Текст книги "Возмездие Эдварда Финнигана"

Автор книги: Андерс Рослунд

Соавторы: Бёрге Хелльстрём
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Февраль

На третьей неделе февраля в исправительном учреждении Южного Огайо в Маркусвилле была произведена первая за несколько лет казнь. Эдвард Финниган ждал на зеленом пластиковом ковре, который должен был вместить пятьдесят человек – так называемую группу свидетелей. Несколько минут он простоял не шевелясь, рассматривая вместе с двадцатью другими людьми круглую железную клетку, выкрашенную в тот же самый зеленый цвет, что и пластиковый ковер, на каждой стороне клетки были большие окна. Там внутри лежал мужчина сорока лет, который почти десять лет ждал смерти в коридорах Death Row. Черный, довольно худой, его звали Берри, он был осужден за убийство пятидесятилетнего человека с целью грабежа – тридцать долларов, а потом выстрел в висок у кассы в булочной.

Казалось, Берри спал. Голова свесилась немного набок, глаза закрыты, два ремня вдоль тела и шесть поперек, он был крепко связан, пока умирал на этой белой койке с толстым матрасом, на вид довольно мягким.

Охранник в тюремной форме открыл дверь кабинки и подошел к только что умершему мужчине. Он осторожно поднял руки умершего и вынул первую иглу из трех.

Эдвард Финниган не мог пошевелиться.

Он смотрел на того, кто уже перестал дышать, смотрел на сестру и шурина убитого, которые стояли перед тем, кого ненавидели; они плакали от горя и облегчения: их родственника не вернешь, но человек, посмевший разлучить их, теперь тоже был мертв, он получил заслуженное наказание, а семья – ощущение свершившегося возмездия.

Теперь они могли жить дальше.

После того, как это свершилось.

Дальше.

Дальше.

Финнигана передернуло, он почувствовал, как его тело пришло в движение помимо его воли. Он и сам так долго ждал. Десять лет. Уже десять лет убийца его дочери сидит неподалеку отсюда, в другой части большого здания, и все продолжает и продолжает жить. Дважды адвокатам и этим треклятым противникам смертной казни удалось добиться отсрочки исполнения приговора. Но дальше так продолжаться не может. С этого самого дня в штате Огайо казни возобновились. Скоро и на его улице будет праздник. Праздник для него и Алисы. И тогда к ним, наконец, вернется покой. Свершится возмездие. Чтобы они могли жить дальше. Жить дальше.

Мальчишка, – тогда он был еще мальчишкой! – который отнял у них дочь, заплатит за все.

Скоро он тоже будет лежать там, в камере, и три канюли для смертельных инъекций будут подсоединены к его телу, в котором перестанет биться сердце.

Финниган, как обычно, мешкал. Другие уже насмотрелись вдоволь и торопились уйти, он же медленно прошел мимо трех окон. Ему нравилось смотреть на тех, кому суждено было умереть, жизнь за жизнь, и хотелось плюнуть в стекло – в тех, кто больше ничего уже не отнимет.

Финниган договорился с Уорденом и предупредил на центральном посту восточного блока, что после казни пройдет через Death Row. Давненько он уже там не был. Только посмотреть, как он выглядит, изменился ли, начала ли уже смерть подтачивать его.

Воздух был влажным. Как всегда. Но он успевал забыть это за время, проходившее между посещениями, забыть духоту в том коридоре с камерами по обе стороны.

Он остановился, не дойдя пару метров. Этот негодяй ни о чем не подозревал. Несколько широких шагов, и вот он уже стоит перед решеткой камеры номер восемь.

– Твой черед следующий. После лета.

Джон Мейер Фрай лежал, отвернувшись лицом к противоположной стене. Он не спал, просто лежал в оцепенении.

– Уходи.

Джон снова услышал этот голос, который он пытался научиться не слышать.

– Как время бежит, Фрай!

– Уходи же.

– Я только что видел одного из твоих дружков. Его больше нет. До осени, Фрай, тогда и тебя не станет. И уже никакие прошения о помиловании не помогут.

– У меня нет дружков.

Джону Мейеру Фраю недавно исполнилось двадцать восемь. Когда он попал сюда, ему было семнадцать. Он почти ничего не понимал. Что-то произошло, и он вдруг оказался здесь и должен ждать.

– Твоя сперма. В ее теле!

– Я любил ее.

– Ты убил ее!

– Ты знаешь, что это не я.

Джон смотрел на усатого мужчину с зачесанными назад волосами – в его глаза, он таких никогда раньше не видел, даже среди здешних безумцев.

– Вот уже несколько лет я тебе не читал.

Книга в руках Финнигана, красный переплет, золотой обрез.

– Сегодня Четвертая книга Моисеева, тридцать пятая глава, шестнадцатый и девятнадцатый стих. Я просто не хочу, чтобы ты забывал, Фрай.

Джон молчал. Это невыносимо.

– …Если кто ударит кого железным орудием так, что тот умрет: убийцу должно предать смерти.

Финниган напрягает голос, словно припечатывает тем, что носит в себе.

– …Мститель за кровь сам может умертвить убийцу; лишь только встретит его, сам может умертвить его.

Он захлопывает книгу, звук эхом отдается в коридоре.

– Увидимся после лета, Фрай. В Огайо теперь настали новые времена. После лета противники смертной казни могут требовать отсрочку сколько им заблагорассудится. Я работаю там, где работаю. И знаю то, что знаю. Вот кончится лето, и я прочту тебе в третий раз, это будет последнее, что ты услышишь.

– Моя смерть не вернет Элизабет.

Финниган сделал шаг вперед, он мог дотронуться до прутьев решетки. Он плюнул в камеру.

– Зато я смогу жить дальше! Алиса сможет жить дальше! И все остальные прочтут, услышат, получат урок: тот, кто отнял, должен и отдать.

Джон не шевелился.

– Оглянись вокруг, Финниган. Думаешь, почему здесь столько людей? Потому что другие извлекли урок?

– Ты умрешь! Она была нашим единственным ребенком!

– Это не я.

Снаружи дул ветер. Но в Death Row не существовало погоды, никто не видел, как там снаружи. Но они ее слышали. Постепенно те, кто ждал здесь своей участи, учились слышать дождь и ветер; Джону даже казалось, что порой он слышит, как на крышу падает снег. Вот так и сейчас. Когда Финниган начал свои издевки. Вроде там снег пошел.

– Я знаю все решения суда, которые оглашались для таких, как ты, Фрай!

Финниган побежал по коридору, грозя рукой камерам и запертым в них людям, все они теперь повернулись и смотрели на человека, который не мог больше сдерживаться.

– Вот здесь, Фрай, полюбуйся! Кровожадный зверь, который сидит там, приговорен за убийство несовершеннолетней. И он пытался уверить суд, всех этих чертовых судейских, что невиновен!

Эдвард Финниган раскачивался взад и вперед, тыкал пальцем в людей в камерах и не слышал донесшихся издалека звуков – кто-то открыл дверь на центральном посту, и трое охранников в форме побежали по бетонному коридору.

– И здесь, Фрай. Этот длинный черный черт, по имени Джексон, осужден за изнасилование при отягчающих и убийство. Согласно заключению судебного медэксперта, он занимался содомией с трупом! И представь себе, Фрай, он тоже утверждал на суде, что невиновен!

Три охранника быстро добежали до разошедшегося Финнигана и окружили его, их белые перчатки вцепились в его тело. Длинные связки ключей звякали на бедрах, когда охранники подхватили его и повели к выходу. Никто из них ничего не сказал по поводу рук с поднятым вверх средним пальцем, что тянулись им вслед из всех камер.

Джон совсем вымотался.

Ненависть отца Элизабет опустошала его больше, чем он мог себе признаться. И в эти последние посещения выкрики Финнигана, что вот-вот наступит срок, что надежды на отсрочку все меньше, на самом деле были не просто пустыми угрозами, желанием припугнуть. Джон знал, что это так. Что времени остается все меньше. Что поражение неизбежно.

Он снова лег на койку.

Он прислушался. И услышал.

Хотя в феврале его и так выпало немало, он все шел и шел, чаще всего вот в такое время, когда наступал вечер, именно тогда Джон различал то, что, возможно, было звуком падающего снега.

Март

Были последние дни марта, Вернон Эриксен в восемнадцатый раз за последние три месяца вел машину по маршруту от своего дома в Маркусвилле до больницы «Здоровье Огайо» в Колумбусе, рядом с ним на переднем сиденье сидел Рубен Фрай. С каждой поездкой Рубен немного сжимался, могучий мужчина все еще казался большим, но как-то сгорбился, так случается, когда покидает надежда, когда все труднее за нее держаться и не выпускать.

Срок приближался. Он чувствовал это.

На этот раз свободных мест на парковке было много, и даже лифт, который шел до девятого этажа, был свободен. Дверь в молитвенную комнату была открыта, отец Дженнингс ждал внутри, и, как обычно, оба врача, Лотар Гринвуд и Биргит Биркоф, стояли рядом с ним. А чуть подальше в глубине комнаты два новых лица – молодые женщины-юристы Анна Мосли и Мария Морхаус. Вернон и Рубен поздоровались с ними и поблагодарили за то, что те пришли.

Когда месяц назад Вилфорд Берри был казнен за убийство пятидесятитрехлетнего булочника, им показалось, что все, ради чего они работали все вместе на протяжении нескольких лет, было разом уничтожено. В Огайо так давно не проводили казней, словно наконец-то появилось место и для иных точек зрения, словно доводы против смертной казни перевесили.

Написанное на четырех листах заключение губернатора штата все изменило.

Юридические доводы адвокатов были выкинуты в мусорные корзины. Общественное мнение угодило туда же. Заключение медиков – Берри страдал тяжелым психическим расстройством – и этические аргументы церкви, ссылки на Иисуса, который благословил убийц, распятых на крестах рядом с ним, – всё в корзину.

Губернатор Огайо в своем четырехстраничном заключении отмел все эти аргументы. Он включил в свою выборную кампанию обещание вернуть смертную казнь и теперь выполнял обещанное, смертельная инъекция, сделанная психически больному Берри, была лишь первой пробой сил, подтверждавшей его власть, после этого он захочет еще. Было ясно и то, что, возобновив казни, штат Огайо не остановится, и за первой последуют еще и еще. Вернон предвидел это. Рубен Фрай предвидел это. Отныне приговоренных одного за одним начнут отводить из Death Row в Дом смерти и делать им инъекции, успокоительные для властей.

Они заняли места за столом, стоявшим перед алтарем, – Дженнингс, врачи, юристы и Вернон с Рубеном, небольшая часть той группы, которая называла себя Коалицией штата Огайо против смертной казни.

Они знали, что надо спешить.

Уилфорду Берри вынесли приговор весной 1989 года, таким образом, он десять лет ждал, пока его приведут в исполнение.

Джону Мейеру Фраю, все еще ожидавшему своей участи в камере в том же самом коридоре, который совсем недавно покинул Уилфорд Берри, вынесли смертный приговор в том же году, всего на пару месяцев позже.

Апрель

В середине апреля возникло ощущение, что казнь Уилфорда Берри всерьез повлияла на положение дел в штате Огайо. Два месяца назад сердце психически больного убийцы было остановлено ста граммами хлористого калия, это явилось символическим действием, которое еще больше расширило пропасть между сторонниками и противниками смертной казни. Аргументы против права штата лишать человека жизни разбивались об аргументы в пользу права родственников на возмездие, действенность превентивных мер, направленных на предотвращение преступлений, объявлялась менее эффективной, чем действенность того страха, который призвана была вызвать казнь.

В течение многих лет обе камеры в Доме смерти пустовали, и большинству жителей Огайо просто-напросто снова хотелось поглядеть на смерть.

И очередь была длинной.

Приговоренные к смерти в Death Row тюрьмы Маркусвилла от этого еще громче кричали по ночам и снова считали время.

Джон Мейер Фрай сидел под замком в камере восемь.

Он знал, что теперь, когда губернатор вновь провозгласил право штата убивать, конец его приблизился.

И когда дул сильный ветер, Джон снова слышал его вой.

Этот звук проникал сквозь узкое окошко под потолком, вместе с криками, раздававшимися по ту сторону тюремной стены, – криками демонстрантов, которых становилось все больше, и голоса их звучали все решительней.

Он узнавал один голос.

Он знал, что Эдвард Финниган был в первых рядах, это он громче всех кричал «Burn, John, burn». [15]15
  Гори, Джон, гори (англ.).


[Закрыть]

Май

Выдался хороший денек, в самом деле – весна, зелень и ожидание, первая неделя мая. А между тем все вот-вот полетит к черту.

Вернон Эриксен проснулся рано, ночью он принял решение: он снова отправится в Колумбус, в больницу к Гринвуду и Биркоф, они оба как раз дежурили. Больше ждать нельзя. Время бежит, пока они раздумывают, им уже пора минуты считать. Казнь Джона Мейера Фрая стала для канцелярии губернатора Огайо делом принципа и престижа. Он должен умереть. Именно этого хотели власти предержащие. Его смерть станет для сторонников смертной казни символом, а для Эдварда Финнигана – долгожданным возмездием. Поэтому государство обязано лишить жизни человека, который, как знал Вернон, был невиновен.

Перед полуночью Рубен Фрай появился на крыльце Эриксена и постучал в дверь. Вернон сразу открыл и, весьма грубо зажав ему рот двумя руками, втащил его в дом. Он еще раз попытался втолковать отцу Джона, что ни при каких обстоятельствах не может показывать, что общается с родственниками осужденного, что его, так же как и его коллег, наверняка постоянно проверяют, за ними наблюдают, и, чтобы сохранить работу, следует демонстрировать позитивное отношение к смертной казни.

Рубен Фрай не желал ничего понимать, и Вернону пришлось залепить ему пощечину, у него просто не было другого выхода. Потом он опустил жалюзи, они уселись за кухонный стол, налили себе по стакану канадского виски и с полчаса просидели молча, лишь после этого Фрай смог снова заговорить.

Голос у него был хриплый и сдавленный.

– Я поддерживаю смертную казнь, – почти прошептал он. – Я почти поверил в ее необходимость. Можешь ты это понять, Вернон?

– Нет.

– Я верю, что если кто-то взял чужую жизнь, то должен поплатиться своей.

– Все не так просто, Рубен.

– Посмотри на меня, Вернон! Если бы Джон был виноват, если бы он убил Элизабет Финниган, то его было бы позволительно сжечь.

Рубен Фрай осушил стакан, прежде чем Вернон успел поднять свой. Он ткнул пальцем пустой стакан, Вернон кивнул и налил ему снова.

– Но я-то знаю, что он этого не делал!

Он попытался дотянуться до руки Вернона, но не достал, тот отодвинул ее, подумав, что они сидят слишком близко.

– Черт побери, они не могут так поступить с ним, если он ничего дурного не сделал! Если он ничего не совершил, если он не…

Полный мужчина с добрыми глазами так и не успел закончить предложения, он вдруг обмяк и рухнул головой на кухонный стол.

Вернон испугался, что это инфаркт.

Что Фрай вот так умрет у него на глазах.

Но тот лишь на миг потерял сознание, его прошиб пот. Вернон помог Рубену подняться и, поддерживая, отвел в спальню наверху, где осторожно уложил его прямо в одежде на единственную в доме кровать и укрыл одеялом. Он посидел подле Фрая, которого била дрожь, пока тот не заснул, а потом спустился снова в кухню, где ждало виски и долгая ночь.

Тогда-то он и принял решение.

Один в темноте, в доме, где раздавался храп Рубена.

Джон Мейер Фрай не умрет связанным на койке с подсоединенными канюлями.

Как обычно, Вернон выехал из Маркусвилла затемно и, несмотря на легкий туман, пролетел на большой скорости значительную часть штата Огайо. Он остановился на автозаправке и попросил разрешения от них позвонить – тут его точно не прослушают. Он предупредил врачей, что едет к ним. Они оба дежурили в отделении скорой помощи, и в то утро у них работы было невпроворот: на шоссе возле Колумбуса несколько часов назад, когда было еще совсем темно, произошло две автобусные аварии. Но врачи согласились: раз уж он выехал, они найдут где-нибудь укромный уголок и сумеют выкроить часок между осмотрами и срочными операциями.

Потом Вернон сделал еще один звонок.

Смущенный Рубен Фрай взял трубку, голос его звучал устало, он все еще оставался в постели Эриксена. Вернон попросил его обратиться в одну из контор Сберегательного банка Огайо в Колум-бусе, того, что на Вест-Хендерсон-роуд, и оформить закладную на свой дом. Они рассудили, что у сотрудников банка, находящегося за пределами Маркусвилла, возникнет меньше вопросов, а деньги понадобятся им для того, чтобы сделать следующий шаг.

Вернон, как обычно, вошел в больницу через главный вход, но на этот раз свернул сразу направо, прошел пару сотен метров по прямому и очень светлому коридору мимо нескольких красных толстых металлических дверей.

Он открыл последнюю и пошел дальше. Приемный покой скорой помощи выглядел как поле битвы. Люди, в сознании и без, лежали на каталках, расставленных в коридоре. Здесь толклись родственники – кто-то плакал, кто-то ждал, кто-то взволнованно спорил с людьми на приеме. Врачи, медсестры и санитары в белых, зеленых и оранжевых халатах. Сперва он увидел Гринвуда, а несколько минут спустя и Биркоф. Но те его не замечали, они сновали между пациентами и смотровыми палатами. Вернон сел на жесткую скамейку светлого дерева и решил подождать, пока коридор чуть-чуть опустеет, пока люди, истекающие кровью, не получат помощи.

Спустя полтора часа они уселись в единственной свободной палате приемного отделения скорой помощи, молодое лицо Лотара Гринвуда было мокрым от пота, а у Биргит Биркоф выступили пятна под мышками. Вернон попросил их обождать, вышел в опустевший на время приемный покой и направился к автомату с напитками, стоявшему в углу возле полки с детскими книжками и затрепанными гламурными журналами. Три монетки по пятьдесят центов, и вот он держит обеими руками кружки с черным кофе, они оказались горячее, чем он ожидал, и жгли ладони.

Все трое сели на стулья для посетителей, поставили горячий кофе на пустую каталку, расположившись за ней, как за столом. Врачи пили, и тепло медленно распространялось по их уставшим телам.

Решение, которое им предстояло принять, должно было навсегда изменить их жизнь.

Это касалось не того, что им предстояло сделать. Это они уже знали. В предыдущие встречи они – шаг за шагом – обсудили то, что считали выходом в крайнем случае.

Теперь они обсуждали, следует ли им делать это.

Вернон допил кофе последним и посмотрел на врачей. Это ему предстояло подвести итог апелляциям; совместные призывы адвокатов, врачей, священнослужителей к милосердию, их мольбы – чтобы государство не забирало жизнь у человека – и на этот раз были отправлены в корзину. Губернатор Огайо принял решение. Больше никаких помилований, никаких отсрочек. Сейчас май месяц, срок уже назначен. Джона Мейера Фрая должны лишить жизни посредством инъекции третьего сентября в 21.00.

У них оставалось меньше четырех месяцев.

– Мистер Эриксен?

– Да?

– Это для вас важно?

– Да.

– Насколько важно?

Вернон колебался – поймут ли его врачи, имеющие семьи и детей.

– Настолько… насколько мне кажется. Я не желаю видеть, как кончается еще один мой друг. С меня хватит. Они мне как семья… у меня больше никого и нет. Может, это трудно понять. Вам, я хочу сказать. Но так обстоит дело.

Лотар Гринвуд медленно поднял голову и опустил снова, словно кивнул.

– Звучит трагически.

Вернон Эриксен тяжело вздохнул.

– Я ведь хожу туда и охраняю их. Тех людей, которых общество требует казнить. Которым общество хочет отомстить. Убить их. Я охраняю их каждый день. И я словно бы становлюсь… физически причастным. Я в этом участвую и привожу в исполнение. Убийство. Понимаете?

Он развел руками.

– Но это не моя месть. Я уже давно не верю в это чертово возмездие, в месть, в общество, которое лишает жизни. И Джон… я уверен, что Джон невиновен.

Вернон посмотрел на двух молчавших врачей, попросил их несколько минут подумать, а сам вышел снова в приемный покой и взял три новые кружки кофе.

Когда он вернулся, они приняли решение.

Он догадался об этом по их лицам. Они, собственно, так ничего и не сказали, просто склонились слегка друг к другу и повторили то, что уже репетировали. Лотар Гринвуд и Биргит Биркоф уже этим вечером устроятся в Маркусвилл на должность тюремного врача – одну из вакансий, объявленных весной и до сих пор не занятых. Они разделят ставку, мотивируя это тем, что хотят продолжать работать в больнице в Колумбусе, и скажут, что согласны приступить к своим обязанностям уже с первого июня.

Вернон у себя в кабинете продолжит крошить и добавлять по чуть-чуть галоперидол и рвотный корень в пищу Джона, как он делает уже с начала года.

Гринвуд и Биркоф, как только приступят к работе, должны обследовать приговоренного к смерти в камере восемь, который последние месяцы жаловался на плохое самочувствие. Они достаточно быстро при помощи рентгеновских снимков, которые уже припасли в банковской ячейке, поставят диагноз кардиомиопатия и объявят, что сердечная мышца Джона работает неудовлетворительно, что сердце постепенно все увеличивается и увеличивается.

А затем летом они просто станут выжидать – до середины августа. И тогда осуществят задуманное. План, который они разработали до мельчайших деталей, шаг за шагом, секунда за секундой, минута за минутой.

Джону Мейеру Фраю предстоит совершить то, чего еще никто никогда не совершал.

Побег из Death Row.

Ему предстоит умереть, чтобы избежать смерти.