Текст книги "ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (Félicia, ou Mes Fredaines, 1772)"

Автор книги: Андре де Нерсиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава X. Все хуже и хуже

Мои неприятности были впереди. Милорд Кинстон после моего побега с четверть часа общался с той красивой дамой, которая привлекла его внимание, потом отправился искать меня и, не найдя ни в зале, ни в ложе рядом с Сильвиной, сообщил ей о своих тревогах. Один из гостей, злой шутник, наверняка знавший Бельваля и видевший, как мы уходили, позволил себе удовольствие рассказать о моей эскападе, оживляя повествование эпиграммами. Милорд Кинстон, не терпевший насмешек, начал угрожать этой маске, его противник разозлился. Произошла сцена, от которой Кинстон еще не оправился. Он начал выговаривать мне и даже пообещал написать милорду Сидни. На какое-то мгновение я растерялась, но врожденная гордость взяла верх над испугом, и я осмелилась повысить на Кинстона голос, после чего он почел за лучшее прекратить нагоняй. Та же твердость помогла мне в общении с Сильвиной, так что мне оставалось одно – упрекать себя, произнося жестокие слова… Я умирала от усталости, но не могла сомкнуть глаз.

В полдень я позвонила горничной. Мне передали две записки, одну – официальную – от маркиза, вторую – от жалкого фата Бельваля… Первый холодно сообщал, что неотложные дела лишают его удовольствия увидеться со мной, как он обещал, он даже не написал, когда приедет; я была так раздосадована, что заранее разозлилась на пылкого танцора и чуть было не бросила в огонь его послание. В последний момент любопытство победило… Боже мой! Новое несчастье! «Я в отчаянии, прекрасная Фелисия, – писал этот наглец, – Я – чудовище, ненавидьте меня, я этого заслуживаю… но вы были так прекрасны!.. А я так влюблен!.. Позаботьтесь о своем здоровье… Я мщу себе за вас, отправляясь в ссылку, покидаю Париж, ибо решил умереть вдали от вас – от скверной болезни и ужасных угрызений совести».

Моя ярость не поддается описанию. Я напугала всех окружающих перепадами настроения и проклятиями. Когда первый приступ бешенства прошел, я приняла разумное решение и, посвятив Терезу (только ее!) в существо дела, приказала ей привести доктора, чьи таланты мне хвалили. Он показался мне тем более приятным человеком, что обошелся без цветистых речей, за которыми модные шарлатаны прячут свое невежество и жестокость.

Я честно посвятила эскулапа в свои проблемы, и он не стал жалеть меня, а прописал лекарства, режим и разумное поведение. Я пообещала, хоть и не слишком охотно. Время, которое предстояло потерять, казалось мне вечностью… впрочем, честный доктор поспешил успокоить меня: он сумеет справиться с болезнью, я могла ничего не опасаться. Маркиз время от времени приезжал ко мне, но с первого дня он расстроил меня, сообщив, что сгорает от нетерпения вернуться в провинцию, к даме, в которую страстно влюблен, и уедет, как только закончит неотложные дела в Париже. Ко мне маркиз питал нежные дружеские чувства, подкрепленные страстным желанием говорить о любимой женщине. Я испытывала тайную ревность и обещала себе, что, поправившись, подвергну верность маркиза суровым испытаниям. Я почти достигла заветной цели, когда мы узнали о смерти Сильвино. Маркиз практически сразу уехал, усилив мою печаль, потом заболела Сильвина, словом, наступили трудные дни. Бедняжка Тереза, нежно меня любившая, все это несчастное время была единственным утешением, ибо я возненавидела мужчин. Тереза спала со мной и, обожая наслаждения, стала обожать меня как любовник. Я позволяла моей пылкой субретке все безумства, находя в ее ласках странное облегчение, в котором нуждались мои чувства (в отличие от охладевшего сердца). Природа никогда не отказывается от своих прав.

О, Истина! Каких мучительных жертв ты требуешь от моего самолюбия!

Глава XI. Интересные события

В Париже стояла прекрасная погода; слуги иногда относили графа в Люксембургский сад, рядом с которым находился наш особняк. Однажды он вернулся очень возбужденный, почти в горячке.

– Я пропал! – сказал он мне. – Я только что видел госпожу де Керландек. Это она, нет никаких сомнений; я узнал ее и, клянусь Господом, она тоже меня узнала. Я показал Дюпюи эту опасную красавицу и приказал не терять ее из виду, проследить, где она живет.

Я не знала, должна ли поздравлять графа или жалеть его. Страсть его вспыхнула с новой силой, но она не могла счастливо разрешиться: даже если бы госпожа де Керландек согласилась наконец выйти замуж за несчастного, он не сумел бы насладиться плодами этого счастья, ибо стал почти калекой, которому радости семейной жизни могли принести только смерть.

Вскоре вернулся Дюпюи – ему удалось узнать, что госпожа де Керландек поселилась в Париже, в своем особняке, что некоторое время назад она вернулась из путешествия, которое имело целью найти некоторых людей, живо ее интересовавших, но так ничего и не узнала.

Посланец графа ловко выведал все это у швейцара, старого болтуна, готового посвятить в дела своих хозяев первого встречного.

Дюпюи расхвалили за успешно выполненное поручение, и с того дня он только тем и занимался, что удовлетворял ненасытное любопытство графа. Для того чтобы лучше выполнять свою работу, Дюпюи попросил у меня позволения поступить на некоторое время на службу к госпоже де Керландек (он обманул одного из ее лакеев и сумел обеспечить себе протекцию швейцара – ценой множества выпитых вместе бутылок вина). План удался. Дюпюи, не моргнув глазом, заявил, что служил у миледи Сидни. Миледи Сидни! Это имя возбудило любопытство у госпожи де Керландек, и она приняла Дюпюи. Хитрец достаточно хорошо знал сэра Сидни, чтобы правильно описать его, знал, какой интерес ко мне проявляет милорд, хоть я и не его жена. (Дюпюи рассудил, что я не рассержусь, учитывая важность задания.) Оба мы не могли предвидеть всех последствий нашей невинной лжи.

Дюпюи весьма умело и умно отвечал на тысячу вопросов прекрасной вдовы, приведя ее в полное отчаяние правдоподобным описанием нашей жизни, хотя истине соответствовали только мой портрет и нежная привязанность милорда Сидни. «Довольно, друг мой, – прервала разглагольствования Дюпюи госпожа де Керландек, расстроенная известием о том, что сэр Сидни более не свободен. – Я напишу несколько слов миледи Сидни… нет, прикажите кучеру быть готовым к выезду, вы проводите меня к миледи».

Дело было утром, и я, не ожидая никаких визитов, отправилась вместе с графом за покупками, поэтому госпожу де Керландек приняла Сильвина. Желание поблагодарить за Дюпюи было всего лишь предлогом, в действительности же прекрасная вдова горела желанием самолично убедиться, так ли уж опасно мое очарование. Она не сумела скрыть неудовольствия из-за моего отсутствия. Разговор шел вяло, все внимание гостьи привлекали два портрета – мой, замечательной работы Сильвино (он закончил его незадолго до своего отъезда), и Монроза, тоже выполненный очень хорошим художником. Сильвина сообщила госпоже де Керландек, что юная особа, чье лицо вызвало жадный интерес гостьи, и есть миледи Сидни, а мальчик на портрете – родственник, к которому очень привязан милорд Сидни. Из глаз прекрасной вдовы хлынули слезы, она распрощалась и хотела немедленно уйти, но Сильвина задержала ее, дав время успокоиться.

– Вы видите, мадам, – произнесла красавица, – вы видите перед собой женщину, которую повсюду преследуют несчастья. Я не могу и шагу ступить, чтобы самые невинные вещи не нанесли мне смертельного удара в сердце. – Вытащив из кармана маленькую шкатулку, госпожа де Керландек продолжала: – Взгляните, мадам, и скажите сами, не похож ли красивый юноша, чьим портретом я только что восхищалась, на человека на этой миниатюре? (Сильвина вынуждена была согласиться.) – Так вот, – закончила безутешная вдова, – он был моим мужем и умер… В моей душе живет тысяча причин оплакивать его вечно…

Сильвина старалась утешить госпожу де Керландек, желая задержать ее до моего возвращения, но мой портрет сказал гостье вполне достаточно, она воспротивилась и простилась. Дюпюи проводил ее до коляски.

Глава XII. Глава о том, как люди встречаются в такой момент, когда меньше всего об этом думают

То было утро приключений. Сильвину посетила госпожа де Керландек, я же встретилась… С кем? Со старым председателем и его высоченным кретином-зятем, господином де ла Каффардьером. Наемная карета, в которой путешествовали славные провинциалы, как раз останавливалась у дверей моего дома, когда я выходила. Мой кучер ударил лошадей хлыстом, они рванулись с места, клячи наемной коляски промедлили, экипажи сцепились. К счастью, с моими лошадьми ничего не случилось, но кучер поднял страшный шум, и, если бы пассажиры не высунули одновременно головы из окон и не узнали друг друга, возница моих провинциалов наверняка получил бы несколько хороших ударов хлыстом.

Я вовсе не желала зла чудаку председателю. Он в свое время серьезно досадил мне, но я отдавала должное его добродушию и не забывала оказанного нам в его доме гостеприимства. Итак, я улыбнулась и спросила, какой счастливый случай занес их в Париж и привел к моему дому.

– Мы с господином де ла Каффардьером, – отвечал, строя любезные гримасы, председатель, – приехали поприветствовать вас, засвидетельствовать почтение и рассказать о ваших друзьях: у нас много новостей… Но вы уезжаете, и, если только госпожа Сильвина не захочет принять нас…

– Председатель, – прервала я его излияния, – Сильвина еще не вставала, а я признаюсь вам честно и без затей в том, что у меня есть неотложные дела; однако, господа, если у вас нет более интересных предложений, встретимся через два часа в Пале-Ройяле, я присоединюсь к вам, и мы вместе пообедаем. Уверена, Сильвина будет очень рада встрече.

Они согласились, и я уехала. После магазинов я отправилась на свидание и нашла моих оригиналов на главной аллее. Они сидели в окружении молодых бездельников, которые развлекались, высмеивая наряды провинциалов. Тесть-председатель был одет в древний камзол из пурпурного сукна с фижмами, украшенный множеством серебряных пуговиц и петелек. Б прошлые времена это одеяние, должно быть, производило невероятный эффект, но теперь засаленная подкладка и выцветшие букетики цветов выдавали возраст одежды. Панталоны были поновее, чулки скрутились, туфли огромного размера разносились, на голове – старый парик, под мышкой – большая шляпа, расшитая серебром. Шпага на боку и длинная трость с ручкой в виде птичьего клюва дополняли костюм председателя.

Сеньор де ла Каффардьер не уступал ему в странности наряда: он совершенно облысел и потому носил на голове странную круглую шапочку-ермолку с хохолком, а над ушами свисали напомаженные букли (из-за жары помада таяла, стекая двумя тонкими ручейками на шею). Камзол из камлота небесно-голубого цвета был расшит широким серебряным галуном, панталоны были из черного бархата, туфли на плоской подошве украшали огромные серебряные пряжки. Шпага, невероятно длинная, подчеркивала небольшие размеры оружия его тестя. Коротко говоря, обоих господ можно было показывать за деньги. Мне не хотелось приближаться к чудакам, и я, встретив на аллее подругу, послала к ним графа: он благородно согласился увести провинциалов из сада. К несчастью, граф имел глупость отослать экипаж, в котором они приехали, рассчитывая на мою карету. Мне пришлось, краснея от стыда, посадить председателя и Каффардьера к себе на глазах у честной публики, открыто издевавшейся над несчастными. Неловкий зять разбил зеркало, пытаясь втащить в карету свою огромную шпагу. Я была в ярости, а председатель, без конца брюзжавший, надоел мне не меньше другого дурака. Наконец мы приехали.

Сильвина по-дружески встретила гостей. Они рассказали о цели своего приезда: читатели наверняка помнят, что мстительная Тереза сделала сеньору Каффардо роковой подарок. Он отдал себя в руки самого ловкого местного хирурга, имевшего репутацию кудесника, излечивающего неизлечимое. Итак, болезнь де ла Каффардьера была мгновенно излечена, однако довольно скоро после свадьбы признаки ее проявились с новой силой, оказалось, что несчастный успел передать ее нежной Элеоноре, она – Сен-Жану, Сен-Жан – госпоже председательше, а последняя – бедному председателю, который уже давно не жил с ней и попался только потому, что почувствовавшая недомогание жена решила прибегнуть к его услугам, чтобы свалить на него вину. У старика все время случались мелкие интрижки, причем с дамами, чье поведение было далеко не образцовым. Одним словом, заразился весь дом, и было решено отправиться в Париж на излечение. Хозяева платили большие деньги докторам в хорошей больнице, несчастный Сен-Жан потел в Бисетре.[26]26
  Бисетр – приют в Париже, служивший также тюрьмой и больницей, где лечили венерические заболевания.


[Закрыть] Председатель потерял все зубы и надежду хотя бы еще один раз проявить мужскую силу, его зять совершенно облысел и ужасно исхудал, однако не утратил надежды. Дамы чувствовали себя пока не слишком хорошо, особенно страдала председательша, на которую болезнь накинулась, как огонь на дрова в старом камине, где скопилась полувековая зола. Наши гости, рассказывая о своих несчастьях, давали болезни вполне пристойные названия – подагры и ревматизма, но провести нас они не могли. Возможно, читатели сочтут меня бесчувственной, но в душе я порадовалась, что нам не придется слишком часто принимать Элеонору и председательшу в моем доме, – я бы этого не перенесла!

Ламбер и его маленькая женушка были по-прежнему очень влюблены друг в друга, жили душа в душу и развлекались, делая детей. Впрочем, в отношении Ламберов гости не сообщили нам ничего нового: время от времени мы получали известия от новоиспеченных супругов, к которым были искренне привязаны.

Глава XIII. Не самая интересная глава этой книги

Граф пришел в совершенное отчаяние, узнав, что госпожа де Керландек приезжала в наше отсутствие; он жаждал узнать, что думает о нем эта дама, бывшая причиной большинства его несчастий… Я полагала, что красавица вдова должна загладить вину за совершенную несправедливость. Граф не знал, как лучше открыться любимой женщине. Мы не осмеливались вмешиваться: у сэра Сидни могли быть свои планы относительно госпожи де Керландек. По всем этим причинам, прежде чем открыться милорду, мы сообщили ему, что видели госпожу де Керландек и что она была в отчаянии от известия о его женитьбе (конечно, ложного). Писали мы и о графе, спрашивая, как следует себя вести с этим страстным безумцем. Милорд Сидни ответил, что в самом скором времени присоединится к нам в Париже, и добавлял: «Мне трудно описать, прекрасная Фелисия, что сейчас происходит в моем сердце! Я люблю вас, но если бы вы знали, какие давние и прочные узы связывают меня с красавицей Зейлой!.. Я ничего от вас не скрывал в прошлом, и вы знаете, что покорили меня удивительным сходством с этой женщиной, о которой я не переставал горевать (хотя вы безусловно заслуживаете, чтобы вас любили ради вас самой). Мне казалось, что я обижен на нее, вы же доставляли мне только наслаждение, и я убедил себя, что теперь навсегда привязан только к вам и смогу увидеться с Зейлой, не испытывая любовного трепета, не ревнуя ее к новым любовникам… Но я ошибался, к счастью, ваша система пришла мне на выручку: вы внушили мне, что сердце не должно принуждать себя к верности предмету даже самой сильной страсти, лучше предложить ему нежную и верную дружбу. Мои дружеские чувства к вам, Фелисия, умрут только вместе со мной!»

Остальная часть длинного письма милорда содержала описание истории его романа с госпожой де Керландек. Ее звали Зейлой, когда Сидни встретил ее в колониях ивлюбился без памяти. Он увез ее в Европу на фрегате, которым командовал в свои двадцать четыре года (дядя сэра Сидни был адмиралом английского флота, и он служил на море с ранней юности). Франция в то время находилась в состоянии войны с Англией. Фрегат Сидни был атакован французским кораблем под командованием господина де Керландека, завязался упорный бой, исход его долго не мог решиться. Зейла, бывшая на сносях, из страха, что ее забудут в маленькой каютке, где ей приказал спрятаться Сидни, осталась на палубе и разродилась среди убитых и раненых английских матросов. Французский капитан, одержавший верх в схватке, кинулся на английский фрегат с самыми решительными из своих людей. Застывшая от ужаса, измученная болью, забрызганная кровью раненых, Зейла все равно была так хороша, что любовь сразила француза с быстротой молнии. Он приказал, чтобы даму перенесли на его корабль, но Сидни в ярости кинулся на противника, что позволило английским матросам спустить Зейлу с фрегата в шлюпку, которая была последней надеждой побежденных. Жестокий Керландек, вернувшись на борт своего корабля, спокойно наблюдал, как горящий английский фрегат опускается в пучину вместе с несчастным Сидни, не пожелавшим покинуть тонущий корабль. В то же мгновение волна перевернула шлюпку, но Французы вытащили из воды Зейлу, которую один храбрый матрос завернул вместе с новорожденным ребенком в одеяла. Всем остальным членам экипажа французы спокойно позволили утонуть.

Одержав эту жестокую победу, господин де Керландек продолжил плавать, а Сидни, став игрушкой волн, сумел уцепиться за останки фрегата; на следующий день его подобрало голландское судно, и он чудом спасся… Сидни не верил, что его любимая Зейла могла избежать смерти. Он вернулся в Англию и долго горевал, оплакивая ее. Сама же Зейла, гораздо меньше любившая Сидни, чем он ее, и не сомневавшаяся в его гибели, оказалась во власти победителя, одержимого страстью и столь же нежного к ней, сколь жесток он был к врагам. Зейла не имела ни поддержки, ни денег, у нее на руках был крошечный ребенок. Соблазненная богатством и положением, которые предлагал ей капитан де Керландек, Зейла сдалась и по возвращении во Францию вышла за него замуж. Читатели помнят, как много лет спустя Сидни вновь встретился с Зейлой, как она опять полюбила его и как он наконец отомстил де Керландеку в Бордо.

Глава XIV. Счастливые перемены в делах графа и в моих собственных

Кавалер, с которым я познакомилась благодаря ночному приключению с Бельвалем, бесчувственный маркиз, наконец вернулся в Париж и немедленно явился к нам с визитом. Между ним и несчастным графом завязалась тесная дружба – их семьи происходили из одной провинции. Маркиз, собираясь в путешествие, пообещал своему другу сделать все возможное, чтобы выяснить, что сталось с дальними родственниками графа, – тот хотел перетянуть их на свою сторону. Граф хотел знать, что они думают о его отце, действительно ли подозревают, что тот совершил подлое убийство, в котором его обвинили. Маркиз привез из провинции самые обнадеживающие новости: мерзавец-негр, ставший виновником бесчестия и гибели своих хозяев, умирая попросил позвать кого-нибудь из семьи графа и признался во всех грехах. Эти дворяне, бедные и совсем не тщеславные, безвестно жившие в провинции, ограничились тем, что попросили двух нотариусов записать и заверить признания несчастного негра, но не сочли нужным ни обнародовать их, ни предпринять меры для того, чтобы обелить память своего родственника. Они не знали, что сын графа жив, но, когда наш друг сообщил им радостную новость, фамильная честь и родственные чувства проснулись: они пообещали сделать невозможное, но добиться оправдания достойного отца графа де***.

Слабость графа была так велика, что маркиз не мог прямо сообщить ему столь важные новости. Мы держали совет и пришли к решению посвящать его в суть дела постепенно, тем более, что роковая страсть к госпоже де Керландек, разгоревшись в его сердце, могла убить его, узнай он, что совершенно оправдан и имеет право претендовать на ее руку.

Маркиз наилучшим образом устроил дела товарища, чего нельзя было сказать о его собственных. Его провинциальная любовница не терпела междуцарствия и быстро нашла ему временную замену, хотя в письмах продолжала клясться в страстной любви и верности. Маркиз надеялся сделать ей приятный сюрприз, приехав без предупреждения, но один из его близких друзей решил предупредить беднягу об измене, чтобы встреча со счастливым соперником не стала слишком жестоким ударом. Влюбленный маркиз сначала отказывался верить, но ему показали… и он смирился. Новый любовник все ночи проводил у жестокой кокетки. Оскорбленный маркиз устроил скандал, ранил его, а обманутый муж отправил жену в монастырь. Закончив с делами и выполнив все поручения, маркиз вернулся в Париж, стараясь изгнать из сердца несчастливую любовь.

Как кстати он явился! Я теряла милорда Сидни (так я, во всяком случае, полагала) и очень нуждалась в утешениях. Маркиз показался мне в тысячу раз более любезным, его легче было завоевать, тем более что история с графом показала, какая у него прекрасная душа и доброе сердце. Новое положение свободного человека делало его совершенно очаровательным. Влюбленный, как правило, целиком поглощен мыслями о предмете своей любви. Питая очень мало интереса к остальным людям, он не дает себе труда нравиться обществу: уединившийся, сосредоточенный на своей любви, он и не думает извлекать пользу из своей привлекательности. Когда мы познакомились, маркиз был именно таким человеком, но теперь все переменилось. Я целиком отдалась своему чувству, мою радость омрачало одно: я опасалась, что в нашу первую встречу произвела на маркиза неблагоприятное впечатление. Я понимала, что маркиз опасается моей мести за былой отказ, во всяком случае, так на моем месте поступили бы многие тщеславные женщины. Боже, как далека я была от подобных мыслей! Догадавшись о страхах маркиза, я стала обращаться с ним самым любезным образом и наконец, добилась признаний в любви – тем более страстных, что он долго сдерживал проявления своего чувства.