Текст книги "Как солнце дню"

Автор книги: Анатолий Марченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Вся ночь накануне стрельб ушла на инженерные работы. К рассвету нужно было все зарыть в землю: орудия, линии связи, походные кухни, рации. Все знали, что утром с высоток, где засел «противник», посмотрит в стереотрубу генерал и придирчиво оценит маскировку.

Стрельбы были необычные. Курсантам предстояло держать экзамен на зрелость и мастерство.

Валерий пошел искать командира взвода. Он долго брел в темноте, натыкаясь на пни. В ночи настороженно ржали кони. Скупые капли дождя изредка попадали на лицо. Он присел отдохнуть под густой куст.

Да, учеба в училище пролетела молниеносно. А фронт все грохочет, подкатился к Волге. Скоро придется покинуть мирный полигон, и снова слепая случайность будет решать за него, Валерия, самый страшный вопрос: жить или погибнуть. Совсем недавно кто-то пустил слух, что Сашу после выпуска хотят оставить в училище на должности командира курсантского взвода. Эта новость резанула Валерия по самому сердцу.

«Впрочем, еще рано волноваться, – успокаивал себя Валерий. – Я стреляю не хуже его, командую отделением, на хорошем счету. Могут оставить не его, а меня».

«Оставить? Не его, а тебя?» – вдруг почудился Валерию голос Граната, и он испуганно выскочил из своего укрытия.

Он снова начал терзать себя мыслями о том, почему Саша стал относиться к нему совсем иначе. Они продолжали часто бывать вместе, но Валерий не мог не чувствовать холодка отчуждения, который появился у Саши. И почему он спросил об этих стихах? Не мог же он спросить об этом просто так, случайно? Или мог? Нет, нельзя допустить, чтобы разрушилась их дружба. Иначе совсем трудно станет жить на свете…

Ранним утром Сашу вызвали на наблюдательный пункт. Взволнованно, но четко он доложил генералу Гусаковскому, что готов выполнять боевую задачу.

– Цель номер одиннадцать, – отрывисто произнес генерал.

На наблюдательном пункте переглянулись. Задача была не из легких: разрушить дзот. Это не то, что подавить пулемет или орудие. Тут требовались прямые попадания.

– Цель понял и вижу, – доложил Саша.

Генерал резко нажал на кнопку секундомера. Стрелка помчалась по циферблату. Саша стремительно переписал на планшет показания буссоли и начал высчитывать угломер, уровень, прицел. Ум работал ясно и напряженно. Готово! Генерал одобрительно кивнул головой.

– Стрелять первому орудию! – внешне спокойно скомандовал Саша, хотя внутри у него все кипело от волнения. – По дзоту, дальнобойной гранатой, взрыватель фугасный… – Длинная команда, повторявшаяся до этого сотни раз на учебных стрельбах и тренажах, приевшаяся до оскомины, сейчас, казалось, произносилась впервые в жизни. Слова «угломер», «уровень», «прицел» стали теперь весомыми, словно принимали на себя всю ответственность за точность стрельбы.

Прошло не больше секунды после того, как Саша произнес последнее слово команды, и вот уже где-то в вышине с шумом, напоминающим сердитое шуршание жухлых осенних листьев, пронесся первый снаряд.

Валерий, находившийся в это самое время на огневой позиции, принимал команды с раздвоенным чувством. Он был убежден, что Саша отлично справится со сложной стрельбой, но все же смутная надежда на то, что какая-нибудь непредвиденная случайность помешает Саше занять первое место, не покидала его.

Орудие вело огонь все интенсивнее, восьмиделенная вилка сменилась четырехделенной и затем двухделенной. Снаряды неумолимо приближались к цели.

После каждого выстрела Валерий подбегал к орудию и контролировал точность установок наводчика, совсем еще молоденького курсанта с круглым, как мяч, лицом. Придраться было не к чему, и Валерий с разочарованным видом отходил на свое место.

«Сейчас начнем беглый огонь, – думал он, – и отличная оценка у Саши в кармане».

Но тут он услышал голос связиста:

– Стой! Записать! Цель номер одиннадцать – дзот!

«Неужели все? Не может быть, наверное, генерал даст Саше еще какое-нибудь задание».

Предположение Валерия оправдалось. Через минуту связист передал:

– Левее один сорок, прицел восемь шесть, один снаряд, огонь!

«Перенос! – обрадовался Валерий. – Генерал проверяет, умеет ли Саша маневрировать огнем».

Он не ошибался. Гусаковский был очень доволен пристрелкой и решил дать Саше еще одну задачу. Для этого он разрешил ему выпустить пять лишних снарядов. Это была своеобразная премия за мастерство: генерал любил красивую, точную стрельбу.

Валерий снова подошел к орудию. Насупленный взгляд его быстро скользнул по угломерному кольцу панорамы, до барабану прицела. Так же быстро он приник к окуляру панорамы и вдруг возле самого сердца ощутил снежный холодок: точка наводки не совмещалась с перекрестием. «Сказать наводчику? Поправить самому? А что, если… Нет, это невозможно. Ну, а если ты просто не заметил? Разве ты не мог не заметить? Да что ты себя убеждаешь? В чем? Ты и так не заметил, неужели это тебе непонятно? И, в конце концов, есть наводчик. Вот этот самый, что стоит с таким восторженным взглядом, будто ему сейчас вручат награду за уничтожение фашистского танка. Молоденький несмышленыш с пухлыми щеками, которые, видно, совсем недавно целовала мамаша. Какой с него спрос? Да, ничего не было, совсем ничего не было. Все хорошо, все идет так, как и должно идти. Но нет, сейчас, именно сейчас нужно поступить иначе, нужно помочь Саше, нужно доказать, что я был и остаюсь его другом. Это необходимо, это дороже, чем все остальное».

– Наводчик! – крикнул Валерий. – Куда вы смотрите, черт вас побери?

– В чем дело, Крапивин? – тут же спросил старший на батарее. – Почему медлите?

– Товарищ лейтенант, – четко отрапортовал Валерий, – наводчик допустил ошибку.

Лейтенант Курилов, недавний выпускник училища, старавшийся все время быть серьезным и озабоченным, быстро подошел к гаубице. Щеки наводчика вспыхнули ярким пламенем.

– Да-а-а, – протяжно сказал Курилов, посмотрев в панораму. – Так можно запросто подложить стреляющему самую обыкновенную свинью.

Курсант быстро исправил наводку, волнуясь, доложил о готовности.

Гаубица рявкнула. Стрельба продолжалась.

После того как Саша отстрелялся, наступил небольшой перерыв.

– Хорошо, что вы вовремя заметили, – сказал Курилов Валерию, – иначе после такой отличной запевки была бы испорчена вся песня.

– Стрелял мой лучший друг, товарищ лейтенант, – проникновенно произнес Валерий. – Фронтовой.

Курилов одобрительно кивнул головой и отошел. Позади Валерия хрустнула ветка. Он обернулся. Почти рядом с ним стояла Анна. Глаза ее были печальны и жалки.

– Он уже отстрелялся? – тихо и смущенно спросила она.

– Кто? – нахмурился Валерий.

– Саша.

– Да! – вдруг недружелюбно сказал Валерий. – Отстрелялся! Ну и что? Тебе-то какое дело? Что ты ходишь за ним по пятам? Что?

– Дурак, – почти ласково сказала Анна. – Дурак, если ты даже этого не можешь понять.

– А ты умная? Он любит другую. Слышишь, другую!

– Он будет любить меня. Будет! Понятно?

Анна озорно сбросила с головы Валерия пилотку, потрепала его за вихор и неторопливо, с гордым, независимым видом пошла прочь.

После того как батарея вернулась с боевых стрельб, Валерий рассказал об этом разговоре Саше и предложил сходить в батальон связи. Саша согласился.

– Только прошу тебя, не говори мне больше о вечной любви, – засмеялся Валерий.

– Я иду, чтобы попрощаться, – задумчиво сказал Саша.

– Верная мысль, – одобрил Валерий. – Тем более что скоро уже на фронт, и если там доведется целоваться, так только с землей во время обстрела.

Они отправились в батальон. Миновав целый поселок фанерных, похожих на игрушечные, домиков, они вышли на боковую линейку и очутились на чистой ровной поляне. Девушки-связистки занимались строевой подготовкой. Они выстроились в две шеренги. Пилотки чудом держались на пышных волосах, глаза светились озорством, лукавством и нетерпеливым желанием побыстрее разделаться с нудными и однообразными строевыми упражнениями.

Саша не впервые видел строй девушек в военной форме, но всякий раз ему казалось, что и форма, которая так ладно сидит на мужчинах, и весь этот строгий уставной порядок, и резкие, не допускающие возражений команды, – все это не для девчат.

Перед строем неторопливо и грузно прохаживался невысокий, крепкий в плечах и коротконогий старшина. На лице его застыло мрачное, угрюмое выражение. Казалось, он проводит эти занятия лишь под страхом строжайшего наказания.

Саша и Валерий остановились неподалеку под деревом. Многие девушки их тотчас же приметили, и по рядам промчался приглушенный говорок.

– Смирно! – взревел старшина. В голосе его слышались обида и отчаяние. – Нале-е-во!

Строй выполнил команду. Раздался гулкий, вразнобой, стук каблуков.

– Горох! – заорал старшина таким тоном, будто произошло непоправимое.

Послышался едкий негромкий смешок.

– Рядовой Николаева! – грозно прошипел старшина, и Саша удивился, как это он мог так быстро определить виновника.

– Товарищ старшина! – вдруг смело обратился к нему Валерий, подходя поближе и одновременно подмигивая Саше. – Ну как вам не жалко так жестоко гонять чудесных милых девушек? От строевой подготовки они не станут более изящными.

Девчата с откровенной радостью уставились на него и притихли, ожидая грозы.

Старшина даже не обернулся. Он стоял на прежнем месте, словно его врыли в землю.

– Я хотел бы узнать ваше мнение по поводу поднятого мною вопроса, – настаивал Валерий.

– Сейчас поставлю в строй, – медленно, отделяя одно слово от другого продолжительными паузами и чуть скосив маленькие пронзительные глазки на Валерия, пообещал старшина.

– В такой строй – с удовольствием! – весело и обрадованно воскликнул Валерий.

Строй взорвался смехом.

– Шагом марш! – взревел старшина.

Девчата не были подготовлены к такой неожиданной команде. Ряды пришли в движение и смешались.

– Взять ногу! – возмутился старшина.

– Не ногу, а ножку, – вежливо поправил его Валерий. – Неужели не ясно? Представьте, что все эти чудесные девчата не в кирзовых сапогах, а в самых модных туфельках. А вместо вашего хлопчатобумажного обмундирования, которое выдал ваш пройдоха-каптер, на них – шелковые, почти прозрачные платьица. Локоны – черные, как крыло скворца, белые, как молодой лен, рыжие, как вспыхнувший на солнце лисий мех. И ножки, стройные ножки, как стволы молодых березок. Неужели и в таком случае вы продолжали бы подавать свои нежные команды?

Старшина бросил на Валерия угрюмый взгляд, полный презрения и ненависти, и вдруг почти бегом потрусил к строю.

Саша от души рассмеялся. Что-то заставило его обернуться. По тропинке возле кустов, без ремня и пилотки, шла Анна. Вслед за ней медленно, нехотя двигалась высокая худая девушка. На плече у нее болтался карабин.

– Смотри. – Саша чуть подтолкнул Валерия в спину.

– Ну как я этого Квазимодо? – не понимая, о чем говорит Саша, возбужденно спросил Валерий.

Он не договорил, потому что тоже увидел Анну.

– Ну, ладно, – огорченно сказал Валерий, приветливо махнув Анне рукой. – Я посижу в сторонке. Вон под тем грибком.

Саша видел, как Анна что-то сказала сопровождавшей ее девушке, и та, оглянувшись вокруг, утвердительно кивнула.

Дождь разошелся не на шутку. Это был веселый и чистый дождь, на задорный стук его капель радостно отзывались и листья деревьев, и горячая пыль дороги, и туго натянутая парусина палаток.

Анна подошла к Саше, и они присели на мокрые бревна. Она смотрела на Сашу открыто и смело, готовая встретиться и с усмешкой, и с неприязнью. Саше неприятно было оттого, что дождевые капли настырно лезли за воротник, а еще больше оттого, что нужно было что-то говорить, а самые подходящие слова не находились, как ни старался он их отыскать.

– Как же это? – неуклюже повернулся он к ней, боясь встретиться с ее глазами.

– О чем ты? – спокойно спросила Анна. – А, понимаю, – тут же добавила она. – Ты хочешь знать, за что я попала на гауптвахту. Но ты же все равно меня не освободишь. Десять суток. – Она подняла голову кверху, дождевые капли с листьев сыпались теперь ей прямо в глаза, но она их не закрывала, и Саше казалось, что это не капли, а слезы. – Самовольная отлучка.

– Куда же ты ходила? – настороженно спросил Саша, и смутная ревность холодком обдала его сердце.

– На полигон, – не опуская головы, ответила Анна. – Посмотреть боевые стрельбы.

– На полигон? – переспросил Саша, вдруг поняв, что скрывается за этими словами.

– И тогда, на реку, ходила самовольно. Но тогда был выговор по комсомольской линии. Я знала, что встречусь с тобой.

– Неправда, – возразил Саша. – Ты не могла этого знать. Мы увиделись первый раа в жизни. Ты могла встретить другого? – торопливо спросил он.

– Нет, – радостно воскликнула она. – Я мечтала встретить тебя и встретила. Иначе не могло и быть. Я все запомнила, все… И ветер, и черемуху. И как прогудел буксир. По ночам я часто слышу этот гудок.

Анна подставляла голову под косые струи дождя, казалось, ей хочется, чтобы он лил сильнее. Она опустила ноги на землю. Дождь поспешно и жадно лизал ее голые коленки.

– Не бойся, я не стану навязываться, – вдруг жестко сказала она, по-своему истолковав его молчание. – Сейчас уйду.

Она провела ладонями по мокрому лицу, внимательно посмотрела на Сашу, и счастливое сияние ее глаз тут же погасло.

– Ухожу, – тихо сказала она, резко и решительно вставая на ноги. – Когда у вас выпуск?

– В сентябре, – ответил Саша.

– И ты уедешь на фронт?

– Да.

– Уже известно куда?

– Не совсем точно. Но скорее всего – на Волгу.

– Хорошо, – кивнула головой Анна, ее потускневшие глаза встретились с глазами Саши, и она тут же отвернулась и быстрыми шагами – по свежим лужам, по мокрой траве – пошла к своей конвоирше. Казалось, она забыла и о встрече с Сашей, и о том непродолжительном и сухом разговоре, который у них только что состоялся.

– Не уходи! – тревожно воскликнул Саша.

Анна не оглянулась.

– Ну как? – нетерпеливо спросил Валерий, когда Саша подошел к нему. – Поэма о вечной любви? Но почему ни одного поцелуя?

– Дождь, – рассеянно сказал Саша. – Какой дождь.

Валерий обнял его за мокрые плечи, и они ускорили шаг.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Осенью Саша и Валерий вместе со своими товарищами были произведены в лейтенанты и получили назначение на фронт.

Перед отъездом они зашли к Обухову. Тот сидел на походной койке и нещадно курил.

– Снова жизнь сводит вас вместе, – почему-то с грустью сказал комиссар. – Снова в бой.

– Покой нам только снится, – с чувством произнес Валерий. – Не пойму одного: как получилось, что немцы дошли до самой Волги? Плохо наши дрались.

– Хорошо дрались, – упрямо возразил Обухов. – Сегодня получил письмо из дивизии. Федоров погиб.

– Федоров?! – вскрикнул Саша.

– Вот и непробиваемая шинелка, – тихо сказал Валерий.

– Он вел батарею через лес. Машина нарвалась на противотанковую мину. Осколок ударил ему в шею. Он лежал на размытой дождями дороге и перед смертью не сказал ни одного слова. Я знаю, он проклинал свою судьбу. Не мог примириться с такой смертью. Если погибнуть, то на передовой. На наблюдательном пункте. Этим он всегда напоминал мне пограничника.

Обухов замолчал.

– Никак не могу представить его мертвым, – сказал Саша. – Никак.

– Да, – кивнул головой Валерий. – Пока мы отсиживались в тылу…

– Не вздумайте отдать Волгу! – вдруг резко выкрикнул Обухов, стукнув кулаком по столу. – Только победа! Или смерть.

– Главное – не думать о смерти, – сказал Валерий. – Самое большое чудо – то, что человек не знает, когда придет его последний час. А если бы знал? Он жил бы как безумец, все время пересчитывал бы, сколько дней осталось ему жить.

– Дело не в этом, – возразил Обухов. – Есть люди, которые живут и после смерти. А есть – уходят из жизни раньше, чем придет конец.

– А мы ведь хотели вернуться к Федорову, – тихо сказал Саша.

Обухов порывисто прошелся по комнате.

– Он должен быть жив, – упрямо сказал он.

– Федоров? – с надеждой воскликнул Саша.

– Андрей, – тихо ответил Обухов, и складка на лбу прорезалась еще глубже. – Мне здесь больше невмоготу. Прошусь вместе с вами. Там будет легче. А здесь – будто бросил его на произвол судьбы.

Саша не привык слышать от Обухова жалоб. С жалобами обращались к комиссару.

– Как вы твердо верите, – восхищенно сказал Саша.

– Вас отпускают на фронт? – спросил Валерий.

– Пока нет. Но добьюсь.

Обухов надел шинель, затянулся ремнями, порывисто надвинул на лоб фуражку.

– На вокзале будет митинг. Все скажу там. Обещаете писать? – вдруг как-то виновато спросил он. – Просьба эта надоедливая, при любых проводах ее можно услышать. И все же – пишите. – Он распахнул дверь. – Писать-то мне больше некому, – добавил Обухов, и его слова тотчас же унес ветер.

На станцию они добирались всю ночь. Станция, где их ждали теплушки, была деревянная, неказистая, затерявшаяся в тайге. Грузились на рассвете. Излизанные шершавыми языками метелей сосны долго не пускали на скрипучую платформу проглянувшее между туч солнце.

Едва закончился короткий митинг, как к платформе подполз, тяжело разбрасывая косматые глыбы пара, разгоряченный паровоз. Он притащил за собой запыленные вагоны. Пассажиры, толпясь, выскакивали на скрипучую платформу. Кто мчался за кипятком, кто пытался сменять какую-нибудь вещь да продукты. Слышался густой, неумолчный говор, плакали дети, какая-то женщина надрывно голосила. Молодые девчата пели частушки.

Саша сидел на платформе, свесив ноги. Давно он не видел пассажирских поездов, сутолоки вокзалов. Война, война… Всех подняла на ноги, всех поразбросала, разметала. Вот и эти люди снялись с насиженных гнезд и едут теперь в новые, неведомые края. Матери, жены, старики.

Совсем неожиданно возле одного из вагонов Саша увидел невысокую худенькую женщину в осеннем поношенном пальто и теплом платке. Она держала в руке маленький алюминиевый бидончик. Ей нужно было, видимо, сходить за кипятком, но она не решалась отойти от вагона, боясь, что тронется поезд. Люди торопливо пробегали мимо.

– Мама! – воскликнул Саша и в несколько прыжков очутился возле нее.

Она стремительно обернулась к нему и, тихо вскрикнув, прильнула головой к его груди.

– Сынок, – прошептала она, и бидончик, глухо звякнув о рельс, покатился по щебню насыпи.

Они жадно смотрели друг на друга.

– Куда ты едешь? – наконец спросил Саша.

– А ты? Неужели на фронт?

– Да, мама, на фронт. Закончил училище, – сказал Саша. – Давай присядем.

Они отошли в сторонку, сели на сосновые бревна. Пахло хвоей, горячим мазутом, пресной водой, что широкой струей лилась из трубы водокачки в паровозный тендер.

– А ведь немцы сейчас уже на Волге, – дрогнувшим голосом сказала мать.

– Да, но скоро все изменится, вот увидишь, – убежденно сказал Саша. – Не тревожься. Я уже воевал, и ничего со мной не случилось. Расскажи о себе.

– Что о себе? Здорова, эвакуировалась на Кавказ, а сейчас – в Сибирь. Буду работать в школе. Ты знаешь, Сашенька, – заговорила она вдруг торопливо и взволнованно, словно боялась, что кто-нибудь помешает ей досказать все, что было необходимо. – На станции я встретила отца Жени. Но он ничего не знает о ней. В первые дни войны она поехала на заставу и так и не возвратилась. Отец и мать уехали, не дождавшись ее.

– И это все? – встрепенулся Саша.

– А ты теперь лейтенант, – сказала мать, осторожно притрагиваясь пальцами к самодельным кубикам, красневшим в зеленых фронтовых петличках шинели.

– Да, лейтенант, – рассеянно подтвердил он, тревожимый одной и той же неотвязной думой. – Значит, он ничего больше не рассказал?

– Ничего.

Саша не слышал, как прозвенел станционный колокол. Торопливо и возбужденно загудел паровоз.

– Я останусь, – сказала мать.

– Нет, что ты, – вскочил на ноги Саша. – У нас воинский эшелон. И скоро отправка.

Ему вдруг захотелось громко сообщить всем о том, что он так нежданно-негаданно встретил мать, но все уже бежали к вагонам, поспешно вскакивали на подножки. Мать схватила руками голову сына, Целовала его щеки, лоб, глаза, губы. Потом стремительно побежала в вагон.

– Я сейчас, сейчас, подожди, сынок, – задыхаясь, повторяла она, расталкивая стоявших в тамбуре людей. – Пропустите же меня. Пропустите, пожалуйста.

Вскоре она высунулась в окно, держа в руках большой полосатый арбуз. В этот момент лязгнули буфера, и поезд тронулся.

– Возьми, Сашенька, скорее! – крикнула мать.

Арбуз был так велик, что еле протиснулся в приоткрытое окно. Саша подхватил его и пошел вслед за вагоном.

– А бидончик, – вдруг вспомнил он, растерянно оглядываясь по сторонам. – Ты же оставила бидончик!

Мать махнула рукой. Слезы мешали ей видеть сына.

Саша бежал за вагоном, но поезд уже набрал скорость. Еще несколько секунд, и лишь перестук колес в таежном лесу да сизоватое облако пара, запутавшееся в старых разлапистых ветвях, напоминали о нем.

Саша долго смотрел на убегавшие в сосновую чащу рельсы, прижав к шинели арбуз.

«Она так и не успела рассказать о себе, – с горечью подумал он. – И раньше она никогда не успевала…»

– Арбуз! – завопил Валерий, увидев Сашу еще издали. – Вот уж не представлял себе, что в тайге растут такие красавцы!

Бельский тут же вытащил из кармана финку. Кто-то из курсантов положил арбуз на сухую траву и тихонько дотронулся до него острым лезвием. Арбуз сразу же распался на две ярко-красные сахаристые половины.

– Самойлов – волшебник! – воскликнул Вишняков.

– Никакого волшебства, – заявил старшина Шленчак. – Я сам видел, как одна женщина продала ему этот арбуз. Верно я говорю, курсант, то есть, лейтенант Самойлов?

– Не совсем, – тихо ответил Саша. – Я не покупал. Мне дала его мать.

– Мать? – радостно спросил Сашу подошедший к ним Обухов. – Чудесная встреча. И неожиданная, как все в наши дни. Она ничего не знает об Андрее?

– Об Андрее? – Саша только сейчас понял, что очень виноват перед Обуховым. – Нет, ничего.

– Дайте-ка и мне скибку, – попросил Обухов.

Тревожно заголосила труба, и выпускники полезли в теплушки. Обухов каждому пожал руку.

Кто-то запел песню. Ее подхватили. Состав медленно тронулся. Саша долго махал рукой одиноко стоявшему на платформе Обухову и жалел, что комиссара не отпустили вместе с ними на фронт.

Когда теплушки полетели мимо таежных дебрей, Валерий присел на нары возле Саши и тихо сказал:

– Ты знаешь, Анна исчезла.

– И ты до сих пор молчал?

– Я узнал об этом перед отправкой на станцию. Ленка прибежала как сумасшедшая. Она искала Анну. Говорит, что уже сутки ее нет в батальоне. Мне кажется, она удрала на фронт.

– Ты это серьезно? – недоверчиво спросил Саша. – Она говорила, что ненавидит войну и боится погибнуть.

– Их трудно понять. Ну да бог с ними, с девчатами. Считай, что инцидент исчерпан.

– Но куда она могла исчезнуть? – взволнованно спросил Саша.