Текст книги "Идущий впереди"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА XV
ЕСТЬ У МОРЯ СВОИ ЗАКОНЫ
(Два письма Серова к Лене Соколовой)

ПЕРВОЕ

«Еще больше пoxoлoдaлo, потому что совсем недалеко, нежно прижавшись друг к другу, стояли три рефрижератора: «Снег», «Холод» и «Иней». Наша коробка прошла мимо, лихо раскидывая по обе стороны серые мыльные волны.

Куда мы идем? Капитан все время ругается с помощником по поводу девиации, регулярно, через четверть часа, выскакивает из рубки с криком… (в общем с одним и тем же ругательством).

По радио тоже ругань. Самолеты гоняются за рыбой. Промысловые суда, обгоняя друг друга, гоняются за самолетами («56-12, 56-12, возьмите пеленг!», «Промысловые суда, промысловые суда, не все сразу, говорите по одному!»); рефрижераторы, обгоняя друг друга, гоняются за промысловыми судами.

Интересно, за кем гоняется рыба?

У меня впечатление, что она тоже переговаривается под водой: «Первый косяк, первый косяк, я треска-три, я треска-три. Как там, рыбаков не видно? Прием». – «Да, вчера нас ловили, а сегодня промысловые суда ушли на юг. А у нас пять тонн рачков. Ну, до связи!»

Так и идет наша жизнь, Лена. Только что в 24.00 матрос первого класса Игорь Серов сдал вахту. Все четыре часа, что я стоял за рулем, мы болтались в середине темного блюдца с серебряным краем (когда показывалась луна). Изредка появлялись огни сейнеров. А что толку? Нет рыбы.

Извини меня, Лена, я завтра допишу письмо. Слипаются глаза.

* * *

Сказывается трехлетняя привычка. Я перестал вести дневник, но зато пишу тебе длинные письма. Ты мне отвечаешь коротко и сдержанно, в пропорции одно к пяти. Что ж, и на том спасибо.

Так вот, ни завтра, ни послезавтра мне не удалось написать ни строчки. Пошла рыба, и мы часов тридцать шесть без передышки «вкалывали». Потом корабль отсыпался.

Сейчас мы в порту. Сдали рыбу. Нам снова идти в море. Но куда-то исчез радист. Мы его ждем час.

А вот он и появился. Везут на лодке. В стельку пьяного. Причем его не видно. В лодке двое. И вдруг появляется голова радиста. Его задевают локтем, и радист снова плюхается на дно. Как видишь, жизнь не очень веселая. И многие, как дорываются до берега, бегут в пивную, то бишь в ресторан первого разряда «Прибой».

Но в море никто не пьет. Море не любит пьяных.

В последнем письме ты ехидно спрашиваешь: «Знают ли на корабле, кто я?»

В первый же день был и такой вопрос. Но я ответил: «Однофамилец».

Да чем мне хвастать? Уж не футбольным ли талантом? Поездками за границу? Так половина матросов была в загранплавании.

Недавно я узнал, что наш старший механик, очень милый, приветливый дядька, к которому сразу чувствуешь симпатию (он у нас парторг. Необычайно скромный, никогда не показывает своей власти. Просто приятно сделать то, о чем он просит. С ребятами, как с равными), – так вот этот тихий Миша Олегов десять лет был разведчиком. Все годы войны он «работал» на оккупированной территории и в Германии. Какие задания он только не выполнял и где он не побывал! Когда мы встретимся, я подробно расскажу об Олегове. У него пять ранений, три контузии (он взорвал два моста). В общем это человек с потрясающей, исключительной биографией. А сейчас он с нами. Какую только работу ему не предлагали! Но Олегов любит море.

Как я могу перед таким человеком хвастать, что, дескать, и мы были в свое время начальниками, и у нас были деньги, и мы ездили по заграницам…

Когда-то я тебе писал, что мне нравятся наши ребята. Теперь, по-моему, они приняли меня в свой круг. Я было поверил, что понял каждого. Ничего подобного! Вчера я разговорился с мотористом Сеней. Раньше я думал, что этот паренек прямо из училища пришел на море, ничего не знает, ничего еще не видел и поэтому все время молчит. Набирается ума-разума.

Как-то меня прорвало. Решил похвастаться:

– Эх, я помню Будапешт пятьдесят шестого года! Хороший город!

А Сеня вдруг отвечает:

– Мне он не понравился.

– Ты что, был в Будапеште? – Я чуть за борт не скатился от удивления.

– Да. В пятьдесят шестом году. Осенью. Я вел головной танк. Мой лучший друг Виктор Сорока сидел с десантом за башней. Его сшибли очередью с крыши…

Спрашивается: что видел он и что видел я? Так что мне лучше помалкивать в тряпочку.

Срочно заканчиваю письмо. Иначе оно к тебе придет через две недели. Понимаю, что ты этого не очень боишься. Может, была бы рада не получать вообще от меня писем. Ну ладно…

Итак, через пять минут мы уходим в море.

Ты скажешь: «Боже мой, как это шаблонно: в море искать романтику, забвение от любви. В миллиард первый раз».

Это неверно.

Здесь тяжелый труд, будни, никакой романтики и непрерывная борьба с морем.

Здесь суровый край. Волны искалечили, искромсали скалы, раскололи их на мелкие обглоданные куски, сиротливо чернеющие в полосе прибоя. И даже там, наверху, сосны стоят, повернувшись к морю спиной».

ВТОРОЕ

«Пять дней мы болтались по городу. Пять дней я ждал чуда. Твоего письма. От меня шарахались почтальоны.

За что ты меня изводишь? Лень написать пару строк? Или так занята? Не слишком ли ты задаешься, Лена? Я все-таки Игорь Серов, а не пудель Миша с четвертого курса!

Я решил тебе не писать, пока не получу ответ на два последних письма. И это письмо я не отошлю. Я возьму его с собой.

Три дня тому назад погиб один сейнер. И сейчас на море волнение, но тогда что творилось!..

Первые вести с погибающего сейнера были паническими: «Пришлите самолеты, снимите людей…» Тральщики, что направились к нему, явно не успевали.

Но в такую погоду ни один самолет не сядет.

Однако следующие радиограммы становились все более спокойными, деловыми. Последняя радиограмма была такой: «Передайте привет родным».

А, кажется, Киплинг говорил, что среди нас есть лгуны, и немало воров, и никто из нас не герой…

Штурман предлагает мне в последний раз пойти поужинать в «Прибой»: «Там такая селедочка!» Что ж, Соколова, штурман всегда говорит дело!

* * *

В тот поздний час, когда мы покидаем порт, я снова думаю о тебе. Синий туман спускается в бухту с темных крутых гор. Город спрятался за неровной сеткой веселых огней. По масляной, густой воде проскользнул катер-светлячок. Остались позади настороженные тральщики, стадо сейнеров и неуклюжий, насосавшийся нефти танкер. Впереди серая, едва заметная полоска – мол.

Зеленый огонь на молу, как магнит, вытягивает нас из бухты. Берег тонет в полумраке. Неожиданно влево сигнальные огни крейсера. Последние огни.

Мол позади. Нас начало изрядно покачивать. Интересно, сколько обещали баллов?

И я снова думаю о тебе. Вот проклятие! Скорей бы вахта!

Заволокло небо. Ночь густеет, цепляется за корму. Кажется, море волноваться начинает всерьез. Оно все чаще вспыхивает белыми огнями.

Молитесь за нас там, на берегу».

ВМЕСТО ЭПИЛОГА
(Письма Л.Маркелова к В.Максимовой)

ПЕРВОЕ

«Разнесли нас со страшной силой. Во втором тайме шотландцы просто задавили. Первый, второй, третий гол… Гусева снесли, Брюнетов скис, Тушин вообще перестал бегать. Эдика Зайцева один раз стукнули, так он откровенно стал шарахаться от противника. (Теперь-то его уже выгнали из сборной. Давно пора!) Кому же оставалось играть? Единственно, кто держался – Малов. А Челноков дошел до того, что побежал через все поле специально, чтобы ударить шотландского защитника.

Влепили нам четвертый гол. И атакуют еще сильнее. Совсем озверели. А наши руки опустили.

И вот, когда Кашин еле-еле отбил мяч и около меня промелькнуло самодовольное лицо шотландского нападающего, когда мне стало ясно, что уже ничего не сделать, мы разбиты, я вдруг на секунду как бы перенесся в прошлое. Я увидел Брюнетова, Тушина не такими, как сейчас, а молодыми, свежими ребятами. Мы начинали атаку, защита противника металась. И я услышал голос Игоря Серова: «Пошли, ребята!» Показалось, что он с нами и сейчас будет такой же прорыв, как и тогда, в матче с венграми. И мне показалось, что знаменитая тройка – Серов, Маркелов, Тушин – сейчас снесет шотландскую защиту. Противник дрогнул… Это длилось одну секунду.

Тяжело проигрывать, Верка!

У нас нет полноценных резервов. Нам надо идти в школы, на стадионы, в спортсекции, брать молодых ребят, учить их, воспитывать, растить из них игроков экстра-класса. Не может быть, чтоб среди двухсотмиллионного народа не нашлось хороших футболистов».

ВТОРОЕ

«Я закончил дела и решил в оставшийся день найти Игоря. Я нашел его вечером в «Прибое». Сидело их человек семь и пили «за нашего штурмана», «за нашего второго механика» и т.д. Судя по всему, ребята только сегодня вернулись из рейса.

Я остановился у двери и минуту, не привлекая внимания этой компании, наблюдал за Игорем. Я видел спокойного, добродушного, широкоплечего парня. Он шутил с товарищами. Те не отставали. У него, оказывается, добрая улыбка (я привык видеть на лице Игоря злую усмешку). Я решил, что передо мной новый Серов.

Но тут он меня заметил. Улыбка сразу стала другой, глаза тоже прежними, насмешливыми, серовскими.

– Большой человек к нам, ребята, пожаловал! – гаркнул Серов (горластый он стал). – Знаменитый спортсмен, известный общественный деятель, член ЦК комсомола товарищ Маркелов! Не побрезгуйте сесть с нами, Леонид Павлович.

И пока я сидел с ними (ребята в общем-то славные), Игорь все время кидал такие реплики:

– Не обращайте внимания на музыку, Леонид Павлович! В парижском кабаре играли лучше, но нам достаточно и такой. Я, конечно, понимаю, что в Риме вы ели несколько лучший бифштекс. Не огорчайтесь. Здесь нам подали сравнительно хороший. Корове или лошади было не больше ста пятидесяти лет. Но мы тут не избалованы. Нам лишь бы закусить. Мы обязательно пригласим вас к себе. Правда, наш кубрик несколько меньше, чем номер отеля «Мальме» в Стокгольме, но нас это устраивает…

Потом ребята ушли. Мы остались вдвоем. И Игорь весь вечер вспоминал поездки по Европе, банкеты и нашумевшие футбольные матчи и как в Болгарии трибуны скандировали его имя, И все в таком роде. О своей теперешней жизни Игорь рассказывает примерно так:

«Недавно вызывает меня капитан:

«Вас отметили, Серов, поздравляю. Написали про вас». И показывает маленькую газетку, напечатанную на плохой бумаге. Там в короткой заметке среди передовиков-комсомольцев упомянут и Серов.

«Да, – отвечаю я капитану, – действительно большая честь. Меня отметила многотиражка. Очень я растроган».

Тяжело ему, Вера.

Все время Серова бьют по носу.

Мечтал быть, выражаясь его словами, крупной шишкой – оказалось не так просто. Споткнулся сразу на старике барбосе.

Теперь здесь, на море, наверно, ждал какого-нибудь подвига. Обязательно ждал. У этих людей психология такая: стоят на берегу речки. Не перепрыгнуть. Мост строить долго и хлопотно. Так, может, глаза зажмурить, может, перенесет… Итак, он мечтал о штормах, о бурях. Были и штормы и бури. А подвигов не было. Шли обыкновенные трудные будни, тяжелая повседневная работа.

«Вот выловлю я тысячу тонн рыбы. И на тысяча первой умру, – говорит Серов, – а ты даже есть ее не будешь».

И с Соколовой у него, кажется, плохо. Впрочем, может, это и к лучшему.

Об университете пока не говорит. Но ведь думает.

Мне кажется, рано ему в университет. Слишком сильны еще все эти воспоминания. Они, как дым, лезут ему в глаза. Из-за них он хочет быстренько на чем-нибудь взять реванш и выскочить в люди.

Ведь, знаешь, теперь все едут на целину или стройки. Серов, как оригинал, уехал на море. Это верно. В Москве ему, пожалуй, нельзя было оставаться. Там все слишком напоминало о прежнем. Итак, море, романтика. Представляю, какие письма писались Соколовой. Но, повторяю, работа моряка скучная. Драить палубу, медяшки. Однообразно. Штормы в наше время стали редкостью. Как говорит сам Серов, «женщин нет, а есть план, план, будь ты трижды проклят». Да, надо Игорю всю свою жизнь перестраивать.

Я вижу, как ты улыбаешься: «Маркелов не любит неудачников». Но что делать? Серов по-прежнему мечется. Он не изменился.

Когда мы уходили, к Серову пристал какой-то подвыпивший пожилой детина в штормовке. Вероятно, вечером пришел сейнер, и моряки изрядно поднабрали.

– Эй, земляк! Людей много, а истинных друзей нет: на пол-литра не дают.

– Да, мы с тобой земляки, – отвечает Игорь, – два лаптя на карте.

Тот сурово к нему придвинулся, взял его за руки.

Стоят, мерят друг друга взглядами. Вдруг детина провел так легонько по его плечам.

– Молодец! Мы с тобой работяги, поймем друг друга.

И, почему-то зло взглянув в мою сторону, детина исчез. А Игорь как-то посерьезнел:

– «Мы работяги?» А знаешь, Ленька, это неплохо.

Вот здесь для меня приоткрылся другой, новый Игорь Серов.

Черт бы его побрал, Верка, но вот в нового Игоря Серова, пожалуй, можно и поверить, хотя пройдет еще очень много времени, прежде чем он станет человеком».

ХРОНИКА ВРЕМЕН ВИКТОРА ПОДГУРСКОГО
Составленная из дневников, летописей, исторических событий и воспоминаний современников

I. ЛИСТЬЯ ОСЫПАЮТСЯ В САДУ

Ветер гнал по улице обрывки старой газеты. Пыль с бульвара неслась на мостовую. Как-то сразу потемнело. Черные точки появились на тротуаре. Число их быстро увеличивалось. Прохожие съежились и кинулись в ближайшие подъезды и подворотни.

Ветки деревьев отчаянно заметались, спасаясь от крутых порывов ветра, но постепенно шум листвы был заглушен нарастающим гулом падающей воды, который заполнил всю улицу.

По черному, мокрому асфальту, по блестевшим лужам резво запрыгали водяные мухи, оставляя после себя расходящиеся круги.

Виктор шагал, глядя куда-то вдаль немного прищуренными глазами. По лицу его стекали капли.

Он был без шапки, в синем, накрепко подпоясанном плаще, воротник поднят, руки глубоко засунуты в карманы. Это создавало ощущение собранности, физической крепости. Распрямив плечи, он шел, как будто вбивал каждый шаг в мягкий асфальт, как будто ботинки были чугунными и от их поступи дрожала улица.

Но его ботинки не были даже целыми и с чугуном могли сравниться, пожалуй, только по весу. В них уже плескались целые озера. Ботинки бодро чавкали, с каждым шагом вбирая новые и новые порции воды, и ногам было более чем прохладно. В довершение развязался шнурок. Виктор выругался, остановился, оглянулся. Убедившись, что никого поблизости нет, он подошел к стене, уперся в нее ногой, завязал шнурок. Потом выпрямился. Его взгляд скользнул по намокшей доске объявлений и по приклеенному к ней куску фиолетовой бумаги со свесившимся углом.

Глаза его застыли. Он шагнул к афише. Под черным крупным заголовком «Куда пойти учиться» институты Энергетический, Бауманский, Авиационный объявляли прием студентов.

…Дождь исчез. И он увидел себя в майский солнечный день впервые остановившимся перед этой афишей. Вот он спорит с одноклассниками, какой институт лучше. Июнь. Он переступает порог МАТИ. На нем новый костюм. Он волнуется, но старается шутить: «Теперь пять лет каждый день сюда тащиться. И далеко и разорительно…»

Он открыл глаза.

Намокшая афиша свисала с доски. «Московский авиационно-технологический институт (МАТИ). Прием на 1 курс». Черные, набухшие буквы молча смотрят на него. Они очень близко…

В горле защекотало. Виктор прикусил губу, вынул руку из кармана и сосредоточенно, словно это было его привычным занятием, стал срывать афишу. Смял ее в бумажный комок, резко замахнулся… разжал пальцы. Комок шлепнулся в лужу.

Виктор зашагал дальше, скривив рот в усмешке. Дождевые капли хлестали по лицу.

Телефонная будка. Он зашел, закрыл дверь. Уф, наконец-то можно прийти в себя, вытереть платком мокрое лицо, отряхнуться! Снаружи по стеклу ползли струйки воды. Улица расплывалась в сером тумане.

Он снял трубку, набрал номер. Долгие гудки. Вдруг он услышал, как стучит у него сердце. Странно! Раньше он смеялся, когда говорили о связи сердца с лирическими переживаниями; считал, что все это досужая выдумка поэтов. Сердце – просто механический насос и, как утверждают врачи, портится от никотина и алкоголя. А теперь…

В трубке что-то треснуло, раздался женский голос:

– Алло!

– Позовите, пожалуйста, Нину, – попросил Виктор и сам удивился тому, как заискивающе и неуверенно прозвучал его голос…

Шаги по коридору. Отдаленный возглас: «Нину к телефону».

Виктор почувствовал, как дрожит его рука…

Вообще самыми близкими людьми для Виктора были школьные товарищи. С мамой он почти никогда не советовался, а все свои удачи и неудачи нес к ребятам. Но сейчас он хотел видеть Нину. Только Нину. Для чего? Чтоб обрадовать ее? Похвастаться? Да, похвастаться тем, что сегодня он не увидел своей фамилии в списках прошедших по конкурсу.

Опять шаги.

– Вы слушаете? Она не приехала. А кто ее спрашивает?

Ну конечно, обязательно «кто спрашивает»!

– Товарищ.

Виктор с силой повесил трубку. Так, она еще в Киеве. Он прислонился к стене. Куда идти? Вряд ли Виктор сейчас следил за своими мыслями, потому что думал он следующее: «Почему она не приехала? Как она смеет так долго не приезжать? Она там веселится, а я совершенно один!

И даже ребят нет в Москве. Димка и Ленька на даче, Вовка в Ленинграде».

Один.

Виктор толчком распахнул дверь. В будку ворвался сырой, холодный воздух. По пустынной улице прогуливался дождь.

Виктор взглянул на бульвар и от удивления даже присвистнул. Листья летели с деревьев. Часть листвы как-то сразу пожелтела. Казалось, сама осень прошла своей неслышной походкой по аллеям бульвара. На дорожках, на тротуарах, на мостовой распластались первые осыпавшиеся листья.

– Листья осыпаются в саду… – прошептал он. – Август, а они уже падают… Листья осыпаются в саду… – повторил он еще раз с таким видом, будто эти слова имели тайный смысл, понятный лишь ему одному.

II. СИЛУЭТ В ОКНЕ

Стоящие по углам темных улиц всегда внушают опасение. Хуже, если стоящие курят папиросы, держась в тени дома или забравшись в пустое парадное. Черт их знает, почему они так упорно ищут уединения? Во всяком случае, стоит избегать свидания с ними.

Ночью, часов так около двенадцати, по безлюдному Полуэктову переулку шла женщина. Было тихо. Лишь иногда с улицы Кропоткина доносился отдаленный шум троллейбуса. Редкие уличные фонари еле-еле отражались тусклым светом в стеклянной двери подъезда большого серого здания. Женщина вошла в подъезд и вздрогнула. В темноте стоял человек и курил. И, наверное, это был страшный человек, стоявший с определенной целью. Он не спускал глаз с освещенных окон первого этажа в доме напротив. Женщина успела заметить, что человек был одет в ковбойку с расстегнутым воротом. Волосы его спадали на лоб. Такую прическу обычно носят хулиганы.

Человек – на вид ему было лет двадцать – внимательно оглядел ее. Ноги женщины сделались деревянными. Стараясь идти спокойно, она медленно прошла мимо. Поднялась на второй этаж. Нет, шагов за ней не слышно. Позвонила и быстро оглянулась. Нет, за ней никто не стоит.

Ей открыли. Она вошла и тотчас захлопнула дверь. Здесь все спокойно, знакомо, в коридоре свет, на кухне соседи. Она проверила задвижку и облегченно вздохнула.

В парадном гулко раздался стук закрывшейся двери. В наступившей тишине темнота сделалась как бы гуще. Человек бросил папиросу. Где-то по соседней улице проехала машина. Послышались торопливые шаги одинокого прохожего. Опять тихо.

В доме напротив многие окна уже темные. На первом этаже выделялось ярко освещенное окно. Жалко, что первый этаж высок и плохо видно, что делается внутри.

Однако он видел голову девушки, сидящей за столом. Девушка часто смеялась, откидываясь на спинку стула и поднося руки к лицу… Да, такая у нее привычка – смеяться. Иногда около ее лица появлялась мужская голова с клубящимися волосами. Судя по всему, мужчина рассказывал что-то смешное.

Человек в подъезде выкуривал папиросу за папиросой, кулаки его сами сжимались, он готов был… «Heт, ты будешь стоять и смотреть», – повторял он сам себе. А она как ни в чем не бывало сидит и любезничает. Но кто это у нее? Что ему там нужно?

Между прочим, для того чтобы узнать, требовалось перейти улицу и подняться всего лишь на десять ступенек в квартиру первого этажа. И его бы встретили улыбками и радостными восклицаниями: «А, Витя, как хорошо, что ты пришел!» Усадили бы за стол, напоили бы чаем… Еще бы! В десятом классе он больше времени проводил в этой комнате, чем в школе.

А Нина, очевидно, только что приехала и не успела ему позвонить. Гм, не успела… Если бы она очень хотела… Все это можно выяснить. Надо перейти улицу, подняться по лестнице.

Но он не перейдет улицу и не поднимется по лестнице. Что-то изменилось. Что? Он и сам точно не знал. Он только чувствовал, что зайти к ней сейчас не может.

Виктор еще раз взглянул на окно. Нина смеялась. Он распахнул дверь, вышел в переулок. Увидел на мостовой осколок кирпича. Остановился, посмотрел на окно, потом снова на кирпич.

С улицы в окне никого не было видно. Виктор пнул кирпич ногой, порылся в карманах и быстро перешел на другую сторону.

Раздался треск, какой бывает, когда в стекло бросают монету. Затем монета звякнула об асфальт и затихла. В окне появилась мужская физиономия. Она прилипла к стеклу, но в переулке уже никого не было.