Текст книги "Идущий впереди"

Автор книги: Анатолий Гладилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Мое имя произвело на нее впечатление. Она засуетилась:

– Может, зайдете! Если хотите, я дам ее адрес.

– Благодарю вас, но не стоит. Хотелось просто ее увидеть. Извините.

Семь часов. Никуда не хочется идти. И не надо о ней думать. А то, чувствую, начну писать стихи типа «Ты далеко, и нет тебя со мной». Бред собачий!

Как я устал! Устал от всего. Лечь и заснуть».

* * *

«Осень выбрасывает красные флаги на верхушках осин. Осень по городу бродит.

Дома мрачнеют и, тесно прижавшись друг к другу, выставляют навстречу серой пелене, что идет с запада, четырехугольные зонты из бурых железных листков. Улицы умыты, наги и беспомощны. В темных лужах тонут мостовые.

Через рябые окна, мутный и осторожный, в комнаты входит день. Люди слышат сырой, кисловатый запах осени и надевают черные траурные плащи.

С обветренных лиц гигантов, навсегда застывших на площадях города, стекают серые ручейки. Капли барабанят по бронзовым лбам, заливают литые, с дырочками глаза.

У подножия памятников веселой толпой, фырча и стреляя, пробегают машины. Постаменты им только мешают резвиться.

И люди, что в фиолетовое зарево рассвета темной масляной полосой вытекают из щелей домов и бесконечным узким потоком омывают каменные лапы улиц, – люди не видят, что косые очереди дождя расстреливают бронзовых гигантов.

И если однажды с постамента сойдет статуя и, увязая в асфальте, как в жидкой грязи, вдвинется в дрожащий, рассыпающийся дом, вытрет повисшей на балках простыней лицо и скажет: «С меня хватит»,—то это будет Игорь Серов.

Не ставьте мне памятник, люди».

* * *

«Если я раньше был Игорем Серовым, человеком, о котором говорила вся страна, то теперь я в общем-то чиновник, которому скоро пора думать о пенсии, о семье, детях, о новом шкафе, о том, как найти деньги на отпуск. Я маленький винтик в большой машине.

С меня требуют, чтоб я вертелся. Но куда уж больше?

Может, опять пойти в спорт? Давайте я лучше буду гостренером. Сделаю команду (у меня есть пара идей), я потренирую ее, и мы через год возьмем первенство мира.

Не дают? Вы еще сами попросите меня».

* * *

«Прошел месяц. Меня попросили уйти «по состоянию здоровья». Посоветовал это мне… Маркелов.

– Ты, – говорит, – не улучшил работу, а чуть не развалил ее, и поэтому настоятельно советую…

Он теперь большим стал, Маркелов.

– Хорошо, – говорю. – Я и сам хотел уходить, но неужели ты барбоса оставишь? Под суд его надо отдать, он основной виновник.

Но разве Маркелов меня послушает? И отправлен был старик тихо, с почетом на пенсию.

Одному удивляюсь: как он уговорил старика? При мне старик наотрез отказывался.

Итак, ушел «по состоянию здоровья». Ничего, скоро мне предложат другую работу. Ведь я все-таки Серов!»

* * *

«Я от матери ушел: она пыталась меня воспитывать.

Я от Лены ушел: она пыталась меня любить.

Я из университета ушел: там пытались меня учить.

Я от Маркелова ушел: он пытался сделать из меня человека.

Колобок, Колобок, кто тебя съест? Наверно, друзья.

Во всех домах, ресторанах, бильярдных мне открыты двери, хоть я и не очень компанейский, хоть я и не очень богат, хоть я не умею играть. Отмычка проста: мое имя! Все хотят познакомиться со знаменитым футболистом, все уверены, что я вышел из строя на год, не больше.

– Ваше здоровье, Игорь!

Или я выбираю, или меня выбирают, но это словно какой-то определенный круг.

Там есть свои корифеи. Они способные, умные, широко эрудированные люди. С ними вроде и весело и интересно. Они очень разные. Но мне кажется, что в них общее:

1) «А я был когда-то…»,

2) «Сейчас меня не понимают»,

3) «Я еще себя покажу!»

Там есть поэт, чью песню все мы пели, и после этого уже двадцать лет ни один человек никогда не видел его трезвым.

Там есть журналист. Говорят, что когда-то он был известен, потом поругался с начальством, и его «зажали». Он критикует все газеты, он высмеивает нелепую верстку и сухие подвалы. «Вот если бы я был главным редактором, я бы совсем по-другому». Ему и сейчас предлагают работу, он что-то пишет, но сам говорит, что халтурит. «Вот подождите, я напишу такой подвал, что вы закачаетесь». Всех известных наших журналистов, редакторов, писателей он зовет просто: Колька, Гришка, Мишка.

Так же, по именам, зовет всех известных больших актеров обрюзгший, заросший человек с густым басом. Он со всеми выступал вместе, все артисты – его лучшие друзья. Чуть ли не на коленях просят его брать ведущие роли. «Но зачем мне одолжения, я и сам. Кстати, не одолжите ли мне червонец?»

(Да, еще одна характерная черта: они любят занимать деньги.)

Между прочим, это все кадры высокой квалификации: если бы их устроить на ликерно-водочные заводы дегустаторами, они были бы передовиками производства, запросто выполняя по две, по три нормы.

Есть, правда, и исключения. Например, Матвей, плешивый, с блудливыми глазами искусствовед (пять театров, по его словам, приглашают его на работу, но он все выбирает), не пьющий ничего, кроме шампанского, живущий в одной комнате с женой, которая с ним не живет.

Он так ко мне прилип, что я еле отцепился.

С этой публикой мне пока интересно. Но я знаю, что я тут временно. Мне скоро найдут работу, и я плюну на них. Это не хвастовство. По-другому и быть не может.

…Я как-то зашел в библиотеку и взял подшивку газет. Что там заполняет все страницы, меня не интересует.

Но я нашел где про меня. И довольно много. Вот игра с «Гвардией».

«Серов, очень вяло проведший первый тайм, заметно оживился во второй половине игры. Его быстрые прорывы стали лихорадить защиту армейцев, и на… на четырнадцатой минуте, уйдя от двух армейцев, Бегова и Ударова, Серов великолепным ударом в правый угол сравнивает счет…»

Много про меня было написано. Но интересно другое: и сейчас еще во многих статьях, разбирающих прошедший сезон, говорят о Серове, о том, что, наверно, он придет в футбол и скажет свое не последнее слово.

И в письмах до сих пор читатели спрашивают: почему не играет Серов?

А вы хотите отделаться от Серова какой-то паршивой работенкой. Не выйдет!

И, может быть, в одно унылое утро, когда я очень захочу, ко мне вернется гипноз старика. И, как прежде, я выйду на поле. И наше нападение пойдет за мной. И дрогнет «Мотор». И встанут трибуны стадиона. И сто тысяч голосов сольются в едином кличе:

– Серов!»

ПИСЬМО МАРКЕЛОВА К МАКСИМОВОЙ [6]6
    Примечание автора. Пропускаем долгие расспросы, как Вера себя чувствует, как проходит практика и как ей нравится веселый город Горький.


[Закрыть]

«…Хочу рассказать о другом. Недавно я встретился со своей первой любовью, Ирой.

Мы с ней поговорили несколько минут (удивительно содержательный разговор: «Ну как?» – «Ничего!» – «А как вы живете?» – «Помаленьку». – «Вы теперь такой знаменитый!» И т.д.). Она не знала, как мне говорить: «ты» или «вы».

Она вышла замуж, изменилась, поблекла, посерела. Жизнь для нее – уже спокойная река. Жалко, что пришлось тут же расстаться. Наверно, нам обоим было о чем поговорить. Но она чувствовала себя страшно неловко, а я (может, потому, что помнил, как вечерами просиживал около ее школы) был сух и официален.

По-моему, мы вспомнили тот день, когда она, девочка в новенькой форме, уже тогда носившая капроновые чулки, пришла в мастерскую и увидела перемазанного сапожника, для которого пределом всех мечтаний было взять ее под руку.

Как незаметно идет время и как мы меняемся!..

Я тебе рассказывал о «конце» Серова. Не справился. С ним плохо. Или он болен, или…

Но интересен его заместитель. На первый взгляд это типичный «товарищ Бюрократов», которого, кстати, и не мог сломать Игорь Серов. Наоборот, «товарищ Бюрократов» похоронил Серова. А если подумать, на чем он держался? Ведь там было много молодых, толковых сотрудников. Ты опять будешь смеяться: мол, Маркелов, не упускает случая похвастаться.

Я вспомнил о Бюрократове не для того, чтобы похвастаться.

Ты знаешь, этот самый «барбос», как обзывал его Серов, был в свое время известнейшим спортсменом. Да, на лекции в институте нам о нем говорили.

Я смотрел его личное дело. Участник гражданской войны. Сначала одни благодарности, то есть человек был очень толковый, то есть он сам боролся с рутиной, ненавидел бюрократов, насаждал новое.

Когда он сломался? Когда он стал доволен самим собой? Когда он стал отставать? Когда он зажирел? Что привело его к этому?

Вот что интересно. Вот о чем нам надо думать.

К Октябрьским праздникам на торжественном вечере в управлении объявили благодарность, давали грамоты. Ему, конечно, ничего. Развалил работу. Я еще спас его от выговора напоследок.

Но ты бы посмотрела на него в тот момент! Морщины у него дрогнули и поползли вверх. И брови совсем закрыли глаза.

Ты думаешь, хорошо уходить так на пенсию, проработав всю жизнь?

Последние годы все подпортили. Он начал думать больше о собственном престиже, чем о работе.

Но ты бы видела, как он целую неделю передавал дела новому заместителю! Они сидели до позднего вечера. Старик дрожал над каждой мелочью. Она, может, никогда и не понадобится, но он ничего не хотел уносить с собой: все рассказать, всему научить. Новый начальник, пришедший вместо Серова, наблюдая это, рассказывал, что его самого чуть слеза не прошибла. И он предложил старику подождать с пенсией.

– Где уж мне, молодые люди, я человек конченый.

Так и сказал: «конченый». А ведь он мог, черт возьми, работать! И здорово работать. И погубил его Серов. Вместо того чтобы дипломатично, вежливо убедить старика, кое в чем перевоспитать его, Серов объявил ему войну.

Старик ушел на пенсию. Будет возиться с внуком (он его зовет Коленька), играть в шахматы на бульваре, решать кроссворды, замечать ошибки в газетах и наводить порядок на кухне. Вот, собственно, окончена жизнь. Очень коротка эта человеческая жизнь. Мы должны дорожить каждым днем, никогда не успокаиваться, никогда не быть довольным собой: ведь задачи наши огромны. А кто останавливается, того жизнь выбрасывает. И мы не должны во всех этих мелочах быта, в сутолоке будней, в дыму юношеского честолюбия терять главную цель нашей жизни.

Меня всегда преследовал образ человека (сейчас он стал похож на старика барбоса), который к концу своих дней понимает: он не выполнил того, что мог и обязан был сделать.

Мы не можем позволить себе такой роскоши».

ГЛАВА XIII
БУРНЫЙ ФИНИШ
(Дневник Серова. Продолжение)

«Человечество существовало мирно и счастливо до тех пор, пока какой-то дурак не задумался над смыслом жизни. И сразу рай кончился. Пошла древняя, средневековая, новая и новейшая история с бесконечными войнами, раздорами, спорами…

И если бы тогда нашелся хоть один неандерталец, который бы сразу разнес каменным топором голову этого дурака и объявил: «Поступайте так с каждым, кто задумается над смыслом жизни», – уже давно бы на землю пришло всеобщее процветание».

* * *

«Вот еще одно из проявлений нечуткости, хамского отношения к человеку. Когда я играл, был нужен, со мной носились. Хотя, наверное, тот секретарь ЦК комсомола вспоминает: «Я еще тогда раскусил Серова». А теперь эти бюрократы предлагают мне учиться. Это после моей работы, когда я был начальником – и вдруг студент! Я им закатил дикий скандал, швырнул в кого-то чернильницей».

* * *

«День ползет, как ленивая, пообедавшая черепаха. Но и вечером, в ресторанах, я все время смотрю на часы. Какие стали длинные вечера!»

* * *

«Вчера я слышал, как один школьник, толкнув товарища, показал на меня:

– Смотри, Игорь Серов!

Меня еще помнят!..»

* * *

«А Соколова мне не звонит, а Соколова мне не пишет, для Соколовой я не существую. Ты ей не нужен».

* * *

«Ночевал я в милиции. Штраф прислали на дом. В следующий раз пообещали 15 суток».

* * *

«Я помню растерянные глаза Маркелова, когда штанга звякнула от удара Кочиша. Помню, как сжались ребята. Нам бы не выдержать атак. И Кашин вдруг страшно поругался с Масловым. И все чувствовали, что гол нависает. И это сковало команду. И тогда я подумал: «А если…»

Промелькнуло недоуменное лицо венгерского защитника… Погоня за спиной… растерянное лицо вратаря. И визг, рев, плач стадиона. Будапешт пятьдесят шестого года. Разве можно его забыть? Ты помнишь, как тебя расцеловал Маркелов, а потом и Владимир Петрович? В тот вечер на твое имя пришло триста телеграмм. И, кстати, одна из них за подписью всех бюрократов, что сейчас над тобой издеваются».

* * *

«Кончаются деньги. Никуда не хожу. Когда сдам все бутылки, хватит ещеа два вечера. А дальше? Остается идти кондуктором. Принципиально. Чтобы все видели, до чего довели Игоря Серова».

* * *

«Не найти ли старика Шагреньева? Хочется прогуляться по его физиономии».

* * *

«Встретил бывшего сослуживца. Когда я был его начальником, он горбился и услужливо со мной здоровался. Теперь он сделал вид, что не заметил меня».

* * *

«Природа создала Игоря Серова. У него когда-то была умная голова, знавшая тринадцать доказательств знаменитой теоремы.

Потом студента-футболиста знали миллионы людей.

Почему же сейчас его ничего не интересует на этом свете?

Почему же ему сейчас нечего делать на земле?»

* * *

«Я сплю и пью день и ночь. И я потерял ощущение дня и ночи».

* * *

«У афиши «Случайная встреча», что валялась под забором, я увидел Соколову. Я распахнул дверцу большого черного лакированного автомобиля и сказал. «Садись!» Она удивилась, но промолчала и села на заднее сиденье.

Солнечные блики бегали по лаковому капоту машины. Милиционеры почтительно сторонились нас.

– Здесь, у Пушкинской, остановите.

И мы вышли на улицу Горького. Рядом затормозила голубая машина, и тучный человек в шляпе крикнул в окно:

– Не забудьте, Игорь Владимирович, в три часа совещание!

И я сказал, что буду. И взял Лену под руку. И мы пошли по улице Горького.

Это была улица моей молодости. Я увидел тех девушек, что еще пять лет тому назад привлекали мое внимание. Откуда они появились? Почему они одеты так же, как и тогда?

И прошли пижончики в куртках с погончиками, что были модны пять лет назад. Я вспомнил, что видел этих пижончиков. Да, пять лет тому назад. Они шли с этими девушками, они смеялись. Но они смеялись только своим девушкам, что шли в ярких кофточках, покачивая бедрами, под сотнями глаз безликой для них толпы; а на других эти мальчики косились презрительно, скривив рот. И я был тогда в числе других. Я был незаметен. Я мечтал стать очень высоким, очень красивым, чтоб эти девушки с интересом смотрели в мою сторону, а ребята с завистью. Это было давно, пять лет тому назад…

И теперь я шел сквозь эту веселую, радостную толпу. Но теперь я шел, словно по коридору. Передо мной расступались, ребята останавливались на полуслове, девушки, я чувствовал это, оборачивались мне вслед. И никто не произносил громко моего имени, но оно словно висело надо мной:

– Серов!

И вдруг, протиснувшись сквозь эту нарядную публику, появился лысый солидный человек и мягким баском попросил:

– Подпишите, пожалуйста, Игорь Владимирович.

И подсунул мне какие-то бумаги. Я отступил на шаг:

– Извините, Иван Федорович, отложим до вечера.

– Как вам будет угодно, Игорь Владимирович.

И барбос исчез. А девушки и пижончики, что столпились вокруг нас и безмолвно наблюдали эту сцену, поплыли дальше, о чем-то почтительно перешептываясь.

И прошли три студентки из юридического, с которыми я познакомился у Эдика. Увидев меня, они поздоровались и покраснели. А потом ко мне подбежала красивая блондинка, которую однажды я увел из «Арагви».

– Игорь, мне с тобой надо срочно поговорить.

– Извини, но не сейчас. Позвони вечером.

Лена не произнесла ни слова, когда меня остановила еще одна знакомая, очень красивая, та, «француженка».

– Почему ты не заходишь ко мне, Игорь?

– Зайду.

Капитан милиции (я с ним встречался однажды в отделении) почтительно взял под козырек. Народный артист Жаров подбежал ко мне, чтобы пожать мне руку.

Вдруг из толпы вынырнул Маркелов,

– Не забыл, завтра улетаем в Швецию?

– Не забыл.

И потом начало подбегать много девушек и ребят. Все знакомые лица. Всех их я где-то видел. И все мне что-то говорили, куда-то приглашали.

А Лена шла молча, искоса поглядывая на меня.

Машины медленно двигались пестрой блестящей лентой. Их узкие антенны ловили песенку об известном футболисте – обо мне.

Напротив Моссовета вместо Юрия Долгорукого возвышалась статуя Игоря Серова. И когда я с ней поравнялся, она мрачно кивнула мне.

И снова девушки, цветы, крики… И мы оказались перед трибуной стадиона, и там стояли завсегдатаи «Севера», в темных плащах, в кепочках. Увидев меня, они засвистели, стали подбрасывать бутылки, захлопали, закричали: «Серов, давай!»

И где-то заиграл оркестр. Заиграл танго, под которое я однажды танцевал с Леной в «Астории».

И вдруг все замахали цветами. И я понял, что меня провожают. И поплыл перрон. И Лена была с нами. А я стоял неподвижно и улыбался.

Уплывал перрон. Уплывали знакомые улыбающиеся лица. Они все меня знали, и я всех их знал. Вот Маркелов, Максимова, вот югославские студентки, вот промелькнуло лицо блондинки из «Арагви». От моих поцелуев у нее размазалась помада. И вот студенты с мехмата. И Лена.

Они махали, улыбались, что-то кричали, но уплывали все дальше, голоса их становились все тише. И вот они скрылись. Никого. Я стою на каком-то пляже. Только нет ему конца. И с тихим шуршанием сыплется песок. Я один. И я не могу двигаться. Кругом песок.

И это как смерть».

«…Я уже вроде очнулся. Успел записать, что запомнил. Но никак не могу понять: что со мной недавно творилось? Сон или бред?»

ГЛАВА XIV
«И НИКТО ИЗ НАС НЕ ГЕРОИ…»
(Дневник Серова. Окончание)

«Я уже не удивляюсь тому, что происходит на этом свете. И поэтому я совершенно спокойно воспринял появление Маркелова, неожиданно возникшего на пороге моей комнаты. Я лежал на кровати лицом к стене. Я повернулся на другой бок и спросил:

– Начнешь воспитывать?

– Нет, соскучился, хочу поболтать.

– Черт с тобой! Знаю, что приехал воспитывать. Ладно, давай поболтаем.

Я достал из-под тумбочки Киплинга и стал читать:

 
Среди нас есть лгуны, и немало воров,
и никто из нас не герой.
Но в жизни раз ждет гибель нас
(Что, надеюсь, не будет со мной)…
 

Это стихотворение заканчивается тем, что, если смерть придет, мы все с честью умрем на посту. «Пусть, – думаю, – великий человек Маркелов узнает, что хотя он и герой, но мы тоже не лыком шиты».

– Ну как, – спрашиваю, – нравится?

Он взял книгу и полчаса молча сидел, читал. А потом и говорит:

– Завидую тебе, Игорь! Я с Киплингом встретился впервые. Я ведь сколько книг еще не читал! А ты их знаешь. Ты изучал высшую математику, а для меня это еще темный лес. Мы живем во времена атома, а я разбираюсь в строении ядра по научно-популярным брошюрам. Я долго сидел над учебниками и с трудом понял принцип теории Лобачевского. И я ужаснулся. Ведь мы слепые котята, мы часто живем переживаниями проигрыша или выигрыша у «Мотора» и забываем, что, кроме футбола, есть еще планетная система Солнца, Галактики, то есть бесконечная вселенная.

И вот все в таком духе. Он рассказал, что увлекся спортом и только недавно понял, что он дикий неуч. Стыдно людям на глаза показываться. Его посылают учиться в партшколу, а он хочет в университет. То и другое его интересует. Что выбрать, он не знает, и где взять время наверстать упущенное, и вообще стыдно за себя самого… И я видел перед собой не того сурового, властного Маркелова, чей внимательный взгляд я чувствовал последнее время на поле, а простого парня, Леньку, что где-нибудь на скамейке во дворе толкует с корешами о своих неудачах.

Когда он ушел, я подумал, что все-таки на свете есть чему удивляться. Ведь если Маркелов недоволен и мечется, то…

Мне вспомнился Тихонов, студент с моего курса. Он пришел в университет из армии. Поначалу дуб дубом. Не знал элементарных мелочей. А уже к третьему курсу он нас обогнал.

Что-то есть общее у Маркелова и Тихонова. Какая в них заложена сила? Неужели права старая надпись, выбитая на одном из московских домов под барельефом, где рабочий крутит огромное колесо:

«Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят».

В общем есть над чем подумать. Самое время пойти в кабак и поразмыслить. Но денег нет. Кстати, я хочу есть.

Не говори, уже какая-то цель в жизни!»

ПИСЬМО СЕРОВА, АДРЕСОВАННОЕ МАРКЕЛОВУ

«Уважаемый сеньор Маркелов!

Я немного разбираюсь в психологии. Я не знаю, с какой целью вы пришли. Но разговор получился совсем иной. Вы по старой дружбе спрашивали у меня совета, делились со мной своими сомнениями.

Вот за это спасибо. Наверно, это было той мышкой, что вытащила репку. Ведь я тоже думал. Разрешите и мне поделиться своими сомнениями. С этой запиской я посылаю свой дневник. Мне его нельзя брать с собой. Мне все надо забыть. Надо начать все сызнова. Да, я знаю высшую математику, а ты нет. Но у тебя есть главное. А я не знаю азов жизни. Я ни разу даже не забивал гвоздя в подметку. Может, поэтому мне и ни к чему сейчас высшая математика.

Сжигать дневник не хочется. К тому же паровое отопление…

Ты поймешь меня. Ведь должен хоть один человек меня понять.

Не поймешь, черт с тобой. Я буду к тому времени далеко. Завербовался, уезжаю, и через месяц я стану матросом.

Ты усмехаешься: «Поиски романтики, начитался…» Может быть, однако самое главное – найти себя. Ведь все было не мое: знания, любовь, слава.

Может быть, я найду себя. А может, просто сопьюсь».