Текст книги "Дай лапу, друг медведь !"
Автор книги: Анатолий Петухов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Петухов Анатолий Васильевич
Дай лапу, друг медведь !
Анатолий Васильевич ПЕТУХОВ
Дай лапу, друг медведь!
Повесть
1
С рыбалки Валерка возвратился в полночь. Тяжелую связку окуньков он повесил в сенях на гвоздь, повыше, чтобы не достала кошка, осторожно прошел в кухню, легонько притворил дверь и замер. В доме было тихо, все спали. Выждав, пока глаза привыкнут к темноте, Валерка разглядел на столе тускло белеющую банку молока, одним духом опорожнил ее и на цыпочках проскользнул в спальню.
– Чего так долго? – раздался в темноте громкий шепот Лариски, младшей сестренки.
– К водянику в гости ходили, – так же шепотом отозвался Валерка. – А тебе давно пора спать! Ясно? – И, быстро раздевшись, нырнул под одеяло.
– И не говори. И не надо. Подумаешь – тайна!.. А я еще хотела что-то сказать...
Валерка уловил по голосу, что сестра чем-то взволнована, но спрашивать не стал: сама скажет, не утерпит. Он притворно зевнул.
– Не мешай спать. Все равно ничего не знаешь.
– Не знаю?! Это ты не знаешь! – Скрипнул матрац, Лариска села в своей кровати. – Я медведей видела, вот!
– По телевизору?
– Как бы не так! Живых, настоящих!
– Ну, ну... Ври больше!..
– Вру?! Да если хочешь знать, я с папкой на Стрелиху ездила! На мотоцикле. Дедко Макар пришел к нам и сказал, что на Стрелихе медведи овес едят. Вот мы с папкой и поехали. А медведи-то как побежат с поля! Один большущий такой, бурый, папка говорит – медведица, и еще три маленьких...
Валерка привстал, впился глазами в темноту, стараясь разглядеть лицо сестры.
– Ведь врешь!
– Честное октябрятское! Папка в город писать будет, чтобы охотников послали, а то медведи весь овес съедят... А они совсем, совсем не страшные! Медведица толстая такая! Побежит да оглянется, потом опять побежит. А медвежонки как шарики...
У Валерки в груди заныло: окажись он дома, отец, конечно, взял бы с собой его, а не Лариску.
– И близко видели? – спросил он, скрывая досаду.
– Не очень. Как от нашего дома и до рогозинского сарая.
До сарая соседей Рогозиных метров сто, не больше. Тут не только медведя – кошку разглядеть можно!
– А бежали быстро?
– Мне показалось, не быстро, а папка говорит – быстро. Он даже с мотоцикла выйти не успел. Только остановился, а их уже нету, в лес убежали...
Упустить возможность своими глазами увидеть настоящих медведей! Ведь даже взрослые далеко не все встречали этого зверя.
– Ты вот что, – строго сказал он, – о медведях языком не трепли. Поняла?
– А чего?
– Того!.. Раззвонишь по всей деревне, и начнут ходить всякие, медведей караулить... А мы... мы наблюдение будем вести.
– Да-а, – обидчиво протянула Лариска, – ты опять с Андрюшкой пойдешь, а мне дома сидеть?
– Зачем дома? Вместе ходить будем.
– Правда?!
– Конечно! А теперь спи.
Валерка считал, что подкарауливание медведей, как и ловля рыбы, не девчоночье дело. Но откажи сестре, и на другой же день вся деревня узнает, что на Стрелихе ходят в овес медведи и что Лариска – такая-то пигалица! – уже видела их. Повадятся туда старшеклассники, потом охотники приедут... А ему самому хотелось посмотреть медведей, хоть разочек на них взглянуть, чтобы потом, когда начнется учебный год, рассказывать об этом в школе и чувствовать себя героем...
Андрюшка Перьев, с которым вот уже второй год дружил Валерка, жил в противоположном конце деревни Овинцево. Перьевы переехали с починка Веселый Хутор и поставили свой дом на самом берегу речки Возьмы, чему Валерка очень завидовал: хоть купаться, хоть на рыбалку – сбежал с крылечка, и готово! Кроме того, у Перьевых была лодка – прочный, пахнущий смолой дощаник: день плавай, ни капли воды не просочится внутрь.
С этой лодки, собственно, и началась дружба Валерки с Андрюшкой. У Гвоздевых лодки не было, как, впрочем, и у остальных жителей Овинцева: Возьма – речка маленькая, порожистая, через нее где нужно мосточки перекинуты, а то и броды есть – на что лодка? Но отец Андрюшки Вадим Сергеевич был заядлый рыбак, вырос и жил на берегу лесного озера и с лодкой не мог расстаться: легкая плоскодонка и на малой речушке пригодится.
Ребята Овинцева сразу потянулись к Андрюшке – кому не хочется поплавать на лодке! Но Андрюшка оказался скучным и неинтересным: несусветный молчун, слова из него не вытянешь, да и к мальчишеским играм равнодушен. Поиграть в войну, в пиратов – ведь есть настоящая лодка, корабль! – так нет, лучше весь день будет торчать с удочками на каком-нибудь омутке.
Разочарованные мальчишки окрестили Андрюшку Могилой и отступились, а для своих игр, как и прежде, опять стали сколачивать на скорую руку плоты из досок да жердей. Плоты даже лучше, чем лодка: их при нападении можно топить, переворачивать, можно и вовсе разбить – никто слова не скажет.
Не отступился от Андрюшки Перьева только Валерка Гвоздев. И дело было не в том, что Валерка больше других любил рыбалку. Даже вовсе не в этом была причина неожиданной привязанности подвижного и всегда чем-то взбудораженного Валерки к медлительному и молчаливому сверстнику. В молчаливости Андрюшки, в его стремлении к уединению было что-то непонятное, таинственное и притягивающее. Пролетит ворона, проплывет мимо лодки лягушка или сядет на глянцевый лист кубышки зеленая стрекоза – на всем Андрюшка задержит взгляд. Казалось, он знает и видит что-то такое, чего не знают и не видят остальные...
Позднее, когда они сдружились, Валерка понял, что Андрюшка не такой уж молчун, каким казался. В уединении, подальше от деревни, где-нибудь на лесистом берегу Возьмы у костерка, Андрюшка любил раздумчиво, не торопясь рассказывать о жизни на Веселом Хуторе, о рыбалке, о лесе. Знал он в свои неполные четырнадцать лет действительно много и многое успел повидать, живя в лесной глуши на берегу озера...
Утром, когда Валерка пришел к Перьевым, Андрюшка был в огороде. Он бережно раздвигал уже начинающие желтеть огуречные плети, аккуратно срывал спелые огурцы и клал их в большую плетеную корзину. Валерка заметил, что у раскрытого окна сидит Андрюшкина бабка и смотрит на работу внука. И он тоже склонился над грядкой, будто помогая Андрюшке, и взволнованно прошептал:
– Ты знаешь, на Стрелихе медведи в овес ходят!
– Ну и что? – равнодушно отозвался Андрюшка.
– А то! Лариска вчера четырех медведей там видела.
– Врет.
– Правда видела! Отец вечером на мотоцикле туда ездил и Лариску с собой брал. Приехали на поле, а медведи в овсе. Медведица с медвежатами. Я велел Лариске никому об этом не говорить, а сам думаю: что, если нам с тобой засидку на Стрелихе сделать?
– Лерко! – раздался строгий голос бабки Перьихи. – Ты ежели пособлять пришел, дак путем пособляй, а не мешай парню дело делать!..
– Я и так помогаю! – огрызнулся Валерка и искоса глянул на Андрюшку: – Ну, так чего?
– Можно. Только надо с дедком Макаром посоветоваться, как лабаз делать.
– Какой еще лабаз? – удивился Валерка.
– Охотники, когда на медведей охотятся, лабаз делают. На деревьях.
– А, знаю! Это такие палки, на которых сидеть. На Крутихе есть. Туда же прошлый год охотники ездили... Можно сходить и посмотреть.
– Ездили, да медведя не убили – что толку? А дедко Макар, отец говорил, раньше много медведей бил. К нему надо. Вот соберем огурцы и пойдем.
2
Дед Макар, в прошлом известный охотник, одиноко жил в небольшой, но еще крепкой избушке. Жена его умерла давно, и старик только тем и занимался, что целыми днями плел корзины да кузова. Его большими прочными корзинами для сбора картошки были обеспечены все бригады колхоза, с его корзинами ходили в лес за грибами и ягодами все однодеревенцы, от мала до велика. И когда Валерка и Андрюшка зашли в малюсенький светлый домик, старик, как всегда, сидел на низеньком стуле и занимался своим кропотливым делом.
На полу лежал ворох длинных сосновых лучин, а под столом и на лавках, у комода и в углу возле печки стояли белые, с легкой розовостью новенькие корзинки. Одна из таких корзинок, еще недоделанная, с торчащими кверху лучинами, лежала на коленях старика. Приятно пахло смолой и непривычной для избы лесной свежестью.
– На-ко вот, гости пришли! – воскликнул дед. Он проворно поднялся и стал освобождать деревянную лавку, рассовывая корзинки по углам. Проходите сюда, садитесь!
Как всякий человек, подолгу живущий в одиночестве, он был искренне обрадован приходом ребят.
– Не беспокойтесь, дедушка! Мы ненадолго, – сказал Валерка и первым прошел в горницу.
– А мне ведь не жалко, – улыбнулся старик, – сидите хоть до завтра!
Был он худ и костляв, на сутулой спине торчали лопатки, но по тому, как улыбался и говорил, чувствовалось, что дед в полном здравии и в хорошем настроении.
– Мы посоветоваться пришли, – опять сказал Валерка. – Собираемся медведей на Стрелихе покараулить, а как лабаз делать, не знаем.
– Вон чего!.. – Старик с пристальным любопытством вгляделся в лица ребят. – А не боитесь медведя-то?
– Чего его бояться? – бодро ответил Валерка. – Он сам людей боится.
– Это правда, – подтвердил дед. – Людского духу зверь пуще всего не любит... А ружья у вас есть?
– Мы так, без ружей, – смутился Валерка. – Только посмотреть...
– Понимаю, понимаю, – закивал старик. – Ежели увидеть, разницы нету, что с ружьем, что без ружья... Да... Охота бы вам пособить!.. Попробуйте, может, и выйдет чего... А лабаз делать просто. Возьмите доску, да крепкую палку, да веревочку. Тоже крепкую. Больше ничего и не надо. Найдите на краю поля две деревины посуковатее и чтобы рядом стояли, доску – на сучья, от одного дерева к другому, чтобы ловко сидеть, а пониже, опять же на сучья, палку приладьте, под ноги. Вот и все. Доску и палку привяжите веревочкой, а то ненароком соскользнут с сучьев-то, тогда и упасть недолго.
– А делать высоко? – спросил Андрюшка.
– Высоко не надо. Сажени две от земли, и хватит. По-нонешнему метра четыре... Сучки, которые глядеть мешают, уберите, чтобы поле хорошо видать было. А то, как смеркнется, любой листочек помехой станет. Сидеть, конечно, надо тихо. Шевелиться нельзя, говорить нельзя, а курить – боже упаси!
– Что вы, дедушка! Мы же не курим! – вспыхнул Валерка.
– Понимаю!.. Я уж так, заодно сказал.
– Спасибо! – поблагодарил Валерка старика. – А то мы хотели на Крутиху бежать, прошлогодние лабазы смотреть.
Деда Макара передернуло.
– На Крутихе – лабазы? Тьфу! – Он сплюнул на пол и растер подошвой подшитого валенка. – То не лабазы, а срамота одна, архитура какая-то. Столько нагорожено кольев да жердей, что и заяц за версту увидит. Гвоздей по фунту страчено. Только деревья спортили, пакостники!.. Лабаз неприметным должен быть и чтобы человека на нем не видать было. Вот как!..
3
Когда-то на Стрелихе, на этом длинном поле, с трех сторон окруженном лесом, был хутор. Жил на том хуторе большой угрюмый мужик по прозвищу "Стрелец". Прозвали его так за то, что будто бы давным-давно то ли его прадед, то ли дед прадеда служил во времена Петра Первого в стрельцах.
Хуторянин умер вскоре после революции от тяжелой болезни, которая скрутила его в одночасье. Оставшись одна, бездетная вдова Стрельца Марфа забросила хозяйство и стала жить тем, что каждодневно ходила в Овинцево нянчить ребятишек.
Ни яслей, ни детских садов в ту пору не было, и Марфа Стрелиха очень выручала семейных женщин. Кто бы ни попросил ее поглядеть за ребятишками, к каждому она с готовностью шла на помощь. Соберет десяток, а то и больше ребят и забавляет их – сказки рассказывает, песенки, самой же придуманные, напевает. В обеденный час всех накормит, напоит, самых малых спать уложит, а тех, кто постарше, на улицу выведет, чтобы сон младшеньким не сбивали; и ходит с ними, как квочка с цыплятами.
В деревню Марфа Стрелиха так и не переселилась и каждый вечер ходила ночевать в свою избу, которую деревенские мужики время от времени подправляли в благодарность за добрые услуги хозяйки.
Умерла Марфа на своем хуторе старой-престарой, уже после войны. Дом свой она завещала сельсовету "на благо малым детишкам". Но изба оказалась настолько ветхой, что ни на что не годилась, и сельсовет вывез ее на дрова для колхозного детсада. На месте хутора остался лишь небольшой бугорок да высокая развесистая береза, что росла под окнами дома.
С тех пор широкое поле, что окаймляло былой хутор, так и называлось – Стрелиха, под этим названием значилось оно и во всех колхозных документах.
На бугорке, где прежде стоял дом, густо разрослись ивовые кусты. Каждую весну трактористы опахивали этот крохотный клочок земли с высокой березой да зарослями ивняка. Но когда председатель колхоза распорядился выкорчевать кусты и старую березу, чтобы они не мешали в работе, колхозники Овинцева, те самые, которых в малолетстве пестовала старая Стрелиха, не позволили выполнить это распоряжение: для них береза была памятью о славной и доброй женщине. Так эта береза и стоит до сих пор посреди поля.
– Давай тут! – предложил Валерка, оглядывая старое дерево. – Видишь, какая она суковатая, и все поле с нее видать!
Андрюшка возразил:
– Дедко Макар сказал, что на краю поля делать надо. А на этой березе медведь сразу нас увидит.
Долго бродили ребята вокруг Стрелихи, подыскивая подходящие для устройства лабаза деревья. Валерка таскал под мышкой длинную доску, а Андрюшка – прямой березовый кол. Они уже не раз влезали на приглянувшиеся осины и березы, но приладить доску, чтобы она была незаметна и держалась крепко, не удавалось.
– Попробуем еще здесь, – предложил Андрюшка, остановившись возле трех берез, растущих из одного корня.
Валерка задрал голову. Толстые белые стволы с зеленоватыми узорами лишайников на коре метров на пять от земли не имели ни единого сучка. Зато выше сучья были корявые и толстые.
– Высоко лезть. Без сучьев-то... – с сомнением сказал он.
– Заберемся! – И Андрюшка первым полез на березу, которая была потоньше.
Грузный и мешковатый, он лез неуклюже, обхватывая березу руками и ногами, при этом надсадно пыхтел, но все же подвигался вверх и добрался-таки до нижнего сука. Взгромоздившись на этот сук, он протянул руку вниз:
– Давай доску!
Валерка вставал на цыпочки, но подать доску не смог – она оказалась коротковатой. Тогда Андрюшка вытащил из кармана бечевку, размотал ее и конец спустил Валерке.
– Привяжи к доске!
Все получилось ловко. Андрюшка поднял на веревочке доску, положил ее на сучья, потом таким же способом принял от Валерки березовый кол.
– Лезь, все готово.
Валерка забрался на березу только с третьей попытки.
– Смотри, как крепко! – полушепотом сказал Андрюшка и потрогал доску. – Даже привязывать ничего не надо.
Друзья уселись рядышком, поставили ноги на березовую палку, огляделись. Край поля просматривался с шестиметровой высоты великолепно. Несколько редколистных веточек, которые оказались на уровне глаз, нисколько не мешали обзору.
– И все-таки их надо обломать, – сказал Андрюшка, вспомнив наказ деда Макара: "Как смеркнется, любой листочек помехой будет".
Но обломать ветки оказалось совсем не просто. Они были на концах толстых сучьев, рукой не дотянешься, и по суку приблизиться нельзя – под тяжестью тела сук прогибался и концевые веточки отдалялись еще больше. Однако Андрюшка и тут нашел выход. Он снял кол, что был положен под ноги, к концу его крепко привязал раскрытый складной ножичек, и теперь этим орудием обрезать тонкие ветки не составило труда.
– Вот и порядок! – удовлетворенно сказал Андрюшка, когда березовый кол опять лег на свое место, под ноги.
Между тем время шло, и на поле спустилась тень.
– Все, молчим, – шепнул Валерка и замер, приготовившись слушать и смотреть во все глаза.
Андрюшка засунул руки в карманы брюк, втянул голову в плечи, чтобы воротник куртки прикрывал шею, и, как сыч, уставился на поле большими, широко расставленными глазами. В желтом, с легкой прозеленью овсе по кромке поля он сразу увидел беспорядочно проложенные узкие тропки. Местами эти тропки как бы расширялись, и сверху было видно, что там высокий густой овес смят, стебли перекручены. И он вдруг понял: тропки проложены медведями, а там, где овес смят и перекручен, звери кормились. Но это же всего в пяти-шести метрах от берез, на которых устроен лабаз! От волнения Андрюшка начинает сопеть.
Внизу что-то прошуршало и смолкло. Потом опять шорох... Затаив дыхание, ребята медленно наклоняют головы и напряженно смотрят вниз. А там – наполовину усохшая трава, прошлогодние листья, сучки – и никого! Но шорох слышится явственно. Там кто-то ползет или крадется. Может, это пробирается к полю медвежонок?
– Мышь, – чуть слышно шепчет Андрюшка.
Но Валерка и сам уже видит рыжую мышь с темной полоской вдоль спины. Мышь то показывается, то исчезает в траве. И все короткими перебежками подбежит и остановится, то ли вынюхивает что-то, то ли слушает. Ребята, затаившись, глядят на нее, будто видят впервые в жизни.
Мышь убежала, и опять тишина. Но ненадолго. Снова, теперь справа, шуршат чьи-то шаги. Ребята, как по команде, поворачивают головы: это уже не шорох мыши, а именно шаги! Кто-то идет осторожно, мягко ступая по земле. Но кто может тут ходить, кроме медведя?
Шаги все ближе и ближе. Валерка чувствует, как у него начинает сохнуть во рту, а Андрюшка, чтобы не сопеть носом, открывает рот и почти не дышит.
Но и это оказывается не медведь, а всего лишь обыкновенный зайчишка. Серенький, лопоухий и длиннолапый. Прыгает себе полегоньку, и ребята, глядя на него, понимают, что каждый такой прыжок они принимали за шаг. Им и смешно и невыразимо интересно смотреть сверху на зверька, который не подозревает, что за ним напряженно следят две пары человеческих глаз.
Заяц проскакал краем лесочка и нырнул в овес – тоже кормиться пришел!..
Смерклось. Откуда-то появились зеленоватые крохотные пичужки. С отрывистым стрекотом они перелетали с ветки на ветку, от дерева к дереву. Одна пичужка чуть было не опустилась на голову Валерки, но, встретив его взгляд, испуганно пискнула, затрепыхала полупрозрачными крылышками, поджав к животу тонюсенькие черные лапки, и взвилась в вышину. И долго еще было слышно, как она вскрикивала в вершинах берез, видимо предупреждая подруг об опасности. Новый звук, раздавшийся на кромке леса, заставил ребят вздрогнуть. Это было сиплое шипение, будто кто всасывал или выпускал воздух через тонкий шланг. Валерка и Андрюшка недоуменно переглянулись. Через секунду-две странный звук повторился, и вдруг отрывисто, зычно ухнуло в сумраке вечера: хху!.. Валерка аж подпрыгнул на доске, Андрюшка невольно схватился рукой за ствол березы. Над Стрелихой заметалось эхо. Спустя минуту в отдалении треснуло, будто кто переломил сухую палку.
– Слышал? – шепотом спросил Андрюшка.
Но Валерка не в состоянии был ответить – язык будто присох во рту.
Андрюшка стал поворачивать голову, чтобы оглянуться назад, на лес. Ему показалось, что даже шея скрипит от напряжения.
Деревья стояли погруженные в темноту. Посмотрел вниз и поразился: земли не видно, лишь призрачно белеют стволы берез. А поле – поле по-прежнему казалось светлым. И не сразу Андрюшка сообразил, что, по мере того как темнота становилась гуще, овсяное поле незаметно для глаз сужалось, сужалось до тех пор, пока не превратилось в серовато-желтое пятно перед березами, а края поля и его даль давно поглотила темь.
– Теперь уж не придут, – с сожалением сказал Андрюшка. – Филин их напугал.
– Как оно шипе-ело... – шепотом протянул Валерка. – А ухнуло-то!.. Может, это совсем и не филин?
– Может, и не филин. Но я слыхал, как филины ухают. Похоже было. И шипят они здорово.
– А трещал – медведь?
– Конечно! Он к полю шел, а филин ухнул и напугал его... – Андрюшка вздохнул. – Давай слезать.
По стволам берез ребята осторожно сползли вниз и прямиком, по овсу, побежали в сторону деревни. Они бежали молча, подгоняемые непонятным стремлением скорей вырваться из густой и темной тишины. И лишь после того как овсяное поле осталось позади, а впереди показались далекие огни деревни, они перешли на шаг.
4
Все окна дома Гвоздевых были освещены, и Валерка понял, что отец и мать уже пришли с работы. Он тут же вспомнил, что утром на кухонном столе видел записку, оставленную матерью, – она просила сходить в магазин и сделать еще что-то. Но он так спешил к Андрюшке, что даже не дочитал эту записку, а уж исполнить просьбу тем более не хватило времени. К тому же и Лариска оказалась обманутой: ведь он обещал взять ее на Стрелиху.
– Ты не говори, что мы медведей караулили, – попросил Валерка Андрюшку, – ладно?
Андрюшка неопределенно пожал плечами: врать он не любил.
– Никто и спрашивать не будет.
– Это тебя. А меня спросят. Мне, понимаешь, в магазин надо было, а я совсем забыл... Ну, да отверчусь как-нибудь! До завтра!..
В кухне у газовой плиты хлопотала Клавдия Михайловна, мать Валерки, высокая крепкая женщина с выгоревшими до льняного цвета волосами и коричневым от загара лицом.
– Ты где это шляешься?! – обрушилась она на Валерку, едва тот переступил порог.
– А чего, и погулять нельзя? – фыркнул Валерка и мельком глянул на отца, который сидел в комнате, устало привалившись на спинку дивана, и смотрел телевизор.
– Только и делаешь, что гуляешь с утра до ночи! В магазин лень было сходить. От Лариски больше помощи, чем от тебя!
– Понимаешь, – виновато и тихо, чтобы смягчить гнев матери, заговорил Валерка, – пошел я к Андрюшке, а он огурцы с грядки снимает. Надо же было ему помочь! А потом пообедали у них – и на речку... Думали, недолго...
В кухню вбежала Лариска и выкрикнула:
– Он врет, мам, он все врет! Они с Андрюшкой совсем и не на речке были, а на Стрелиху ходили!..
– Ты-то молчи, если не знаешь! – оборвал Валерка сестру.
– А вот и знаю! Сама видела. Они медведей караулили.
– Еще чего выдумали!.. – всплеснула руками Клавдия Михайловна.
Отец, Валентин Игнатьевич, такой же светловолосый и загорелый, глянул на сына и тихо, но требовательно позвал:
– Ну-ка, иди сюда.
И беглый взгляд и этот тихий голос не предвещали ничего хорошего было похоже, что отец или чем-то расстроен, или очень устал. Валерка, понурив голову, побрел к отцу.
– А что, Лариска и то видела медведей, а мне нельзя, да?.. обиженно бормотал он.
– Сядь! – Валентин Игнатьевич кивнул на диван рядом с собой.
Валерка сел. По телевизору передавали футбольный матч, и это несколько взбодрило его: отец любил смотреть футбол, и разговор, видимо, будет коротким.
– Ты почему говоришь матери неправду? – так же тихо спросил отец.
– А что, Лариска и то видела медведей... – опять заканючил Валерка.
– Я тебя не о том спрашиваю!..
Валерка молчал, опустив голову.
– Учти: если еще раз замечу, что врешь, уши нарву.
– А почему медведей-то нельзя караулить? – осмелел Валерка, чувствуя, что на сей раз гроза миновала.
– Медведей карауль, если хочется. Но не ври!
Из кухни тотчас появилась Клавдия Михайловна:
– Ты ему не потакай! Приедут охотники, вот и пускай караулят, а ребятам на Стрелихе делать нечего!
– На Стрелихе – семенной участок сортового овса, – уже обращаясь к жене, сказал Валентин Игнатьевич, – я за него головой отвечаю! Если я его стравлю медведям, нам за него до конца жизни не рассчитаться!
– Ну, и ребята не сторожа.
– Не сторожа, а овес сберегут. До приезда охотников. Все-таки польза будет. – Валентин Игнатьевич уселся поудобней и опять уставился в телевизор, давая понять, что разговор исчерпан.
Клавдия Михайловна понимала, что муж, конечно, прав: с кого, как не с бригадира, спрос за сохранность урожая! Но ведь и медведь есть медведь – зверь, долго ли до беды? И, как часто бывало, гнев и обида на непослушного сына мгновенно сменились в ее сердце тревогой.
– Вы уж там, на Стрелихе-то, поаккуратней, – тихо сказала она Валерке. – Друг от друга далеко не уходите.
– Как уходить, если мы вместе, на одном лабазе сидим? – усмехнулся Валерка. – На дереве, понимаешь? Там никакой медведь нас не достанет.
– И все-таки будьте осторожны!
Валерка в знак своего торжества исподтишка показал Лариске язык и пошел умываться. Все уладилось само собой, даже получено разрешение отца ходить на Стрелиху, и теперь не будет надобности ни врать, ни изворачиваться.
Лариска, уязвленная коварством брата, тотчас подошла к отцу.
– Пап, а мне можно... на Стрелиху? Я ведь только один разочек видела медведей, а мне еще охота...
– Тебе нельзя, – возразил Валентин Игнатьевич и обнял дочку за плечики. – Там тебя комарики заедят. И вообще... Не мешай мне, дай маленько отдохнуть и помоги маме собрать ужин.
Лариска надулась и выскользнула из рук отца.
5
Второй вечер на Стрелихе ничем не отличался от предыдущего – та же теплынь, тишина и безветрие. Ребята молча пересекли овсяное поле, не мешкая забрались на свою засидку и затаились.
Странные чувства испытывал Валерка. Пока шел по полю, все ему казалось таким привычным и примелькавшимся, что вроде бы и смотреть не на что! Десятки раз видел он это поле и лес, с трех сторон обступивший Стрелиху, и высокую березу, что стояла на месте прежнего хутора. Но стоило забраться на лабаз, спрятаться от глаз всего живого, как сразу и поле, и лес, и одинокая береза – все, что было вокруг, стало обновленно загадочным и таинственным. Невольно думалось, что и в овсе, и под березой, и в кустах на краю поля, и в густой хвое елок непременно кто-то прячется. И если сидеть вот так долго-долго и терпеливо ждать, можно такое увидеть...
Однако Валерка не отличался ни усидчивостью, ни долготерпением.
"А вот изобрести бы такой бинокль, – мечтательно думал он, – такой бинокль, чтобы в него даже сквозь деревья зверей и птиц было видно! Треснул сучок, поднимаешь к глазам бинокль и смотришь. А там медведь. Или другой какой зверь..."
Андрюшка, неподвижно сидевший рядом с Валеркой, не мечтал о чудо-бинокле. Мысли его были куда проще. Он думал о том, что вот живет на земле почти четырнадцать лет, ходит по лесу, на сенокос, за ягодами и грибами – да мало ли по каким делам или просто без дела приходится бывать в лесу! – и ничегошеньки не знает. Видел вчера мышь, рыженькую, с черным ремешком вдоль спины, а как она называется, сказать не может. Ну, заяц проскакал – это еще туда-сюда, о зайце он кое-что мог бы рассказать. А какая птичка чуть не села Валерке на голову? Кто странно шипел на краю поля, а потом так ухнул, что мороз по коже? Филин? А если не филин? И почему шипел, почему ухнул?
Он невольно сравнивал себя со своим младшим братишкой, пятилетним Вовкой, который знает и может назвать всего четыре буквы из алфавита. Покажи ему букву "з", он скажет "буква". И все. Потому что еще неграмотный. И он, Андрюшка, в лесу такой же неграмотный, потому что не может сказать, какая именно мышь пробежала вчера, какие птички внезапно налетели из чащи леса. И вот сидит он, такой незнайка, на лабазе, пялит глаза на поле, на лес, вслушивается в вечерние звуки и ничего не понимает. Пень пнем, и все тут!..
Затрещали, затараторили в глубине леса дрозды. Андрюшка напряженно слушает их отрывистые дребезжащие крики, а в мыслях опять то же: будто в неведомой стране очутился, где все говорят на непонятном языке. Он знает, что это кричат дрозды. Но почему они кричат? Чем они питаются в этом лесу? Куда, в какие края улетят на зиму?.. А сколько раз он находил в лесу птичьи гнезда, но редко, очень редко знал, какой птице принадлежит то или иное гнездо...
Дрозды тараторили долго, потом как-то неожиданно смолкли, и в лесу снова стало тихо.
На закате как-то уж очень внезапно и неведомо откуда налетел на поле табунок тетеревов. Большие черные и серовато-ржавые птицы сделали над Стрелихой полукруг и, распластав крылья, спланировали в овес, напротив лабаза. Ребятам очень хотелось посмотреть, как тетерева будут кормиться, но овес был густым и высоким, и увидеть в нем даже таких крупных птиц не удалось.
В сумерках опять появились юркие зеленоватые птички, видимо, те самые, которые прилетали вчера. Их прерывистый стрекот на какое-то время оживил засыпающий лес. Перепархивая по деревьям, стайка быстро перемещалась вдоль опушки, и скоро птичьи голоса растаяли в тишине августовского вечера. А когда в лесу стало совсем темно, с поля снялся табунок тетеревов. Взлетели они много правее того места, где опустились в овес...
Шаги раздались внезапно. Только что было совсем тихо, и вдруг... А в том, что это шаги, у ребят не оставалось ни малейшего сомнения. Медленные, тяжелые и в то же время мягкие, они сопровождались странным то нарастающим, то ослабевающим шорохом. Было слышно, как вдавливаются в землю сминаемая трава и листья.
Шаги приближались. Ребята сидели не дыша. Они поняли – идет медведь. Но почему идет не к овсу, а краем леса, вдоль поля? И что это за шорох, который временами даже заглушает шаги?
Хрустнула ветка. Именно хрустнула, глухо и сочно, будто ее придавили к земле чем-то грузным. Шаги оборвались, и почти сразу смолк шорох. Тишина, глухая, какая-то ватная тишина повисла над лесом. Она придавила ребят к доске, не давала им передохнуть, и они сидели, согнув спины, втянув головы и сжавшись, насколько это было возможно. Обоим казалось, что зверь стоит рядом с березами и смотрит снизу вверх, смотрит на них. Зачем смотрит? Что собирается делать? И долго ли будет так стоять там, внизу, в темноте? А секунды текли, долгие, холодящие душу.
Ребята нестерпимо желали, чтобы это мучительно жуткое состояние ожидания скорей кончилось, чтобы медведь двинулся дальше, прошел бы мимо, ушел бы куда угодно – все равно! – только бы не стоял за спиной, невидимый и такой близкий.
Внизу, почти под лабазом, опять, как вчера, раздалось это странное шипение. Ребята поняли: зверь втягивает в себя воздух, втягивает мощно, как насос, чтобы уловить, причуять их запах.
Валерку забила дрожь. Чтобы унять ее, он сжался еще сильнее, до боли в лопатках, стиснул зубы, но дрожь не унималась, будто исходила не от него самого, а от доски, на которой он сидел, от березовой палки, на которую были поставлены ноги, и от этих старых толстых берез, на которых был лабаз. Шипение оборвалось, и в вязкой тишине раздалось утробное рычание, даже не рычание, а властный рык, в котором слышалось и раздражение, и угроза, и гнев зверя.
...Ребята не могли бы сказать, сколько они еще просидели, не двигаясь и чуть дыша, – пять минут, десять или целый час?.. Стало уже так темно, что не видно собственной руки. И поля, конечно, не видно. Вокруг сплошная чернота и мертвая тишь.
– Ушли, – сказал Андрюшка.
– Чего ушли? – нелепо спросил Валерка.
– Медведи ушли. Наверно, заметили нас.
– Думаешь, мы бы... не услышали?
– Выходит, не услышали. Давай слезать.
– А если... не ушли? – чужим голосом спросил Валерка. – Может, все еще под березами стоят...
– Ну ты и даешь!.. Мы тут разговариваем, а они будут стоять? – И Андрюшка, обхватив руками ствол березы, пополз вниз, в темноту.
