Текст книги "ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (Félicia, ou Mes Fredaines, 1772)"

Автор книги: Андре де Нерсиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Глава XXIII. Неприятные разоблачения. Неудобства милосердия, которые не должны отбить охоту к добрым чувствам у чистых сердец

Комендант гарнизона принадлежал к светскому обществу, а потому единственное удовлетворение, которое он дал прибежавшим к нему на следующий день горожанам, получившим львиную долю палочных ударов, заключалось в том, что он попросил наших молодых людей объясниться с обиженными в его присутствии. Впрочем, обвинители не только не почувствовали себя отомщенными, но и получили суровую отповедь за то, что собирались взламывать нашу дверь. Никто из слуг не жаловался, хотя уже рано утром к госпоже Дюпре явились просители, умолявшие ее обратиться в суд. Но госпожа Дюпре была доброй женщиной, к тому же в этом деле ее интересы были неотделимы от наших. Она любила всех нас и понимала, что никто не хотел причинить ей зла. Госпожа Дюпре очень холодно приняла представителей наших врагов, и напрасно начальник буржуазной полиции, этой клики тупиц, пытался склонить ее на свою сторону, у него ничего не вышло. Ненависть и зависть производят много шума, но никому не могут причинить серьезного вреда, а праздные бездельники, которые всегда ждут, чем кончится дело, чтобы высказать свое мнение, вволю поиздевались над теми, кто получил пощечины.

Ламбер уехал рано утром, так ничего и не узнав о ночном приключении, хотя оно касалось его напрямую. Госпожа Дюпре, отдыхавшая после ужина у себя в комнате, посвятила нас в суть дела. Вот что с ней произошло.

Шевалье, почувствовавший необходимость выйти из-за стола, был довольно сильно пьян. Когда он возвращался, то подвернул ногу на лестнице и упал, уронил подсвечник и наделал много шума. Госпожа Дюпре как раз собиралась ложиться в постель и снимала нижнюю юбку. Напуганная звуком падения, она открыла дверь и, увидев, что это шевалье, к которому она чувствовала большую симпатию, пришла ему на помощь. У шевалье была огромная царапина на ноге. Услужливая вдова очень расстроилась и предложила сделать ему перевязку, после чего, ничуть не опасаясь, пригласила раненого в свои покои.

В этом месте истории госпожи Дюпре слуга объявил о приходе шевалье. Прекрасная вдова покраснела, на ее лице присутствовала смесь стыда, гнева и одновременно легкого интереса. Д'Эглемон казался не таким спокойным, как обычно. Сильвина, утомленная и недовольная собой (она понимала, что накануне позволила себе много лишнего) тоже была не в своей тарелке. И только я не испытывала никаких угрызений совести – никто ведь не знал о моей вчерашней эскападе, – была совершенно спокойна и не чувствовала ничего, что могло бы помешать мне удовлетворить нетерпеливое любопытство.

Общество ранило молчание. Наконец шевалье решился прервать гнетущую тишину, увидев, что из глаз прекрасной госпожи Дюпре, потекли горькие слезы, которые она мужественно пыталась сдерживать.

– Возможно ли, моя прекрасная госпожа, – нежно сказал д'Эглемон, сжимая ее руки в своих, – возможно ли, что неприятности вчерашней ночи так сильно расстраивают вас, заставляя меня чувствовать разрывающие сердце угрызения совести?

– Оставьте меня, месье, оставьте, вы оскорбили меня, воспользовались моей доверчивостью, сделали несчастной до конца дней!

– По правде говоря, госпожа Дюпре, все это не заслуживает…

– Все люди, месье, чувствуют и оценивают события по-своему! Я…

– Конечно, конечно, мадам! И все-таки, окажите мне любезность, взгляните на меня…

– Коварный человек, оставьте меня! Вы заслужили мое вечное презрение и ненависть. Для вас нет ничего святого, вы не цените ни гостеприимство, ни слабость женщины, ни ее чувства к благородному человеку – вашему другу!

– Признаю все свои прегрешения, мадам! Я – чудовище (негодяй стоял на коленях и был, как всегда, очень соблазнителен). Моя очаровательная госпожа Дюпре, я вел себя недостойно, но разве стоит обличать зло, которое не можешь исправить? Вы хотите осложнить ситуацию? Хотите, чтобы она имела ужасные последствия?

– Как? – вмешалась Сильвина, проявляя живейший интерес. – Речь, как я вижу, идет о крайне важных вещах?! (Обвиняемый по-прежнему стоял на коленях, покорный, виноватый, готовый принять любое наказание.)

– Избавьте меня, мадам, – заговорила вдова, – избавьте от необходимости рассказывать о случившемся бесчестье.

– Я помогу вам, мадам, – вмешался виновный шевалье, – Вчера, милые дамы, я имел несчастье потерять рассудок – со мной это случилось впервые в жизни… я…

– Мы все об этом знаем, равно как и о вашей ране, – нетерпеливо перебила его Сильвина.

Шевалье невольно улыбнулся и продолжил:

– Итак, мадам искала, чем меня перевязать, и так хотела облегчить мои страдания, что забыла скрыть от нескромных мужских глаз изумительной красоты шею, совершенное тело, едва прикрытое рубашкой и самым простым корсетом!.. Ноги, великолепные, обнаженные наполовину ноги!.. Спрашиваю вас, какой мужчина сумел бы устоять перед такими прелестями, да еще будучи, так сказать, под парами?! Теперь, в нормальном состоянии, сердце мое скорбит, я не могу думать о случившемся без ужаса!

Госпожа Дюпре, смягчившаяся против своей воли, была тем не менее вынуждена сказать, соблюдая приличия:

– Хватит, месье! Эти похвалы вовсе не льстят мне – я слишком дорого заплатила за то, что имела несчастье понравиться вам!

– Я продолжаю, дамы… Да, я был дерзок. Я посмел коснуться рукой понравившегося мне тела… упругость, белый атлас, такой тонкий и нежный, – все это окончательно вывело меня из равновесия… Боже, я сам себе отвратителен… но это проклятое опьянение… Щадя целомудрие мадам, закончу в двух словах. Да, я действовал грубо, госпожа Дюпре не боялась меня, и первые Мои движения – по правде говоря, весьма смелые – не напугали ее… Я схватил мадам… она закричала… Я сделал несколько попыток… она закричала еще громче, но я уже собой не владел. К несчастью, кровать была совсем близко, мадам упала на нее в самой выгодной для меня позе… Я этим воспользовался: у нее уже не было сил кричать, и…

– Прекрасно, – сказала Сильвина, внимательно выслушав сию интересную исповедь. – Хотите ли вы, друзья мои, чтобы я высказала свое мнение об услышанном? Госпожа Дюпре не станет сердиться?

– Я согласна, мадам, – стыдливо ответила новоявленная Лукреция.

– Целиком полагаюсь на госпожу Сильвину, – поддержал ее наш красавец Тарквиний. Мы все с нетерпением ждали, что скажет Сильвина, готовившаяся начать и имевшая очень важный вид. Прежде, чем начать, она сделала паузу, подобно оратору, завершившему выступление. Пожалуй, я тоже переведу дыхание.

Глава XXIV. Продолжение предыдущей главы Признание госпожи Дюпре. Примирение

Вот что сказала Сильвина:

– Признаюсь честно, моя дорогая госпожа Дюпре, что, если я и не одобряю шевалье после того, что он нам поведал о своих действиях, это не мешает мне осуждать и ваше собственное поведение. Во всем этом деле серьезную опасность представляют только ваши крики. На что вы надеялись? На помощь? Но чью? Женщин? А что они могли бы сделать? Или на подмогу со стороны наших молодых безумцев? Они не только не собирались исправлять ошибки шевалье, но – напротив – мечтали сами натворить нечто подобное, если не хуже. Вы рассчитывали на Ламбера? Было бы очень жестоко заставлять вашего любовника и вашего друга вцепиться друг другу в глотку из-за легкого флирта! Что до вашей репутации – если вы боитесь именно за нее, будьте уверены, что скомпрометировали себя в тысячу раз больше, позволив, как вы это сделали вчера, окружающим подозревать, что с кем-то боретесь. Ничего серьезного не случилось бы, действуй вы без шума, по-дружески уладив дело с галантным кавалером, который никогда не позволил бы себе рассказать о приключении окружающим. Вы любите Ламбера – прекрасно! Сердечная привязанность – великая вещь, но случай и темперамент тоже имеют свои права, которым никакие сентиментальные соображения не в силах помешать. Впрочем, вы ничего не должны человеку, который еще не стал вашим мужем: вы при любых обстоятельствах будете прекрасной партией для нашего друга Ламбера, человека безусловно талантливого, и достойного всяческого уважения, но не имеющего собственного состояния. Если, по вашей вине, он узнает о том, что произошло, то окажется перед ужасной альтернативой: совершить низкий поступок, женившись на женщине, признавшейся в измене, или поступить благородно, но глупо, отказавшись от брака, обеспечивающего его счастье и благополучие. Вы вдова и избавлены от необходимости приносить мужу драгоценный дар невинности… Правда, вы так широко объявляли о том, что готовитесь сделать этот подарок второму мужу…

– Госпожа Дюпре, – прервал монолог Сильвины шевалье, – будьте откровенны… теперь… перед всеми нами… (несчастная госпожа Дюпре ужасно покраснела.) Готов признать, – продолжил шевалье, – что любой самый опытный кавалер может ошибиться в вопросе девственности. Однако… я, несмотря на огромное желание пощадить чувства мадам, оказался бы в крайне затруднительном положении, если бы решился высказать вслух… Между нами, моя очаровательная госпожа Дюпре, реагируйте, как пожелаете, но мне показалось… и думаю, что имею право утверждать, как человек чести…

– А-а, понимаю! – вступила в разговор Сильвина. – Все это меняет дело. Но теперь ясно, что мы напрасно беспокоились. Итак: Ламбер ничего не узнает и женится на мадам, которая за время, оставшееся до его возвращения, поразмышляет и утешится. Будьте справедливы к шевалье, госпожа Дюпре! Предрассудки, романтические чувства, немного провинциальной ржавчины? Именно отсюда происходят ваши угрызения совести и мучения! Мы вас от этого вылечим. Будущее для вас заключается в человеке, за которого вы выйдете замуж. Забудьте о том, что сотворил этот демон, его варварский поступок никак не повлияет на ваши отношения с Ламбером, которого мы все так любим…

Прекрасная вдова оказалась припертой к стенке и ничего не могла возразить нам. Она сочла нужным оправдаться за бесполезную ложь, в которой мы стали её подозревать, ведь она действительно хотела выдать себя за девственницу.

– Я очень несчастна, – сказала госпожа Дюпре, – ибо должна признать свою вину, чтобы вы не считали меня лгуньей и не презирали. Я не собираюсь отрицать то, что шевалье, как истинный знаток, только что объявил вам. Увы! Признаюсь, что вчера уже не обладала тем бесценным даром, которым кичилась перед вами, когда мы только познакомились. Но… знайте, что это господин Ламбер… И когда же? Накануне несчастного вечера!.. Нужно быть очень невезучим человеком, чтобы получить такое оскорбление от женщины, на которой собираешься жениться.

Сентиментальные рассуждения, в которые пустилась опечаленная вдовушка, очень нас насмешили: шевалье стал таким же живым и нежным, мы успокоили даму и заставили ее расцеловаться с прощеным врагом, а он весьма ловко намекнул на то обстоятельство, что, если в первый раз госпожа Дюпре имела глупость закричать, со всеми остальными натисками не было никаких проблем. Наша любезная хозяйка не спорила, мило извиняя свои действия тем, что просто потеряла голову. Кто-кто, а уж мы-то хорошо знали, как трудно ее сохранить, имея дело с нашим Адонисом.

Мы начали беседовать на волнующую тему, и госпожа Дюпре своим вниманием, улыбками и наивными вопросами показала, что имеет счастливую возможность стать женщиной, любящей наслаждения. Она легко утешалась (так же легко, как впадала в отчаяние) и уже видела в озорнике шевалье, которого так ненавидела всего четверть часа назад, очаровательного мужчину, с которым пойманные им женщины могли получить максимум удовольствия.

Глава XXV. Ревность сестер Фьорелли. Несчастье, угрожающее Аржантине и шевалье

Читатели, привыкшие к моей точности, возможно, обвинят меня в том, что я опускаю здесь мотивы, которыми руководствовались сестры Фьорелли, так разумно ведя себя на званом вечере, в то время как другие действующие лица дали – каждый на свой манер – волю своему темпераменту. Эти девицы, скажут они, были весьма сдержанны для итальянок, да к тому же актрис. Почему на них не подействовал заразительный пример разгульности и распутства? Камилла почтительно исполнила дочерний долг и терпеливо перенесла все притязания отца; Аржантина не поддалась ни винным парам, ни убедительному красноречию, ни даже искусству любезного и крепкого прелата. Неужели сцены разврата, разворачивавшиеся вокруг нее, не разожгли в женщине желания? Как неправдоподобно!.. Подождите минутку.

Вы, конечно, помните, что Джеронимо рассказал мне о видах, которые имели обе сестры на прекрасного шевалье. Когда он исчез, выйдя из-за стола, соперницы подумали, что он вскоре вернется. Поэтому Камилла заняла стратегически важный пост в прихожей, подумав: он должен будет здесь пройти и первой увидит меня! Он почувствует, что только ради него она ушла от шумной компании. Аржантина тоже просчитывала ходы. Вот уже несколько дней ей отдавали предпочтение, Камилла теряла преимущество. Присутствие отца и дурной запах прихожей не дадут д'Эглемону задержаться там, думала Аржантина, он направится прямо в гостиную, она станет первой! И та, и другая наверняка осуществили бы свои планы, если бы не препятствия, задержавшие шевалье. Аржантине даже удалось призвать к благоразумию монсеньора, когда в гостиной начали кувыркаться парочки. Как вы помните, она скромно завернулась в портьеры, надеясь, что прелат покинет место, где его достоинство подвергалось такому оскорблению. Как она ошибалась!..

Аржантина и Камилла были женщинами противоположных характеров и жили очень недружно, когда же на горизонте появился красавец д'Эглемон, дела пошли совсем плохо. Он в конце концов выбрал нежную Аржантину, и покинутая Камилла не осталась в неведении относительно счастья соперницы, поскольку шевалье ни от кого не скрывал своих любовных похождений. Итальянки с меньшей покорностью, чем мы, француженки, переносят унизительное оскорбление неверности. Я испытала всего лишь легкое раздражение, узнав, что меня в его сердце заменили иностранки! Камилла же впала в отчаяние и прикладывала множество усилий, чтобы разорвать новую связь д'Эглемона. Увы, все было бесполезно: Аржантина была такой страстной и очаровательной, что интриги сестры ни к чему не приводили. Вскоре Камилла, доведенная ревностью до крайней степени отчаяния, начала мечтать об одном – отомстить отвратительной паре.

В доме Фьорелли жила старая женщина – бессердечная, распутная, бывшая содержанка отца, участница всех его ужасных дебошей, этакая дуэнья, защитница жадной Камиллы, чьи дела она всегда устраивала, тиранша робкой Аржантины, доверявшей лишь собственному сердцу.

Именно этому чудовищу, совершившему в прошлом множество преступлений, доверила Камилла свои роковые секреты. Адская дуэнья была очарована благоприятной возможностью отомстить Аржантине за презрение. Эта одержимая не знала, что такое гуманность и милосердие. Она не видела иного лекарства против несчастий своей дорогой воспитанницы, чем смерть тех, кто стал их виновником. Итак, она приняла решение как можно быстрее избавиться от Аржантины и шевалье. Сначала Камилла ужаснулась, но бессовестная советчица так хорошо подогрела ее злобу (напомнив, что они с сестрой всегда были соперницами), что старшая синьорита Фьорелли в конце концов согласилась. Дуэнья пообещала, что Камилла очень скоро насладится жестокой местью.

Глава XXVI. Раскаяние Камиллы. Трагический конец дуэньи

Шевалье взял привычку запросто и в любое время являться в дом Фьорелли, как только у него завязался роман с Камиллой, которую поощряла дуэнья, имевшая абсолютную власть над папашей Фьорелли. Когда дамский угодник сменил объект страсти, его захотели устранить, но под каким предлогом? С этим благородным кавалером нельзя было обращаться как с простолюдином, хотя ревнивая Камилла бесконечно страдала от его визитов. Когда соучастницы решились осуществить свой ужасный план, привычка шевалье часто видеться с Аржантиной пришлась как нельзя кстати. У старухи имелся набор первоклассных ядов, требовалось лишь улучить удобный момент.

Случилось так, что д'Эглемон день спустя после описанных мною выше событий очень рано явился к Фьорелли, и Аржантина предложила ему выпить чашку шоколада в семейном кругу. К просьбе сестры присоединился Джеронимо, и д'Эглемон согласился.

Злопамятная Камилла, которую никто не подозревал в коварной радости – ей наконец предоставилась возможность отомстить! – взялась отдать распоряжения. Она отправилась к своей отвратительной дуэнье, и та немедленно принялась за дело. Заговорщицы условились подать шоколад в четырех чашках: две белые должны были содержать яд – одну из них Камилла отдаст шевалье, другую – своей сестре; в двух расписных чашках будет чистый шоколад – для самой Камиллы и для Джеронимо. Папаша Фьорелли к тому моменту давно сидел в таверне. Подготовив таким образом преступление, Камилла вернулась к обществу…

Не успела Камилла войти в гостиную, как все ее тело сотрясла нервная дрожь, лицо побледнело, стало почти серым… она потеряла сознание. Брат, Аржантина и шевалье кинулись ей на помощь, дали понюхать соли. Наконец несчастная пришла в себя…

– Ах, друзья мои, как я рада! – воскликнула она, увидев, что шоколад еще не подавали. – Дорогие мои, остерегайтесь пробовать роковое зелье… оно угрожает твоей жизни, моя бедная Аржантина, и вашей, жестокий человек! – И Камилла протянула руки сестре и очаровательному шевалье.

Собравшись с силами, она рассказала, как ужасная конфидентка побудила ее согласиться на жестокий план, играя на ревности и слабодушии. Исповедь Камиллы прерывалась самобичеванием, было совершенно ясно, что она искренне раскаивается. Внезапно в коридоре послышались шаги презренной отравительницы. Камилла попросила друзей довериться ей. Появилась дуэнья с подносом, на котором стояли чашки с шоколадом. Поставив принесенное на стол, она хвастливо заявила, что никто на свете не готовит шоколад лучше нее, после чего снова отправилась на кухню за пирожными, а вернувшись, со свирепой радостью заметила, что перед каждым сотрапезником стоит предназначавшаяся именно ему чашка. Компания как будто ждала, чтобы шоколад остыл, переливая его из чашек в блюдечки. Джеронимо заявил, что не голоден, и поставил свою расписную чашку на поднос. Бесчестная отравительница, обманутая рисунком фарфора, попросила эту чашку для себя, попавшись, таким образом, в ловушку, которую готовила для своих врагов. Пока ведьма была на кухне, чистый шоколад заменили отравленным, из белой чашки одного из приговоренных. Джеронимо, жестокий, как все трусы, хотел непременно отомстить за свою дорогую Аржантину. Шевалье, смертельно напуганный всем происходящим, не осмелился предупредить коварную дуэнью. Джеронимо сыграл на любви старухи к сладкому: когда она унесла чашку с собой, он пошел следом под тем предлогом, что ему нужно что-то взять в своей комнате; в действительности же он хотел помешать женщине разделить отраву с кем-нибудь из слуг. Стоя у дверей кухни, Джеронимо со свирепой радостью наблюдал, как она пьет из чашки яд, приготовленный ее собственными руками!

Действие отравы оказалось очень быстрым. У дуэньи почти сразу начались конвульсии и корчи, одна из служанок в ужасе кинулась за докторами, но все было напрасно: отравительница несколько раз извергла из утробы страшное питье, выкрикивая разоблачения и проклятия в адрес раскаявшейся Камиллы. К счастью, эта предательница ни слова не говорила по-французски, так что ее судорожные признания не были поняты ни врачами, ни наблюдавшими окружающими. Всем было ясно одно – шоколад дуэнья приготовила собственными руками. Оставшийся во второй чашке яд не мог быть обнаружен никем из посторонних, а из наших друзей тайну никто бы не выдал. Дуэнья наконец отдала Небу свою черную душу, и тут вернулся папаша Фьорелли. Преступление его старой подруги и сообщницы было признано актом безумия и последствий не имело.

Глава XXVII. Глава, которая доставит удовольствие сторонникам монсеньера и ею племянника

Д'Эглемон явился к нам, как только смог покинуть роковой дом Фьорелли. Рассказ о пережитом им приключении поверг нас в леденящий душу ужас. Как хорошо я поняла в тот момент, что очень люблю этого очаровательного ветреника! Меня настолько потрясла грозившая шевалье опасность, что я даже сомневалась, он ли со мной говорит (признаюсь что потрогала его рукой, желая убедиться). Сильвина тоже выглядела взволнованной, даже удрученной. Наша чувствительная хозяйка, несмотря на недавние обиды, тоже выказывала признаки живейшего участия. Д'Эглемон отвечал нам на заботу ласковыми, нежными словами. Мы заставили шевалье поклясться, что он больше никогда не войдет в дом опасных итальянок. Его страстные взгляды самым красноречивым образом в мире говорили мне, что отныне я стану единственным объектом его любви. Поверьте, я этого заслуживала! Сестры Фьорелли были очень хороши, но я обладала первой свежестью прекрасной весны, в скором времени могла стать равной им по таланту, была лучше образованна и воспитанна, знала, как следует вести себя в свете, одним словом – я была настолько же выше Аржантины, насколько она превосходила свою сестру.

Шевалье, ставший очень разумным, ограничился ухаживаниями за мной, я же поняла, что больше не люблю Джеронимо: в тот момент, когда он проявил недостойную мужчины слабость, я выздоровела. Женщины терпеть не могут трусов, всегда предпочитая им сильных, пусть даже и обладающих только половиной достоинств. Но главное заключалось в следующем: когда мужественный и нежный д'Эглемон решил войти в свои права, мог ли бороться с ним ребячливый, мелкий человечишка Фьорелли?!

Наше новое всеобщее довольство и покой длились недолго. Монсеньор, знавший порывистость своего племянника, его хрупкость, ранимость, благородную доверчивость, продолжал беспокоиться. Он боялся, что этот милый безумец отправится к итальянкам, что попавший в немилость Джеронимо сыграет с ним какую-нибудь злую итальянскую шутку. Тревожили нас и слухи о готовящихся заговорах избитых и обиженных нашими молодыми людьми буржуа. Весь город ненавидел шевалье, особенно много претензий было к нему у семьи почтенного председателя, хотя никто не говорил вслух об истинных причинах такой неприязни. В конце концов монсеньор, ради собственного спокойствия, попросил племянника безотлагательно вернуться в родительский дом, пообещав в скором времени забрать его с собой в Париж (он собирался туда, чтобы поблагодарить двор за дополнительные двадцать тысяч ренты). Лучший из дядей, монсеньор заявил, что заплатит все долги шевалье и назначит ему ренту в две тысячи экю годовых. Такое предложение было слишком заманчивым и выгодным для моего милого друга, чтобы я посмела удерживать его подле себя, и я первой попросила его согласиться на отъезд. Д'Эглемон казался опечаленным нашим расставанием, почти безутешным, мои чувства были такими же. Прощание наше проходило грустно и трогательно. Наконец он уехал.

С того дня развлечения для нас закончились. Прекрасный д'Эглемон был душой общества, он бы и в пустыне сумел рассмешить нас. Напрасно два офицера, которых Сильвина оставила при себе, пытались добиться моей благосклонности, они не могли затмить шевалье; то, что Сильвина находила превосходным, для себя, меня было недостойно. К превеликому удивлению красавцев офицеров, я предпочитала им нашего очаровательного прелата, недовольного излишествами, которые позволяла себе Сильвина, и влюбленного в меня больше прежнего.