Текст книги "Дай лапу, друг медведь !"

Автор книги: Анатолий Петухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Валерку била дрожь.

– Ты уже на земле? – спросил он.

– Ага. Давай слазь!..

Валерка завозился, поворачиваясь на доске лицом к березе.

– Понимаешь, ноги совсем отсидел. Как деревянные. – Он глянул вниз, но не увидел ни земли, ни Андрюшки. – А темно-то!..

– Давай скорее!

Валерка пытался обхватить березу руками, но руки не слушались, и не было сил оторваться от доски. В голову лезли нелепые мысли: а вдруг медведь стоит за березами и ждет, когда он, Валерка, спустится на землю!..

"Но там же Андрюшка! Чего бояться?"

Пересилив себя, Валерка наконец оторвался от доски и, обдирая руки, кулем сполз вниз.

– Ч-чего-то... холодно! – стуча зубами, сказал он.

– Побежим, так сразу теплее станет.

Сапоги путались в длинных стеблях овса, тяжелые, набрякшие от росы метелки хлестали по коленям, а ребята все бежали и бежали, пока не очутились на пожне возле большого стога сена.

– Тропа-то слева, – сказал Андрюшка, – видать, проскочили ее.

– Наверно... Такая темнотища! Фонарик бы...

Все еще тяжело дыша после долгого бега, они шли по мягкой пожне рядом, локоть к локтю.

– Вчера-то, выходит, не филин шипел, – заговорил Валерка, оправившись наконец от пережитого страха.

– Теперь знать будем, – отозвался Андрюшка. – А медвежата-то! Не ворохнулись, пока медведица нас вынюхивала да выглядывала.

– Как! Какие медвежата? – удивился Валерка. – Ведь ничего не видно было!

– Не видно, а слышно. Шаги – это медведица шла, а шебаршило – это медвежата. Слышал ведь?

– Ну, слышал.

– Лариска говорила, что медвежонков три. Это, считай, двенадцать лап! А они же не в ногу идут, вот и получается сплошной шорох.

Такие рассуждения были для Валерки неожиданностью. Сам он еще был не в состоянии что-либо соображать, Андрюшка же, оказывается, уже все понял, во всем разобрался. Это было тем более неожиданно, что он всегда считал Андрюшку тугодумом.

– А почему они пошли не в овес, а вокруг поля?

– Кто их знает! Чего-то побоялись...

– И ты думаешь, они нас видели?

– Медведица, конечно, видела. Вон сколько времени на нас глядела.

– Откуда знаешь?! – поразился Валерка.

– Ну как же! Разве ты не чувствовал, когда она смотрела на нас?

– И правда, – согласился Валерка и невольно поежился, вспомнив тот момент, когда под лабазом вдруг смолкли шаги зверя. – А завтра пойдем?

– Н-не знаю... Надо с дедком Макаром посоветоваться. Что-то мы не так делаем. Медведи-то в овес не идут!..

6

Старый корзинщик сразу отложил свою работу, как только Валерка и Андрюшка переступили порог его избушки.

– Проходите, молодцы, проходите! – засуетился дед. – Я сейчас самоварчик поставлю, а вы расскажете, как медведей пасете. – Он снял с кухонного стола маленький никелированный самоварчик, вытряс его на шесток, поставил на табуретку возле печки, залил воду. – Люблю об охотницком деле за самоваром поговорить – самая милая беседа!.. А вы чего же молчите?

Валерка глянул на Андрюшку. Тот наморщил широкий лоб и, обращаясь к старику, заговорил:

– В общем, так: мы сделали лабаз метрах в шести от земли на трех березах, они из одного корня растут...

– Погоди, погоди! – оживился старик. – Это на правом краю поля?

– На правом, – подтвердил Андрюшка.

– Знаю те березы. Сам на них сиживал. Место ловкое!..

– Просидели часа полтора, – продолжал Андрюшка, – или два. Когда стало темнеть, левее от нас, на самом краю поля, в кустах, что-то зашипело... Ну, будто велосипедная камера спустила. А потом ухнуло. Громко, даже эхо по лесу пошло. И сук треснул в лесу. Вот и все. Это, значит, позавчера было.

– По-нят-но!.. – выразительно произнес дед Макар, сел на стул напротив ребят, потер руки. – По краю поля ходили, когда место для лабаза искали?

– Ходили, – разом ответили ребята.

– В том и промашка! – Глаза старика заблестели, лицо стало взволнованным. – Деревины для лабаза издали надо искать, на край поля не ходить. Медведь в сухую погоду, ежели ветра нету, шесть часов человеческий след чует. Сам примечал. Вот он пошел в поле, а тут ваши следы. Потянул носом – свежие, ухнул с испугу аль со злости и обратно в лес... Погодите-ко, кажись, самовар скипел! – И дед направился в кухню.

Ребята переглянулись. Оба подумали об одном и том же: если бы не набродили по краю поля, в первый же вечер медведя увидели бы!..

Старик внес шумящий самовар, поставил его посреди стола.

– У медведя нос чуткий, – говорил он, заваривая чай. – На больших-то полях, где много выходов зверя, я даже так делал: надо мне, чтобы он в каком-то углу не выходил, я там пройду по краешку да еще табаку натрушу в траву. И душа спокойна – в том месте медведь двое суток в поле не выйдет. – Макар достал из старинного шкапа стаканы и блюдца, сахарницу с конфетами, тарелку с печеньем, стал разливать чай. – А на Стрелихе, продолжал он, – медведиха ходит. Она и того аккуратнее. Ежели заподозрит что – лучше не жди... Ну, а вчера как? Сидели вечер аль нет?

– Сидели, – ответил Андрюшка. – На лабаз прошли прямиком по овсу.

– Вот это ладно! – кивнул дед и подал Андрюшке, а потом Валерке по стакану дымящегося чаю. – Пейте на здоровье! Чаек беседе не помеха.

– Когда совсем стемнело, слышим шаги. Редкие, тяжелые. И шорох, будто ветер понизу травой шебаршит...

"А ведь точно, – подумал Валерка, – похоже было на ветер".

– Мы поняли – медведь идет. Только он не в поле пошел, а краем леса.

– Ушлая медведиха, ушлая! – заулыбался дед. – Всё как по-писаному! Он поднял блюдце с чаем, подул, топыря рыжеватые прокуренные усы, отпил немного. – Значит, краем леса пошла?

– Ага, – кивнул Андрюшка.

– Понятно!.. Дошла до ваших берез и остановилась?

Ребята от удивления глаза вытаращили.

– Потом нюхтить стала. – Старик сморщил нос и энергично потянул ноздрями воздух.

– Точно! Так и было! – подтвердили ребята.

– А после ухнула опять и ушла.

– Нет, не ухнула, – возразил Андрюшка. – Она зарычала, густо, сердито так...

– Заурчала? – Старик поставил блюдце на краешек стола и помрачнел. Ежели заурчала, дело ваше, ребятки, худое. Видела она вас! Пошла в обход поля, чтобы проверить, нет ли где опять следов, дошла до берез и унюхала. И не только унюхала, а и наглядела. Вот и заурчала. Теперь она каждый вечер эти березы проверять будет. Или в другом месте кормиться станет. Вот так-то!..

– Значит, и караулить бесполезно? – упавшим голосом спросил Андрюшка.

– На этом месте совсем бесполезно, – мотнул головой старик. – Другой лабаз делать надо. Сегодня на поле не ходите, пускай медведиха мало-мало успокоится, а завтра прибегайте ко мне пораньше, и мы вместе на Стрелиху сходим.

Валерка вздохнул, а Андрюшка невозмутимо приступил к чаепитию.

– Дедушка, расскажи что-нибудь про медведей! – попросил он.

– Про медведей? – Старик погладил седую бороду. – Рассказать можно, коли у вас такой интерес получился. – Он налил себе еще стакан чаю, положил в него три ложечки сахарного песку, отхлебнул глоток. – Всякий лесной зверь по-своему интересный, а медведь – на особом счету. Толковый зверь, серьезный. Помню, жил у нас за поскотиной здоровенный старый мишка, черный весь, а лапищи – на следы глядеть страшно. И вот надумал я его изловить.

– Живьем? – удивился Валерка.

– Почто живьем? Добыть решил, на ружье, раз уж охотник... Нашел, где он в овес ходит, лабазок сделал, жду. А он, как ваша медведиха, напрямик в поле не идет. Сначала обход краем лесочка сделает – проверит, нет ли где охотника. Ну, и причуял меня. Не пышкнул, не уркнул, а потихоньку на второе поле убрел. За две с половиной версты. На другой день я там лабаз смастерил. Он опять меня нашел и спокойненько на первое поле утяпал. Так мы недели полторы друг от дружки прятались да друг дружку выглядывали. Где ни сделаю лабаз, везде меня найдет. Думал я, думал, как его обхитрить, и придумал. – Старик помешал ложечкой чай, одним духом опорожнил стакан и продолжал: – Взял я свою фуфайку, набил соломой и посадил это чучело на лабаз на первое поле. Даже голову сделал соломенную и шапку свою напялил. А сам на втором польце сел, прямо в овес. Только темнеть стало, слышу – ломит по лесу мишка, безо всякой опаски шпарит, видать, проголодался. Так с ходу и забежал в поле. Идет в мою сторону, овсины хватает, торопится. А рожа у него такая довольная – думает, опять меня обдурил!.. Подпустил я его шагов на десять и поднялся. Ружье у плеча, только курок спустить. А медведь, верите ли, как увидел меня, так и сел. Даже рот забыл закрыть. Целюсь и вижу, как у него изо рта слюна течет и овсины падают, а глаза такие тоскливые, будто с жизнью прощается!.. Не мог я его, такого, стрелить. Опустил ружье, говорю: "Поди с миром!.." Он башкой мотнул, встал на четыре лапы и бочком, бочком к лесу. Три шага шагнет и на меня поглядит: не верит, боится, что я ему пулю вдогонку пошлю. Так шажком и ушел в лес. Больше тот медведь в овсы не ходил. А на лесных дорогах не один год после того я видел его следы, огромные следы, другого такого медведя в наших краях не бывало.

Старик умолк. Валерка заерзал на стуле.

– А если бы он напал? – спросил он. – Ведь десять шагов всего!.. И на земле.

– Чего уж тут нападать? – вздохнул дед. – Он тоже понимает – пуля опередит.

– В овес не ходил, так чем же питался? – задал вопрос Андрюшка.

Макар усмехнулся:

– Думаешь, без нашего овса медведю не прожить? Проживет и еще жиру на всю зиму накопит. В лесу питанья хватит. Корней наковыряет, ягод пособирает, а то изловит кого.

– А если медведица с медвежатами – она может напасть? – опять спросил Валерка.

– Хоть медведь, хоть медведиха первыми на человека не кинутся. Медведь – он человека уважает. Ежели раненый, тогда уж другой разговор, тогда кто хошь за свою жизнь биться будет.

Долго сидели ребята в этот вечер у деда Макара. Многое вспомнил старый охотник, а когда его спросили, почему перестал охотиться, ответил:

– Для настоящей охоты глаз надо вострый и руку крепкую, чтобы выстрел верный был, чтобы зверь и птица не мучились. И как я почуял, что руки ослабели и глаз притупился, так и кончил промышлять. На корзинки вот перешел. Тоже нужное дело... Десять годов уж ничьей кровинки ни капли не пролил!..

7

По-разному отнеслись Валерка и Андрюшка к тому, что дед Макар вызвался им помочь. Андрюшка был искренне рад: вмешательство бывалого охотника могло предотвратить новые ошибки; кроме того, он надеялся услышать от старика еще что-нибудь интересное о медведях.

Иначе рассуждал Валерка. То, что обращались к деду Макару за советом, как сделать лабаз, он считал мелочью. Иное дело, если старик пойдет на поле и все дальнейшие действия они будут совершать по его указке. Тогда, если даже удастся увидеть медведей, любой вправе упрекнуть: "Видели, ну и чего особого? С помощью охотника и дурак увидел бы! Вот если бы сами, одни..." А ведь переделать лабаз, перенести его на новое место невелика мудрость, могли бы обойтись и без старика.

Они вышли из деревни в одиннадцатом часу утра. Будь Валерка и Андрюшка вдвоем, на них никто не обратил бы внимания. Но они шагали рядом с корзинщиком, который не так уж часто показывался на улице, и это привлекало любопытные взгляды.

– Эй, Гвоздик-с-Могилой! Куда это вы?

Валерка, узнав по голосу своего давнего врага Борьку Сизова, бросил через плечо:

– На кудыкину гору!

– И валяйте! Хоть за кудыкину. Все равно узнаю!..

"А ведь узнает! – с тревогой подумал Валерка. – Пакости начнет устраивать, по всей деревне раззвонит да еще всяких обидных небылиц наприсочиняет".

А вслед несся скрипуче-ломаный голос Борьки:

Гвоздик-с-Могилкой

да дед-курилка

пошли на гумно

лопать г..! Ха-ха-ха!..

– Ну и парень у Федьки растет! – покачал головой Макар. – Таких балбесов ремнем учить! – Он помолчал, усмехнулся: – Хотя, правду сказать, сам Федька парнишкой тоже любил озоровать. Вот я вам случай расскажу. Годов двадцать пять с тех пор прошло, а как сейчас помню. Сидел я на лабазе за Крутихой, медведя караулил. А зверь хитрый попался! Подойдет к полю в сумерках, ляжет в кустах и ждет, пока совсем не стемнеет. А мне чего в темноте сидеть? Уйду с лабаза, а он – в овес. Нажрется, сколь в пузо влезет, и поутру – в лес, отлеживаться.

– Ловко приспособился! – восхитился Андрюшка.

– Еще бы не ловко! Меня досада берет, а мужики да бабы потешаются: долго ли, говорят, пасти будешь или весь овес надумал скормить? Обождите, говорю, вот луна будет... Перед полнолунием передышку сделал – три вечера не ходил, и вот срядился. Одно беспокойно: луна-то полная, да только небо в тучах, видно ли будет ночью-то? Сижу. Ветерок от леса – хорошо: зверь не причует. Жду. И вот в двенадцатом часу ночи, гляжу, выкатывается мишка из кустов. Худо видать, однако стрелять можно, а главное, ловко: медведь-то боком! Обождал, пока подальше в овес зашел, приладился и выстрелил. А порох дымный, ничегошеньки не видать! Сижу, слушаю. Не ревит, не трещит. Ветерком дым утянул, гляжу – медведь-то по полю ползет.

– Раненый? – выдохнул Андрюшка.

– Не раненный был бы, не остался бы на поле. На сажень подвинется и лежит. Я из другой стволины – хлесь! Ружье быстренько перезарядил, жду. Дымок отнесло – медведь еще дальше. Опять ружье к плечу, у самого руки дрожат – не могу глядеть, как зверина мучается! И мушки не видно, приложился, стрелил. Ну, после этого медведь перестал шевелиться. Слава богу, думаю, успокоил. Запалил цигарку, с лабаза слезать начал, глядь он опять ползет! Пришлось еще раз стрелить. Последние два патрона в ружье вложил – ползет!.. От такого переживания трясти меня начало, колотун бьет – зубы стучат! Чего делать-то?! С лабаза слезть да ближе подойти не увижу: овес-то высокий! А выскочит в теми раненный – задерет. Пождал, пождал – затих мишка. Новую цигарку скрутил, покурил, успокоился маленько, собрался на землю спускаться. Только зашабаркался на лабазе, медведь опять шевельнулся. Тут уж мне вовсе не по себе стало: чует меня зверь! Не стерпел, выстрелил. Остался в ружье последний патрон. Сроду такого чуда не бывало! Медведь в овсе лежит, я на лабазе сижу. Прошло с полчаса, кашлянул для проверки – зверь и дернулся! Живой, хоть плачь! Всё, думаю, шабаш, отохотился. Себя последними словами ругаю – столько мученья зверю причинил! Ему ведь тоже больно, медведю-то...

– Конечно, больно! – кивнул Валерка.

– Решил я до утра досидеть, – продолжал дед Макар. – Последнюю пулю берегу. Развидняется, думаю, чтобы хоть мушку видать было, тогда уж промаху не дам!.. Перед самым утром медведь опять зашевелился, к лесу пополз. Да быстро так, вот-вот в кусты утянется, видать, отлежался! Эх, думаю, была не была! И выстрелил последний патрон. Развеяло дым – на поле пусто.

– Уполз?! – изумился Андрюшка.

– Уполз. – Старик вздохнул. – Слез я с лабаза да бегом в деревню. Натолкал в карман патронов, собаку взял – и обратно. Прибегаю на поле, собаку науськиваю, а она уж старая была, не берет след, и всё тут! Ах ты, говорю, тварь безносая, чего же ты?! И сам след ищу. Овес крепко умят, однако кровь-то должна быть – чуть не всю ночь зверь на месте лежал. Только ни в поле, ни в кустах ни кровинки. Собаку изругал, все кусты облазил, голодный и не спавший до вечера по лесу шарил, штаны и фуфайку о сучья изорвал – нет медведя! Не трудов жалко – зверя. Пропадет – ни богу, ни черту. На другой день через бригадира всех оповестил, что за Крутихой раненый медведь, чтобы, значит, аккуратно ходили. Такой зверь много бед натворить может. Сам еще три дня искал да так и плюнул. Страсть жалко было того медведя...

Дед Макар умолк, задумался. Он медленно, но крупно шагал по проселку, ведущему на Стрелиху, смотрел куда-то в пространство и, казалось, совсем забыл про Валерку и Андрюшку, которые шли с ним рядом. А ребята, считая историю законченной, сочувственно смотрели на вдруг потускневшее лицо старика, и им тоже очень жаль было того медведя, который столько намучился и пропал без пользы.

– Охоту, однако, я не забросил, – снова заговорил Макар. – Осенью белочек промышлял, куничек. Да только не в радость была та охота. Ходил по лесу, будто перед всеми зверями за того медведя виноватый... Зима пришла. В декабре морозы ударили. Такие морозы – углы в избушке трещали. И вот раз поутру прибегает ко мне Федьки Сизова отец: прости, Макар Иванович, это мой сорванец Федька над тобой осенью подшутил! Я, говорит, вожжами так его испазгал – пластом на лавке лежит. Слушаю я и ничего не понимаю. О чем, спрашиваю, толкуешь? А он мне: не в медведя ты на Крутихе стрелял, а в мою новую шубу! Выворотил Федька шубу наизнанку, набил сеном да за веревку по овсяному полю волочил!.. Я тут и сел, будто мне обухом по голове шарахнули. Не может, говорю, такого быть! Как, говорит, не может? Достал, говорит, шубу-то, а она вся в дырьях, вся исстреляна, вот Федька и повинился!

Валерка и Андрюшка, не ожидавшие такого оборота, расхохотались. Дед Макар тоже улыбнулся.

– Мужику новую шубу жалко, а мне утешение: ладно, выходит, стрелял без промаху и никакого зверя не намучил!..

– Но как вы Федьку-то не видели? – удивился Валерка.

– Так он же в кустах сидел! Польцо узкое, вот он и проволок шубу-то поперек этого польца. Видать, еще днем все приготовил – шубу сеном набил и веревку по овсу протянул. А я поздно на лабаз пошел – где уж тут веревку в овсе заметить!.. Не знаю, с того случая или с чего другого, но больше Федька не камедил. И в парнях гулял смирно... Может, и Борька с годами поумнеет.

– А как же ноги? – снова недоверчиво спросил Валерка. – Ведь если шуба – ног-то нету!

Дед повернул к нему живое румяное лицо:

– В хорошем овсе, бывает, только одну медвежью хребтину и видать. А в сумерках так не скоро и разберешь, где голова, а где зад. Какие уж тут ноги!..

С разговорами не заметили, как пришли на Стрелиху.

День был пасмурный. С северо-востока дул свежий ветер, и по желтому полю ходили волны; тяжелые метелки овса раскачивались и шуршали; шумела листвой одинокая береза.

– Подите снимите лабаз, – сказал ребятам старик, – а я той порой место пригляжу, – и неторопливо пошел в правый угол поля.

Сбросить с берез доску да палку – минутное дело, и Валерке с Андрюшкой пришлось долго стоять в овсе, пока дед Макар что-то выглядывал да прикидывал. При этом он не только бродил по самому краю поля, но и заходил в лес, потом возвращался на опушку, думал о чем-то, теребя седую бороду, и снова бродил.

– Нам сказал, что место для лабаза издали выбирать надо, а сам все время по краю ходит! – недовольно проговорил Валерка.

Андрюшка скосил на него глаза.

– Ты тоже соображай! Время – еще одиннадцати нет, а запах на следу всего шесть часов держится. Говорил же он...

– А-а... – протянул Валерка, смутившись.

Андрюшка молчал: деду Макару он доверял полностью.

– Подите сюда, – позвал наконец старик, а когда ребята подошли, показал на густые елки: – Здесь делайте. Невысоко. Полторы сажени от земли. – А сам вытащил из-за пояса топор и стал рубить березку, что росла левее елок на опушке.

Елки были густые и суковатые, но приспособить на них доску оказалось не просто: сучья прогибались. На этот раз очень бы пригодилась веревочка, но ребята не прихватили ее. Выручил дед Макар. В кармане его фуфайки оказалась длинная льняная бечевка.

– Только вы не доску привязывайте, – подсказал старик, – а сучья, на которые она положена. Подтяните сучья кверху, а веревочку к стволине повыше привяжите – и сук не будет прогибаться, и доска не сползет. Лапки, которые сидеть да глядеть мешают, на сторону отогните. Не ломайте! повысил он голос, заметив, что Валерка и Андрюшка начали обламывать сучья. – Отогните подальше, и ладно...

Провозившись в елках добрых полчаса, ребята все-таки сделали лабаз, но он им не нравился: сидеть придется как в мешке – со всех сторон хвоя, и только спереди – неширокое окно, в которое виден кусок поля в четверть гектара, не больше.

– Ну, как там? – спросил старик, когда увидел, что ребята перестали возиться и уселись на доску, прижавшись друг к другу – лабаз оказался тесноват для двоих.

– Хорошо, – ответил Андрюшка. – Только видно мало.

– Как это – мало? – удивился старик.

Он забрел в овес, отошел влево метров на сорок, спросил:

– Меня видите?

– Видим!

Дед переместился вправо:

– А теперь?

В оконце, которое было на уровне глаз, Валерка и Андрюшка хорошо видели старика, но, переместись он еще метров на десять, хвоя елок скрыла бы его.

– Пока видим.

– Чего ж вам еще надо? Даже лишку! – удовлетворенно сказал дед. – А теперь вылазьте, и домой пора.

– А в какое время лучше садиться? – спросил Андрюшка.

– Экие вы несмышленые и нетерпеливые! – усмехнулся Макар. – Лабазы всегда загодя делать надо. К тому ж и ветер сегодня на лес. Пока ветер не переменится, нечего караулить.

– Может, он целую неделю не переменится! – разочарованно сказал Валерка.

– Неделю так неделю. Придется ждать. Ежели, конечно, медведя хочете увидеть. А теперь вот эту березку, которую я срубил, вон туда, подальше, унесите. Она вам поле загораживала...

Березка лежала в траве, а свежий пенек был аккуратно прикрыт нашлепкой из прошлогодних листьев и мха, и нигде ни единой щепочки!.. Да, старик знал, что и как делать, и Андрюшка вдруг почувствовал, что, если во всем следовать советам бывалого охотника, медведя удастся увидеть, непременно удастся. Он молча поднял березку и понес краем поля туда, куда велел дед Макар.

8

Телефонный звонок был необычный – долгий и требовательный. Клавдия Михайловна, оказавшаяся возле аппарата – она шла из кухни с чайником, сняла трубку, поднесла ее к уху и тотчас взглянула на мужа.

– Тебя, – коротко сказала она. – Город...

Валерка насторожился: кто может звонить из города? Только охотники! И он напрягся, чтобы понять все, о чем будет вестись разговор. Валентин Игнатьевич, отвечая, видимо, на вопросы, сказал, что овес косить будут еще не скоро, что местных охотников нет, что места в доме хватит; потом помолчал, слушая, что говорили на том конце провода, сказал "до свидания" и положил трубку.

– Ну, чего, приедут? – нетерпеливо спросил Валерка.

– Приедут, – кивнул отец. – Трое. В среду или в четверг.

Валерка облегченно вздохнул:

– А я уж думал, завтра!..

– Хоть и не завтра, но вы с Андреем свой лабаз снимите. И на Стрелиху ходить не надо.

– Так мы и медведя еще не видели!

– Не видели живого – увидите мертвого.

– Ну, это неинтересно!.. Мы всё там переделали, старались, и дедушка Макар нам помогал... – Валерка был искренне огорчен.

– Ну хорошо, – уступил просьбам сына Валентин Игнатьевич. – Завтра последний раз.

...Но ни завтра, ни послезавтра идти на Стрелиху не пришлось: двое суток лил дождь.

Дождь перестал лишь к полудню во вторник. Низкие серые тучи как-то незаметно поредели, стали расползаться, и меж ними показалось синее небо.

Валерка и Андрюшка колебались, как же им быть: Валентин Игнатьевич разрешил последний раз сходить на Стрелиху в воскресенье, а теперь вторник. Но разве они виноваты, что погода помешала и того, последнего раза не было? Значит, на Стрелиху идти все-таки можно. Но на всякий случай, чтобы не попасться на глаза бригадиру, ребята решили обойти деревню стороной. Сделав порядочный крюк, они пробрались на Стрелиху и, не мешкая, заняли свой лабаз. Доска была мокрая, сверху, с еловых лап, падали тяжелые капли росы, но с этими неудобствами приходилось мириться: ребята понимали, что это последний вечер, последняя надежда увидеть живого медведя.

Легкий ветер, стихший в послеобеденную пору, не успел обсушить намокшие метелки овса, и над полем невесомо курился парок. Ни голоса птиц, ни писка мышей, ни шороха листвы – ничего, кроме дробной капели.

Предыдущие вечера, проведенные на лабазе, тоже были тихими. Но тишина тех вечеров была совсем иная – какая-то чуткая, от нее звенело в ушах; в той тишине малейший звук разносился широко, как бы умножая силу своего звучания. Теперь же тишина была мягкой, будто земля и лес обложились невидимым глазу слоем ваты, в котором увязали и умирали все звуки. В этой тишине можно было крутить головой, осторожно переставлять на палке затекающие ноги, можно было даже разговаривать шепотом и быть уверенным, что ничто – ни шорох одежды, ни легкий скрип резиновых сапог, ни шепот – не достигнет земли. Но и понимая это, ребята сидели не шелохнувшись, ни о чем не разговаривали и только смотрели на желтый кусок поля и ждали...

Чуть-чуть начало смеркаться, когда слева явственно зашуршал овес. Ребята повернули головы, но хвоя елок скрывала край поля. А шорох все нарастал, приближался, будто кто тащил по овсу ветку. И хотя ребята напряженно ожидали, что вот-вот кто-то покажется на поле, медведь появился внезапно. Головастый, толстый и до смешного короткий, он был совершенно не страшный! Ворочая головой, медведь быстро шел по овсу, будто намеревался пересечь поле.

– Это медвежонок!.. – одними губами прошептал Андрюшка.

Валерка тоже понял, что перед ними не взрослый зверь, и осторожно ткнул друга локтем в бок: молчи!..

На опушке, за кустами, что-то уркнуло, и в следующее мгновение на поле показались еще два медвежонка. Они шли рядышком, почти касаясь друг друга боками и оставляя позади себя чуть заметную стежку примятого овса. Потом появилась медведица. Вот это был зверь. Ребята так и замерли не дыша. Темно-бурая, огромная в сравнении с медвежатами, она шла медленно, будто плыла по овсу. Голова и шея ее были вытянуты в одну линию со спиной, пасть приоткрыта, и в ней белели клыки.

Не более пятнадцати шагов отделяли медведицу от ребят, и они хорошо видели ее маленькие, устремленные вперед глаза, черную мочку носа, небольшие округлые уши. Вдруг медведица остановилась, коротко рыкнула, и медвежата замерли там, где их застал этот рык. Медведица пружинисто поднялась на задних лапах и так, полусогнувшись, стояла несколько мгновений, вглядываясь в даль поля и слушая вечернюю тишину; при этом она плавно водила мордой из стороны в сторону и сверху вниз, и черные ноздри ее трепетали. На могучих передних лапах, которые медведица держала на весу полусогнутыми, были хорошо видны острые кривые когти. Валерка как увидел эти когти-крючья, так уж и не мог отвести от них взгляд.

Убедившись, что на Стрелихе все спокойно, медведица мягко опустилась на передние лапы, фыркнула и принялась за овес. Ела она быстро, но не жадно. Захватит ртом метелки овса, дернет головой кверху и жует. А медвежата бродили по полю вокруг медведицы, что-то вынюхивали, ковырялись в земле, то и дело поднимались на задние лапы и подолгу стояли так, очень похожие на больших плюшевых мишек. У двух медвежат – это ребята сразу заметили – на груди, под шеей, были треугольнички светлой, почти белой шерсти, у третьего медвежонка светлого пятна не было. Этот третий выглядел заметно крупнее и держался особняком.

Валерка и Андрюшка во все глаза смотрели на медвежье семейство. Ни тот, ни другой не испытывали ни малейшего страха, и в эти минуты им казалось, что нет в мире ничего, кроме небольшого кусочка овсяного поля с медведями да их самих, затаившихся в густой хвое елок. Они завороженно смотрели на зверей, ловили каждое их движение.

Медвежата были шустры и забавны, забавны и своей косолапой, вперевалочку, походкой, несоразмерно большими головами и деловито-серьезным выражением безобидных смешных мордочек, а медведица она внушала трепетное уважение. Всё в ней было преисполнено мощи, красоты и достоинства. На густую лоснящуюся шерсть попадала роса, и время от времени медведица отряхивалась. Но и отряхивалась она как-то степенно, медленно ворочая головой на вытянутой толстой шее, при этом бока ее, лопатки и широкий круглый зад колыхались, будто под шкурой было что-то мягкое, зыбкое. Стряхивали с себя росу и медвежата, но делали это уморительно неловко, по-собачьи, содрогаясь всем телом. Медвежья семья неспешно двигалась по полю, и за медведицей тянулась хорошо приметная полоса смятого овса.

Медвежата с белыми треугольничками на груди держались все время вместе, и вдруг они повздорили. Из-за чего это получилось, ребята не поняли, но ссора вспыхнула мгновенно. Только что мирно копошились в овсе один возле другого – и вот уже катаются по полю, отчаянно колотя друг друга лапами.

Услыхав возню, медведица повернула голову и чуть слышно рыкнула. Медвежата тотчас расскочились, поднялись на задние лапы, глянули на мать и снова бочком, бочком, подпрыгивая на всех четырех лапах одновременно, стали сближаться. Мгновение – и опять темный клубок катается в овсе, только лапы мелькают!.. И тут произошло неожиданное. Медведица без предупреждения и беззвучно метнулась к озорникам. Два прыжка – и она уже возле забияк. Знала она, кто виноват в потасовке, или не знала, но медвежонок, на которого обрушился молниеносный удар тяжелой лапы, кубарем отлетел в сторону. Вскочив на ноги и высоко подкидывая кургузый зад, он отбежал подальше от рассерженной мамаши и как ни в чем не бывало принялся за овес, видно, все-таки проголодался. Второй медвежонок на всякий случай тоже отскочил от матери, но только в противоположную сторону, а третий тот и ухом не повел, будто ничего и не случилось.

Сумерки сгущались. Скоро вместо медвежат стали видны лишь темные пятна, и только медведица еще была хорошо различима на фоне желтого овса. Она все так же неторопливо кормилась, изредка привставая на задних лапах, чтобы оглядеть поле и прислушаться.

И тут Андрюшка громко кашлянул. Валерка от неожиданности подскочил. В тот же миг на поле мелькнула расплывчатая черная тень, прошелестел овес, будто пронесся набежавший ветер, и все исчезло.

– Неужели потерпеть не мог со своим кашлем?! – дрожащим от досады шепотом сказал Валерка.

– А я нарочно! – признался Андрюшка, причем сказал это подчеркнуто громко, будто хотел, чтобы голос его был слышен дальше.

– Медвежонки и поесть не успели. Только кормиться начали, а ты...

– Ладно, давай слезать. Да лабаз-то снять надо.

Они долго развязывали затянувшиеся узлы бечевки, потом скинули доску и палку, что была под ногами, и спустились на землю.

– И не жалко тебе, что медвежонки голодные остались? – ворчал Валерка. – Покормились бы и сами ушли, а ты испугал...

– Потому и испугал, что жалко. Теперь медведица эти елки надолго запомнит.

– Ну и что?

– А то! Или ты забыл, что завтра охотники приедут? Вдруг они сделают лабаз на этих елках! А медведица-то уже ученая, сдуру в этом месте в поле не выйдет. – Андрюшка умолк на минуту и задумчиво продолжал: – А медвежонки такие маленькие... Без матери они пропадут, точно говорю! Вон в какой строгости она их держит. И здоровущая, от кого хошь защитит.

Настроение Андрюшки мгновенно передалось Валерке: ведь в самом деле, охотники приедут не смотреть медведей, а охотиться, у них будут ружья. Выйдет медведица со своими медвежатами в поле, как сегодня, и всё...