Текст книги "Тихий омуток (CИ)"

Автор книги: Анатолий Шинскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

ОХОТА НА ПРИОБЩЁННЫХ

Охота на охотника – лучшая из охот

Из памятки снайпера

При слове «конспирация» вампиры,  существование которых среди людей всегда проходило в партизанском режиме, напряглись, построжали  и разом обратили взгляды на Петровича. Старик поворачивал стаканчик  в лужице вина, любуясь переливами света. Поднял глаза на собеседников и заговорил веско и неторопливо:

  – Наверное, многим показалось странным, что из тысяч сосновых штакетин забора в сердце прокурора, заслуженного борца с организованной им самим преступностью, вонзилась именно осиновая палка? Буквально, накануне его перевода в высшую категорию, – Петрович отхлебнул глоток вина. –  Другой случай: олигарх, милейший парень,(входил в резерв судей, обобравший чуть меньше половины страны, не смог управиться с  парашютом, приземлился в лес и наткнулся грудью на острый осиновый сучок.

  – Что ж  странного? В лесу сучков, как... сучков в лесу? – схохмил Мнимозина и потупился под взглядом Петровича.

  – Лес – хвойный бор! Осина, объясняю для урбанистов, растет в лиственном лесу. Убийца владеет информацией о высших вампирах, и свободен во времени и пространстве.  Не стеснен и в средствах. Кто? Под крышей какой фирмы он работает?

  – Тяжеловато будет, – прокомментировал Гульфик. – Потребуется  и нам подключать свои каналы.

  – Предварительно проверив, не являются ли они той самой крышей.  Третий случай: военные после учений, отмечая победу "красных" над "синими", а тех и других над здравым смыслом (обычное дело),  перепились и начали хвастаться личным оружием. У кого наградное, у кого именное, у третьего специальное. Один выщелкнул магазин  – пули серебряные, защелкнул обратно, и грянул выстрел. Наш брат,  в миру генерал по продовольственному снабжению, крупнейший специалист по превращению мясных продуктов в квашенные овощные, не дожил до семисотлетия двух недель.

  – Петрович, – это не у нас… – голос Гульфика задрожал и прервался.

  – Да, не у нас. Сколько тебе нужно обернуться, скажем, в Париж и обратно?

  – Обернуться… и все, – Гульфик обернулся и предъявил как доказательство теплый круасан.– Угощайтесь, прямо с Монмарта.

  – Вот именно, для бессмертных все рядом, и все здесь... И очень возможно... Тот, кого мы ищем, находится здесь.

         Петрович еще не закончил фразу, а Мнимозина и Колян уже катились в разные стороны, высматривая укрытия и изготавливаясь к стрельбе, Гульфик осматривался, стоя за ближайшим ульем. Не двинувшийся из-за стола Петрович присвистнул:

  – Неплохо работаете, но, пока отбой. Гульфик, не дразни пчел, иди оттуда: вампиров они не кусают, но мне может влететь.

  – А почему вампиров не кусают? – Мнимозина пристроился на стул боком, чтобы не терять из вида угол сада и забор соседнего участка.

  – Из голодного сосать нечего, а сытого за своего принимают, – разъяснил Петрович. – Четвертый случай:  губернатор, человеколюбивый и бескорыстный (об этом постоянно твердили областные газеты)  заехал поинтересоваться раскопками скифского кургана, насчет прибрать найденное золото. Свалился пьяным в котлован, аккурат на копье с серебряным наконечником в руках мумии скифского воина, – Петрович помолчал. Собеседники со страхом ожидали продолжения. –  И  последний случай, когда наши братья в вертолете  во время браконьерской охоты сгорели. Отличные были парни из команды первого лица, замечательно умели ставить раком несогласных. Жаль. Осиновый кол, серебряная пуля и огонь.

      Вампиры молчали, и вздрогнули от неожиданного звонка. С ужасом уставились на Коляна, а он, помедлив, вытащил из кармана мобильник. Послушал и, пытаясь остаться спокойным, сказал:

  – Тот случай предпоследний… Кирюха застрелился в своем кабинете.

РАССЛЕДОВАНИЕ НАЧАЛОСЬ

– След сдал

– След принял. Продолжаю поиск.

Пересменка в дежурной части следственного отдела

                             Пауза длилась недолго. Петрович приподнял кувшин и наполнил кровью стаканы вампиров.

 – Не чокаясь, за братьев,– выпили молча и не закусывая. – Ваша задача, – голос Петровича напрягся и ввинтился набатом в уши. – Найти подонка и уничтожить. Судя по изяществу исполнения убийств, – это не человек. Думаю, и это не только мое мнение,  вампир из Высших: из тех, кто не захотел существовать в получеловеческом образе изначально или вернулся позже к первобытному состоянию, по идейным, так сказать, соображениям – вампир-расстрига.

 – Тем легче будет проверить, – Гульфик завозился на стуле и пнул Коляна в бок кулаком. – Не дыми на меня своей дурацкой сигаретой:  курение, чтоб ты знал, вредит здоровью и укорачивает жизнь.

 – Но не прекращает одномоментно, как эти подонки. Куренью бонус, – Колян бросил сигарету на землю и растоптал узким носком туфли. – Над головой топор висит, и неизвестно, чья рука его держит. Я пробил по своим каналам: все погибшие просуществовали около семисот лет, и только Кирюха двести пятьдесят. Судмедэксперт – тварь продажная – определил самоубийство. Двумя выстрелами? Стрельба с двух рук "по-македонски"? Не глава района, а крутейший ковбой.

 – Нормальная практика, – усмехнулся Гульфик. – Я неоднократно читал в заключениях о смерти "суицид", когда тело было нашпиговано пулями, изрезано ножом, а голова валялась в ста метрах от трупа. Эти самоубийцы бывают такими фантазерами.

 – Весело тебе? Давай к делу.

 – К делу, так к делу. Никогда не вселявшиеся в тела вампиры, считают себя высшей кастой. По мне, сборище чистоплюев. Они редко влезают в наши свары. Убийцу надо искать среди расстриг. Вновь обращенные вечно пытаются выглядеть святее Папы, в попытках оправдать свои прошлые делишки.

 – Компромат, – Мнемозина запрыгал от радостной находки. – Кирюху грохнули, потому что он его узнал! Мне не составит труда прочесть его дохлые мозги, и мы все, Колян, хи-хи, узнаем.

 – Не радуйся и не лапай меня за коленки, – Колян отодвинул ногу в сторону. – Самоубийство осуществлено двумя выстрелами – в сердце и в голову. Мозги, приклееные к стене, даже ты не просканируешь.

 – Да, – поддержал Петрович. – Мерзавец знал о наших возможностях и, боюсь, он безусловно круче, чем наши представления о нем. Гульфик, сколько у нас потенциальных жертв, включая присутствующих.

 – Меня и Коляна? – Гульфик непроизвольно скукожился и стал похож на пустой застиранный гульфик. – Было тысяча три, сейчас девятьсот девяносто восемь. Это в мире. В Непряхинске – Джульетта, Колян, я, Витюха-мент, да еще баба с наробраза Сенсейша.

 – А в наробраз за каким хреном вампира протащили, – неподдельно удивился Колян. – Из детворы кровь сосать, и вовсе последнее дело.

 – Устоять трудно, а, точнее, невозможно,... – Гульфик смешно наморщил востринку носа, – когда больше половины бюджета проходит через управление образованием, добавь сюда взятки за устройство детишек в детские сады, опеку над сиротами и пр. Упустить такую артерию было бы непростительно. Добрый десяток наших братьев, прикрепленных к этой кормушке: газовики, электрики, строители, общепитовцы – разом начнут жаловаться на недоедание, если пуля подонка зацепит Сенсейшу. – Он всхлипнул притворно. – Или грешного меня, или святейшего тебя, или добрейшую Джульетту.

 – Эй?! – до Коляна дошло, наконец, что он тоже входит в «группу риска». – Ах, мать его! Тронет Джульетту  – порву на пазлы и рассыплю перед сортиром.

 – А меня не тронут! – Мнемозина заметно захмелел и радостно глядел на подельников. – Молодой я.

 –  Когда смерть по очереди идет, – хмуро насмешливо парировал Колян. – Многие начинают высматривать, кого бы вперед пропустить, но задние  не рвутся заразы!  Стоят и соблюдают... Кирюха тоже молодой...  был.  Завтра похороним.

 – Сбил настроение, – поперхнулся Мнимозина. – Одна моя знакомая, в плаще и с косой твой юмор оценила бы.

 – Оценит, –  Колян тяжело глянул на Мнимозину сквозь сигаретный дым, – Семьсот лет на сцене и всегда  старушку в первом ряду вижу, оттого видимо и шучу не весело. А что делать: абонемент у бабушки на меня.

 – Не слышу рациональных мнений, – Петрович разлил остатки из кувшина. – Допивайте и отправляйтесь думать.  Сейчас вернется с базара моя старуха, у нее пока метла, но несладко  будет всем. Независимо от возраста.

 – Нет, отлучится мне нельзя! – вампиры вздрогнули, Мнимозина уронил стакан. Никто не заметил, как у стола появилась баба Таня. – Опять за старое. Хозяйка из дома, к Петровичу гости!  Картошка-капустка – знатная закуска. Угостить не стыдно, и сожрут – не жалко. – Заметив под столом бутылку от сорокаградусной, взъярилась не на шутку. – Петрович гуляет! Рассада огнем гори, куры от жажды гиньте, у Петровича с утра  аврал, а вечером Кукарача!

  – Ты… помолчи! Ничего…  не понимаешь, – Петрович слегка растягивал слова, и баба Таня  сразу вычислила «градус настройки». – Тань, у меня с тобой год за два: я уже по выслуге за сто лет перевалил, а люблю... Мы же одного поля колоски...

  – И одного Нила крокодилы! Пятнадцать минут! И все по домам.

 – Не уложились, – шепнул  Петрович. – Колян, включай обаяние.

 – Баб Тань, – Колян поднялся во весь свой двухметровый рост. Старушка оказалась ему чуть выше пояса. – Баб Тань, моя вина. День рождения, зашли выказать уважение хорошим людям... И уже уходим.

 – Хорошо, хорошо, – смягчилась баба Таня: нравился ей этот здоровяк.– А день рожденья у кого?

 – У меня, баб Тань. Семьсот лет – этап, почти юбилей. Итожить жизнь – сразу и всю – не хочется пока. День удался, час получился, минута прожита не зря  – семьсот лет, как один день. И чего только в этот денек не вместилось, – с неожиданной горечью сказал Колян, помолчал и нашел силы улыбнуться старушке. – Хотел пошутить весело...

 – Весело шутить – это большое искусство, – Гульфик прижмурился в потешной улыбке, заставив всех отвлечься от Коляна и повернуться к нему. – Весело шутить – это от природы. На днях видел по телевизору знаменитого юмориста, знал его мальчишкой. Так он и тогда умел быть смешным: то задницу соседям покажет, то матом прилюдно заругается.

 – Вроде вас острословов. "Семьсот лет" – материнское молоко на губах не обсохло. Две минуты до калитки добежать,  –  засмеялась баба Таня весело. – Время пошло.

          Не пытаясь испытывать  крутой нрав хозяйки,  живо подались за калитку. Закурили, душевно прощаясь и пожимая Петровичу руку:

  – Петрович!  Ты – мужик!

            Вальяжно приосанясь, «мужик Петрович», пошел к дому и остановился, как вкопанный, медленно трезвея. Рядом с дверью в сенцы стояла новенькая метла...

            Потянул на себя ручку, навстречу по длинному коридору веранды стремительно разгонялась баба Таня:

  – Я полетела, а ты смотри тут...

            Петрович поднял руку к животу,  закрестился наоборот, сторонясь метлы, и с ужасом отдернул руку:

  – Таня, чуть в грех не ввела. Может, ну ее? Я велосипед починил...

ПОХОРОНЫ

Бывает и в плохом хорошее:

Такое бремя в яму сброшено.

Эпитафия дорогому другу

              Колян стоял на высоких ступеньках здания администрации. Неторопливо покуривал суперлегкий Георг и посматривал безразличным взглядом  в толпу на площади. Похороны – эка невидаль. За  неполные семьсот лет Колян только своих тел схоронил три десятка, а чужих считать-не пересчитать.

            Перед трибуной на столах стояли два украшенных золотистой бахромой гроба. Милицейское оцепление отжимало в сторону любопытствующих обывателей. Старшина ППС Зачухрин, придерживая на голове фуражку,   рьяно суетился, пытаясь выгнать за оцепление гужующихся вокруг загулявшей дворняжки многочисленных беспородных кобелей.

          Любопытная сучка, забыв о любви, упрямо лезла вперед к зрелищу. Кобелям забыть о любви не позволяла природа, и они проламывались сквозь милицейский кордон следом за объектом вожделения.  Районное руководство, обеспокоенно посматривая вверх, собиралось открыть траурный митинг.

            Погода в Непряхинске  напрямую зависела от концентрации вампиров на квадратный километр города. Нетрудно догадаться, что на городской площади и у здания районной администрации всегда было пасмурно, а в день двойных похорон  тучи заволокли небо и опустились, едва не на головы, собравшихся на торжественное событие горожан.

           Сколько-нибудь заметные происшествия в Непряхинске случались не каждый день и даже не каждый год, а тут два высших районных чиновника в один день вознеслись в небеса (или провалились в ад).

 – Воровали, воровали, а тут такой облом, – сочувствовали в толпе.

 – Думали, с собой заберут.

 – А зачем? Они и Там воровать будут. Такую привычку сразу не убьешь.

 – Не привычка, а призвание.

 – Талант. Умение воровать – это от Бога.

 – А они как раз к нему. С отчетом.

 – Тихо вы! Развеселились.

           Внутренним слухом ловя разговоры и реплики, Колян внешне оставался бесстрастным, но шевелился в сердце червячок страха. Не однажды в своих жизнях и превращениях топтан был доведенными до отчаяния людьми, терзан и убиваем толпой за свои делишки, но не догадался никто вогнать в сердце осиновый кол. И оживал Колян  в новом теле, с каждым разом злее, умнее, наглее, изворотливее, смелее.

           А вот сейчас опять накатило. Запаниковав, мысленно позвал Джульетту:

 – Двигай сюда. Разговор есть.

 Давние сексуальные партнеры – Джульетта и Колян – вековые, можно сказать, оба до одури любили оральный секс и поболтать, а, чтобы в процессе не прерывать общения,  пришли к телепатии: "Извергиня! Ты из меня душу высасываешь." "А ты из меня вылизываешь, но какой кайф! Хрен с ней – с душой!"

           Джульетта задышала часто, протолкалась через толпу. Сияющая, яркая, красивая, с красных губ только кровь не капала. Встала спиной к  Коляну: нельзя налоговому инспектору с бандитом принародно общаться.

 – Кого на сей раз подцепила? –лицо Коляна осталось спокойным, но в голосе послышались ревнивые нотки.

 – Олигархишко местный. Пундиков. Скупает у фермеров за бесценок весной осенний урожай. Тем и богатеет. "Ты,– говорит. – Ни черта не смыслишь в минете!" Это при моей семисотлетней активной практике! Оставила ему двести грамм гирлятинки на развод, чтобы копыта не откинул по дороге в больницу. На скорой увезли без сознания.

 – Так ты и в горло не впивалась?

 – Дело мастера боится. Совместила полезное с приятным. У тебя что? Переусердствовал в скорби и скатился в печаль?

 – Поднялся до грусти, – мягко поправил Колян. – Посмотри братьев на трибуне. Рожи скорбные, а рады. Две кормушки освободились... Не братья нам имя... И собралось нас на этом пятачке многовато.

 – Ты о чем?

 – Сам пока не знаю, но тревожно в воздухе,... будто кто-то через прицел рассматривает, но стрелять не спешит – удовольствие продлевает.  Ой, как тревожно.

 – Успокойся, Колян, это только предчувствие дождя, – Джульетта, незаметно оглядевшись, протянула руку назад и помяла то, что ухватила. – Посмотрим спектакль, и у нас еще будет время повеселиться.

 – Без веселья только в омут. Слышала, как Мнимозина напугал нашего Палваныча и удивил его жену и дочь. – Колян потянулся. – Весь городок наполнен слухами о чудесах в Непряхинском морге.

 – Вся внимание.

 –  Есть места,  где чудеса случаться обязаны,– это мое жизненное наблюдение, – Колян повел глазами по сторонам и, убедившись, что никто не смотрит, положил руки на бедра Джульетты. – Судмедэксперт Палваныч являет собой почти исключительный случай гармонического симбиоза вампира и человека.  Патологическая жадность к деньгам дополняет кровавую ненасытность,  страх вампира перед разоблачением соседствует с человеческой трусостью и  боязнью физической боли.  Вампир Палваныч с момента рождения   двести три года  бегал от драк, скандалов, разборок, и нашел себя, став судмедэкспертом Павлом Ивановичем  в тихом Непряхинске.

            Покойники,  они же усопшие, отстрадавшие, ушедшие, оставившие, отжившие,  покинувшие, отмучившиеся  – клиенты-жмурики,  если короче,  не лезли  драться в ответ на нелестные, а, порой, грубые и оскорбительные высказывания Палваныча в их адрес.  Не рвали на груди рубаху и не кидали шапку оземь,  если Палваныч с пьяных глаз не очень аккуратно работал скальпелем.  «Не качали права», укрепляя свою значимость и авторитет, перед  молоденьким вампирешкой тринадцатой категории. Не вцеплялись в горло, как жена и дочь, "Денег, денег,денег! Ты вампир или тряпка?" на развлечения и наряды. Смирные,  покладистые и нетребовательные ребята.

            Хитрый Палваныч придумал пить кровь у неспособных к сопротивлению мертвых, а деньги «снимать»  с убитых горем и предстоящей вечной разлукой с покойным  безутешных родственников. Соблюдая приличия перед памятью «покинувшего мир»,  последние  не скупились и не торговались.

            Здание морга – бывшая больничная котельная, приспособленная  для временного складирования и хранения транзитных тел, стало местом работы для всей семьи вампира:  он вскрывал и определял «нужную» причину смерти,  а жена и дочь обмывали и одевали усопших к погребению. Тело не выдавалось родственникам, пока в полном объеме не оплачивались навязанные услуги.

          Палваныч,  худой  длинный,  изогнутый, как шило, привычно неторопливо осмотрелся, настраиваясь  на переход  в  особый мир  морга.  Своим ключом открыл и снял полукилограммовый замок с двустворчатой двери, потянул ручку, внимательно прислушиваясь к скрипу. Щелкнул выключатель, и три лампочки, без плафонов и абажуров, с высокого потолка  тускло осветили серо-желтым светом сто квадратных метров цементного пола, грязные стены и  ряд столов с «клиентами» под белыми простынями, из-под которых выглядывали только правые ступни с номерочком на большом пальце. Безвременно и безвозвратно отлучившиеся терпеливо и непринужденно ожидали очереди на предпохоронное обслуживание.

         Палваныч всегда входил в морг, как в загадочный храм. Он считал, и многие поддерживали его  убеждение, в неизбежности сверхъестественных,  экстраординарных случаев, с оттенками не  ясной, а, чаще, явной жути, которые, если до сих пор не случились, то вскоре непременно произойдут в таком тяжелом, мрачном месте.

 Дверь проскрипела, закрываясь, и легонько хлопнула. Палваныч вздрогнул. В морге скрип, хлопок, голос,  легкое движение воздуха, тишина  – все имеет значение. Страшные чудеса и жуткие явления здесь обязаны случаться.

        Сейчас Палваныча интересовали только два тела – председателя регистрационной палаты  Мнимозины и Кирюхи – бывшего главы района.  Палваныч откинул простыню:

 – Бедняга, как тебя раскатали!...  Несчастный случай. Очевидно!

         Всегдашний собутыльник и соходник по бабам был просто расстелен на столе скатертью, а на лице под черными усами застыла плоская улыбка.

 – Веселый был, – грустно прокомментировал Палваныч и улыбнулся, припоминая совместные приключения. – В театре жизни у каждого свое амплуа: кто-то драматизирует, другой в черных трагедийных по жизни, мрачно насупясь, шагает; некоторым повезло проскакать дистанцию легким клоуном, и даже его смерть вызывает у окружающих улыбку. Финита... – Он откинул следующую простынь. Глянул и сразу  закрыл тело. – Типичное самоубийство  двумя выстрелами. Эх, и что им не живется?

       Он вытянул из кармана мобильный, с отвращением выбрал номер жены и, ожидая соединения,  пнул  ближайший стол:

 – Жизнь пошутила: сделала бессмертным в окружении мертвецов! – телефон отозвался голосом жены, и Палваныч сник. – Да-да, приезжайте, работайте, а я отчет подготовлю.

           Из черного Вольво выбрались мама Вера и дочка Иришка, плотные невысокие ярко-накрашенные блондинки. Прошли в открытую дверь морга.

 – Такой противный тусклый желтый свет, – злобно процедила мама.

 – А зачем покойным яркий и белый? – возразила «продвинутая»  дочь. – Им теперь розовый, голубой или серо-буро-малиновый – абсолютно фиолетово.

        Привычно приступили к работе. Снимали простыни и окатывали отстрадавшего холодной водой из цинкового ведра.  Мгновенно посиневшего и покрывшегося гусиной кожей бедолагу оставляли обсыхать и переходили к следующему.

                  Иришка подбежала к третьему столу, а там простыня, будто на колу повисла. Так высоко, что ноги и голова жмура частично обнажились. Сдернула Иришка простынь, и обе женщины  ахнули в голос:

 – Мнимозина! – отвернулись, конфузясь, но потом снова уставились на раскатанного в блин красавца мужчину, с сильно эрегированной детородной плотью.

 – А я всегда говорила, что внутри у них кость, – с юношеским максимализмом заявила Иришка. – Крепкая, твердая кость.

 – Твердость должна быть величиной постоянной, а не одноразовой: кальций у мужиков вымывается с мочой, и кость мягчает со временем, превращается сначала в мягкий хрящик, а позже в жалкую застиранную тряпочку, – грустно добавила мудрая мама. – Давай-ка, займемся пока другими, а на этого будем любоваться.

         Струя воды из крана мощно ударила в ведро, а лампочка над головой возбужденного Мнимозины внезапно моргнула. Раз, другой, третий… А на четвертый моргнул труп и начал поднимать голову. Женщины оцепенели.

         В дверях застыл, собиравшийся войти Палваныч. Из его рук медленно, листок за листком, выпадали протоколы вскрытия.

 – Прикольно! – прокомментировала мысленно Джульетта. Ее плечи вздрагивали от смеха, и она, прикрыв ладонями лицо, ссутулилась в позе обремененного безутешным горем чиновника, сотрясающегося от рыданий. – Колян, нельзя так веселиться во время похорон.

           Организаторы похорон: Колян – бандит, рэкетир, налетчик; наипервейший его дружбан Витюха – начальник муниципальной милиции, и Джульетта – главный налоговый инспектор под замечательный повод  в очередной раз обсосали, хлебнули кровушки у окрестных фермеров и местных предпринимателей:

 –  Ребята,  вы можете на благородное, нравственное, чистое, святое дело не жертвовать, конечно…

            Троица прекрасно дополняла друг друга. Джульетта, с обаятельной улыбкой, приятным голосом объясняла, как важно, нужно и выгодно любить, а, главное,  кормить районное руководство. Главный мент не наживы ради, а исключительно по живости характера прихватывал что-нибудь в натуральном выражении: ящичек многократно перемороженных ножек бывшего американского президента, пару десятков бутылочек водочки – "покойник, типа, любил", упаковку чипсов – "детишкам скажу: "Лиса прислала."

              Колян просто стоял неподвижно и тяжело смотрел глубоко посаженными глазами из-под полей низко надвинутой шляпы. Его особенно боялись. Если первые двое могли в течение месяца развалить самый успешный бизнес актами, проверками, повестками, штрафами и упечь неугодного за решетку, то Колян запросто вычеркивал из жизни "одним росчерком «пера».

            Предприниматели изобразили печаль, скорбь, сочувствие и отстегнули кругленькие суммы на помин души  бездушных усопших, утешая себя надеждой восполнить убыток за счет работяг.

            Школьников в почетный караул собрали – черный низ, белый верх, открытая шея; оркестрик  помятых медных инструментов наладили; в толпу упырей-шестерок – практикантов из молодежного движения "Ваши" – на «свободную охоту» выпустили – есть возможность лишний раз потренироваться на ходу подметки рвать. Вашисты, в одинаковой бело-синей форме, выстроившись цепочкой, отжимали толпу от гробов и трибуны, прислушивались к разговорам, выявляли и незаметно фотографировали на мобильники особенно не лояльных. Благо народ, радостно провожая в последний путь сразу двух из первых в районе лиц, расслабился в счастье и не стеснялся в выражениях.

 – А нового главу опять по самой толстой морде выбирать будут?

 – Или, как позапрошлого, по толстой жопе?

 – Нет, по количеству наворованного за год. Типа, наворовал для себя, наворует и для них.

 – Во-во! Лозунг "Все выше и выше" никто не отменял, продолжат воровать к новым вершинам.

 – А я считаю, что Непряхинск достоин честного и умного руководителя, – девушка, сказавшая эту фразу, засмущалась, покраснела под обращенными на нее удивленными и насмешливыми взглядами, но решила отстаивать до конца свою точку зрения. – Я считаю, мы сами должны выбрать достойного руководителя.

 – Согласен, – пожилой мужчина, работяга по виду, прикрыл девушку спиной от вашистов и попытался успокоить. – Мы все придем  на выборы и дружно выберем,...  кого скажут.

             Чиновники на трибуне, отталкивая и оттирая друг друга,  рвались  к микрофону, засветиться яркой фразой и неподдельной скорбью –  освободившиеся "хлебные" места  возбуждали и горячили почище наркотика:

 – Мы потеряли достойных парней, верных товарищей, настоящих,  добросовестных, до глубины души честных слуг народа, – проникновенно пищала в микрофон корявая и скелетообразно худющая от неутолимой злости архитекторша Козетта. – Нам будет их не хватать! – А упыри  в толпе пристально вглядывались в лица и немедленно всаживали острые клыки в артерии неосторожно сверкнувших растроганной слезой горожан.

            Мнимозина-Никитенко готовился выступить вторым, от души веселясь комичности ситуации. Всего два дня назад он сам был в теле начальника регистрационной палаты, толстощекого красавца, первейшего в районе ходока, пьяницы, извращенца и взяточника, а теперь должен был хоронить самого себя. Колян так хорошо раскатал директора катком по асфальту, что в гроб тело смогли уложить, лишь скатав рулоном.  Без привычки скатали поперек, пришлось разматывать, перематывать вдоль и перевязывать веревочкой, чтоб не раскатилось до времени.

 – Скорбный день, – начал Мнимозина, прикрыв веками смеющиеся глаза. – Лучшие люди приносят себя в жертву нелегкому делу, которое объединяет стоящих на этой трибуне. Делу построения социального государства, где во главе угла будут заботы простого человека, его надежды, чаяния, его будущее.

            Чиновники-вампиры, никак не реагируя на речь собрата, жадно высматривали для себя в толпе ужин по аппетиту.

 – Мы работаем для вас, дорогие жители Непряхинска… – Мнимозина поднес руку к глазам, скрывая смех. Любил развлечения ради врать от души. –  Вот у меня родились стихи:

 
 Он был не плох,
 И видит Бог,
 Прожить еще немало мог.
 

 Нет, не могу говорить. Слезы душат…– и, корчась от смеха, покинул трибуну.

          Надрывно и нестройно взревел похоронной музыкой успевший алкогольно нагрузиться  застоявшийся оркестр,  работяги торжественно запихнули гробы в сверкающие катафалки. Машины  плавно тронулись и, набирая скорость, покатили в сторону городского кладбища. Суматошным лаем залились вслед дворняги с обочины. Колян наклонился к Джульете, губами раздвинул волосы над  ухом, прошептал еле слышно:

 – Собаки лают на караваном  проходящую  жизнь.  Представил себя кобельком, и загрустилось. Сколько тех караванов осталось? Нужно срочно бежать лаять, а то жизнь проведешь в облаивании Луны,  а это совсем уж бестолковое занятие.

 – Не торопи, изверг, –  Джульеттта задрожала, едва сдерживая возбуждение, и подвинулась вперед, подальше от горячего друга.

          Оглянувшись, Колян заметил вездесущую баб Таню. Старая женщина, поднялась на крыльцо администрации, чтоб лучше видеть.  Потянула руку для креста вслед процессии, да так и замерла в неподвижности. Колян, мягко взяв женщину  за плечо, помог спуститься вниз.

 – И крест на них не ложится, – лепетала старушка. – Бог видит...

 – Видит, видит, баб Тань, – успокоил Колян, – Но непосредственного участия не принимает. Для него это только кино... и даже не самое захватывающее.

           Он вернулся на место и, провожая  катафалки взглядом, незаметно для окружающих сдавил ладонью ягодицы Джульетты, не поворачивая головы, послал ей телепатическое предложение:

 – А не помянуть ли братьев по крови в интимной обстановке?

 – А кем ты сегодня выступаешь? Могильщиком, Йориком или Тенью отца  Гамлета? – игриво ответила вопросом Джульетта.

 – Я буду Калигулой – ворвусь в храм верхом на застоявшемся жеребце, и оскверню жилище Богов.

 – Ты обещаешь осквернить качественно?

 – На пять с плюсом!  Оскверню и, мало того, надругаюсь: буду материться, размахивать плеткой в храме и несколько раз не слабо зацеплю твою красивую круглую... алтарь.

 – Насмешник, я уже в истерике. Немедленно ушипни в счет обещанного.  А косточку потрогать дашь?

 – Не шути так уменьшительно! Потрогать дам, но не косточку и, даже, не кость, а большой жесткий мосол.

 – Заитриговал, мерзавец. Пошли скорее, или я  прямо здесь вцеплюсь в него зубами.