Текст книги "ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (Félicia, ou Mes Fredaines, 1772)"

Автор книги: Андре де Нерсиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава XVII. Стремительные переговоры Терезы. Свидание

Радость пленника, взирающего на то, как отсчитывают последние монеты выкупа, как снимают с него оковы… Счастье моряка, терпящего кораблекрушение, когда внезапно стихает ветер и успокаиваются волны… Все эти чувства не шли ни в какое сравнение с тем волнением, которое пробудило в моей душе обещание, данное Терезой. Я погрузилась в сладкие мечты, душа моя купалась в воображаемых наслаждениях, будущее улыбалось и сулило счастье и надежды. Внезапно слуга объявил о приходе моей страсти.

Сильвины дома не было, а мне удалось – благодаря недомоганию, о котором я твердила последние дни, – не сопровождать ее, чем я и воспользовалась, чтобы поговорить с Терезой о своей ревнивой и несчастной любви… Моя верная служанка привела Джеронимо, который сначала очень стеснялся и даже не хотел подниматься ко мне в комнату, однако, узнав, что я расположена видеть его, поспешил воспользоваться случаем.

Я находилась в крайнем смятении, юный итальянец был в том восхитительном смущении, которое придает неловкий вид самым очаровательным лицам; как лестно для любой женщины видеть насквозь душу любимого человека, восхищающегося ею! Мой новый возлюбленный едва держался на ногах… вот он зашатался… неловко сел… и замолчал. Если бы моя сообразительная Тереза не начала – весьма умело! – беседу, наше общее глупейшее замешательство никогда бы, верно, не прошло!

– Мы оба более счастливы, чем разумны, – сказала моя служанка, мило улыбаясь. – Вы осмеливаетесь любить, я рискнула замолвить за вас словечко и надеюсь, что ни вы, ни я не будем раскаиваться в своей смелости. Оставляю вас и стану караулить!

Если бы после этой тирады Тереза не убежала, я, возможно, еще поломалась бы для виду, но Джеронимо упал передо мной на колени, лишив, таким образом, того присутствия духа, которое обычно необходимо женщине для защиты. Сбитая с толку откровенностью Терезы, взволнованная страстью любовника, преданная собственной сдержанностью, я совершенно растерялась. Никогда и никого я прежде не желала так сильно, как Джеронимо – он был необыкновенно хорош в позе умоляющего любовника. Я оказалась бессильна против его настойчивых ласк, красноречивых уговоров, которым красивое лицо и итальянский акцент придавали еще большую привлекательность. Любовь, сверкавшая в его глазах, в ослепительных красках очаровательного лица, мучительное смятение чувств совпадали с тем, что испытывала я. Молчаливая, неподвижная, я позволяла Джеронимо целовать мои руки и грудь. Наслаждение, которое я испытывала, выражалось лишь в ярком румянце и трепете моей груди. Если бы он осмелился…

Немного успокоившись, Фьорелли поведал, что влюбился в меня, как только увидел в первый раз.

– Я умирал от тоски, – говорил он, – зная, что вы любите шевалье, этого достойнейшего из кавалеров! Господин д'Эглемон превосходит меня по рождению, у него тысяча достоинств, которыми я не обладаю, и все же, божественная Фелисия, позвольте мне заявить, что в некоторых отношениях я превосхожу моего славного соперника и смею претендовать на венец самого чувствительного и страстного из ваших поклонников. Признаю – до того, как мы познакомились, я влюблялся, но только к вам испытываю настоящую страсть. Вы и вообразить не можете всю силу моей любви!.. Как много желаний я испытывал, сколько планов строил!.. Каким мучением было молчать, жертвовать собой, чтобы хоть изредка встречаться с вами в этом доме! Как отвратительны ласки женщины, которую не любишь!.. Сколько раз проклинал я свою несчастливую звезду, безжалостно понуждавшую меня служить той, что была главным препятствием между вами и мной! Я едва смею признаться, что почти готов был, поддавшись отчаянию, свести счеты с жизнью… Аржантина, с которой меня связывает дружба, редкая по верности даже между родственниками, одна знала, в каком унылом состоянии я пребывал, и сочувствовала мне. Сестра пообещала употребить все, чем одарила ее природа, чтобы отнять у вас любовь того счастливчика, который обрекал меня на молчаливое страдание. Но ревнивая Камилла, желающая нравиться всем мужчинам подряд, уже внесла шевалье в список мужчин, которых предполагала покорить в этом городе, принеся в жертву ненасытному кокетству. Пока эта жадина кичится перед остальными дамами тем, что покорила шевалье, слишком нежная Аржантина просто любит и всем жертвует ради него. Я страдал, любя без надежды и сопереживая моей бедной Аржантине, – ведь она стала несчастной, потому что решила помочь мне…

Я слушала Джеронимо с невыразимым наслаждением; он вздохнул, помолчал несколько мгновений и собрался было продолжить, но тут прибежала Тереза, объявившая о возвращении Сильвины, нашей хозяйки и Ламбера. Мы сели за клавесин и запели дуэтом; Тереза вышивала, сидя в углу с таким видом, будто ни на минуту не покидала нас. Моя соперница, несмотря на всю свою проницательность, вряд ли смогла бы догадаться о нашем объяснении, столь опасном для ее любви.

Глава XVIII. Глава, готовящая читателей к интересным вещам

Монсеньор всегда был очень внимателен к друзьям. Мое болезненное состояние вызывало у него живейшее беспокойство; в течение некоторое времени я так сильно отличалась от своего привычного образа, что он испугался, не угрожает ли мне какая-нибудь серьезная болезнь. Желая меня развлечь, монсеньор приготовил в тот самый день приятный сюрприз. Д'Эглемон получил из Парижа ноты изумительной музыкальной новинки, предназначенной для камерного исполнения. Друзья решили, что я должна ее услышать. Шевалье, два молодых талантливых офицера, с которыми он недавно познакомился, и Джеронимо, блистательно игравший на басе, вполне могли составить маленький оркестр. Музыкальные пьесы должны были перемежаться небольшими ариями в исполнении Аржантины и Камиллы. После импровизированного концерта предполагался ужин. Все собирались много смеяться и пить.

Я пока ничего не знала об этом плане, а потому очень удивилась, увидев перед собой действующих лиц будущего спектакля. Монсеньор появился одним из первых; сестры привели с собой одну красивую и очень милую синьору (чтобы число мужчин и женщин было равным). Итак, на вечере должны были присутствовать три итальянки, Сильвина, наша хозяйка и я, монсеньор, его племянник, два офицера, Ламбер и Джеронимо.

Музыка оказалась прелестной. Музыканты, вдохновленные гением композитора и присутствием прекрасных дам, старались изо всех сил. Фьорелли состязались между собой, и Камилла, несмотря на большее мастерство, не могла превзойти необыкновенную выразительность и замечательный тон голоса сестры. Я была очарована их пением и в душе честно призналась себе, что мне далеко до этих соблазнительных сирен. Каждую из них вели характер и страсти: арии, выбранные Камиллой, были горды, блестящи и способны продемонстрировать весь диапазон голоса певицы и блеск ее таланта. Мы восхищались точностью и четкостью исполнения сложнейших пассажей, силой и одновременно мягкостью голоса, великолепными тремоло Камиллы. Аржантина тихо и мягко пела совсем простые арии, подчеркивавшие страстные порывы влюбленной души, и сердца, пожираемого тайной ревностью. Несчастливы те, кому эта неподражаемая певица не смогла внушить щемящей любви, которой была переполнена ее душа, и не очень искушенны те из слушателей, что предпочли ей трюки коварной Камиллы!

Музыка привела нас в самое благостное расположение духа. На всех лицах читались желание и сладострастие. Ужин получился бы прелестным, если бы папаше Фьорелли не пришла в голову фантазия – а следом за ним и ревнивому мужу итальянской синьоры – явиться к нам за своими родственницами, отправившимися на вечер без разрешения. Непредвиденное препятствие повергло нас в отчаяние. Мы решили держать совет, и монсеньор пришел к выводу, что лучше оставить у себя непрошеных гостей, чем позволить им увести наших дам. И, хотя такое решение было нелучшим, оно прошло большинством голосов. Госпожа Дюпре, не любившая многолюдных собраний, исчезла, как только слуга объявил, что ужин подан, а Ламбер, которому предстояло на следующий день рано утром отправляться за мрамором, объявил, что уйдет в полночь. Все эти обстоятельства и стали причиной удивительных событий, вполне заслуживающих того, чтобы я посвятила им целую главу.

Глава XIX. Оргия

Когда монсеньор брался устраивать вечер, можно было быть уверенным, что его участники найдут там все, что обостряет и удовлетворяет чувства: он все предвидел, все было исполнено. Его гениальность устроителя праздников вершила чудеса импровизации. Поданная еда была невероятно изысканной. Самые редкие вина, в бесчисленном множестве стоявшие на столе, утоляли жажду и возбуждали любопытство сотрапезников. Роскошные букеты цветов и обилие разнообразнейших фруктов эффектно дополняли сказочно красивую картину ужина.

Присутствие двух итальянцев несколько стесняло нашу свободу, но мы прекрасно компенсировали это гурманством. Отдав должное закускам, мы выпили и вина, но в меру. А вот папаша Фьорелли, человек необразованный и жадный (к тому же прожорливый!) выхлебал просто неприличное количество драгоценной жидкости. Его приятель, более молодой и весьма приятный кавалер, в течение некоторого времени вел себя безукоризненно, однако, по мере того, как напитки лились в его утробу, он начинал доставлять честной компании больше беспокойства, чем приятных ощущений. Ламбер тоже много пил. Итальянки, все, за исключением Аржантины, не отставали от мужчин, шевалье и две его подруги чокались, пели, орали, оголялись, иногда ругались, заигрывали с соседками. Особенно досаждали они синьоре, чей муж тоже сидел за столом. Монсеньор, Джеронимо и я были очень смущены и недовольны и пили более чем умеренно, однако, пробуя то дорогое вино, то ликер, мы слегка опьянели, но не более того. Шевалье тоже был пьян только наполовину, а вот Сильвина опьянела гораздо сильнее. Когда Ламбер собрался наконец домой, его пришлось провожать, ведя к карете под руки. Что до папаши Фьорелли и его приятеля-шута, они дошли до последней крайности. Итальянская синьора, поняв, что муж не в состоянии следить за ее поведением, в конце концов напилась и первой приступила к тем ужасным безумствам, что начались после ужина.

Руки сотрапезников шарили по телам друг друга, губы и груди познали множество ласк прежде, чем мы вышли из-за стола. Не пожелали прекращать застолья только два наших итальянских гостя. Если они и проявляли признаки жизни, то лишь для того, чтобы потребовать еще вина или поклясться, что не покинут этот дом, пока в нем останется хоть капля горячительного. Синьора Камилла неусыпно следила за пьяницей-отцом и даже вызвала лакея, чтобы тот оказал ему помощь в случае чего. Вся остальная компания, за исключением исчезнувшего шевалье, перешла из столовой в гостиную, оставив двери открытыми…

О целомудрие! О стыдливость! Как вы слабы перед вышедшими на битву Венерой[17]17
  Венера – римская богиня любви, отождествлялась с греческой Афродитой.


[Закрыть] и Вакхом![18]18
  Вакх – имя греческого бога вина Диониса, которого также называли Бахус.


[Закрыть] Впрочем, разве так уж необходимо сопротивляться им? Возможно, самые чистые души радуются своему поражению, признавая силу и могущество великих богов…

И сегодня, вспоминая тот вечер, я не перестаю удивляться. Едва войдя в гостиную, один из офицеров, распаленный похотливыми взглядами Сильвины, потерял всякое самообладание, увлек ее к оттоманке и принялся исследовать самые секретные местечки красавицы. Она в ответ только смеялась. Вскоре исследователь, ободренный успехом первых попыток, забылся настолько, что потерял всякое уважение к обществу. Его партнерша, растерянная и одновременно довольная происходящим, охотно разделяла с ним плотские утехи. Замужняя итальянская синьора последовала примеру Сильвины и бросилась в объятия другого офицера, такого же дерзкого, как его товарищ. Аржантина убежала и спряталась за шторами, не желая быть свидетельницей непристойных сцен. Монсеньор, ведомый приличиями и сдержанностью, последовал за ней. Все забыли обо мне и моем новом любовнике, а мы застыли от ужаса посреди гостиной… Случайно встретившись взглядом, мы кинулись прочь. Моя дрожащая рука оказалась в ладони прекрасного Фьорелли, мы добежали до моих покоев, где я и закрылась, твердо решив, что вернусь к остальным, только насладившись любовной игрой с Джеронимо.

Глава XX. Удовольствия иного рода

Наступил наконец тот счастливый миг, которого мы оба так давно ждали (из-за нерешительности и невозможности открыться друг другу). Вы, мои тонкие читатели, переживавшие подобные радостные мгновения, можете оценить очарование момента.

Как он был хорош, мой дорогой Джеронимо, как красили его лицо желание и предощущение счастья! Джеронимо был великолепен, когда стоял на коленях подле меня: грудь его трепетала, он не осмеливался исполнить наши общие мечты и вожделения, хотя по моему состоянию вполне мог бы догадаться, что я ни в чем ему не откажу! Казалось, руки Джеронимо боялись коснуться моих прелестей, словно он страшился обжечься… или обжечь меня своим огнем. Его губы не отрывались от моих, он не давал мне сказать ни слова, как будто я могла взять назад разрешение, сделавшее его счастливым. Наше продвижение к вершинам счастья и наслаждения ничуть не напоминало стремительный полет стрелы, летящей в цель: мы продвигались медленно, осторожно. Невыразимое удовольствие оттягивало взрыв, не давало пламени желания превратиться в огромный костер. В тот момент, когда души и тела наши слились в одно целое, мне показалось, что я умираю…

Прошло несколько минут, и мы смогли лучше оценить источник вновь открытого наслаждения, лаская друг друга, шепча тысячи нежных слов в ожидании второго слияния. Раны сердца затянулись, очень довольные друг другом, опьяненные страстью, мы клялись в вечной любви…

Очень скоро мой новый любовник вновь овладел сокровищем, хозяином которого стал благодаря любви. Когда человек внезапно попадает в темную комнату с улицы, залитой солнечным светом, он вначале не различает там ни одного предмета, так и Фьорелли, придя в себя, с удивлением смотрел на меня, признаваясь, что в бреду первого оргазма не заметил редкого совершенства моего лица и тела.

Восхищение возродило желание Джеронимо, и он сумел разжечь мое изощренными ласками – прелюдией высшего наслаждения. Мы соединились, утоляя страсть… Мне трудно описать то состояние блаженства, какое мы оба испытывали… Еще дважды мы улетали в поднебесье в объятиях друг друга… Только усталость могла бы прервать наше восхитительное сражение, но тут кто-то постучал в мою дверь, и постучал весьма настойчиво… пришлось сдаться… ответить… открыть…

Глава XXI. О том, кто стучал в мою дверь, и о тех забавных вещах, которые мне стали известны

Открыв, я увидела ужасно напуганную Терезу. Войдя, она сказала:

– Все будет кончено, мадемуазель, если кто-нибудь в этот критический момент не обретет немного разума и здравого смысла и не предупредит угрожающего всем нам несчастья! Уже несколько часов перед домом стоит толпа, люди кричат, что хотят знать, что здесь происходит, и собираются выломать двери. Повсюду в доме ужасно шумят. У госпожи Дюпре слышатся крики – к ней ворвался бешеный господин д'Эглемон, и Бог знает, что он там творит! Кто-то утверждает, что с бедной дамой что-то сотворили, другие хихикают и говорят, что, напротив, она замечательно провела время. Этот толстый боров Фьорелли (прошу прощения у месье) ругается, как дьявол, угрожая одной из дочерей, которая не желает удовлетворить некоторые его капризы… Рядом с ними кто-то смеется, плачет, кричит, храпит… Никто не знает, что все это значит, но мы в ужасном затруднении. Слуги не смеют ни на что решиться, хозяева не показываются. Господина Ламбера нельзя будить из-за тех глупостей, что натворил с его подругой господин шевалье, – будет ужасно, если между ними вспыхнет ссора. Мадемуазель, Богом заклинаю вас вернуться в гостиную! Прикажите этим господам прислушаться к тому, что происходит на улице, напомните монсеньору, какой урон будетнанесен его репутации, если станет известно, что его видели в этом доме, ведь в толпе, желающей ворваться в дом, наверняка есть и его враги!

Сообщение Терезы ужасно меня встревожило: Джеронимо, напоминавший Марса лишь в объятиях Венеры, побледнел и застыл как изваяние. Я была мужественнее моего любовника и приготовилась защищать нас. Вернувшись в гостиную, я нашла монсеньора, который, обливаясь жарким потом, боролся с Аржантиной, она мужественно защищалась, платье и волосы ее были в беспорядке. Золотые монеты, рассыпанные по полу, свидетельствовали о том, что прелат попытался купить то, чего не смог добиться ни нежной дружбой, ни силой. Мой приход спас нежную Аржантину – она сразу же бросилась в мои объятия, пряча заплаканное лицо. Оттоманка была занята сладострастной синьорой, сменившей там не менее распутную Сильвину, которая удалилась со своим кавалером в спальню.

Итальянка спала: одна ее нога свешивалась до пола, другая лежала на покрывале; зарывшись лицом в ее юбки и присев голым задом на паркет, спал ее утешитель, а подушкой ему служила пухлая ляжка дамы. Через открытую дверь я могла видеть пару, спавшую в той позе, в которой их покинуло наслаждение. Чуть дальше папаша Фьорелли, словно житель Содома, избежавший ужасного несчастья, обрушившегося на его родной город, благодаря милости Божией, ниспосланной за редкие добродетели, терзал несчастную Камиллу, понуждая ее заняться жалким членом и возродить его, – ну точь-в-точь библейский патриарх. Приятель Фьорелли-старшего – муж итальянской синьоры – валялся у ног лакея, безропотно принимая от него оплеухи, которыми тот отвечал на непристойные предложения.

Глава XXII. Чем закончился вечер удовольствий

Мне с большим трудом удалось привести в чувство наших молодых людей, и все-таки я оторвала их от дам (которые даже ничего не заметили!). Шевалье, вооружившийся палкой, открыл дверь и раздавал удары направо и налево. Вокруг него все теснее смыкался круг враждебно настроенных граждан, но тут на помощь ему пришли два друга офицера. Нападавшие испугались и дали деру, причем самым шустрым досталось меньше всего побоев.

Старик председатель не мог бежать достаточно быстро из-за огромного веса своей жены, так что они стали нашими заложниками. Их узнали, а потому обращались почтительно, даже впустили в дом. Госпожа председательша приняла решение упасть в обморок и сделала это весьма изящно, председатель же очень беспокоился о своей дочери Элеоноре, потому что ее кучера хорошенько вздули. Мы закрыли двери, один из офицеров стал на часы, и никто больше не осмелился подойти к дому. Жирная председательша, выждав для приличия несколько минут, пришла в себя. Мы начали переговоры и довольно быстро пришли к согласию. Все происходило в покоях госпожи Дюпре, где находились председатель, его жена, шевалье, один из офицеров, Тереза и я; остальная компания дрожала или с трудом приходила в себя наверху; вскоре к нам присоединились обе сестры, их брат спустился последним, скорее мертвый, чем живой. Не было только монсеньора – он не показывался из-за председателя (и правильно делал!).

Наши военнопленные рассказали, что многие любители изящных искусств, зная о нашем вечере, ждали, что после ужина будет звучать музыка, потому и собрались вокруг дома, несмотря на холод. Однако вместо концерта они услышали ужасный шум и, в соответствии с провинциальным здравым смыслом, начали громко высказывать различные предположения, причем у каждого была своя версия. Председатель совершенно серьезно утверждал, что все закончится громким уголовным процессом, но наши молодые люди с апломбом уверяли, что горожане до смерти рады были выйти из этой свары целыми, так что, мол, ничего не случится, тем более что самые любопытные получили по заслугам за то, что призывали взломать входную дверь.

Таким образом, никто не беспокоился о последствиях избиения толпы палками, а шпаги из ножен офицеры не вытаскивали.

Как только на улице не осталось ни одного горожанина, а председательская чета удалилась, сопровождаемая одним из наших офицеров, в дом пустили полицию. Мерзких итальянишек отнесли их лакеи, синьора, столь дерзко наставившая рога ревнивцу-мужу, чувствовала себя очень смущенной и робко умоляла нас сохранить происшедшее в тайне, что ей и пообещали со всей возможной учтивостью. Монсеньор в сопровождении племянника пешком отправился в епископскую резиденцию, очень величественный в голубом плаще и шляпе с тесьмой. Джеронимо взял на себя заботу о сестрах. Весьма недовольная госпожа Дюпре Закрылась у себя в спальне. Я помогла раздеть и уложить в постель Сильвину, которая еще не до конца пришла в себя. Тереза, сделав все дела, явилась приводить в порядок мою постель, я легла, хотя совершенно не хотела спать, а служанка-соперница отпустила в мой адрес несколько фривольных, но вполне искренних комплиментов.