Текст книги "Корень рода"
Автор книги: Анатолий Петухов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Корень рода
В Синем Залесье
1
ДЕРЕВНЯ Сарга показалась неожиданно.
Разбитый, гремящий всеми узлами и деталями колхозный грузовик еще минуту назад ковылял по ухабам проселка в дремучем лесу, и вдруг из-за поворота впереди возникли крыши домов. Лес равнодушно сомкнулся позади глухой стеной, и теперь по обе стороны от дороги простирались поля ржи.
Василий Кирикович разволновался, засуетился, снял с головы шляпу, поспешно вытащил из внутреннего кармана пиджака очки, протер стекла носовым платком.
– Здесь, Герман, начинается моя родина! – несколько торжественно объявил он сыну. – Страна Вепсария…
Взгляд Василия Кириковича был устремлен вдаль. Где-то там, за линией горизонта, в синем залесье стоит деревенька Лахта, в которой прошло его детство и которая так часто снилась ему в последние годы.
Герман, кареглазый брюнет лет семнадцати, с усталым равнодушием оглядывал окрестность, которая, впрочем, была довольно однообразной: невысокий холм с отлогими склонами, на вершине – деревня, а вокруг полей сплошным кольцом темнел дикий лес.
– Здесь уже чухари живут? – спросил он, не взглянув на отца.
– Да… Только запомни, еще раз говорю – не чухари, а вепсы. Вепсы! Чухарь – это… прозвище, что ли…
– Усвоил. Но как мы будем здесь объясняться, если ты забыл язык своих предков?
– Не совсем забыл… Я еще кое-что помню. К тому же, все вепсы отлично владеют русским…
Машина поднялась на холм, пропылила по узкой улочке между приземистыми темными избами с густыми зарослями черемухи в палисадниках и остановилась возле почты.
– Все, приехали! – объявил шофер, вылезая из кабины. – Не растрясло вас?
– Ничего, выдюжили! – Василий Кирикович вытер платком красную лысину и осторожно опустился на землю.
Герман тоже встал, потянулся, взялся рукой за борт, намереваясь выскочить из машины, но отец жестом остановил его.
– Послушай, – подошел он к водителю. – Может, ты подкинешь нас до Ким-ярь? Я уплачу, сколько нужно.
Шофер, добродушный, широколицый, удивленно вытаращил глаза.
– Да вы что? Туда же дороги нет!.. И потом, вы же сами сказали, что вас в Сарге встретят.
– Это верно. Но вдруг машина оттуда еще не пришла?
– Ма-ши-на? Какая машина? Откуда? – на лице водителя теперь было такое изумление, будто ему сказали, что в Саргу должен прибыть космический корабль с другой планеты.
– Как откуда? Из Ким-ярь. Я отцу послал телеграмму, чтобы нас встретили.
Шофер как-то странно взглянул на Василия Кириковича и сказал:
– Давайте, помогу сгрузиться, да и обратно двину.
– Жаль! – Василий Кирикович протянул ему деньги. – Возьми. Спасибо, что довез.
– Я ничего не возьму. Мне председатель сказал отвезти вас в Саргу, и все.
– Не ломайся! Деньги – они пригодятся.
Но водитель отвернулся и крикнул Герману:
– Подавай, парень, багаж!
Через несколько минут чемоданы, рюкзаки, тюки и ящики были выгружены.
– Вы на почте справьтесь, приехали за вами или нет! – крикнул шофер, отъезжая.
В просторном помещении, стены которого были оклеены красочными лозунгами и плакатами, за столиком сидела юная девушка с коротенькими, как у школьницы, косичками.
– А что, почта не работает? – спросил Василий Кирикович, остановившись в дверях.
– Почему же? Работает!.. Вам что?
– Я еду в Ким-ярь. Меня должны были встретить здесь, в Сарге…
– Вы, наверно, Тимошкин? – девушка улыбнулась ровными белыми зубками.
– Да.
– Это вы подали телеграмму из Омска в Лахту на имя Кирика Савельевича?
– Я…
– Понимаете, вашу телеграмму не удалось вручить…
– Как? – опешил Василий Кирикович. – Я подал ее неделю назад!
– Знаю. Но у нас же нет связи с Ким-ярь.
– Что значит – нет связи? – вспыхнул Василий Кирикович. – Кто у вас начальник?
– Начальник я, – растерялась девушка, и личико ее вытянулось.
– В таком случае, – Василий Кирикович понизил голос, – объясните, что все это значит? Держать телеграмму неделю – это же преступление! Почему не приняли мер к исправлению линии? Сколько времени она у вас не работает?
– Что не работает? – теряясь все больше, спросила девушка.
– Связь!
– Будто не знаете!
– Я ничего не знаю! Я вас спрашиваю, и будьте любезны отвечать, как положено!
– Хорошо. Я отвечу. У нас нет связи с Ким-ярь двенадцать лет!.. Что на меня так смотрите? Двенадцать лет нет ни телеграфа, ни телефона!
Схватившись за сердце, Василий Кирикович вышел на улицу. Рука машинально вытащила из кармана таблетку валидола.
– Что там? – спросил Герман.
Василий Кирикович положил таблетку в рот.
– Зайди ты, поговори… Я не могу!.. – и, держась за перила, спустился с крыльца.
Герман нехотя поднялся, сунул руки в карманы модных брюк и направился на почту.
– Ух ты, какая милая крошка! – воскликнул он, переступая порог.
Девушка смотрела хмуро, чуть исподлобья, глаза ее были влажными.
– Чем тебя обидел мой невоспитанный предок? А?
Девушка молчала.
– Между прочим, ты его тоже малость шибанула! Валидол сосет…
– Но я же не виновата, что не с кем было отправить вашу телеграмму!
– Усвоил. Телеграмма не вручена. Нас не встретили… Но это же сущий пустяк! Сейчас мы позвоним в эту самую Кимору и вызовем машину. Просто и хорошо! И не надо из-за этого портить настроение.
– Но в том-то и дело, что в Ким-ярь нет телефона!
– Ого!.. Это уже посерьезней… Да… – Герман на минуту задумался, потом вдруг подмигнул девушке и весело сказал: – В таком случае будем искать машину здесь!
– Вы, видимо, в самом деле ничего не знаете! – почти с отчаянием произнесла девушка. – В Ким-ярь машины не ходят. Туда нету дороги!
– Так, – улыбка сошла с лица Германа. – Тогда я не понимаю, кто и как должен был нас здесь встретить… Сколько до Киморы километров?
– От нас до Ким-ярь тридцать шесть километров. Вас могли встретить только на лошади. Но чем оттуда вызывать лошадь, лучше взять ее здесь.
– Пардон, мадэмуазель! Доисторические животные меня не интересуют! – элегантно поклонившись, Герман вышел.
Василий Кирикович, ссутулясь, сидел на чемодане. Герман закурил «столичную», лег на траву и уставился в бездонное июльское небо.
– Выяснил что-нибудь? – спросил отец.
– Все выяснил. К твоим предкам нужно добираться отсюда на динозаврах.
– Я серьезно спрашиваю!
– А я серьезно отвечаю. Если не найдем динозавра, то можно взять здесь копытное животное и катить на телеге, как во времена царя-гороха. Ни много ни мало тридцать шесть кэмэ! Не знаю, как тебе, а мне эта романтика-экзотика, о которой ты так много говорил, начинает надоедать.
Василий Кирикович вздохнул и снова побрел на почту.
– Так что же все-таки нам делать? – отрешенно спросил он.
– А вы не расстраивайтесь! Все, кто едут в Ким-ярь, делают просто: идут к нашему бригадиру, нанимают лошадь – и никакой канители!
– Да, но если бы телеграмма была вручена, мне не нужно было бы ни о чем заботиться! Нас встретил бы мой отец.
– Навряд ли… Куда Кирику Савельевичу ехать в такую дорогу? Старик и дома-то еле бродит.
– Как? Вы знаете моего отца? Он что, болеет? – встрепенулся Василий Кирикович.
– Болеть – не болеет, но сами должны понимать – восемьдесят с лишним лет.
– Да, да… Вы правы… Простите! Я не подумал как-то… Вы подскажите, где тут живет бригадир?..
2
«Еле бродит… Еле бродит…» Казалось, эти слова выстукиваются неровными ударами сердца.
– Ну как? – спросил Герман. – На динозавре поедем или на ишаках?
– Ты отдохни, Гера, – отозвался отец. – Кофе попей – он в большом термосе. А я пойду к бригадиру.
– Валяй! Не все на черной «волге» катать, надо и на копытном. Для связи с простым народом.
«Отец еле бродит… – билось в голове. – Конечно! Тогда ему было сколько? Пятьдесят семь? Да… Прибавить двадцать пять… Нет, все это ужасно!» – он поморщился.
На крыльце бригадирова дома слепая старуха без слов тянула заунывный мотив. Она раскачивалась взад-вперед в такт напеву – убаюкивала на коленях ребенка.
Выждав, когда старуха прервала колыбельную, Василий Кирикович спросил, дома ли бригадир.
– А хто, богородной, его спрашивает? – ожила бабка.
– Да я не здешний. Мне надо срочно найти бригадира!
– На пожнях он. Сено кладет. Тут недалеко, за поскотиной. Ким-ярской-то дорогой поди, дак сразу за мостиком, на левой руке…
Василий Кирикович без труда отыскал эту пожню: он еще издали услышал людской гомон. На лугу работало человек пятнадцать – женщины, дети и трое мужчин.
Он подозвал к себе ближнего парнишку и велел ему быстро послать бригадира.
Скоро подошел щуплый мужичок с лоснящейся от пота бронзовой грудью.
– Я еду в Ким-ярь, – сказал ему Василий Кирикович. – Мне срочно нужна хорошая лошадь. Нас двое и порядочно багажа.
Бригадир догадался, что это, верно, и есть Кирика Тимошкина сын, с телеграммой от которого не раз прибегала к нему завпочтой.
– Ладно. Поможем, – и крикнул, обернувшись к работающим: – Ванько!..
Через минуту прибежал запыхавшийся подросток лет одиннадцати, такой же сухой и смуглый, как бригадир. Был он бос.
– Придется тебе в Ким-ярь ехать, – по-вепсски сказал ему бригадир. – Запряжешь Мальку. Волокуши за конюшней, слабенькие, но в одну сторону выдержат. Там их и бросишь. Обратно приедешь верхом, – и по-русски, обращаясь к Василию Кириковичу, добавил: – Подите с ним. Он все сделает. За лошадь мы берем десять рублей в сутки – так в колхозе постановлено. Ванька квитанцию даст.
– Он и повезет нас? – недоверчиво спросил Василий Кирикович: он не понял, что сказал бригадир по-вепсски.
– Да. А что?
– Но если в дороге что случится?
– Все будет ладно! – махнул рукой бригадир.
Спустя полчаса подвода стояла возле почты.
– Такси подано! – усмехнулся Герман.
Белая лошадь – старая мослатая кобыла Малька – была запряжена во что-то несуразное: две длинные жерди, они же и оглобли, с набитыми поперек досками.
Как что-то очень далекое, виденное в пору детства, вспомнилось Василию Кириковичу, что вот на таких повозках-волокушах возили в Ким-ярь в пору бездорожья соль, спички, прочие необходимейшие товары и почту.
– Послушай, паренек, – обратился Василий Кирикович к Ване, – ты хочешь везти нас на этой штуке?
Мальчик приподнял козырек сползающей на глаза кепки:
– Не вас, а вот это! – он указал на гору багажа.
– А мы-то на чем поедем?
– Ни на чем, пешком пойдете.
– Да ты что? – испугался Василий Кирикович.
Герман затоптал окурок, покачал головой:
– Э-эх, экзотика-романтика!..
Ваня, не обращая на них внимания, размотал длинную веревку, что лежала на волокушах, расстелил на досках широченный брезент и начал деловито грузить вещи. Неторопливый, в сером латаном пиджачке, в больших резиновых сапогах и с полевой сумкой на боку, он был похож на маленького мужичка. Совсем мужскими выглядели его темные от загара крупные кисти рук и только лицо с облупившимся носом было детским.
Василий Кирикович ходил вокруг повозки и ворчал:
– Не знаю, парень, как ты все это погрузишь на свои жерди!… Неужели настоящей телеги у вас нету?
– Телеги-то есть.
– Так в чем же дело?
– Вы, дяденька, будто с луны свалились.
Герман расхохотался.
– А ты скажи толком! – начал кипятиться Василий Кирикович.
– Чего говорить-то? Будто дорог здешних не знаете!..
Василий Кирикович вздохнул. Как же он не знал этой дороги, если не раз хаживал по ней еще до войны, когда учился в педагогическом училище! По этой дороге в сорок первом он уезжал на фронт, по этой же дороге возвращался с войны. Но сейчас он молчал: если уж телефонной связи нет между Саргой и Ким-ярь, вполне возможно, что и дороги не стало.
Да и деревня есть ли? Может, и ее нет, и он напрасно стремится в эту дикую глушь – на родину.
Когда весь багаж был уложен, Ваня завернул углы брезента наверх и долго и старательно увязывал поклажу веревкой.
– Ну все! – объявил он. – Вот вам квитанция. За лошадь десять рублей.
Василий Кирикович рассчитался. Ваня сбегал на почту, вынес небольшой сверток в целлофановом мешочке – газеты и письма старикам, оставшимся доживать свой век в Ким-ярь, еще раз осмотрел повозку, проверил, хорошо ли держится сунутый под багаж топор, и уверенно взялся за вожжи.
– Ну чего, поехали? – и вдруг увидел, что Герман и Василий Кирикович в полуботинках. – У вас разве сапогов нету?
– Сапоги? Есть. В рюкзаке. А что?
– А ничего!.. – и Ваня стал развязывать стянутый веревкой воз: рюкзаки были положены вниз, между чемоданами…
3
Только в пути Василий Кирикович понял истинное назначение большого брезента на волокушах: без этого брезента сберечь вещи от воды и грязи оказалось бы просто невозможно.
Он никак не мог взять в толк, почему, каким это образом в прошлом торная дорога от Сарги в Ким-ярь превратилась в труднопроходимый проселок. Ему всегда представлялось, что всюду, по всей огромной России, необратимо, как время, идет непрерывный процесс превращения тропок в проселки, проселков – в шоссе, шоссе – в автомагистрали. И вдруг он столкнулся с явлением, противоположным сложившимся представлениям.
Он хорошо помнил, что по этой дороге ходко ездили колхозники и сельповские заготовители на больших двухосных телегах, что вдоль дороги тянулись глубокие канавы, а через ручьи и речки были прочные из тесаных бревен мосты, а на болотах была гать с высокой подсыпкой гравия и песка. Но канавы заросли не кустами – лесом, мосты сгнили и рухнули, гать засосало в болотную хлябь. И теперь приходилось либо продираться сквозь сучья, спотыкаясь о пенья и коренья, неведомо откуда взявшиеся посреди дороги, либо брести по болотине в жидкой грязи, а ручьи и речки переходить вброд.
Василий Кирикович терпеливо сносил муки изнурительного пути, а Герман донимал его:
– Вот она, чудная страна Вепсария!.. Наверно, ты немеешь от счастья!..
Но с каждым километром пути и Герман становился все молчаливее, пока, наконец, вовсе не умолк: дорога измотала и его.
А Василий Кирикович вспоминал, как в сорок пятом году отец провожал его по этой самой дороге в далекий путь – в Сибирь.
Только один месяц прожил в родительском доме возвратившийся с фронта Василий Кирикович. Но этот месяц показался ему годом: в далеком Омске ждал его фронтовой друг Карп Семенович Деревянко, полковник медицинской службы.
Впрочем, только ли друг? У Деревянко была взрослая дочь – красавица, и фотографию ее Василий Кирикович уже давно носил в кармане кителя, у сердца.
Если бы он сказал тогда отцу о своих тайных надеждах, тот, может быть, лучше понял причину поспешного отъезда сына, легче бы перенес разлуку. Но отец ничего не знал и рассуждал по-своему: сын теперь – большой человек, с войны пришел майором, что ему в деревне околачиваться?
Для отца тот месяц пролетел, как день, и, провожая сына, он просил только об одном – не забывать родную сторонку.
Они ехали тогда на телеге в такой же жаркий июльский день. Изморенная работой лошаденка шла ступью. Это раздражало Василия, но утешало отца: все-таки какой-то лишний час он побыл возле сына. В Сарге, прощаясь, отец сказал:
– Хоть письма чаще пиши!.. Сам-то уж, чую, поди, не приедешь…
По щекам отца текли слезы, и Василий Кирикович, чтобы успокоить его, пообещал:
– Что – письма? Сам каждый год в отпуск приезжать буду!…
И приезжал бы, если бы был холост. Но, приехав в Омск, Василий Кирикович очень скоро женился и через год стал отцом. А с малышкой в такую даль не поедешь…
Не успела подрасти дочь – появился на свет Герман. Поездку на родину опять пришлось отложить на неопределенное время. А там – заочная учеба в вузе, стремительный взлет по служебной лестнице, учеба жены в аспирантуре…
И закрутилось!
Лет десять Василий Кирикович, кажется, вообще не помнил о Ким-ярь и о своей деревеньке Лахте. Однако связь со стариками поддерживал: отправлял им на праздники поздравительные открытки, а на Новый год – посылку или деньги.
Из Лахты, тоже очень редко, приходили коротенькие письма, написанные рукой соседки Нюры Маркеловой, поскольку отец и мать были неграмотными. Кроме обычных поклонов, в этих письмах перечислялось, кто приезжал в Ким-ярь в отпуск да кто еще собирается, понаслышке, наведаться в родные места. О себе старики сообщали неизменно одно и то же: «Мы покуда, слава богу, живы-здоровы и дома все ладно».
Так прошло целых двадцать пять лет!..
Мысль навестить родину пришла Василию Кириковичу в прошлом году, когда он оформился на персональную пенсию.
Точнее, это была даже не мысль, а неожиданно вспыхнувший зов совести. Оказавшись без всякого дела, Василий Кирикович сначала так, от избытка досуга стал вспоминать маленькую деревушку на берегу озера. Воспоминания эти первоначально были скудны: деревушка крохотная – то ли десять, то ли двенадцать дворов, а Ким-ярь – большое озеро, километров пять в длину; лес за деревней густой и темный – ельник.
Постепенно в памяти, как из редеющего тумана, стали вырисовываться подробности: родной дом – огромный, стоит на бугре в центре Лахты, лицом к озеру, берег озера напротив деревни – песчаный, чистый, мелкий – там хорошо было купаться; в ельнике, что темнеет за деревней, скрыто от глаз людских маленькое таинственное озерко – Ситри-ярвут, на которое надо уходить на рыбалку так, чтоб никто этого не знал, иначе вернешься без рыбы…
Потом воспоминания стали буквально преследовать Василия Кириковича. Он вспомнил даже, как пахнет на болоте янтарная морошка, как трубят за Ким-ярь журавли и какая светлая и вкусная в озере вода.
С необъяснимой неотступностью преследовало его и мучило ощущение глубокой сыновьей вины. Долгими ночами он думал о том, как могло случиться, что он столько лет не навещал стариков? Как могло случиться, что вся его связь с отцом и матерью на протяжении многих лет выражалась лишь в коротеньких, однообразно написанных праздничных поздравлениях, а вся помощь – в несчастной десятке или посылочке на Новый год?
Все чаще и чаще он вспоминал стариков. Сам Кирик – мужик кряж, жилист, широкоплеч; мать, Акулина, – под стать мужу, румяная, крепкая, бойкая, всю войну за плугом ходила…
Но с тех пор прошло четверть века! Василий Кирикович силился представить, как выглядят старики сейчас – и не мог. И у него начинали гореть от стыда уши, и чтобы искупить свою вину, хотелось немедленно ехать, не ехать – на крыльях лететь в Лахту, навезти старикам кучу подарков и гостинцев, пожить там месяца два-три и тем скрасить их одинокую старость…
Сейчас, когда с каждым шагом сокращалось расстояние до родной деревни, когда с каждым часом приближалась минута встречи со стариками, думалось иначе – бесстрастно и вроде бы более объективно.
В самом деле, разве есть его вина в том, что в жизни, при большой работе, не хватило времени вот на такую поездку? Теперь есть время, и он терпеливо сносит дорожные муки.
А письма? Как бы он стал их писать, заведомо зная, что эти письма будут читать чужие люди? Нет, это было бы совсем ни к чему! Зачем посторонним, той же Нюре Маркеловой, знать подробности его жизни?.. Денег, конечно, можно было посылать больше. Но на что старикам деньги? У них, наверно, есть коровенка, поросенок, овцы, куры, свой огород, они и пенсию получают. Пусть небольшую, но много ли старикам надо? Да и в письмах они никогда не жаловались на нужду. Если бы хоть раз намекнули, что им трудно, послал бы, сколько нужно, послал бы с радостью…
О том, что в далеком и тяжком сорок пятом году отец и мать тоже не обижались на житье, хотя жилось им тогда горько и солоно, он не помнил…
4
На двадцатом километре пути Василий Кирикович заявил, что дальше идти не может.
В мокрой от пота рубашке, с воспаленными глазами на раскаленном припухшем лице, он в изнеможении опустился на мшистую кочку и привалился спиной к дереву. Руки его бессильно лежали на коленях и нервно вздрагивали.
– Итак, мой предок выдохся! – Герман скривил в усмешке тонкие губы. – Между прочим, я – тоже! – и свалился в траву.
– Крикни этому… как его… Ваньке! А то ведь уедет, оставит нас, – слабым голосом пробормотал Василий Кирикович.
Герман привстал и звонко, на весь лес крикнул:
– Эй, извозчик!.. Гони сюда!..
Ваня прибежал минут через пять.
– Вы чего? – он в недоумении смотрел то на Василия Кириковича, то на Германа. – Ноги стерли?
– Будем отдыхать… – Василий Кирикович закрыл глаза.
– Дак ведь только что отдыхали! Километр от того места прошли, не больше.
– Нет… Отдохнем по-настоящему. Часика три-четыре…
Выгоревшие брови Вани полезли на лоб.
– Да вы чего? За четыре-то часа дома будете!
– Заворачивай лошадь. И костер сделай. Кофе надо попить.
– Здесь и воды нету. Через два километра ручей будет. Там бы уж…
– Делай, что тебе сказано! – рявкнул Василий Кирикович. – И не порти мне нервы.
– Ме́цамизь ти́йдь о́ткаха, йо́угатомидь!..[1]1
Возьми вас лесной дух, безногих!.. (Вепсское).
[Закрыть] – в сердцах выругался Ваня и пошел к лошади.
– Поговори у меня! – бросил вслед ему Василий Кирикович. – Деньги тебе уплачены, и будешь делать, что скажем.
– Ты можешь перевести, что он вякнул? – спросил Герман.
– А черт его знает!
Герман закурил.
– Да… Чтобы с туземцами ладить, надо знать их язык. Или возить с собой переводчика. А то они выругают тебя, как хотят, а ты и знать не будешь.
Василий Кирикович молчал. Он не раз думал о том, что в сущности не знает своего сына.
Дома, оказываясь наедине с ним, он тяготился тем, что не знал, о чем разговаривать с сыном. И сейчас он тоже не понял, смеется над ним Герман или сочувствует…
Подъехал Ваня. Лицо насуплено, губы плотно сжаты, брови сурово сдвинуты. Он молча распряг лошадь, снял хомут, смотал на руку вожжи.
– Дак сколько времени тут сидеть-то будете? – спросил хмуро.
– Тебе уже было сказано.
Ваня вскочил на лошадь, тронул повод.
– Стой! Ты куда?
– На ручей! Там пожня есть, хоть лошадь покормлю… Солнце сядет – приеду!
– Погоди! А огонь? – растерялся Василий Кирикович. – Сначала сделай нам огонь и принеси воды. А потом можешь ехать хоть за ручей!
– Спички есть, топор – на волоках. Сами управитесь! – Ваня стегнул Мальку смотанными вожжами, и та затрусила по узкой дороге тяжелой старческой рысью.
– Вот так! – заключил Герман. – Попили горяченького кофе с коньячком!
А Василий Кирикович все еще смотрел вслед Ване и гневно бормотал:
– Дикарь! Никакого уважения! Что с него будет, когда он вырастет?.. Вот она, провинциальная молодежь!.. – и повернулся к Герману. – Придется, Гера, тебе костром заняться, а то нас заест мошкара.
– А ты веточками отмахивайся, как я.
– Но кофе-то надо сварить!
– Надо. Только я не добрый джин и без воды кофе варить не умею.
– Да, ведь воды-то нет… Вот ведь какой идиот! Ничего не сделал и уехал… Может, нам плащи достать? Что-то прохладно от земли, да и мошкара…
– Плащи в рюкзаке, а рюкзак – сам знаешь. Опять надо все развязывать, разбирать…
– Ну и черт с ними! Полежим так, – Василий Кирикович выбрал место посуше, наломал ольховых веток и лег, отмахиваясь от комаров и мошек. – Угораздило меня в такой глуши родиться…
– Зато романтики и экзотики много.
– Чем зубы точить, достал бы лучше коньяку… Из черного чемодана.
– Это – всегда пожалуйста!..
Герман долго развязывал веревку, потом выложил весь багаж на дорогу, благо место было сухое, заодно вытащил из рюкзака плащи, а из хозяйственной сумки – полиэтиленовые стаканчики, два апельсина, кусок корейки.
– Корейки, пожалуй, не надо, а то пить захочется.
– Как вашей душе угодно!
Выпили по полстакана, закусили апельсинами и улеглись, завернувшись в плащи.
– Постарайся уснуть, – посоветовал Василий Кирикович. – Сон хорошо снимает усталость.
Он опять стал думать о сыне, вспомнил те редкие вечера, когда по телевидению передавались хоккейные матчи. Оба, и отец и сын, болели дружно, шумно выражая свои восторги и негодование. В такие минуты бесследно исчезала атмосфера натянутости и странной отчужденности между ними и можно было подумать, что отец и сын – самые большие друзья на свете.
Втайне Василий Кирикович надеялся, что совместное путешествие в Ким-ярь, жизнь в деревне, лишенная привычных удобств и комфорта, наконец, рыбалка, ночевки у костра – все это сблизит их и сдружит по-настоящему, по-мужски.
Еще во время неторопливых сборов к этой поездке, когда совместно обсуждалась каждая мелочь, Василий Кирикович к радости своей заметил, что Герман проявляет к предстоящему путешествию искренний интерес. Но после Сарги он опять стал дерзок и язвителен.
«Это из-за дороги, – думал Василий Кирикович. – Слишком тяжела дорога, вот и сдают нервы… дело непривычное».
Мысленно он уже не раз пожалел о том, что перед выездом не поинтересовался состоянием дороги. Ведь можно было позвонить в ту же Саргу! Но тогда, зная заранее трудности пути, решился бы он на эту поездку? Вряд ли.
Размышляя так, Василий Кирикович неожиданно подумал: почему он за все эти годы ни разу не попытался вызвать по телефону отца или мать? В кабинете, всегда под рукой, стоял аппарат прямой междугородной связи. Стоило поднять трубку, дать заказ и… Но какой толк, если в Ким-ярь нет телефона уже двенадцать лет!.. Поднялся Герман.
– Я все-таки хочу разжечь костер. Что-то зябко.
– Да, да, хорошо бы костер-то, – обрадовался отец. – Может, помочь тебе? Хворосту пособирать?
– Да уж лежи!
Герман кинул на отца свой плащ и побрел в лес. Ноги гудели, спина ныла…
Он долго чиркал спички, прежде чем желтый язычок огня взметнулся вверх и быстро стал расползаться по сухим сучкам. Василий Кирикович сел.
– Вот видишь? С огоньком-то веселее… Еще бы кофейку!..
– А может, коньячку?
– Давай!.. По одному глоточку.
5
Ваня возвратился от ручья, когда в вершинах самых высоких деревьев погас последний солнечный луч. Стало сумеречно и прохладно. С низины, от болота, потянуло сырью.
Возле прогоревшего костра, завернувшись в плащи «болонья» и скрючившись, спали отец и сын. Весь багаж был беспорядочно сложен на дорогу.
«Плащи доставали, – догадался Ваня. – Хоть бы хвои нарубили, а то так и легли на голую землю…»
Он осторожно слез с лошади. В большой берестяной коробке плескалась вода. Ваня бережно поставил коробку в сторонку, под дерево, привязал лошадь, взял с волокуши топор.
Он отошел дальше, чтобы стук топора не разбудил спящих, выбрал нетолстую сухую осину, свалил ее, разрубил на чурки.
Скоро костер запылал жарким ровным пламенем.
В полевой сумке у Вани было десятка полтора грибов, которые он собрал дорогой да по окрайку пожни, у ручья. Он решил испечь их. Нагреб из костра углей, вырезал перочинным ножом несколько березовых прутышков, очистил от коры, заострил и, как шашлык на шпажку, нанизал на них плотные шляпки подберезовиков и подосиновиков. Когда грибы на углях отмякли и увлажнились, он посыпал их мелкой солью из бутылочки и снова положил в жар. А пока грибы пекутся, вырубил шестик и рогатульку для котелка, чтобы сразу, как только Тимошкины проснутся, можно было поставить воду кипятиться.
Он хотел еще уложить на волокуши багаж, но передумал: вдруг опять понадобится что-нибудь доставать из рюкзаков или чемоданов?
Перевернул грибы, подгреб свежих угольков, постоял над костром в задумчивости, потом огляделся, отыскал глазами подходящую березу, подошел к ней, ладонями стер тонкие, как луковая шелуха, берестяные пленочки, уже отслоившиеся и отмершие, сделал ножом, не сильно нажимая, прямой разрез и аккуратно содрал влажную желтую пластину.
– Ну вот! – произнес удовлетворенно и вернулся к костру.
Грибы к той поре испеклись. Ваня присел на корточки и стал снимать их с прутышков. Сосредоточенно и внимательно осматривал каждый грибок. Четыре шляпки, чуть подгоревшие, отложил в сторону, остальные кучкой сложил на бересту. Теперь можно и перекусить!..
Из полевой сумки достал горбушку домашнего хлеба, разломил пополам. Половину положил обратно, вторую стал есть. Откусил, пожевал, взял подгоревший грибок, улыбнулся чему-то и сунул в рот. Вкусно!
Он и не заметил, как съел те четыре грибка, что были положены отдельно, а хлеба еще осталось. Посмотрел на горку грибов на бересте, подумал и взял еще один. Покончив с ужином, поправил костер и сел на осиновую чурку, обхватив руками колени. Задумался.
Выезжая из Сарги, он надеялся вернуться домой ночью, по холодку. Когда же в пути выяснилось, что Тимошкины – ходоки никудышные, когда пришлось через каждый час останавливаться на отдых, Ваня расстроился: он понял, что раньше утра в Ким-ярь не попасть. Это значит обратно тоже придется ехать в зной и в оводы. Он уже смирился с тем, что поездка получилась непутевой и нескладной. Ничего не поделаешь. Тимошкины тоже не виноваты, что идти не могут: городские, они всегда на ходьбу слабые. Плохо только, что хлеба взял с собой мало…
Тревожно и неожиданно громко в тишине вечернего леса захрапела Малька. Заворочался Василий Кирикович. Ваня вскочил, подошел к лошади, погладил ее по тяжелой сивой морде, шепнул по-вепсски:
– Медведя чуешь? Не бойся, к костру никакой медведь не придет!
Малька поводила ушами, подняла голову, широко раздула ноздри и всхрапнула еще громче. Василий Кирикович порывисто сел.
– А? Что случилось? – спросил он испуганным и сиплым со сна голосом.
– Ничего. Лошади стоять надоело.
Василий Кирикович поднес к глазам часы.
– Ого, половина одиннадцатого? Ничего себе!..
– Дайте котелок! Я воды-то принес, дак чай можно кипятить.
– О, это хорошо! Мы не чай – кофе сварим! – Василий Кирикович тяжело поднялся. – А ноги-то болят… Раньше, бывало, по шестьдесят километров в день хаживал, а теперь…
Ваня наполнил котелок водой и повесил его на шестик, над огнем.
– Вы пока грибов поешьте, – он придвинул Василию Кириковичу бересту с горкой печеных грибов. – Пока не остыли…
– Грибы? Где же ты их взял? Мы ни одного гриба не видели!
– Дак я же впереди шел. Вот и собрал. Да там, у ручья…
Василий Кирикович осторожно, двумя пальцами взял один грибок и долго разглядывал его.
– А ты хорошо смотрел? Он не червивый?
– Я ведь не корова, чтобы всякий гриб брать.
– И он испекся? Это точно?
Ваня пожал плечами.
– Что ж, попробую! – он поднес гриб к носу, понюхал. – А пахнет приятно, – откусил половину шляпки и долго, смакуя, жевал. – Ничего… Честное слово, ничего!
– Вы с хлебом – сытнее…
Снова захрапела лошадь и рванулась от дерева, к которому была привязана.
– Малька! – строго крикнул Ваня. – Стой!..
– Она не зверя чувствует? – забеспокоился Василий Кирикович. – Здесь, наверно, и медведи есть?
– Мало ли чего ей померещится! Так, сдуру шарашится… Вы ежели ничего не будете из мешков да чемоданов доставать, дак я запрягу да начну складывать все… Время-то идет!
– Да, да, складывай! Плащи мы на себя наденем.
Василий Кирикович разбудил Германа. Они достали из сумки снедь и принялись за ужин.
– Ты, Гера, грибочков, грибочков покушай! – потчевал отец сына. – Мы, помню, в детстве тоже так пекли грибы на угольках… Это же бесподобно! Ни в одном ресторане таких не отведаешь!..
Скоро вскипела вода в котелке. Пряно и сильно запахло кофе.
6
Лесная дорога от Сарги до Ким-ярь была хорошо знакома Мальке. За шестнадцать лет, которые она ходила в упряжке, этот путь был проделан ею не одну сотню раз. Малька хорошо помнила каждую болотину, каждую гору, каждый ручей. Перед трудным местом она непременно останавливалась, чтобы дать людям возможность проверить, все ли ладно с упряжью и вещами, и уж потом осторожно двигалась дальше. Для нее будто и не существовало времени суток: днем ли, ночью ли, в проливной дождь или в мороз – Малька всегда вела себя одинаково спокойно и шла ровно своим обычным шагом. И теперь она тоже не спешила, но заметно волновалась, изредка тревожно и глухо всхрапывая.
