Текст книги "Ротмистр авиации"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

16.

На следующий день Стэнгулеску свел Губарева и Танаку в бильярдной «Аквариума» за партией в пирамиду. Когда это случилось, когда Стэнгулеску, паясничая, представил их и они молча поклонились друг другу, Губарев поздравил себя. Похоже, знакомства с ним искал и японец. Так как Губарев понимал подоплеку этого интереса и сам с помощью Курново подготовил сближение, это была хоть и маленькая, но победа.

По ударам, дыханию, взглядам он видел – Танака настоящий игрок, игрок по крови, из тех, кто не любит проигрывать и проигрыша не прощает. Тем лучше, усмехнулся про себя Губарев, есть ради чего рисковать. Партия шла очко в очко. Так как залог отдали Стэнгулеску, граф нервничал, понимая, что оба бьются всерьез и неизвестно, чем все кончится. Когда на столе осталось три шара, Губареву не хватало пяти пунктов, Танаке – семи. Бил атташе. Он целился долго, но то ли сорвал кисть, то ли глаз подвел – так или иначе, после удара в угол десятка откатилась в центр. Присев, Губарев всмотрелся: образовалось что-то вроде подставки в среднюю лузу. Да, он точно видел, десятка падает, важно, чтобы не дрогнула рука. Стало тихо. Танака, показывая, что спокоен, опустил веки, начал осторожно мелить кий. Губарев не спешил, даже спиной ощущая напряженность японца. Нарочно подлив масла в огонь, улыбнулся.

– Господин атташе, я готов ответную. Может быть, поставим?

Танака глянул мельком, взгляд для понимающего человека – страшный. Атташе понятия не имеет, что Губарев изучал синтоизм. Иначе он бы так не посмотрел, для японца этот взгляд означает смерть. Вот, будто что-то переборов в себе, отставил кий. Уголки глаз дернулись.

– Приятно удивлен, я уже забыл, когда проигрывал. Бейте, князь, прошу.

– Извольте, – пригнувшись и почти не целясь, Губарев сильным ударом вогнал шар в лузу. – Реванш?

– Пожалуйста, в любой день. Надеюсь, предупредите? Имею честь.

Танака чуть заметно поклонился и вышел. Губарев облегченно вздохнул: такой уход был залогом, что они еще встретятся.

После, в варьете, Стэнгулеску без конца обсуждал партию и собственные переживания. Перед самым разъездом, когда граф окончательно напился и бессмысленно таращился на бутылки, официант положил перед Губаревым записку. Шепнул: «Велено передать-с», – и тут же исчез. На бланке с вензелем неровно и наискось было написано: «Удивлена. Может быть, хоть сегодня вы меня проводите? П. С.».

Повертел бланк, подумал мрачно: кажется, это судьба. Именно сегодня он хотел наконец-то в подходящей обстановке поговорить со Ставровой и, если разговор повернется в нужную сторону, попросить ее о помощи. Помощь ему нужна сейчас позарез.

17.

Выйдя в три, около получаса он простоял среди колонн у выхода. Ставрова, как всегда, вышла в половине четвертого. Гости уже разъехались, у тротуара, как обычно, скучал одинокий экипаж. Увидела Губарева, нервно кивнула, взяла под руку. Подошла с ним к пролетке, он помог ей сесть, опустился рядом. Ставрова подняла глаза.

– Вы заставляете очень долго ждать.

Возможно, это игра, но нарочно посмотреть так, как она сейчас смотрит, нельзя. В глазах горечь, настоящая горечь.

– Как раз сегодня я хотел с вами поговорить. И поговорить серьезно.

– Разве со мной можно говорить серьезно?

Оставил вопрос без ответа, покачал головой.

– Наверно, мы куда-то поедем? К вам или ко мне?

– Давайте ко мне, если хотите.

– Извозчик, будь любезен, Ростанная, двадцать семь.

– Слушаюсь, барин… Н-но, пошла!

Кобыла легко взяла пролетку, зацокала по брусчатке.

– Откуда вы знаете мой адрес? – серые глаза смотрят настороженно.

– А|не уже приходилось вас подвозить. Когда мы вместе удирали от Десницкого.

Цоканье копыт, вздрагивание пролетки… Улыбнулась растерянно.

– От Десницкого? Не понимаю.

– Пролетка, лихой кучер, его звали Саша. Неужели не помните?

Смотрит в упор, ничего не понимая. Губарев улыбнулся:

– Без бороды человек всегда выглядит по-другому, так ведь? Неужели вы не помните голос? У вас ведь хороший слух?

– Значит, сейчас вы тоже не тот, за кого себя выдаете?

– Тоже.

– Как я понимаю, это и есть серьезный разговор?

– Это и есть… В одном я вас не обманул.

– В чем?

– Я действительно Саша. И тогда был Саша, и сейчас Саша, и всегда буду Саша. Единственное, что я хотел бы получить – надежду, что вы мне когда-нибудь поможете.

– Не понимаю.

– Просто мне действительно может очень понадобиться ваша помощь.

Они свернули на Ростанную. Отвернулась, спросила тихо:

Это все, что вы хотели мне сказать?

– Не все. Еще одно: я не могу без вас.

Нагнулась, он почувствовал щекой ее волосы, плечом – легкий подбородок. Показалось: они вдвоем медленно плывут сейчас в блеклое петербургское утро, будут плыть бесконечно, остальное не важно.

К себе на Большую Дворянскую он вернулся к семи. Кое-как снял одежду, упал на кровать – и тут же заснул, впервые за долгое время почувствовав себя счастливым.

Выспаться не пришлось. Около восьми задребезжал телефон, он снял трубку:

– Да, слушаю.

– Квартира господина Остермана?

– Да, квартира Остермана.

– Будьте любезны, сегодня в двенадцать вас ждут в банке.

– Хорошо, приду.

Условная фраза: к двенадцати Курново ждет его на конспиративной квартире.

18.

Дверь после звонка открыл сам Курново; молча кивнул, и Губарев прошел в комнату. Квартира казалась нежилой, хотя было ясно, что ее регулярно убирают. Казенный уют, полы натерты до блеска, на них аккуратно постелены половики, на диванах чистые чехлы.

Курново долго ходил вдоль шкафа, рассматривая книжные корешки. Переставил бронзовую девушку на полке. Подошел к окну, понюхал герань.

– Александр Ионович, у меня вопрос. Надеюсь, ответите?.. Да, садитесь, садитесь, Александр Ионович.

Губарев сел на диван, Курново опустился в кресло. Оловянные глаза смотрят в упор, ничего хорошего ждать нельзя.

– У вас есть основания жаловаться?

Разнос? Что? ж, надо выдержать.

– Владимир Алексеевич, я не могу жаловаться.

– Еще бы вам жаловаться. Вас внедрили в «Аквариум», вам выделили необходимые средства, наконец, пошли на ваши условия, в том числе на совершенно абсурдные, как я считаю, – отказ от наружного наблюдения. И что же?

– Владимир Алексеевич, простите – требуется время.

– Не нужно мне объяснять, что такое время, ротмистр.

– Но ведь в самом деле требуется время.

Курново дернул подбородком.

– Времени у вас было достаточно. Дорогой мой, прошло больше месяца. И то лишь с момента, когда вы устроили инцидент с Десницким. Разве не так?

– У меня есть сдвиги.

– Какие же? Или вы считаете сдвигом знакомство со Ставровой?

Быстро до Курново доходят сведения.

– Считаете или нет?

– Нет, не считаю.

– Тогда в чем сдвиги? Вы выяснили, кто такой Киёмура Юдзуру?

– Нет, но я познакомился с Танакой.

– Вы познакомились с Танакой? И что же, Александр Ионович?

Смотрит в упор. Неясно, что сейчас лучше, промолчать или ответить. Хорошо, он ответит.

– Пока ничего.

– Правильно. Учтите, Танака официальное лицо, тут нужно трижды подумать, прежде чем что-то предпринимать. У него масса связей, в том числе и при дворе. Вы понимаете?

– Понимаю.

– Пока не вижу. Если он что-то не выкинет совсем из ряда вон – а он не выкинет, – нас из-за него сотрут в порошок. Хоть это представляете себе?

– Да, Владимир Алексеевич, отлично представляю.

– Какие соображения по поводу Десницкого?

– По-моему, единственное – его можно использовать как прикрытие.

– Правильно, – Курново подошел к окну, посмотрел на плечо, щелчком сбил пылинку. – Вы помните, я разослал агентуре указание – немедленно сообщать любые данные о человеке, сколько-нибудь напоминающем Киёмуру Юдзуру?

Еще бы не помнил, подумал Губарев. Я сам и предложил разослать эти указания.

– Да, Владимир Алексеевич. Есть какие-то данные?

Курново порылся в кармане, достал сложенную вчетверо бумажку. Но разворачивать не стал.

– Есть. Только что получено сообщение от спецагента из Курска. Офицер, которому я вполне доверяю, видел человека, похожего на Киё-*1УРУ»– протянул листок. – Ознакомьтесь сами.

Губарев прочел:

«Его высокоблагородию нач-ку ПКРБ полковнику Курново. Согласно Вашему запросу сообщаю: человек, по всем приметам отвечающий высланному Вами описанию «татарина Ахметшина», а также фотографии, служил с марта по апрель с. г. на Курском аэродроме в частном услужении у авиатора-изобретателя А. Г. Уфимцева. Этот человек был нанят в состав группы г-на Уфимцева под фамилией Шарипов и выполнял вместе с двумя другими рабочими вспомогательные операции по подготовке к запуску в воздух «Сфероплана» г-на Уфимцева. В апреле с. г. Шарипов из группы г-на Уфимцева уволился. Поскольку деятельность вышеуказанного Шарипова может быть противозаконной, сообщаю некоторые данные о «Сфероплане» А. Г. Уфимцева. Сфероплан представляет собой летательный аппарат тяжелее воздуха оригинальной конструкции с мотором, созданным по собственному проекту А. Г. Уфимцева. Отдавая должное смелости технической мысли изобретателя, замечу, что при испытательных полетах сколько-нибудь обнадеживающих результатов сфероплан не показал, и извлечь практическую пользу из этого проекта вряд ли возможно. Сфероплан представляет собой несущую поверхность, которая является одновременно его корпусом и представляет собой сферу, напоминающую лепесток цветка или крыло насекомого – отсюда и название «Сфероплан». Оригинальна и конструкция двигателя… Общий вес аппарата – 11 пудов, поддерживающая поверхность, включая оперение, – 40 кв. м. Шарипов уволился накануне сезона полетов «Сфероплана». К сему – агент по особым поручениям шт. – рот. Будылев».

Губарев прочитал донесение несколько раз и знал уже текст наизусть, почти не вдумываясь в смысл, только ощущая радость. Молодец Будылев! ЗИго подтверждение; пусть пока неизвестно чего, но подтверждение. Японцы что-то ищут. Что – он пока не выяснил, но ведь должен же он когда-то найти ответ… Должен…

Впрочем, когда первая радость прошла, он подумал: что здесь конкретного? О чем все это говорит?

Он хорошо знает Уфимцева. Этого человека знают все, кто причастен к авиации. Конструктор, авиатор, летчик отчаянной храбрости, без раздумий ухнувший все состояние на сфероплан. Этот Уфимцев не раз бывал со своим аппаратом у них на Гатчинском аэродроме. Человек странный – хмурый, неразговорчивый, иногда даже неприятный. Все время проводит около аппарата, непрерывно что-то усовершенствует. Спецагент Будылев прав: реально у изобретения Уфимцева никаких перспектив. Конечно же, сфероплан утопия, будущее не за этой странной конструкцией, а за показавшими отличные летные качества бипланами. Но что-то ведь заставило Киёмуру заинтересоваться именно сферопланом Уфимцева? Что? Совершенно не понятно. Если говорить прямо – сфероплан никчемное изобретение. Но ведь и змеи никчемное изобретение. Просто дьявольщина какая-то. Вот когда нужен Зубин.

Полковник смотрит настороженно, встал, сделал несколько шагов, остановился, делая вид, что изучает паркет.

– Что вы на все это скажете? Кстати, Александр Ионович, надеюсь, вы не в обиде на преамбулу? Как человек военный, вы должны понять, я обязан был все это высказать.

– Что вы, Владимир Алексеевич. Какие могут быть обиды.

Курново ногтем осторожно выцарапал из бумажника крохотную вырезку.

– Вот, прочтите еще. Сообщение газеты «Петербургская хроника» недельной давности.

Вырезка набрана мелким шрифтом, ясно – последняя страница, раздел «Новости».

«Сфероплан А. Г. Уфимцева в Курске вновь разбит бурею, теперь уже окончательно. Починка его совершенно невозможна. Однако, по сообщениям нашего корреспондента, изобретатель не оставляет надежды повторить опыт и, собрав необходимые средства, приступить к постройке еще одного сфероплана».

Ничего удивительного и в этом сообщении нет, летчики сейчас бьются ежедневно. Грохаются «Фарманы», «Антуанетты», в последнее время даже «Блерио-2 бис», что там сфероплан. Информация лишь подтверждает несуразность выбора Киёмуры. Интересоваться аппаратом, заведомо обреченным на аварию, – зачем? Ответа пока нет, но в поисках японца проглядывает закономерность.

– Владимир Алексеевич, лично я ничего удивительного в гибели сфероплана не вижу. Будылев совершенно прав, изобретение Уфимцева не имеет никакой перспективы.

– Никакой перспективы… Но агент фирмы «Ицуми», тайком проникая на наши аэродромы, почему-то интересуется именно этими объектами. Почему?

– Не знаю. Мы столкнулись в некотором роде с парадоксом.

– Вы знаете не хуже меня, ротмистр: парадоксы контрразведку не интересуют. Нужен реальный материал. Вы понимаете – реальный?

А ведь дело сдвинулось, он это ясно чувствует. Знакомство с Танакой – раз, письмо Будылева – два, в дальнейшем можно рассчитывать на знакомство с Киёмурой. Ничего, еще повоюем.

– Александр Ионович, я жду ответа!

– Владимир Алексеевич, думаю, ждать придется недолго.

19.

Сидя на их излюбленной уединенной скамейке, Зубин перечитывал документы. Обе бумажки, донесение Будылева и вырезку из «Петербургской хроники», он держал в разных руках, поочередно поглядывая то на одну, то на другую. Казалось, он тщательно сверяет тексты. Наконец, вздохнув, сложил листки, отдал Губареву.

– Жаль Уфимцева, талантливый человек.

– Мне кажется, он немного не от мира сего.

– Правильно, к тому же неудачник. А Киёмура ведет себя странно. Какой-то патологический интерес к неудачным конструкциям. Не имеющим перспективы, абсолютно никакой. – Зубин некоторое время следил, как по гипсовой ноге ползет муравей, сбил его легким щелчком, усмехнулся, – Абсурд, наполненный неким смыслом, вроде этого мураша, да?.. Размышляя на досуге, я представил – в России сделано какое-то интересное открытие в области авиации. И японцы за ним сейчас охотятся.

– Что за открытие?

– Не знаю. Оно или скрыто так, что о нем не подозреваем даже мы, или здесь, в России, ему пока не придают серьезного значения. Ты знаешь – такова судьба многих великих изобретений. Не будучи признаны на родине, они с успехом использовались другими.

– Как не знать… Но если об этом изобретении неизвестно нам – откуда о нем пронюхали японцы?

– Положим, пронюхать что-то, тем более для японцев, да при нашей охране – раз плюнуть. Они именно пронюхали, но что это конкретно, не знают. Поэтому и перебирают варианты – один за другим. Попробовали изучить сфероплан, не нашли ничего; взялись за змейковый поезд, – Зубин встал, – Сейчас начнут раздавать обед. Проводишь?

Когда они остановились у входа, Губарев спросил:

– Слушай, Зубин, открой мне еще одну тайну. Ты же сам объяснил: вы хотите разрушить Россию, эту Россию. Но, помогая мне, объективно укрепляешь царскую армию.

Зубин покрутил костыль.

– Саша, ты затронул сложный вопрос. С одной стороны, я вместе с тобой защищаю сейчас интересы царской авиации… – усмехнулся. – Но если посмотреть с другой стороны, может быть, наоборот – сейчас ты, агент ПКРБ Губарев, сам того не желая, работаешь на будущую Россию? Свободную.

20.

Знакомство с Киёмурой стоило Губареву пятидесяти рублей – он проиграл контровую Танаке. Но зато – получил приглашение разделить ужин с японцами.

За столом Танака представил его Киёмуре Юдзуру. Юдзуру-сан выглядел простолюдином: широкое плоское лицо, закругленный нос, оттопыренные уши. Но, так же как и у Танаки, его манеры были безупречны, он бегло говорил по-русски и по-французски, почти не спотыкаясь на звуке «л», лишь чуть усиливая его. Весь вечер шла беседа на европейский манер, обо всем и ни о чем, с шутками, забавными историями и замечаниями в адрес женщин. В конце застолья, перед тем, как проститься, Танака поднял бокал:

– Князь, спасибо, вечер был замечательный! И все-таки вы страшный человек!

– Вы имеете в виду…

– Я имею в виду тот оборотный в угол в самом начале партии, помните?

– А ваш прямой в конце?

– А первая партия? Кого обыграть? Меня! Меня, Танаку Хироси!

– Боюсь, барон, вы мне просто поддались. Было? Из традиционной японской вежливости.

– Давайте выпьем за вашу русскую вежливость! Прозит!

Губарев поднялся вслед за Киёмурой.

– Прозит! – Он так и не понял, узнал ли его Юдзуру-сан. Надежда на то, что не узнал, была – на Гатчинском аэродроме они почти не встречались.

21

Должно же было ему когда-нибудь повезти, должно было прийти вознаграждение за бесконечную слежку, за усилия, которые, как ему казалось, он тратит совершенно впустую.

Был день, он шел за Киёмурой по оживленной части Невского проспекта. Пройдя Елисеевский магазин, заметил, как японец скрылся в одном из подъездов. Слившись с пешеходами, прошел мимо; этот дом, серый, шестиэтажный, стоял как раз напротив Александринки. На стене вывеска, таких на Невском десятки, мелькнуло: «Патентная контора».

Читать дальше не стал, прошел, не задерживаясь, перешел на другую сторону Невского и стал ждать.

Примерно через сорок минут японец вышел. Вел он себя, как обычно, спокойно, уверенно. Некоторое время Губарев шел за ним, когда тот остановил извозчика, подождал – и сел в стоящую у тротуара свободную пролетку. Экипаж с японцем остановился на Вознесенском проспекте, у дома № 28. Этот адрес Губарев знал отлично, здесь размещалась редакция журнала «Вестник воздухоплавания». Дождавшись, пока Киёмура войдет, велел кучеру развернуть пролетку и ждать. Через полчаса японец вышел и сел в трамвай. Губарев еле успел расплатиться и догнать вагон. Две остановки пришлось ехать сзади, на битком набитой площадке. Сойдя на Васильевском, он проторчал около часа в укрытии около «японского дома». Убедившись, что Киёмура не выходит, поспешил на Невский, к дому напротив Александринки. Прочитал табличку у подъезда полностью:

«Патентная контора. Исходатайствование привилегии на изобретения в России. Юридическая защита промышленной собственности. Разработка изобретений в области воздухоплавания. Инж. Д. М. Левенштейн. (Сущ. с 1900 г.)».

Сопоставив эти два адреса – журнала, освещающего вопросы авиационной науки, и патентной конторы, – Губарев почувствовал, что, может быть, впервые за долгие дни напал на верный след. Понял еще одно: промедление смерти подобно. Не мудрствуя лукаво, вызвал городового, вошел с ним сначала в контору, потом в редакцию и, быстро проверив сотрудников на перекрестных вопросах, выяснил истину. Оказалось, Киёмура приходил по этим адресам для покупки технических материалов. С представителем «Ицуми» уже около года имели дело два человека: делопроизводитель патентного бюро Левенштейна г-жа Скульская и технический секретарь журнала «Вестник воздухоплавания» г-н Полбин.

22

Рядом с инженером на Скамейке лежала целая кипа технических журналов, газет, вырезок, фотографий, сам же Зубин смотрел на Губарева торжествующе.

– Саша, хочешь новость?

– Хочу.

– Видишь? – Зубин отстранился от костыля.

– Не совсем.

Зубин вздохнул, положил костыль на скамейку.

– Теперь видишь? Ну, Саша? Стою. Нет, как вам это нравится? Я стою, даже делаю шаг, а он что? Он молчит!

Глядя на обиженное лицо инженера, Губарев засмеялся, подумал: «Замечательно, что есть такой человек».

– Да нет, я в восторге, просто не заметил сразу.

– Ладно, это мои радости… Я вот тут, – тронул кипу, – изучил все, что есть в технической периодике последних месяцев.

Губарев посмотрел заголовки: «Научное обозрение», «Вестник воздухоплавания», «Коммерческая энциклопедия», «Морской сборник», подборка вырезок…

– Есть что-то новое?

– Нового нет, но моя идея, что японцы пронюхали про какое-то серьезное изобретение и охотятся за ним, находит подтверждение. При всем желании иметь сильную авиацию наше правительство все время промахивается. Тут – целый роман с дирижаблем Костовича. Сначала Костович предложил проект изобретения нашей армии, проект отвергли. И англичане, узнав об этом, быстренько провели переговоры. Твои коллеги из контрразведки донесли Столыпину, он, испугавшись, вызвал Костовича к себе и вроде уговорил. Тот отказал англичанам. Но что ты думаешь? Главное инженерное управление Костовичу снова отказало, а англичане заложили проект на стапель и почти уже его закончили… Далее – проект летательного аппарата Чанецкого, интереснейшая идея. Но комиссия во главе с генералами Кирпичевым и Величко без тени сомнения ее зарубила…

Зубин прав, теоретически японцы могут охотиться за каким-то важным изобретением, но слишком много вопросов остаются без ответа. Главное – то, что он узнал в патентном бюро и редакции журнала. Достал из кармана кипу пробитых дыроколом копий – улов, снятый в конторе Левенштейна и «Вестнике», выбрал две бумажки, протянул:

– Прочти.

Зубня взял листки, расправил.

– Что это?

– Прочти, прочти. Поймешь.

Стал следить, как Зубин, по привычке покусывая губу, читает текст; сам он эти письма давно уже выучил.

«Милостивый государь господин редактор, мне попал ваш журнал библиотека воздухоплавания, вот это и заставило меня к вам обратиться. Я мастеровой человек по профессии слесарь, на что имею аттестат, около трех лет работал над летательным аппаратом и наконец последняя модель вышла очень удачна. Для постройки модели я пользовался токарным станком, который построил сам специально для этой цели. Модель моего аэроплана только расположением плоскостей напоминает моноплан антуанет, но механизм вовсе непохож не на один современный аппарат.

Мой аппарат имеет два мотора и два постоянно действующих пропеллера и один запасной пропеллер неизвестной никому формы. Моя последняя модель разбилась во время розьбега когда я производил опыт.

Я сын бедного крестьянина и считаю себя несчастным, что и на мою долю выпало быть изобретателем, но недостигнуть цели. Днем я обыкновенно работаю как и другие мастеровые, а ночью занимаюсь с летательными аппаратами через чего часто сваливаюсь в постель и лишаюсь заработка что для меня очень дорого.

Господин редактор, в вашем журнале принимают участья лица имеющие высокое образование и имеющие доступ всех воздухоплавательных кружках.

Я прошу дать мне рекомендации в какое-нибудь общество, где производится постройка или починка аэропланов. Лица желающие развить воздухоплаванья не в коим случае недолжны отказать.

С почтением А. Николаев. Адрес Хвалынск Саратовская губ.

Отделение почтовой станции Старая Лебежанка село Еремкино

Федору Николаеву передать Алексею Николаеву».

Дочитав письмо до конца, Зубин посмотрел на Губарева невидящими глазами. Взялся за второе. Губарев знал, это второе письмо читать легче, оно написано грамотным человеком.

«Я С. В. Гризодубов, живу в Харькове. По образованию техник, человек я небогатый, живу только на те средства, которые дает мне моя профессия. Заработок мой невелик, да еще с семьей, поэтому из-за такой дорогой «затеи», как постройка аэроплана, мне приходится во многом себе отказывать. Уже к концу 1907 года у меня были готовы чертежи и разработан проект моего летательного аппарата. Мой биплан мне приходилось конструировать по схематическим рисункам и немногим снимкам, т. к. у нас литература по воздухоплаванию очень скудна, и человеку, не знакомому с иностранными языками, приходится ограничиваться очень немногим. В начале 1908 года я приступил к постройке. Все части аэроплана, за исключением цепей для пропеллеров, вала, цилиндров, я изготовил в собственной мастерской. В хвостовой части я установил стабилизатор, на который имею приоритет, так как я разработал это устройство впервые в мире в 1907 году, до бр. Райт, и зафиксировал свое изобретение в Южном авиационно-техническом обществе. На аэроплане я установил мотор в 40 НР собственной конструкции с карбюратором «Зенит» и водяным охлаждением. Весит мотор 7 пудов 30 ф. Все деревянные части, так же как и расчет пропеллера, поддерживающих поверхностей и т. д., я делал в своей мастерской. Данные аэроплана: длина 10,5 м, ширина 12.5 м, расстояние между поддерживающими плоскостями – 1,8 м, ширина главных поддерживающих плоскостей – 2 м, задний стабилизатор – 2 кв. м., руль глубины – 6.5 кв. м., вес аппарата – 29 пудов.

В октябре 1910 года мой аэроплан был почти готов, не хватало только колес, но вместе с тем не осталось совершенно денег. Для приобретения колес я сейчас хочу устроить платную выставку, в пропаганде которой и прошу редакцию мне помочь. В случае удачи выставки будут приобретены колеса и тогда же будет приступлено к пробным полетам.

О себе. Мне 26 лет, в 1904 году я окончил Харьковское техническое училище».

Закончив читать, Зубин поправил спадающую со здоровой ноги тапку, вздохнул:

– Потрясающе!

За листвой деревьев желтела часть госпиталя с редкими кирпичными проплешинами – там, где отвалилась штукатурка. По дорожкам госпитального сада, наслаждаясь свободой и предвкушая обед, бродили больные в халатах. У кухни истопник в сапогах и рваной рубахе, надетой на докрасна загорелое тело, рубил дрова. Жилистый торс равномерно поднимался и опускался, чурки, легко отскакивая, издавали слабый щелкающий звук. Показалась дергающаяся лошадиная шея, за ней сама лошадь. Плоская телега с котлами вздрагивала, двигалась рывками – в палаты везли обед. Зубин прошелестел бумажками.

– Я не знаю, где ты все это достал, как эти две бумаги связаны с Киёмурой и с этой историей – но какие два документа.

Телега завернула к приемному покою, кобыла, остановившись, затрясла головой, пытаясь отогнать слепней, и затихла. Облепленные мухами язвы кровоточили; судя по движениям губ и неподвижно опущенной шее, лошадь к этому привыкла.

– Потрясающие человеческие документы. А? Судьбы какие. Да за ними, за этими судьбами, за Николаевыми м Гризодубовыми, – вся Россия!

Зубин поднял бумажки, будто разглядывая на свет.

– Где ты их достал? Я гляжу, у тебя их много.

– Да, тут не только они, – перелистал кипу. – Мне удалось выяснить, что Киёмура после приезда в Россию начал поддерживать не совсем обычные контакты… Пока я откопал два. Делопроизводителя патентного бюро Скульскую и секретаря журнала «Вестник воздухоплавания» Полбина. Знаешь, что от них было нужно японцу? Не поверишь… За небольшие суммы он скупал у них все, что отсеивается от производства. Непринятые предложения, письма, короче – отходы.

Зубин вытянул загипсованную ногу.

– Интересно. Как интересно! То есть он скупал все, что не принято или не опубликовано… Может быть, тут все дело в Гризодубове? Фактически это изобретатель стабилизатора. Что, его письмо так и провалялось у них?

– Оригинал в архиве, копию купил Киёмура – за три рубля.

– Вполне возможно, что он успел съездить в Харьков. Нет, какие мерзавцы… – Зубин замолчал. – За это время братья Райт успели додуматься до стабилизатора сами. Гризодубов пишет, он взял патент?

– Взял, но этот документ недействителен. Я консультировался с Левенштейном. Привилегия, которую выдало Гризодубову самодеятельное Южное авиационное общество, в международном праве не признается.

– Может быть, я прав, они охотятся за стабилизатором?

– Андрей, при всем моем уважении к тебе… а почему, скажем, не за пропеллером «не известной никому фирмы» Николаева? Пока у меня много наблюдений, но нет серьезных улик. Если японцы действительно за чем-то охотятся – мне нужно выяснить, за чем. Для этого я должен получить хотя бы крохотный намек, что это… Чисто работают. Просто не знаю, что делать. Зачем военной разведке отсеянные идеи? Это… – помедлил, – с чем же можно сравнить? – Кивнул на небо. – Видишь облака? Это все равно, что похищать облака.

– Любопытно. Хорошо сказано – «похищать облака».

– Меня это не утешает. Нужно идти к начальству, а с чем?

Зубин бесцельно перелистывал журнал. Повернулся.

– А ты уверен, что в вашем ведомстве не знают, за чем охотятся японцы? Сдается мне, что Курново какую-то информацию от тебя утаивает.

– Что ж, мне включить в свою схему еще и полковника? Я и так устал от него.

– Боюсь, еще не так устанешь… И вот что. Тут с нашим братом шибко не церемонятся, меня, кажется, скоро выпишут, долечиваться буду дома… Нам нужно не потеряться в этом городе. Запиши, пожалуйста, телефон, по которому меня можно найти.