Текст книги "ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (Félicia, ou Mes Fredaines, 1772)"

Автор книги: Андре де Нерсиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава XXXI. Глава, служащая продолжением предыдущей. Отъезд в провинцию

Так как же разрешились столь запутанные сердечные интересы? За кем остался этот драгоценный объект стольких любовных желаний? Он продолжал принадлежать всем троим женщинам… или не принадлежал ни одной, – что, собственно, одно и то же. Шевалье заставил госпожу д'Орвиль поверить, что все еще питает к ней нежные чувства, умолил не отказывать ему от дома, принять его дружбу до конца дней. Позже я узнала, что хитрец продолжал пользоваться милостями этой дамы, несмотря на договор, подписанный с русским князем. С другой стороны, Сильвина, которая не могла преподнести новому любовнику никакого существенного дара, не была уже так уверена в его любви, но не отказалась от д'Эглемона, а ему только того и было нужно, ведь иначе двери нашего дома закрылись бы перед ним. Кроме того, Сильвину следовало обхаживать из-за дяди – шевалье очень зависел от него в тот момент. Что до меня – я знала свою силу и преимущества молодости и не сомневалась, что возьму верх над соперницами. Я была фавориткой, и д'Эглемон, подобно античному Антею, всегда находил для меня достаточно сил и страсти. Ночью Сильвина «законно» получала от шевалье не слишком много ласк, я же днем, украдкой, тайком, наслаждалась его любовью, а риск придавал остроты нашему счастью.

Так прошли несколько недель, которые монсеньор вынужден был провести при дворе. Он часто писал нам. Наконец однажды он сообщил, что, по его настоянию, мне дали место первой певицы с хорошим жалованьем и он советует не пренебрегать предоставившейся возможностью и переселиться на некоторое время в другое место. Прелат добавлял в письме, что в его изгнании мы станем ему необходимой опорой и утешением. Он просил нас уговорить друга Ламбера тоже ехать в епархию, чтобы заняться некоторыми переделками и реставрацией в соборе и епископском дворце. Последняя фраза письма особенно порадовала нас: монсеньор планировал увезти с собой и своего очаровательного племянника – чтобы доставить нам удовольствие. Шевалье был совершенно счастлив сообщением дяди, – не потому, что он так уж сильно любил меня, но надеялся помириться с семьей, уехав из Парижа, под надзор дяди, человека, любящего наслаждения, но всегда сохраняющего приличия и способного наставить на путь истинный молодого ветреника.

Мы с тетей ни в чем не могли отказать Его Преосвященству, Ламбер был счастлив угодить Сильвине – он по-прежнему питал к ней нежные чувства. Итак, мы пообещали монсеньору вместе отправиться в его резиденцию. Он уехал, а мы несколько дней спустя последовали за ним, и, хотя каждый из нас в душе питал отвращение к провинции, путешествие доставило нам удовольствие, оно прошло очень весело, и во всю долгую дорогу я не испытала ни скуки, ни усталости.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава I. Содержание главы читатели узнают, если соблаговолят прочесть

– Я очень зол, – сказал мой любезный цензор (я упоминала о нем в начале повествования), которому я предоставила для прочтения две первые главы моего труда. – Я недоволен, это никуда не годится! Вы разве не знаете, не понимаете, что никого не заинтересуете? Вы описываете себя такой, какая вы есть, с откровенностью, которая наверняка навредит вам! Людям не понравится молодая девушка, дерзко пользующаяся любой возможностью, чтобы описать безумства окружающих, и не скрывает собственных! Принято считать, что ваш пол должен сражаться и уступать только в самом крайнем случае. Люди, совершенно не способные на идеальную любовь, с самым серьезным видом утверждают, что удовольствие – лишь тогда действительно удовольствие, когда его добиваешься с трудом, и что только препятствия придают наслаждению должную остроту!

– Замолчите, дорогой маркиз, – ответила я совсем нетерпением автора, чье драгоценное творение имеют наглость критиковать. – Вы рассматриваете мое произведение не под тем углом зрения! Я никого не стремлюсь заинтересовать, как вы выразились!

– Тем хуже.

– Я не жажду похвал, мое поведение их не заслуживает; если мне удавалось время от времени бывать счастливой, я извлекала из этого максимальную пользу. И я никого не собираюсь поучать.

– А подумать можно как раз обратное!

– Во все времена существовали женщины моей породы; таких много среди моих современниц, не переведутся они и в будущих поколениях. Я вовсе не хочу вызвать к себе жалость, ибо считаю, что судьба была ко мне благосклонна,

– В этом вы правы.

– Я не собираюсь зарабатывать этой книгой деньги – в моем возрасте и при моей красоте я, право, нашла бы для этого гораздо более приятные способы.

– Все это прекрасно, дорогая, но тогда к чему вам писать книгу?

– Но ведь я уже объясняла вам, месье, – это для меня удовольствие! Мне нравится мысль, что я могу обеспечить бессмертие безумствам, память о которых мне дорога. Если это кого-то развлечет, если какая-нибудь женщина, похожая на меня, но более робкая, вдохновится моим примером и преодолеет препятствия, встающие на ее пути, а другая, атакуемая мерзкими Беатенами, научится опасаться их и противостоять хитростям негодяев в сутанах, если некий муж устыдится того, что придал слишком большое значение флирту жены, и будет брать пример с мудрого Сильвино, если этакий Селадон[8]8
  Селадон – персонаж романа «Астрея» Оноре д'Юрфе (1567–1625); имя его стало синонимом верного платонического любовника, трепетного воздыхателя.


[Закрыть] откажется от высоких чувств, не захочет быть смешным и возьмет за образец шевалье, наконец, если любезный бенефициант[9]9
  Бенефициант – тот, кто пользуется доходами от церковной должности.


[Закрыть] воспримет замечательную идею моего прелата, что, несмотря на сутану, можно любить женщин и устраивать дела так, чтобы не компрометировать себя в глазах честных граждан, – это станет дополнительным удовольствием для меня. Если же будущая книга шокирует недотрог и святош и раздражит гнусных развратников – мне на это в высшей степени наплевать! Что до читателей, жадно поглощающих эти запутанные романы, которые чаще всего заканчиваются невозможным чудом, пусть вернутся к изучению «Клелии»[10]10
  «Клелия» – роман французской писательницы Мадлен де Скюдери (1607–1701); содержал знаменитую карту страны Нежности.


[Закрыть] и тому подобных творений – таким людям не следует читать правдивые истории.

Маркиз ничего мне не ответил – я была права!

Глава II. Глава, рассказывающая, куда и к каким людям мы поехали. Портреты

На последней почтовой станции, где мы меняли лошадей, нас ждал человек от монсеньора, которому было поручено отвезти нас в загородный дом, где Его Преосвященство собирался представить Сильвине и мне нанятых для нас слуг.

Дом, в который мы направлялись, принадлежал старику-председателю, посвятившему жизнь защите искусств и художников. Как только этот господин вышел на крыльцо, чтобы поприветствовать нас, и галантно протянул Сильвине сморщенную руку, шевалье, Ламбер и я обменялись красноречивыми взглядами, словно желая сказать: «Вот так оригинал!»

Шевалье помог мне выйти из кареты. Ламбера приветствовал сам монсеньор, рассыпавшийся в благодарностях и пообещавший, что наш друг не пожалеет о том, что принял приглашение. Ламбер, вежливо отвечая на приветствия Его Преосвященства, бросал удивленные взгляды на странный, перегруженный декором самого дурного вкуса фасад дома. Монсеньор улыбался удивлению художника: было потрачено много денег и усилий, чтобы выстроить ужасно уродливое здание. Мы прошли через две комнаты, где находилось довольно много мужчин, и наконец вошли в покои, где нас ждали дамы. Увидев нас, госпожа председательша была столь любезна, что подняла из кресла свое тучное тело, но тут же рухнула назад на козетку. Высокая девушка, которую хозяин дома назвал «моя дочь Элеонора», сделала нам тонкий комплимент. Монсеньор представил Ламбера и сказал несколько общих фраз, ибо ни госпожа председательша, что-то восторженно лепетавшая, ни Элеонора, с пафосом хвалившая наши туалеты, ни ее отец, говоривший за четверых, ни несколько смущенная Сильвина, ни мы с шевалье, умиравшие от смеха, ни несколько зрителей, восхищенных видом «хорошеньких парижанок», так и не смогли начать хоть какого-либо общего разговора.

После Ламбера наступила очередь шевалье; госпожа председательша оказала ему весьма любезный прием и даже мило пококетничала с ним. Что касается дочери Элеоноры, она говорила с шевалье, опустив глаза и положив руки на вышиванье. Я заметила стоявшего поодаль высокого болвана, который, широко разинув рот и выпучив глаза, с тревогой вслушивался в слова мадемуазель. Когда она и шевалье, наконец, сели, человек этот вздохнул с облегчением, из чего я сделала вывод о том, что нарочитая сдержанность Элеоноры в беседе с шевалье была ее жертвой сему заинтересованному слушателю.

Я – очень внимательный наблюдатель и не могу избавиться от этого недостатка, ведущего к многословию. Хочу нарисовать портрет этой мадемуазель Элеоноры. Она была хороша собой, возможно, слишком смугла, но наделена всеми прелестями этой природной особенности. Элеонора была выше среднего роста, с прекрасными, но недобрыми глазами, красиво очерченным высокомерным ртом и дивной фигурой, но жеманность, даже некоторая театральность поведения уменьшали ее привлекательность. Итак, Элеонора была одной из тех женщин, о которых говорят: «Странно, почему она не нравится мужчинам?»

Теперь я попытаюсь набросать портрет господина председателя. Этот человек, иссушенный огнем полугениальности, больше всего напоминал мумию, одетую по французской моде. Крупные черты лица, проницательные, глубоко посаженные глаза, тонкие губы, орлиный нос и острый подбородок – казалось, они сожалеют, что не могут поцеловаться. Все это придавало персонажу сумасшедший, но умный и тонкий вид. Не будь председатель так забавен, окружающим было бы нелегко привыкнуть к его уродству.

Глава III. О смешном

Хотя мы приехали уже в сумерках (стояли самые короткие дни года) и отдохнули едва ли четверть часа, господин председатель, желавший как можно скорее дать Ламберу возможность восхититься его прекрасным домом, безжалостно протащил художника, монсеньора, шевалье и других присутствующих по всем комнатам, подвалам, чердакам, каретным сараям, конюшням, садам, землям, свинарникам, псарням и тому подобному. Этот осмотр длился около часа, после чего уставший монсеньор (к тому же он умирал от скуки) сел в карету и отправился ночевать в город.

В доме председателя у каждого были свои претензии. Госпожа председательша, почитавшая себя выше обычных женщин, вмешивалась во все, что считала серьезной проблемой. К искусству вообще она относилась как к приятным пустячкам, не понимая, как этим можно заниматься всерьез! Напротив, она имела вкус к абстрактному – к математике и даже астрономии. Вследствие такого странного порядка пристрастий хозяйка дома играла только в ломбер, триктрак и шахматы (потому что это ученая и очень серьезная игра). Все же остальные игры, полагала председательша, способны развлечь лишь слабых женщин. Я поняла, что партнерами председательши были сам хозяин дома и тот высокий молодой человек, который так вздыхал, глядя на Элеонору. Ламбер имел несчастье проговориться, что играет в шахматы, и получил на этот вечер честь и скучную обязанность сыграть партию в шахматы с хозяйкой дома. Господин председатель составил партию в пикет с двумя хмурыми гостями, я играла в «двадцать одно» с мадемуазель Элеонорой, Сильвиной, шевалье и воздыхателем. Во время этой партии я узнала, что его зовут господин Каффардо и что он благородный кавалер и заядлый охотник. Мадемуазель Элеонора задавала ему множество вопросов об охоте. Это благородное развлечение, этот отдых героя был, по ее мнению, для Каффардо всего лишь дурацким занятием. Всем было совершенно ясно, что сей хмурый господин очень влюблен в мадемуазель Элеонору, а она желает обращаться с ним как можно лучше. Элеонора говорила только с ним, обращаясь к другим партнерам по игре исключительно в крайнем случае. Но больше всего она почему-то игнорировала шевалье – он не удостоился ни одного взгляда от этой гордой красотки, пока длилась партия.

Наконец всех пригласили ужинать. Было подано множество простых тяжелых блюд, не очень свежих десертов, средние вина, фрукты, не слишком изящно разложенные на блюде. Правда, хозяин был очень радушен, а толстая госпожа председательша весьма хлебосольна. Элеонора сидела рядом с шевалье с видом кающейся грешницы, господин Каффардо, мой сосед, вовсе не смотрел на меня, как если бы я превратилась в василиска.[11]11
  Василиск – мифологический чудовищный змей, способный убивать взглядом.


[Закрыть] Председатель осаждал беседой Ламбера; впрочем, я неверно выразилась – говорил только он, и говорил обо всем сразу – об архитектуре, скульптуре, живописи и особенно музыке, она была его коньком, ибо в свое время он был лучшим исполнителем на бас-виоле и прекрасно пел.

– Именно мне, – гордо заявил он, – мадемуазель Элеонора обязана певческим талантом высшего сорта! Вы будете иметь удовольствие убедиться в ее способностях, – сказал он. – Видите ли, мадам, я – истинный ценитель и не боюсь утверждать, что перед нами – несравненная певица, к тому же выбранная монсеньором, но я хочу, чтобы Элеонора спела для вас. У моей девочки есть еще одно достоинство – она не заставляет себя уговаривать слишком долго!

Эта любезная мадемуазель, никогда не заставляющая себя просить слишком долго, согласилась тем не менее петь только четверть часа спустя… И что петь!.. «Зачем мне отказывать себе в счастье видеть тебя?» – ну и так далее, этот великолепный отрывок, которым восхищаются все ценители истинно французского жанра, пробный камень любого истинного таланта… Первый крик Элеоноры заставил всех нас подпрыгнуть на стульях. Председатель, решив, что мы охвачены восхищением, казалось, говорил глазами: «Ну что, вы не были готовы к подобным звукам?!» Конечно, господин председатель, не были! Певица выла, интонировала, повышала и понижала голос, а растроганный отец дирижировал, подпевал – без звука, конечно, давал указания, постукивая пальцем по столу… (Десять раз я была готова покинуть аудиторию, жалея свои уши, но не могла показаться столь невежливой…) Шевалье прятал лицо под носовым платком, изображая восторженную сосредоточенность. У Ламбера был вид человека, страдающего от жестокой головной боли. Сильвина держалась немножко лучше. Наконец отвратительная ария закончилась. Слушатели бурно зааплодировали, я изобразила на лице полный восторг. Председатель пустился в рассуждения о музыке и снисходительности истинно талантливых людей… К счастью, он не додумался попросить меня спеть для новых друзей.

Утомленные болтовней отца и почти доведенные до отчаяния пением дочери, мы изо всех сил пытались скрыть зевоту, но госпожа председательша заметила наши мучения и решила, что всем пора отправляться отдыхать. Она с самым невозмутимым видом прервала словесные излияния мужа, заявив, что пора позволить путешественникам отправиться отдыхать, что мы и сделали с невыразимым облегчением.

Глава IV. О Терезе и признаниях, которые она мне сделала

Загородный дом господина председателя был, наверное, архитектурным шедевром, но жить в нем было практически невозможно: Сильвине предоставили богато и ужасно безвкусно украшенную спальню, второй же комнатой, достойной высокородной леди, была спальня мадемуазель Элеоноры, и хозяин дома перевел дочь в другие покои, отдав предпочтение мне, что вызвало различные квипрокво. Воистину – самые серьезные события частенько проистекают из самых ничтожных причин.

Поскольку каждая хорошо воспитанная девушка днем и ночью должна находиться под охраной нескольких бдительных аргусов, в предоставленной мне комнате стояло две кровати. (Вторая предназначалась для нашей горничной.) Тереза – так ее звали – поступила к нам на службу несколькими днями раньше: это была высокая, хорошо сложенная девушка, очень, красивая, живая, деятельная, всегда в хорошем настроении. Порекомендовал ее лакей монсеньора – она родилась в городе, куда мы направлялись. Тереза хотела увидеться с семьей и, зная о нашем скором отъезде, попросила Его Преосвященство похлопотать за нее. Нам понравились ее внешность и то, что она не была похожа на весталку (надеюсь, вы понимаете мое иносказание!), скорее, напротив. Тереза великолепно владела парикмахерским искусством, обладала прекрасным вкусом и была большой чистюлей.

– Что вы думаете о наших хозяевах, мадемуазель? – спросила она меня с хитрой усмешкой, причесывая на ночь. – Вам не кажется, что они так оригинальны, что стоило приехать из Парижа, чтобы взглянуть на таких?

Я нашла ее вопрос странным и ответила улыбкой.

– Возможно, вы не знаете, мадемуазель, – продолжила Тереза, – что я здесь как дома? Я три года служила в этом приюте безумных и, если вы поклянетесь, что никогда не выдадите меня, расскажу вам множество историй, которые наверняка вас очень развлекут. Но могу ли я довериться мадемуазель? Она так молода, и я так недолго служу ей…

– Ты можешь, Тереза, ничего не боясь, рассказать мне все, что захочешь! Я уже горю желанием узнать всякие детали об этих оригиналах. Клянусь, что никогда не выдам секрета! Итак, ты знаешь много интересного о наших хозяевах?

– Судите сами, мадемуазель. Когда я поступила на службу в этот дом (пять лет назад), то была еще очень молода. Господин председатель нашел меня в модной лавке, где я была ученицей. Хозяйка магазина убедила меня, какое это везение – найти такое место, и господин председатель действительно был со мной очень мил. Вскоре он перешел к разговорам о любви и доставил мне немало ужасных минут: этот человек – настоящий сатир. Он до безумия любит женщин! Говорят, он не брезгует и мальчиками… в доме всегда служит какой-нибудь премиленький лакей. Впрочем, это его дело. Я не хочу шокировать вас, мадемуазель, но в моем рассказе могут быть такие детали, что…

– Продолжай, милая Тереза, меня очень трудно удивить.

– С радостью. Господин председатель продолжал домогаться меня, он превратился в сущего дьявола, но я постепенно завоевала милость мадемуазель Элеоноры и привязалась к ней всем сердцем, а потому, несмотря на преследования ее несносного отца, решила остаться на службе. В конце концов, мы стали очень хорошими друзьями: мадемуазель Элеонора поверяла мне все свои секреты, в том числе и тот, что уже больше года поддерживала тайную связь с одним молодым офицером. Старая уродина-горничная, приставленная к мадемуазель, ужасно мешала их любви. Меня попросили вмешаться – но самым странным способом: я должна была сделать вид, что ухаживания офицера относятся ко мне, при встрече заговаривать с ним, даже дерзить, а иногда прятать в своей комнатушке. Этот любовник должен был в один прекрасный день жениться на мадемуазель, но только после смерти дяди, а тому исполнилось всего пятьдесят пять лет, он был совершенно здоров, воинствен духом и с радостью переломал бы племяннику руки и ноги, заподозри он, что тот собирается свататься к дочери столь знатного человека.

Никак не желая умалить достоинства мадемуазель Элеоноры, смею заявить, что я ни в чем ей не уступала, и меньше всего – в красоте лица. К тому же я была моложе (между нами говоря, ей на шесть лет больше), а она часто капризничает и хмурится. Офицер, герой той истории, не был влюблен в нее без памяти, ему, в конце концов, надоели перепады настроения мадемуазель; проводя со мной наедине многие часы, месье смог убедиться, что я всегда весела и спокойна. Молодой господин был весьма хорош собой и очень предприимчив. Хозяин – господин председатель – прожужжал мне все уши рассказами о том, как это приятно – доставлять удовольствие мужчинам, и во мне постепенно крепло желание убедиться в справедливости его слов, но ни в коем случае не с ним. Мой офицер не замедлил обратить внимание на расположение, которое я ему выказывала, и, если и не признавался во взаимности, то лишь из страха, что я выдам его мадемуазель Элеоноре. Боже, как он был наивен! Юный любовник не знал тогда, что женщина никогда не играет в ущерб себе и всегда стремится уязвить соперницу. Однажды игра получила свое разрешение: месье изменил со мной своей благородной любовнице. Нам оказалось так хорошо вместе, мы так подошли друг другу, что условились серьезно обдумать план, как лучше обмануть мою соперницу. Впрочем, это не составило нам большого труда, учитывая романтический склад ее ума и солидную долю непомерного тщеславия.

Глава V. Продолжение признаний Терезы

Некоторых женщин равнодушие отталкивает, им хватает характера порвать с мужчиной немедленно, как только они понимают, что больше не любимы. Мадемуазель Элеонора, не обладавшая подлинным достоинством, к их числу не принадлежала. Чем больше офицер пренебрегал ею, тем сильнее она цеплялась за него. Правду сказать, этот плут зашел довольно далеко в деле обеспечения своего будущего: приданое Элеоноры было так велико, что никто не решился бы пренебрегать им, так что любовник обрюхатил мадемуазель, дабы никто – даже дядя – не сумел помешать ему. Этот безумец имел наглость подарить ребенка и мне, – а ведь у меня денег не было. Разница в сроках составляла всего месяц, и я едва успела понять, в каком ужасном положении оказалась, как нашего офицера призвали назад, в полк, отправлявшийся в Америку. Понимая, что опаздывает, он полетел в расположение части на почтовых лошадях, в дороге простудился, заработал воспаление легких и умер.

Вообразите, мадемуазель, отчаянное положение двух вдов! Мы таились друг от друга, мучительно ища выход из положения.

Я могла, так сказать, отпустить вожжи, отдаться господину председателю, который потом наверняка признал бы ребенка, но этот человек был мне так отвратителен, что я не желала и думать о подобном. Господин Каффардо, с которым вы сегодня ужинали, давно вздыхал по моей хозяйке. Он попытался подкупить меня маленькими пошлыми подарками, ибо нуждался в моей помощи, и я ему не отказывала, тем более, что мне это было на руку в романе с офицером. Итак, между нами существовали дружеские отношения. Если бы этот рохля-великан не был так глуп и не получил столь ханжеского воспитания, превращавшего его в неофита в вопросах любви, будьте уверены, мадемуазель, он многим дал бы сто очков вперед – сложен-то он прекрасно! Он не слишком красив, но тут, думаю, дело в его здоровье. Я сочла, что он гораздо больше моего хозяина подходит для исполнения задуманного. Я воображала, что нескольких красноречивых авансов с моей стороны будет довольно, чтобы привлечь этого недотепу, потом мне следовало отдаться ему и заставить позаботиться о потомстве. Увы! Мадемуазель Элеоноре пришла в голову аналогичная идея. Моими стараниями господин Каффардо каждую ночь проводил несколько часов в ее спальне, но упрямо хранил целомудрие, а уж на мои заигрывания. и вовсе не отвечал. Могу признаться вам, мадемуазель, что сопротивление господина Каффардо превратило мой расчет в настоящее желание. Я была уязвлена тем, что какой-то кретин пренебрегает моими прелестями: очень часто я провожала его к двери практически обнаженной, завернувшись лишь в широкий шелковый пеньюар – якобы от холода, а в действительности желая дать ему почувствовать нежное тепло упругого тела. Я без конца повторяла господину Каффардо, как счастлива мадемуазель Элеонора иметь столь учтивого кавалера.

– Чем же вы занимаетесь, проводя вместе долгие часы? – спросила я однажды ночью, задержав его у двери предложением полюбоваться всходившей на небе луной. – Вы наверняка предаетесь всяческим безумствам?

– Я?! О Боже, конечно, нет! Пока Господь не позволит мне законно насладиться прелестями мадемуазель Элеоноры, я не посмею даже прикоснуться к ней, если же, забыв о христианском долге, она пожелает отдаться мне, я не воспользуются женской слабостью!

– А если она станет говорить нежности… обнимет вас… вот так, шепча: «Мой дорогой, я умираю от любви к тебе, ты очарователен».

– Немедленно прекратите, мадемуазель Тереза! Фи! Разве можно вот так обнимать мужчин?

Потом он сплюнул и с брезгливым видом вытер губы. Клянусь честью, мадемуазель, я поняла, что все испортила и мне остается одно: свести все к шутке и продолжать говорить об Элеоноре. Одновременно я незаметно расстегнула две пуговки на его гульфике и… обнаружила там нечто безжизненное! Надежды мои рушились…

– Должна заметить, – вступила я в разговор, – что вы были большой плутовкой, мадемуазель Тереза!

– Что вы хотите, – философски ответила моя горничная, – нужда гонит нас вперед, заставляя быть изобретательными, а я обязана была думать о будущем ребенке. Итак, я ничего не добилась от презренного господина Каффардо: казалось, еще чуть-чуть, и он закричит, что его насилуют, и начнет драться со мной. Тут я решила изменить тактику и заявила ему, что расскажу мадемуазель Элеоноре о его верности, ведь я только хотела убедиться в его честности, прежде чем продолжить помогать влюбленным. К несчастью, упрямец все рассказал мадемуазель Элеоноре, и она под каким-то благовидным предлогом с позором выставила меня за дверь.

Желая отомстить, я в анонимном письме сообщила господину председателю все, что знала об интрижках его дочери с офицером и господином Каффардо. Однако сей благородный отец, не слишком щепетильный в вопросах чести, видимо, показал мадемуазель Элеоноре это письмо, заставил ее во всем признаться, а потом помог скрыть ее позор. К сожалению, в тот момент я не знала о беременности мадемуазель, не то не отказала бы себе в удовольствии повсюду рассказывать об этом. Вскоре злословие стало опасно для меня самой: господин председатель грозил заключить меня в тюрьму за сплетни, следовало думать о родах, и я убежала в Париж, зная, что там красивая девушка легко найдет средства, помощь и защиту от преследования.