Текст книги "Дай лапу, друг медведь !"

Автор книги: Анатолий Петухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

После уроков Валерку в коридоре ждала Лариска. Встретив ее удивленно-восторженный взгляд, Андрюшка, будто между прочим, сказал:

– Чего, Лариска, пошли вместе домой!

– А мы с Валерой... Он скоро?

– Скоро. Он дежурил сегодня...

У Борьки в этот день тоже было пять уроков, и они одевались вместе. На крыльце школы Андрюшка остановился, сказал:

– Знаешь, давай обождем... Валерку и Лариску.

– Ага, – с готовностью ответил Борька. – Я еще вчера хотел тебе об этом сказать.

– Чего ж не сказал?

– Не знаю. Думал, тебе виднее...

– Какой ты все-таки чудак!.. Ты мне всегда говори что думаешь.

– А я и говорю. Только... не всегда сразу.

На крыльцо вышли Валерка и Лариска.

– Вас ждем, – сказал Андрюшка.

Валерка вскинул на него глаза, но тотчас опустил их.

Вчетвером спустились с крыльца и медленно, хотя всем хотелось спешить, двинулись к дому.

Андрюшка решительно не знал, что говорить. Оправдываться за вчерашнее молчание было нелепо: он не умел этого делать, когда чувствовал себя виноватым. Говорить о чем-либо постороннем, не имеющем отношения к медвежонку, придумывать что-то, делая вид, что ничего особенного не случилось, было и вовсе противно его натуре. И он молчал.

– А что, медвежонок в самом деле очень слабый? – спросил Валерка, и вопрос его прозвучал естественно, с искренней озабоченностью.

– Конечно!.. – Андрюшка вздохнул. – Столько потерял крови и больше суток пролежал на морозе.

– И у него есть на груди белый треугольничек?

– Есть, – кивнул Андрюшка, поняв, что Валерку до сих пор мучит сомнение, действительно ли убита именно та медведица и те медвежата, которых удалось подкараулить на Стрелихе. – Да и не может быть в одном месте двух совершенно одинаковых медвежьих семей. Ведь от Стрелихи до берлоги, если по прямой, не больше четырех километров.

Валерка долго молчал, потом сказал с легкой досадой и грустью:

– А я все считал, что медведица была ранена. Думал, что и медвежата давно погибли...

И опять долго шли молча.

– А медвежонок не кусается? – спросила Лариска.

– Если тронешь, кусается. – Андрюшка оттянул рукав куртки к локтю и показал запястье правой руки. – Видишь, синие пятнышки? Это от клыков. Укусил, когда я его на фуфайку хотел положить.

Валерка тоже посмотрел на руку Андрюшки и невольно подумал, что надо быть очень решительным и смелым, чтобы вот так, голыми руками, взять в лесу раненого медвежонка. Пусть он маленький, не больше собаки, но все равно – зверь!..

– Вы как его назвали? – спросил он.

– Никак!.. – вырвалось у Борьки.

Андрюшка тоже удивился: в самом деле, почему они не сообразили, что медвежонка-то надо назвать!..

– Давайте, – сказал он, – каждый из нас придумает ему имя. А дома мы напишем эти имена на отдельные листочки, скатаем в трубочки, перемешаем, и кто-нибудь вытащит одну. Какое там будет написано имя, так и назовем.

– И мне можно придумывать? – спросила Лариска.

– Конечно!

– Я уже придумала! "Мишка".

– Разве это имя? – усмехнулся Валерка. – Все медвежата – "мишки". Надо по-другому, поинтереснее.

– Как по-другому? – не поняла Лариска.

– Не знаю. Думай! Например, "Смелый", "Белогрудый" или еще как...

Весь остаток пути до деревни ребята подбирали медвежонку имя. Каких только кличек на было предложено! В конце концов выбор был сделан: Андрюшка пожелал назвать медвежонка "Черный Коготь", Борька – "Силач", Валерка – "Потапыч" и Лариска – "Топтыжка".

38

У тропки, что сворачивала к дому Перьевых, Валерка и Лариска остановились.

– Вы чего? – насторожился Андрюшка.

– Но ты же сам говорил, что пока никого не пускаешь, – ответил Валерка. В голосе ни обиды, ни насмешки.

Андрюшка нахмурился.

– А мы и не пустим никого, – сказал он. – Но медвежонок-то – наш общий знакомый! Ты ведь раньше тоже его видел. И Лариска видела.

– Когда, когда видела? – удивилась Лариска.

– Когда с отцом на Стрелиху ездила. Сама же рассказывала, как медвежата бежали с поля.

– А-а!.. – Девочка заулыбалась.

– Пошли! – И Андрюшка взял Лариску за руку.

Едва ребята переступили порог, бабка Перьиха проворчала:

– Господи! Опять целая артель.

– А что, разве уже кто был у нас? – с беспокойством спросил Андрюшка.

– Целый день и двери не закрываются! – сердито ответила старуха.

– А ты зачем пускаешь?

– Как не пускать, если ворота открытые!

– Заперла бы.

– Запирала, так еще хуже – стукотят! Знают, что я-то дома сижу. Не только бабки с маленькими ребятишками – мужики и бабы идут!

– Ты хоть сама-то потише говорила бы, – заметил Андрюшка. – Как радио, на полную катушку! – И обернулся к ребятам: – Раздевайтесь.

Осторожно ступая по половицам, все четверо направились в другую половину избы. Мимо кроватки, в которой спал Вовка, они тихонько прошли в передний угол, остановились.

Медвежонок лежал на животе, поджав под себя лапы и зарывшись мордой под мешковину. Он мелко-мелко дрожал. Ни молоко в миске, ни конфеты и сахар, что лежали на блюдечке, не были тронуты.

– Опять ничего не ел!.. – вздохнул Андрюшка.

– А чего он дрожит? – спросила Лариска. – Ему холодно?

– Не холодно, а страшно. Бабушка же говорит, что весь день люди ходили.

– Ему надо попробовать меду дать, – тихо сказал Валерка, – медведи же очень его любят.

– У нас нету меду, – печально отозвался Борька.

– Я сейчас принесу. Я быстро! – И Валерка убежал.

Пока он ходил за медом, Андрюшка вырезал из тетрадного листка четыре билетика и написал на них придуманные в дороге клички. Потом глянул на бабку, которая сидела на диване и вязала носок, спросил:

– Бабушка, как, по-твоему, медвежонка назвать?

Перьиха подняла на внука глаза и, нимало не задумываясь, сказала:

– "Бурко". Он бурый, как же еще назовешь? – и опять уткнулась в свою работу.

– А чего, хорошо! – улыбнулся Борька, которому предложенная кличка очень понравилась.

– Ладно, – согласился Андрюшка. – Тогда еще один билетик сделаем. Пусть будет и "Бурко".

Бумажки с кличками ребята скатали в плотные трубочки, положили в Андрюшкину шапку, и Борька долго тряс их, перемешивая.

Прибежал Валерка. Борька подскочил к нему с шапкой в руках.

– Тяни!

Валерка, на секунду задумавшись, опустил левую руку в шапку – в правой он держал банку меда – и, не глядя, вытащил один рулончик.

– Сейчас посмотрим, чье имя будет носить наш медвежонок! – Борька отложил шапку и торопливо раскатал билетик. – "Топтыжка"! – объявил он.

Лариска так и подскочила:

– Топтыжка, Топтыжка, Топтыжка!.. – и захлопала в ладоши.

– Тише ты! – цыкнул на нее Валерка. – Топтыжка так Топтыжка. – И подал мед Андрюшке.

Перьиха глянула на ребят исподлобья и запоздало проворчала:

– Ну и имя придумали! "Бурко" – самое подходящее было бы.

– Хорошее имя, – без тени сомнения сказал Андрюшка. – Самое медвежье. А "Бурко" – это для жеребенка подходит...

Мед был густой, и Валерка посоветовал выложить его на чистую доску.

– Почему на доску? – удивился Андрюшка.

– Ну, потому что доска... деревом пахнет. И брякать не будет, если он начнет мед слизывать. А молоко, конфеты и сахар надо пока убрать. Пусть один мед останется.

Андрюшка так и сделал.

– Только бы есть начал, тогда бы сразу стал поправляться, – с надеждой сказал он.

Хлопнула входная дверь, в сенях раздался топот многих ног, и в избу ввалилась толпа ребятишек-младшеклассников.

– А где медвежонок? Покажите! Мы медвежонка пришли посмотреть! весело загалдели ребята.

Андрюшка на миг растерялся, но Валерка выручил его.

– Никакого медвежонка! – сказал он. – Если будете ходить да беспокоить, он умрет. Он же раненый и ничего не ест, потому что целый день его тревожили.

– А мы тихонечко!..

– Нельзя! – отрезал Валерка.

– Вот когда он поправится, – сказал Андрюшка, – тогда и приходите. Договорились?

Ребята ушли.

– Давайте повесим на дверях объявление, – предложил Борька, – чтобы не ходили...

Все посмотрели на Андрюшку.

– Неудобно как-то, – сказал он, подумав.

– Чего неудобного? – возразил Валерка. – Можно вежливо написать: "Пожалуйста, не беспокойте!"...

– И правда, – сказала Перьиха, – напишите-ка такую бумагу да прилепите на дверь. Совесть-то у людей есть, прочитают и не станут ломиться.

Общими силами текст объявления был составлен. На чистой фанерке от посылочного ящика Андрюшка написал крупными печатными буквами:

О Б Ъ Я В Л Е Н И Е

ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ЗАХОДИТЕ!

МЕДВЕЖОНОК СОВСЕМ СЛАБЫЙ

И ОТ ЛИШНЕГО БЕСПОКОЙСТВА МОЖЕТ УМЕРЕТЬ.

О ВЫЗДОРОВЛЕНИИ СООБЩИМ.

Все вышли на крыльцо, и Андрюшка четырьмя гвоздиками прибил фанерку посреди двери. Валерке и Лариске, которые собрались уходить домой, он сказал:

– Вас это объявление, конечно, не касается.

Дома Лариска спросила у брата:

– А завтра мы зайдем посмотреть Топтыжку?

– Нет, завтра не зайдем, – ответил Валерка.

Личико Лариски вытянулось.

– А почему? – обиженно спросила она.

– Потому что его нельзя тревожить. Ты же сама видела, какое объявление приколотили на дверь!

– Ну и что? Андрюшка же сказал, что это нас... не касается!

– Касается, – задумчиво сказал Валерка. – Всех касается.

Лариска долго молчала, потом вдруг спросила:

– Ты с Андрюшкой еще... не помирился? Да?

Валерка искоса глянул на сестренку. "Помирился!.." Если бы она хоть сколько-нибудь знала, понимала...

– Ты почему молчишь? Не помирился?.. Борька меня уже давно не дразнит, и у них медвежонок...

Но Валерка молчал, а Лариска так и не дождалась от него ответа.

...Ночью Андрюшка проснулся от странных звуков: из угла, где был медвежонок, доносились то ли хрипы, то ли урчание и мерно повторяющийся шелест. По телу Андрюшки пошли мурашки.

"Медвежонок умирает! – пронеслось в голове. – Это он так дышит!.."

Дрожащей рукой Андрюшка нашарил под подушкой фонарик, направил его в угол и включил. Топтыжка лежал грудью на доске и, тихо поуркивая, долизывал остатки меда. Даже на свет фонаря он среагировал не сразу. Потом повернул голову, глаза его сверкнули фосфорическим светом.

– Топтыжка! Какой умница, какой молодец! – взволнованно прошептал Андрюшка. – Хочешь, я еще тебе медку дам?

Медвежонок утробно прорычал, продолжая смотреть на фонарь.

– Ты свету боишься? А что делать? Я ведь не вижу без фонарика.

Андрюшка поднялся, тихонько шагнул к окну, где стояла банка, зачерпнул полную ложку меду и осторожно приблизился к доскам, которыми был отгорожен медвежонок. Шерсть на спине Топтыжки начала подниматься, но он продолжал лежать и не мигая смотрел на свет фонаря.

– Топтыжка, успокойся, я ведь меду хочу тебе дать, – ласково сказал Андрюшка.

Верхняя губа медвежонка начала нервно вздрагивать.

– Ишь ты какой дикий!..

Не рискуя склониться, Андрюшка занес ложку над доской, перевернул ее. Мед густой, тягучей лентой потек вниз и искрящимися завитушками стал ложиться возле лапы медвежонка. Черные ноздри Топтыжки зашевелились, но глаза по-прежнему диковато смотрели на фонарик. Когда мед стек, Андрюшка так же осторожно отошел от медвежонка, сунул ложку в банку, забрался в постель и выключил фонарь. Несколько секунд в комнате было тихо, потом из угла опять послышались слабое поуркивание и мерно чередующийся шелест медвежонок слизывал мед шершавым языком.

"Начал есть – значит, выживет!.." – с этой радостной мыслью Андрюшка снова уснул.

39

Объявление, прибитое к дверям, дало поразительный результат: за всю неделю к Перьевым никто не заходил, и лишь на улице при случайной встрече наиболее любопытные и нетерпеливые интересовались, как чувствует себя медвежонок и скоро ли он поправится.

Навестил медвежонка ветеринарный врач Виталий Максимович. Пришел он в субботу вечером. Веселый, не по годам энергичный, он сразу скинул с себя дубленку, причесал седые волосы и спросил, щуря в улыбке добрые серые глаза:

– Ну, как ваше грозное объявление, действует?

– Это пацаны придумали, – смутился Вадим Сергеевич. – Я уж говорил им, что неловко, чтобы сняли...

– Нет, нет, снимать не надо, – возразил ветеринар. – Если действует, пусть висит.

В сопровождении ребят и Вадима Сергеевича он прошел в спальню. Андрюшка включил свет. В углу фыркнуло. Медвежонок, взъерошив шерсть, стоял на трех лапах – переднюю он держал на весу – и пристально смотрел на людей.

– О, да он совсем герой! – воскликнул Виталий Максимович.

– Мы его Топтыжкой назвали, – подсказал Борька. – Топтыжка, Топтыжка!..

Медвежонок повел ушами, но остался недвижим и все смотрел на Виталия Максимовича, который подошел к нему ближе всех.

– Видели? Он ушами шевельнул! – восторженно сказал Андрюшка. – Уже понимает...

– Видел, видел. Что ест?

– Молоко, мед, мясо, – ответил Андрюшка. – А конфеты, пряники, консервы не трогает.

– А вы и не давайте ему чисто человеческой еды, всяких конфеток, пряников. Хорошо бы морковку, репу, овсяную кашу на молоке, только без соли. – Виталий Максимович наклонился, чтобы лучше рассмотреть, как заживают раны, но Топтыжка вдруг фыркнул, коротко подскочил и взмахнул левой здоровой лапой; ветеринар отпрянул. – Ишь какой агрессивный!..

– Он и в самом деле что-то уж больно злой, – сказал Вадим Сергеевич.

– И чем дальше, тем злей будет, – заметил Виталий Максимович.

– Но ведь на меня и на Борьку он уже не кидается, – возразил Андрюшка. – Урчит только, когда корм даем, да шерсть топорщит.

– Еще бы кидаться! – проворчала Перьиха. – Вы с Борькой только возле медведя и торчите. Уроки и те около него делаете.

– Ну и правильно, – одобрил Виталий Максимович. – Очень важно, чтобы медвежонок кого-то хоть немножко признавал, иначе беда.

– А что может быть? – о беспокойством спросил Вадим Сергеевич.

– Что может быть? – Виталий Максимович на секунду задумался. – В первый же день, когда у медвежонка хватит силы вылезть из своего угла, он начнет хозяйничать в доме. Даже трудно предположить, что он тут натворит. И главное, его не тронь: ярость у медведя вспыхивает мгновенно.

– Господи! – прошептала Перьиха. – Так он и мальчонка покусает! – И она взглянула на Вовку, который сидел на руках у отца.

– Может и покусать, – согласно кивнул Виталий Максимович.

– И думаете, нас с Борькой не послушает? – взволнованно спросил Андрюшка.

– Уверен, что не послушает. Но, раз вы его кормите, он будет терпеть вас, пока вы не попытаетесь что-то с ним сделать. А потом нападет, точнее – будет яростно защищаться, считая нападением на себя любую вашу попытку водворить его на место. И вам с ним не сладить.

– Но что же тогда нам делать? – растерянно спросил Вадим Сергеевич.

Виталий Максимович отошел от медвежонка.

– Уйдемте отсюда, – сказал он тихо, – пусть успокоится, а мы обсудим, что же в самом деле вам предпринять.

Андрюшка выключил свет, и все перешли из спальни в горницу. Виталий Максимович сел к столу. Вид у него был озабоченный и серьезный.

– Ну что вам посоветовать? – задумчиво сказал он. – Прежде всего стараться ничем не раздражать медвежонка. Ребята пусть кормят его, пусть и он привыкает к ним. А потом, когда увидите, что медвежонок достаточно окреп и начинает делать попытки вылезть из угла, нужно будет приготовить ему какое-то холодное помещение. Может, кладовка у вас есть, или в сарае специальную загородку для него сделать из крепких досок, лишь бы он не мог оттуда выбраться. Положите туда побольше соломы, сена, хвои, кормите реже – раз в сутки или даже раз в двое суток. И не беспокойте. Он сам устроит себе что-то вроде берлоги и заляжет. До весны проспит, а потом в лес. Вот и всё.

Андрюшка и Борька переглянулись: нет, не такая перспектива жила в их мечтах! Виталий Максимович перехватил взгляд ребят, улыбнулся.

– Ваше стремление сделать медвежонка ручным понятно, – сказал он, но если вы желаете своему Топтыжке добра, не усердствуйте с приручением. Поверьте мне: взрослый медведь в неволе – это жалкое и страшное зрелище. Даже берложные медвежата, выкормленные из бутылочки с соской, становятся агрессивными, когда вырастают, и конец их всегда одинаково печален: их приходится пристреливать.

– А в цирке? – не выдержал Борька. – Ведь там и взрослые медведи бывают!

– Стоит ли говорить о цирке? – пожав плечами, сказал Виталий Максимович. – В цирк попадают только те медвежата, которые были отняты от матерей в самом раннем возрасте и выкормлены людьми. И то далеко не каждый медвежонок поддается дрессировке. А Топтыжку вскормила дикая медведица, Топтыжка рос в лесу вольным зверем. Больше того, как зверь он уже пострадал при первом же столкновении с человеком. Рассчитывать в таких обстоятельствах на полное приручение немыслимо. Как вы ни старайтесь, но уже через год, если не раньше, вашего Топтыжку придется приковать на цепь и вдеть в его нос кольцо. Знавший волю и лишенный ее, он станет свирепым и будет признавать лишь того, кто его постоянно кормит. А какая вам радость видеть такие мучения зверя? Разве для того вы его спасли, чтобы потом подвергнуть столь жестокой пытке?

– Нет, нет, такого мы никогда не сделаем! – с жаром сказал Андрюшка. – Мы ведь ничего этого не знали, нам все казалось проще. А теперь... Мы поступим так, как вы советуете и как Топтыжке будет лучше.

– Я же не сомневаюсь! – Виталий Максимович опять улыбнулся и встал из-за стола. – Лучше всего будет ему в лесу. Увезем его весной куда-нибудь подальше, и пусть он там живет на здоровье!..

40

Медвежонок выздоравливал на удивление быстро и чем лучше себя чувствовал, тем становился беспокойнее. Лежал он совсем мало и, если в спальне никого не было, ходил в своем тесном углу, припадая на раненую ногу и царапая острыми когтями доски, которыми был отгорожен угол.

Присутствие Андрюшки и Борьки он терпел, но зорко наблюдал за ними. Плавные и осторожные движения его не раздражали, но стоило быстро встать со стула или резко повернуться, шерсть на спине и загривке медвежонка тотчас вставала дыбом, а верхняя губа начинала вздрагивать, обнажая острые кончики белых клыков. Если же к углу, где сидел медвежонок, приближался кто-то другой – Вадим Сергеевич с младшим сынишкой на руках, мать Андрюшки Евдокия Марковна или бабка Перьиха, – Топтыжка не только топорщил шерсть, но и слегка прижимал округлые уши, отчего вид его становился угрожающим; при этом он глухо рычал, и всем казалось, что вот-вот бросится на людей.

В дальнем углу сарая Вадимом Сергеевичем с помощью ребят уже было приготовлено для медвежонка новое место – просторная клеть с потолком и крепко запирающейся дверью. Туда Андрюшка и Борька натаскали соломы и принесли две вязанки молоденьких еловых лапок. Но переводить медвежонка в сарай не торопились, считая его недостаточно окрепшим.

Хотя Топтыжка пока не пытался вылезть из угла, но для большей надежности Вадим Сергеевич нашил еще одну широкую доску на дощатый барьер, которым был отгорожен в спальне медвежонок. Стенка получилась выше метра, и никто не сомневался, что медвежонку ее, конечно же, не одолеть. Но он одолел.

Случилось это ночью. Никто не слышал долгой возни медвежонка в углу спальни, но все, кроме Вовки, сразу проснулись, когда в доме, погруженном в ночную тишину, что-то грохнуло на пол и медвежонок отрывисто рявкнул на всю избу.

Андрюшка мгновенно вскочил в своей кровати, выхватил из-под подушки фонарик, включил его. Топтыжка, со вздыбленной шерстью и оттого показавшийся непомерно высоким, стоял посреди спальни и, прижав уши, смотрел на Андрюшку зелеными глазами.

– Господи! Медведь!.. – испуганно вскрикнула бабка Перьиха и села в своей кровати, прижавшись спиной к стене.

– Да не кричи ты! – дрожащим голосом сказал Андрюшка. – Свет включи!

Выключатель был над бабкиной кроватью, но старуха долго шарила по стене рукой, прежде чем вспыхнула под потолком электрическая лампа. Топтыжка зарычал, еще сильней прижал уши и сделал шаг назад, к своему углу. В дверях показались Вадим Сергеевич и Евдокия Марковна.

– Все-таки выскочил?! – изумленно воскликнул Вадим Сергеевич, и по его растерянному лицу было видно, что он не знает, что делать, как водворить медвежонка на место.

– Вы пока не заходите, – сказал Андрюшка отцу и матери, а сам свесил ноги с кровати, намереваясь стать на пол.

– Убери ноги-то! – закричала Перьиха. – Искусает!..

Топтыжка бросил короткий взгляд на старуху и опять уставился на Андрюшку, который был к нему ближе.

– Топтыжка, Топты-ижка!.. – ласково позвал Андрюшка.

Уши медвежонка встали торчком, он облизнулся, переступил лапами.

– Надо бы как-то одеяло на него накинуть, – сказал Андрюшка.

– Попробуй, – согласился отец. – А я его быстренько скручу – и в угол.

– А я думаю, лучше сразу в сарай его унести.

– Конечно, в сарай! – поддержала сына Евдокия Марковна.

Андрюшка стал на пол, шагнул к окну, взял банку с медом, зачерпнул ложку и протянул ее в сторону медвежонка:

– Топтыжка, Топтыжка!..

Медвежонок зашевелил ноздрями и сделал короткий шаг навстречу Андрюшке.

– Молодец, Топтыжка, молодец!.. – И Андрюшка тоже чуть отступил к своей кровати.

Мед тягучими каплями стекал с ложки на пол. Медвежонок дотянулся до первой капли, слизнул ее, потом дотянулся до следующей и так, слизывая мед, стал потихоньку двигаться за Андрюшкой. Напротив своей кровати Андрюшка вылил на пол остатки меда, сунул ложку в банку и осторожно забрался на кровать. Положив банку в уголок, чтобы не опрокинулась, он встал на колени, взялся руками за край одеяла и приподнял его над кроватью.

– Приготовься, папа, сейчас я его накрою, – тихо сказал Андрюшка.

Когда медвежонок, жадно слизывая мед, оказался рядом с кроватью, Андрюшка ловко накинул на него одеяло. Топтыжка рявкнул, метнулся в сторону, но запутался в одеяле и упал на бок. Тут его и сгреб Вадим Сергеевич. Медвежонок отчаянно барахтался и рычал, трещала разрываемая когтями материя, но Вадим Сергеевич подвернул края одеяла, и вылезть Топтыжке из этого глухого мешка было некуда.

– Кажется, обратали, – облегченно вздохнула Перьиха. – Эдакого страшного только в сарае и держать. Малого-то чуть с ума не свел!..

Андрюшка невольно рассмеялся: малый, то есть Вовка, продолжал безмятежно спать в своей кроватке.

В сопровождении Андрюшки Вадим Сергеевич унес рычащего и бьющегося медвежонка в приготовленную загородку, опустил на солому.

Рядом с дверью в стенке загородки была оставлена между брусьями широкая горизонтальная щель, чтобы можно было давать медвежонку корм, не заходя внутрь клети. Вадим Сергеевич придвинул медвежонка к этой щели, а Андрюшка снаружи ухватился руками за одеяло.

– Как выйдешь, сразу запри дверь, – предупредил он отца.

Едва Вадим Сергеевич отнял руки от медвежонка, тот рванулся из свернутого одеяла с такой силой, что пальцы Андрюшки чуть было не разжались. Однако первая попытка вырваться из ватного мешка оказалась неудачной. Медвежонок глухо заревел, заворочался, наконец отыскал, куда можно выйти, и пулей вылетел из одеяла. Со вздыбленной шерстью и коротко рявкая, он ошалело заметался по клети, сбивая солому и слепо натыкаясь на стенки загородки.

– Ну и зверюга!.. – изумленно покачал головой Вадим Сергеевич. Ладно, что сюда его закрыли.

Андрюшка вытащил через щель порядком изорванное одеяло, позвал:

– Топтыжка, Топтыжка!

Но медвежонок не реагировал на звук его голоса.

– Ладно, оставим его, пусть успокоится, – сказал отец.

Они вышли из сарая и выключили свет.

Утром, как обычно, Андрюшка приготовил медвежонку еду – сварил кашу, подогрел молоко, намыл морковки. Потом он взял доску, с которой Топтыжка впервые поел меду, и, как на поднос, положил на нее миски с молоком и кашей, морковку, выскреб из банки остатки меда. Он хотел уже все это отнести медвежонку, но передумал – решил дождаться Борьку. Пока лазил на чердак за рябиной для снегирей и сыпал в кормушки корм птицам, пришел Борька.

Андрюшка рассказал, что произошло ночью, и друзья вместе отправились к медвежонку.

В сарае было тихо и темно. Включили свет, прислушались. Ни звука. Осторожно приблизились к загородке. Андрюшка просунул доску с медвежьим завтраком в щель, и ребята вместе заглянули внутрь клетки. Солома, с таким усердием разостланная по полу ровным слоем, была разметана и лежала кучами в страшном беспорядке. Медвежонка не было видно. Но не мог же он выбраться из клети!

– Обожди, я открою дверь, – шепнул Андрюшка и тихонько вытащил из скоб деревянный засов.

Распахнув дверь, ребята внимательно оглядели бугры соломы, надеясь увидеть спящего или затаившегося медвежонка, но опять ничего не заметили.

– Топтыжка, ты где? – громко позвал Андрюшки.

И тут же из дальнего угла клети, где возвышалась особенно большая куча соломы вперемешку с хвоей, раздалось приглушенное урчание.

Ребята переглянулись.

– Ты что, на зиму, что ли, завалился? – снова сказал Андрюшка, не понижая голоса: ему хотелось, чтобы Топтыжка хотя бы голову высунул из-под соломы.

Но медвежонок лишь уркнул в ответ и не пошевелился.

– Ну и спи! Не больно и хотелось на тебя поглядеть, – с легкой досадой проговорил Андрюшка.

А Борька добавил:

– А вообще-то мы завтрак тебе принесли. Может, вылезешь?

"Ур-р-р!" – добродушно и сонно прозвучало в ответ.

Ребята постояли еще немного и, решив, что беспокоить медвежонка все-таки не стоит, плотно закрыли дверь.

– Вот и всё, – грустно сказал Андрюшка. – Теперь – до весны...

– А может, все-таки проголодается и встанет поесть?

– Не встанет. Во сне ведь медведю есть не хочется...

Возвратившись из школы, Андрюшка и Борька сразу зашли в сарай. Еда была не тронута. Из угла клети слышались едва различимые звуки – то ли урчание, то ли храп, будто там работал маленький моторчик.

– Спит, – вздохнул Андрюшка. – Так и не привык к нам. Даже погладить ни разу не удалось...

41

Каждый день, прежде чем уйти в школу, Андрюшка и Борька забегали в сарай послушать, как спит Топтыжка. Осторожно приблизившись к загородке, они тихонько открывали дверь и замирали. Из угла, где под кучей соломы и хвои спал медвежонок, явственно доносилось монотонно повторяющееся с большими паузами: "Уррр, уррр, уррр..." Андрюшка и Борька понимающе переглядывались, так же неслышно запирали дверь и уходили из сарая, унося в сердце светлую радость и тихую грусть – их Топтыжка безмятежно спал.

А на улице свирепствовала зима. Выдалась она на редкость морозной и снежной. Сутки, двое, трое суток валит и валит снег, потом вдруг поднимется ветер и пойдут гулять по полям да перелескам шальные метели, вихря и перенося с места на место не успевший еще слежаться снежный покров. В деревенских закоулках подле изгородей и заборов метели навили сугробы чуть ли не до карнизов домов.

В этих сугробах, затвердевших от морозов, деревенские ребятишки в пору зимних каникул выкапывали для своих игр не только длинные тоннели, но и настоящие снежные залы со сводчатыми потолками и голубовато-белыми колоннами.

Занимались такими делами не только младшеклассники, но и ребята постарше. У Андрюшки с Борькой возле дома Перьевых тоже был сделан такой зал, где ребята любили сидеть на деревянных чурбачках, наблюдая за птицами, снующими в палисаднике возле кормушек.

Посмотреть на красногрудых снегирей и хохлатых, ярко расцвеченных свиристелей, слетающихся на ягоды рябины, прибегала сюда и Лариска. Первый раз увидев свиристелей, она пришла в восторг от их красоты, а потом чуть не заплакала от обиды, что к ее кормушке эти "самые лучшие птички" не летают. Андрюшка тут же слазил на чердак и принес девочке добрый десяток хороших рябиновых кистей. С тех пор каждый раз Лариска уходила из "снежного замка" Андрюшки и Борьки, бережно унося в кулечке кисточки багряных мороженых ягод.

Но по-прежнему не заходил к Андрюшке Валерка. Вообще с ним творилось что-то странное. Он все больше и больше сторонился ребят, не участвовал в играх, но к урокам всегда готовился хорошо и по результатам второй четверти вошел в пятерку лучших в классе; поведение его было безукоризненным.

Борька – добрая душа – давно простил Валерке все на свете и искренне желал, чтобы Андрюшка и Валерка помирились по-настоящему.

– Мало ли что раньше было! – не раз говорил он Андрюшке. – Теперь он не такой, и ты сам видишь, что худо ему одному...

Худо ли, хорошо ли – этого Андрюшка не мог сказать, но то, что Валерка действительно стал не такой, это он видел.

– Ты бы поговорил с ним один на один, – советовал Борька. – А то мы всегда вместе, а при мне он не хочет говорить всего, что думает.

– Не хочет – и не надо, – возражал Андрюшка. – Я и сам не буду разговаривать с ним за твоей спиной. У нас нет и не может быть секретов друг от друга.

– Да не в том дело! – настаивал Борька. – Он ведь знает, что нету секретов, но лучше, если ты один, без меня...

– Может, и лучше, но я так не хочу.

И все-таки Борька добился своего.

Однажды после шестого урока Андрюшка не увидел Борьки возле раздевалки. Ничего не подозревая – мало ли куда тот мог отлучиться! Андрюшка оделся и тут обнаружил в кармане своей куртки записку. На клочке тетрадного листка некрасивым, но аккуратным Борькиным почерком было написано: "Я ушел домой с Лариской. А ты иди с Валеркой и поговори с ним".

Валерка только что вышел из школы, и Андрюшка догнал его у колодца, возле которого в октябре они с Борькой замывали заляпанную грязью куртку.

Дорожка была узкая, и Валерка посторонился, чтобы пропустить Андрюшку вперед. Но Андрюшка замедлил шаг.

– Пошли вместе, – сказал он миролюбиво. – Или все еще дуешься на меня?

– Я ни на кого не дуюсь, – сумрачно отозвался Валерка, но продолжал стоять.

Андрюшка тоже остановился.

– Послушай, может, хватит? У Борьки на тебя никаких обид нет, у меня тоже.

Валерка поднял на Андрюшку невеселые глаза и ответил:

– Знаю.

– Так в чем дело? Не будем ничего вспоминать, и Борька, ты сам теперь убедился, парень надежный.

– Вижу.

– Вот и порядок! – Андрюшка улыбнулся. – Значит, мир и дружба? протянул руку.

– Нет, – тряхнул головой Валерка и ступил шаг назад. – Не могу.

– Но почему?! – растерялся Андрюшка, невольно опуская свою руку.

– Не могу, и всё!

– По-прежнему считаешь меня... предателем?

Валерка отрицательно покачал головой.

– Тогда объясни, в чем дело.

– Ты ничего не знаешь, – выдавил Валерка после долгого молчания, и губы его задрожали. – Никто не знает правды... Куртку-то мою... я сам порезал. И бритву... Борьке в карман...

ЭПИЛОГ

Солнечным утром, когда воздух звенел трелями жаворонков и далеко окрест разносились немолчные песни буйно токующих тетеревов, по проселку, прихваченному морозцем, двигалась от Овинцева в сторону леса странная процессия: крупная каряя лошадь неспешно тащила сани, на которых сидел дед Макар с вожжами в руках, а по сторонам саней и сзади них шла довольно многочисленная толпа ребятишек, подростков и взрослых.

Посреди саней за спиной деда Макара лежал на соломе головастый лохматый медвежонок, ловко занузданный и связанный умелыми руками Виталия Максимовича. На правом ухе медвежонка поблескивала в лучах солнца металлическая пластинка с номером, которую охотовед выписал из Бюро кольцевания специально для Топтыжки. Медвежонок щурил глаза на солнце, щупал чуткими ноздрями весеннюю свежесть и время от времени шевелился, будто проверяя, всё ли еще держат его крепкие веревки. И когда он шевелился, на груди его был хорошо заметен след браконьерской пули синеватый шрам от зарубцевавшейся раны.