднимаясь к мануарию по желтым глинистым тропинкам, размытым недавними дождями. Она посетила голубятню, но не получила от этого обычного удовольствия. Аньес не могла не думать об Эде, о его возможных кознях. Прелестные птицы встретили Аньес нежными, веселыми, воркующими руладами. Ее взгляд упал на нахального самца, агрессивное поведение которого всегда вызывало у нее смех. Но не сегодня. Она назвала его Вижилем, Сигнальщиком, потому что он любил на рассвете усаживаться на черепичном кровельном коньке мануария и ворковать там, наблюдая, как занимается день. Он был единственным, кому она дала имя. Тоже подарок ее сводного брата, который привез птицу из Нормандии в прошлом году, когда решил завести голубятню. Голубь тянул к ней свою мускулистую шею, окрашенную в темно-розовые и лиловые тона. Аньес быстро погладила его, а потом ушла.

И только вернувшись в большой зал мануария, Аньес осознала, что Клеман ловко переменил тему разговора. Но было слишком поздно. Ребенок вновь исчез. Ей придется опять ждать, чтобы понять, какие занятия все чаще заставляли его уходить из мануария.

Эд тоже чувствовал себя измученным. Ему удалось поспать лишь часок между ног Мабиль. Эта бесстыдница не всякому доставляла удовольствие. К ее счастью, поскольку те незначительные сведения, которые Мабиль удалось собрать, находясь на службе у Аньес, не представляли для ее подлинного хозяина особого интереса. Эд не сумел завладеть госпожой и поэтому совратил служанку. Жалкое вознаграждение за прекрасный шелковый отрез и палочку индийской соли, которые сами по себе стоили целое состояние! Но сейчас ему пришлось довольствоваться служанкой.

Боже, до чего он был отвратителен своей сводной сестре! Аньес принимала его за невыносимого хлыща, к тому же грубияна и развратника. Она ненавидела его. Он это понял несколько лет назад, когда она решила, что наконец избавилась от него благодаря своему замужеству. Нечто вроде страсти, извращенного желания, которое он питал к ней, когда ей было восемь, а ему десять лет, превратилось во всепоглощающую ненависть. Он сломает ее, и она падет к его ногам. Она будет вынуждена пойти на инцест, который внушал ей такое отвращение, что порой у нее даже белели губы. Да, когда-то он надеялся завоевать ее любовь, когда-то он был достаточно сильным, чтобы заставить ее совершить непростительный грех, но это время прошло. Теперь он хотел, чтобы она сама уступила и стала молить его о пощаде.

Он выместил свое дурное настроение на паже, который заснул в седле и мог в любую минуту рухнуть на шею своего мерина.

– Шевелись! Ты настоящая вошь! А если ты вошь, то я знаю, как тебя раздавить.

Угроза возымела действие. Мальчик выпрямился, словно от удара хлыста.

Да, он ее сломает. Причем скоро. В свои двадцать пять лет она была еще красивой, но, конечно, не такой красивой, как в ранней юности. К тому же она была матерью: как известно, беременность уродует женщин, особенно их груди. А ему нравились груди, которые в ту пору считались модными: маленькие, круглые, как яблоки, с бледной прозрачной кожей и, главное, высокие. А кто сказал, что на грудях Аньес нет фиолетовых прожилок? Может быть, у нее и живот обвис? Матильда же, напротив, казалась такой же прелестной, такой же тоненькой и изящной, какой в ее возрасте была Аньес. К тому же Матильда обожала своего дядюшку и его щедрость. Через год она созреет и станет совершеннолетней.

Эта мысль настолько захватила Эда, что он содрогнулся от хохота. Одним ударом он убьет двух зайцев. Самая лучшая месть Аньес, которую только можно было придумать, звалась Матильдой. Он приласкает дочь и уничтожит мать, конечно, мать не даст ему свободы действий. Эд был вынужден признать, что его сводная сестра умна, хотя не питал никакого уважения к простому народцу. Она будет изо всех сил противодействовать ему. Чертовы бабы! Впрочем, борьба обещала быть пикантной.