Текст книги "Ротмистр авиации"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

6

Адъютант Курново пытался, как мог, оттянуть вызов Губарева. Действовал он продуманно. Позвонив в Гатчину и узнав, что Губарев, похоже, в самовольной отлучке – придержал эту новость, а заодно и доклад шефу. Однако память у полковника была отличной, номер не прошел – Курново напомнил о вызове спец-агента сам. Так как напоминание было сделано елейным голосом, это прозвучало как выговор. Адъютант с видом отчаянного сожаления вздохнул.

– Владимир Алексеевич, вызов Губарева значительно осложнился. Он и раньше замечался в непозволительном поведении, и вот – новая эскапада. Не далее как позавчера, никого не предупредив, исчез из расположения части. Судя по всему, сейчас ротмистр объявлен в розыск.

Курново внимательно посмотрел на адъютанта. Если это ничтожество обманывает его хоть на йоту – он его гфосто уничтожит. Выгонит вон с волчьим билетом.

– Голубчик, Станислав Николаевич, вы понимаете, что говорите?

Курново нехорошо улыбнулся.

Адъютант побледнел, он понял: отрабатывая взятку, можно лишиться гораздо большего.

– Владимир Алексеевич, клянусь богом!..

– Я вторые сутки вынужден ждать доклада о Губареве. А вы сообщаете мне такие новости.

– Владимир Алексеевич, честное слово, клянусь – вы можете проверить по телефону!

– Я и проверю. А пока подготовьте машину. Я еду в Гатчину.

Начальник ПКРБ срочно отправился в Гатчину. На аэродроме Курново поинтересовался, здесь ли ротмистр Губарев. Резидент контрразведки в Гатчине ротмистр Николин сообщил, что Губарев действительно почти двое суток был в отлучке, но самовольной в общем-то ее считать нельзя – ротмистр сопровождал в госпиталь инженера, раненного во время летных испытаний. Курново потребовал для рассмотрения подробные списки личного состава Гатчинского военного аэродрома – как военнослужащих, так и вольнонаемных. Тщательно изучив списки, полковник попробовал найти фамилию дворника Ахметшина – в реестре ее не было. Николин тут же позвонил в дежурную часть: дежурный сообщил, что с позавчерашнего дня дворник Ахметшин исчез, даже не взяв расчета. По срокам донесение Губарева и последовавшее за ним исчезновение Ахметшина совпадали. Курново понял, что агент Губарев, направляя ему донесение, находился на верном пути. Уже всерьез заинтересовавшись «делом Ахметшина», полковник попросил Николина вызвать Губарева н оставить их с ротмистром в квартире резидента одних.

Губарев, скрыв подоплеку происшедшего с Зубиным, подробно рассказал о слежке и о том, как след Ахметшина привел его к дому, в котором живут японские дипломаты. Курново довольно долго обдумывал услышанное. Он понимал: если Губарев не ошибся, ПКРБ сразу же, через месяц после создания, удастся выйти и а след японской агентуры. Решив, что делом нужно заняться, причем – самым серьезным образом, полковник спросил:

– Что все-таки нужно было Ахметшину в Гатчине? Почему он устроился именно сюда, на Гатчинский аэродром?

– Для того, чтобы понять это, Владимир Алексеевич, нам не мешало бы прогуляться.

– Далеко ли?

– Недалеко, на наш аэродром.

Курново посмотрел на поручика; то, как ведет себя этот агент, ему положительно нравилось.

– Что ж, извольте. Я готов.

День был солнечный, Гатчину переполняли дачники и приезжие. Курново и Губарев, обгоняемые нарядными экипажами, минуя праздных: гуляющих, вышли к аэродрому. Остановились у дальнего конца летного поля; здесь, за ангаром для дирижаблей, высились два выкрашенных в зеленую краску дощатых сарая. На каждом красовался огромный белый круг; в центре круга синели буквы: «З. С». Именно здесь, в одном из сараев Змейкового сектора, жил лже-дворник; здесь же, в угловой комнате с единственным окном, он сломал стопу Зубину. Естественно, Губарев об этом не сказал ни слова. Двери сараев были открыты, рядом, на утоптанной площадке, около десятка нижних чинов составляли щиты змейкового поезда. Сделанные из алюминиевых реек и обтянутые брезентом, щиты вырывались из рук, шатались, дергались под напором ветр^. Поодаль, у прикрепленной тросами к головному змею гондолы, готовился к посадке наблюдатель в летном шлеме и больших очках. Составлением поезда руководил немолодой усатый фельдфебель в фуражке с опущенным ремнем.

Курново повернулся.

– Кажется, тут нет ничего интересного?

– Именно это интересно, Владимир Алексеевич.

– Почему?

– Дворник все две недели крутился гут, наблюдая за испытаниями змейкового поезда подполковника Ульянина{С. А. Ульянин – русский летчик и конструктор, изобретатель змейкового поезда.}.

– Да? – Курново снова стал следить за запуском змея. В вопросах воздухоплавания полковник был не силен, о змейковых же поездах вообще знал понаслышке. Наконец, совладав с ветром, солдаты собрали щиты, прицепили гондолу к тросам; фельдфебель дал свисток, с автомобиля «Даймлер», стоящего в центре ноля, дали ответный.

Сигнальщик поднял флажок, тут же последовал ответный взмах, буксирный трос натянулся. Змейковый поезд напоминал огромную гусеницу. Казалось, гусеница силится превратиться в бабочку, осторожно, по членикам ввинчивая в воздух хрупкое тело.

– От щитов! – заорал фельдфебель. Солдаты отбежали; скрипнули крепления, поезд мягко пошел вверх, дергая и поднимая гондолу. Конструкцию то прижимало к земле, то рывками тянуло в небо. Наконец сильный порыв ветра подхватил цепочку змеев, тросы натянулись, гондола стала уходить вверх – пока не повисла метрах в ста над лётным полем. Курново некоторое время следил за ней. Повернулся.

– Значит, Ахметшина интересовала именно эта штука?

– Эта. А вот почему – не знаю.

– Разве этот факт должен удивлять?

– Еще как.

– Любопытно, – Курново привстал на цыпочках. Вздохнул. – Мне хотелось бы услышать объяснения.

– Я готов.

– Ну что ж, тогда погуляем? И по пути обсудим…

Губарев и Курново двинулись вдоль летного поля.

– Итак, насколько я понял, вам кажется странным интерес Ахметшина к работам подполковника Ульянина?

– Владимир Алекссвич, воздушные змеи – вчерашний день воздухоплавания. Это знают даже неспециалисты. И тем не менее никакие другие объекты Ахметшина здесь не интересовали. Почему?

– Вот именно, Александр Ионович, почему? Для начала неплохо бы объяснить мне принцип змейкового поезда.

Губарев замолчал, вышагивая по газону; пожал плечами.

– Это как раз просто. Змейковый поезд состоит из двенадцати параллельно скрепленных металлических прямоугольных рам. Далее – чуть ниже головного змея на четырех металлических тросах крепится гондола. Запуск может производиться как людьми, вручную, так с помощью вспомогательных средств. Допустим, конной упряжки, автомобиля.

Запущенный в воздух, змейковый поезд обладает большой тяговой силой. Как видите, он поднимает гондолу с наблюдателем на высоту до ста восьмидесяти метров, – достаточную, чтобы во время боя передавать на командный пункт данные о дислокации неприятеля.

Курново еще раз взглянул на висящую наверху гондолу.

– Прекрасно. Стало быть, это серьезная боевая техника. Почему вас смущает интерес к ней японцев?

Некоторое время оба шли молча. Губарев делал вид, что изучает газон; наконец, Курново напомнил:

– Что же все-таки вас смущает, Александр Ионович?

– Какие могут быть змеи, когда наступает век аэропланов?!

Курново шел молча. Губарев посмотрел на него, сказал потерянно:

– Нет, Владимир Алексевич, тут что-то не то. Уверяю, японцы не так глупы.

– В чем же дело? Все-таки, что-то ведь заставило их заинтересоваться именно змеями?

– Вот я и ломаю голову – что?

Они остановились. Поезд плавал где-то совсем уже высоко; гондола казалась маленькой, у края, около крохотной головы наблюдателя, тускло вспыхивал сигнальный фонарь. Губарев кашлянул.

– Владимир Алексеевич, у меня есть некоторые соображения.

Курново рассеянно оглядывал летное поле. Сказал, не поворачиваясь:

– Слушаю, Александр Ионович.

– Во-первых, стоит запросить наших агентов на других аэродромах. Не исключено, что Ахметшин появлялся и там.

– Мысль толковая. Во-вторых?

– Во-вторых, недалеко от дома, где живут японцы, есть извозчичья стоянка. Мне в детстве приходилось возиться с лошадьми, – Губарев помялся. – Я мог бы ненадолго переквалифицироваться в извозчика.

Курново вс по ми и л личное дело поручика – его он изучил досконально.

– Ну да, я забыл, у вас ведь актерские способности. По-моему, вас даже к японцам внедряли? Под видом айна?

– Дело не в этом. Ясно, что Ахметшин изменил внешность. Так вот, как бы он сейчас ни выглядел, узнать его смогу только я. Ведь исходить нужно из этого, Владимир Алексеевич?

– Хорошо, – решился, наконец, Курново, – Сегодня будет оформлен приказ о вашем переводе в Петербург.

7

Хмурый конюх подвел Губарева к дальнему концу конюшни, хлопнул по крупу неподвижно стоящего в деннике вороного жеребца. Жеребец обернулся, дернул ушами. Конюх вздохнул.

– Эх, братец, Альтик ты мой, Альтик… Альт, видишь, хозяин у тебя будет новый? – Глянул в кормушку, почесал шею – овса не было – Отец у него призы брал, на ходу наш Альтик – у-у! – Отгреб ногой в сторону грязную солому и ушел.

Губарев достал приготовленную морковку, протянул; жеребец осторожно взял лакомство губами. Захрустел, глядя в сторону; по изрядно сточенным зубам Губарев определил: жеребцу лет восемь. Для извозного промысла в самый раз, очень даже неплохо. Достал из кармана крохотное зеркальце, поправил картуз, огладил бороду. Борода небольшая, аккуратная, по настоянию Губарева была сработана одним из лучших пастижеров Петербурга – и выглядела сейчас вполне натурально, пригнанная, волосок к волоску, к естественной щетине. Накинул на жеребца недоуздок, вывел из денника и повел к закладному сараю.

С маскировкой Губарев справился неплохо: в бородатом извозчике, с утра занявшем место среди других экипажей на 2-й линии Васильевского острова, никто не узнал бы ротмистра контрразведки. Стоять здесь приходилось подолгу, клиентов, как правило, не находилось. Губарев запомнил, как в первый день вечером из дома вышел узколицый коренастый японец в морской форме с погонами капитана второго ранга. В этом звании в Петербурге мог быть только один человек – морской атташе Танака Хироси. Подождав, пока вышедший следом слуга-японец поставит в пролетку корзину с цветами, капитан второго ранга поднялся на сиденье, небрежно бросил по-русски, слегка раскатывая непривычное для японца «л»:

– Го-лубчик, будь л-л-любезен, в «Аквариум», после отвезешь на Морскую.

Губарев послушно отвез японца на Каменноостровский, 10, в лучшее варьете Петербурга, где по вечерам собиралась светская молодежь, высшие офицеры, высокопоставленные иностранцы. В те дни в «Аквариуме» каждую ночь давались большие «гала-концерты», на сцене выступал тщательно подобранный кордебалет. Из солистов изумляла зрителей «неподражаемая акробатическая пара братьев Карди»,сверкали эксцентрические субретки Нора Вест и Нина Веррон, а цыганские романсы пели такие звезды, как Михаил Вавич и Варя Панина.

Как и предполагал Губарев, цветы предназначались скорее всего для одной из актрис – у «Аквариума» японец отдал корзину швейцару. Вернувшись, капитан второго ранга повторил приказание – отвезти его на Морскую, к японскому посольству.

За два дня своих дежурств Губарев среди многочисленных посетителей «японского дома» не встретил никого, кто хотя бы отдаленно напоминал сгорбленного человека с жидкой бородкой, которого он последний раз видел входящим в ночлежку у Сенного рынка. Поэтому, когда в третий вечер из подъезда вышел незнакомый ему стройный самурай в безукоризненной фрачной паре и, сев в пролетку, сказал: «Пожалуйста, «Аквариум», – Губарев, тронув вожжи, вздрогнул. Это был его старый знакомый, «дворник Ахметшин». Но если человек, работавший на Гатчинском аэродроме, выглядел лет на сорок – сорок пять, был сгорбленным, пришибленным, от него нехорошо пахло, а поза и глаза неизменно выражали подобострастие, то японцу, севшему сейчас в пролетку, было никак не больше тридцати, и даже на расстоянии Губарев ощутил запах дорогого одеколона. Однако слух у ротмистра был острым, голос выдал лже-дворника безошибочно.

Сойдя у «Аквариума», японец расплатился, оставив, как и положено, крупные чаевые, и исчез в дверях варьете.

Губарев некоторое время сидел на облучке, пытаясь унять волнение. Наконец сообразив, что сейчас лучше всего отъехать, шевельнул вожжами, чмокнул – и не спеша развернул Альта в сторону Кронверкской улицы. Под медленный стук копыт, не удержавшись, усмехнулся в бороду: «Ахметшина» он все-таки выследил. Кажется, японец его не узнал. Но в любом случае ясно, что это опытный разведчик.

Губарев обязан теперь попасть в «Аквариум», иного пути выяснить, кто такой лже-дворник, нет. Обязан – но как? Не пойдет же он в зал в поддевке и картузе. Губарев натянул вожжи; Альт дернул шеей, остановился в тени дома. Здесь, на Кронверкской, тихо, движения почти нет, прохожие появляются редко. Что же делать? Губарев отлично знал, что такое «Аквариум». Так называемый фонарь [ «Фонарь» – полицейский жаргонизм. Место, искусственно созданное для привлечения контрабандистов, шпионов, других преступников.]. Он понимал, что среди швейцаров, официантов и поваров варьете, как минимум, десяток – тайные осведомители. Наверняка есть такие и среди артистов, но никого из сотрудников ПКРБ, внедренных сюда, он не знает. Завтра утром, конечно, он свяжется с Курново, но что делать сейчас? Может быть, зайти с черного хода и попросить швейцара вынести небольшой заказ? Сказать, для богатого клиента? Не годится, примитивно, главное же, это ничего не даст. Он должен заглянуть в зал, увидеть стол, за которым сидит лже-дворник, людей за этим столом, на худой конец – обслуживающего стол официанта. «Ахметшин» вполне может быть частым гостем «Аквариума», но это тоже можно выяснить, лишь поговорив с прислугой в зале. Гложет быть, просто спросить об «Ахметшине» у швейцара, дав приличные чаевые? Не годится и это – неизвестно, на кого работает швейцар; такое место, как «Аквариум», наверняка набито чужой агентурой. Нужна осторожность, иначе он все провалит.

Еще около двадцати минут Губарев перебирал возможности. Наконец что-то появилось. Да, как будто придумал; безопасней всего сыграть любопытного. Неопытного любопытного возчика, недавно приехавшего в столицу к мечтающего взглянуть на господскую жизнь. Не бог весть какой вариант, но другого сейчас нет. Но крайней мере, это не должно вызвать подозрений.

Подъехав к черному ходу, оставив Альта и переговорив с грузчиками, Губарев в конце концов добрался до осанистого, немолодого старшего официанта. Согнулся в поклоне.

– Силантий Фомич вы будете?

Официант глянул мельком, просипел:

– Деньги.

Губарев полез в карман.

– Деньги-то я дам, дам деньги-то, а вы покажте. Танцорок там, господ.

Официант усмехнулся.

– «Покажте…» Говорить выучись, – получив из рук Губарева трешку, аккуратно спрятал ее в бумажник, кивнул.

– Следуй за мной, чучело. И смотри, делай, что говорю.

Они прошли через кухню, мимо дымящихся котлов и распаренных поваров; в официантском простенке Силантий Фомич остановился.

– Паря, если тебя заметят, влетит мне, не кому другому. Официантов, которые в белом, не боксь, свои. Но ежели в черном заметишь кого, брысь сразу, чтоб духу твоего не было!

– Понял, Силантий Фомич. Где смотреть-то?

Официант подвел его к выходу в зал, толкнул за штору.

– Стой. Шторой прикройся и зырь. Другим глазом в коридор, чтобы чуть что… Понял? Все, меня нет, я тебя не видел.

– Спасибо, Силантий Фомич.

Официант скрылся в зале. Помедлив, Губарев осторожно, на сантиметр, отодвинул штору – самый краешек. Здесь, в «Аквариуме®, он бывал не раз; зал, хорошо знакомый контрразведке, был изучен им вдоль и поперек. Окинув беглым взглядом ближние столы в центре – их, как правило, занимали военные, – по смотрел налево. Четыре столика в углу, у самой эстрады, откуда каждую подробность можно увидеть без бинокля, всегда оставляются для посольств. Сейчас за этими столиками, украшенными цветами, обильно уставленными бутылками, полно людей. Вгляделся: ни одной дамы, только мужчины. Ничего удивительного, так и должно быть; жен сюда водить незачем, к кордебалету же и певицам прилито ходить за кулисы. Японцев можно сразу узнать, вот они, за вторым столиком; в отличие от европейцев, сидят неподвижно, лишь изредка перебрасываются короткими фразами. Вот его знакомый, Танака, сидит вполоборота к сцене; рядом еще три японца. Двоих он видит в первый раз, третий же, сидящий боком и сейчас некстати прикрытый ведерком с шампанским, очень напоминает «Ахметшина». Значит, внимание на него. На пустую эстраду вышел конферансье. В зале вяло захлопали. Оглядев по-свойски столики, кому-то подмигнув, кому-то сделав знак бровями, конферансье поднял руки:

– Господа! Прошу тишины! Как вы уже догадываетесь, сейчас перед вами выступит всеобщая любимица, шансонная субретка, мадемуазель Ставрова! Аплодисменты!

Зал ответил овацией, раздались крики:

– Полина, виват! Браво! «В холодном Париже»!

На эстраду вышла молодая женщина в длинном платье с буфами на плечах и разрезом, открывающем стройные ноги. На аплодисменты она ответила улыбкой и воздушными поцелуями, посылаемыми сразу двумя руками. Разобрать черты лица было трудно. Из-за шторы Губареву показалось: в ней нет ничего особенного. Сильно подведенные синие глаза, вздернутый нос, стандартные губы бантиком. Конферансье, дурачась, изогнулся, что-то спросил, девушка ответила – и он, прикрыв рот ладонью, сказал раскатистым шепотом:

– Господа, по секрету: «В холодном Париже»!

Рассыпалась трель аккомпанемента, снова захлопали, закричали. Песня была известной, ее слова гуляли по Петербургу, сообщая о «холодном Париже, который скучает по жаркой Москве». Аккомпанировало лишь фортепиано; Губарев отметил, что в голосе певицы чувствуется настроение, да и вообще мадемуазель Ставрова поет неплохо, если не считать специально наигранного жеманства.

Он следил за японцами и сейчас был почти уверен: тот, кого загораживает шампанское, – «Ахметшин». Песня закончилась, аплодисментов, криков и свистов не жалели. Впрочем, японцы, как он и предполагал, не шевельнулись – самурайская сдержанность. Стоп. Вот это уже интересно. Пока Ставрова раскланивалась, Танака жестом подозвал официанта, невысокого, тучного, с прилизанным пробором и нитевидными усикам»; тот поймал чуть заметный знак в сторону эстрады, взял из рук атташе конверт – и исчез за кулисами. Похоже, конверт предназначен для Полины. Пусть даже вет, но случай стоит запомнить.

Три раза выйдя на вызовы, Ставрова исчезла; сразу же грянула развеселая мелодия, в зал полетели конфетти, выбежал кордебалет. Губарев закрыл щель: здесь, за шторой, ему больше делать нечего, теперь главное – переговорить с тучным официантом. Он выглянул в простенок: толстяк, помахивая салфеткой, стоит в ожидании вызова. Нужно подойти к нему, не привлекая внимания официантов и метрдотеля. Когда Губарев кашлянул, официант повернулся; лоснящееся жиром лицо ничего не выразило. Фраза нашлась легко:

– Слушай, друг, заработать не хочешь?

Толстяк вздохнул.

– Деревня. Друг я ему. Кому друг, а кому Никанор Евсеич, – он махнул салфеткой по коленям. – Какие с тебя, вахлак, заработки? А?

– Простите, Никанор Евсеич, я хотел спросить – можа, клиентов мне подкинете?

Толстяк некоторое время соображал.

– Клиентов?

– Да. Я б с кажного, уж не обидел бы, а? Никанор Евсеич? С кажного, уж не обидел бы.

– Новенький, что ли?

– Да нет, Никанор Евсеич, месяц уж как в Питере. Мне б вона этих, англичанок, во-она фасонистые сидят.

– Во-она… Дурень, это не мой стол.

– А ваш какой?

– Соседний. Японцы, видишь?

Губарев изобразил высшую степень досады.

– Ой нет, боюся я их… Жалобень какая. Да и потом с японцев, что с них взять?

Лицо толстяка дернулось, он сплюнул.

– Болван неотесанный. Знаешь, кто это?

– Кто-о? – он округлил глаза. Толстяк, передразнивая, скривился.

– Тьфу, говорить не хочется. Этот, видишь, лицом к нам? Сам господин Танака, морской атташе. Понял? Небось, слова такого не слышал – «атташе»?

– О-о-о, – Губарев закачал годовой. – Простите, Никанор Евсеич. Етих не надо. Рядом, наверныть, тоже важные?

– Наверныть… О, господи! Понимал бы хоть что в важных господах. Рядом, видишь?

– Это который спиной? У ведерка?

– У ведерка… Этот господин Юдзура, представитель японской фирмы, – толстяк стал осторожно промокать салфеткой вспотевший лоб. Губарев попытался сообразить: Юдзура – представитель фирмы. Какой? Название выяснять сейчас не стоит – толстяк может насторожиться. Да и вообще, кто его знает, что это за толстяк. Возможно, фамилия «господина Юдзуры» отыщется в справочной книге. Нащупал в кармане рублевку.

– Спасибо, Никанор Евсеич, все ж японцев сегодня не нужно, боюсь я их. А насчет клиентов я уж буду знать, подойду? Не побрезгуйте рублишком, а с заработка еще отблагодарю.

– Ну ты и экземпляр, – толстяк взял рубль, небрежно сунул в карман. Губарев пригнулся.

– Нумер мой сто сорок четыре, третья извозная конюшня Оводкова{Петербургская контора наемных экипажей Оводкова.}.

– Хорошо, хорошо, тогда подойдешь, – увидев движение за столиком, официант цыкнул, – Адзынь, вызывают!

Не замечая больше Губарева, устремился в зал. Губарев осторожно двинулся назад, к черному ходу. Выбравшись мимо мешков, ящиков и бочек на улицу, огляделся. Никого – только Альт покорно стоит на том же месте. Забравшись на облучок, развернул жеребца, выехал на Кронверкскую, подумал: может быть, подождать разъезда гостей? «Ахметшина», положим, брать не стоит, не нужно быть назойливым. Но в «Аквариуме» есть еще Ставрова. Вспомнил о конверте и жесте Танаки – и направил Альта к парадным дверям варьете.

Здесь он простоял долго, до половины третьего ночи, пока не послышались крики, ругань извозчиков, хрип лошадей. «Эй, голубчик, нам в Петергоф?», «А ну, осади, куда прешь!», «В Петергоф далеко, барин, дорого будет», «Болван, я ж тебе не говорю, сколько будет… Прошу, господа, садитесь!», «Куда с мостовой лезешь?», «Господа, зачем извозчик, едем в моем!», «Любезный, пятерку хочешь заработать? Стой здесь, подойду с дамами», «Все понял-с».

Гости разъезжались: на тротуаре и мостовых было тесно от извозчичьих пролеток, возчики наезжали друг на друга, наиболее ухватистые вытесняли конкурентов. Все знали, если удача, за одну ночь здесь можно заработать больше, чем в городе за неделю.

Губарев остановил Альта чуть не доезжая выхода, в хвосте вереницы пролеток. По его расчетам, Ставрова должна уехать вместе с Танакой. Или, если атташе маскирует эту связь, на смежном с японцем экипаже. Но нет, японцы вышли одни и разъехались по парам: сначала двое незнакомых Губареву, чуть погодя – Танака и Юдзура-Ахметшин. Он хорошо запомнил приметы этой пролетки: караковая лошадь, немолодой извозчик с простецким лицом, по номеру – вторая извозная конюшня фирмы «Виктория», с Выборгской стороны.

Он продолжал ждать, пропуская подъезжающие пустые экипажи. Сейчас ему нужна Ставрова – знак Танаки официанту в сторону эстрады ведь что-то означает? Завтра в ПКРБ он проверит досье на певицу, но сейчас глупо упускать момент.

Как назло, Ставрова долго не выходила. Погасли фонари и огни у дверей, у выхода из варьете стояла только его пролетка, когда наконец в четыре утра он услышал стук хлопнувшей двери и увидел «шансонную субретку». Быстрыми шагами она шла к нему, опустив голову и кутаясь в наброшенную на плечи шаль. Губарев чуть подал Альта – и тут же услышал сзади цокот копыт. Частный экипаж с кучером, одетым в форму, запряженный породистой лошадью, объехал его пролетку и остановился. Из крытой двуколки вышел невысокий солидный господин во фраке и котелке, чуть отвисшими щеками и находящим на узкие губы носом. Господин двинулся к Ставровой, делая знаки, но вместо того чтобы подойти к нему, Полина ускорила шаг и почти подбежала к губаревской пролетке. Он вдруг увидел ее глаза: серые, с большими вздрагивающими ресницами. Не лицо, а только глаза.

– Извозчик, пожалуйста, быстро на Ростанную!

Тут же услышал шипение:

– На тебе, любезнейший, на, и в сторону, в сторону… – Господин толкает в бок с другой стороны, пытается сунуть в руку рубль, шипит: – Голубчик, отъезжай, ну? Да держи… Дурень, что, тебе мало? На трешку… Держи же…

Оттолкнул его руку; Ставрова продолжает умоляюще шептать:

– Извозчик; пожалуйста, на Ростанную… Ну, пожалуйста… Я заплачу, не волнуйтесь…

Снова увидел ее глаза, растерянные, со вздрагивающими ресницами. Ого, господин схватил за рукав, пытается стащить. Он уперся ногой. Этот человек наверняка устроит скандал, но Ставрову надо взять в любом случае. Поймал умоляющий взгляд, кивнул:

– Садитесь… Быстро!

Как она села, он уже не слышал, почувствовал только легкий крен, и тут же, резко оттолкнув господина, послал лошадь в карьер. Господин, охнув, упал. Альт вылетел на середину мостовой. Разворачиваясь к Дворянской, в лабиринт переулков, пришлось взять вожжи на себя и оглянуться. Господин пока не встал, кучер только поднимает хозяина. Рысак у него зверь, на ходу они достанут Альта в два счета. Значит, чем скорее они затаятся где-нибудь, тем лучше. Надо прятаться, пока нет погони.

Низкая арка, проходной двор; ладно, была не была.

Губарев дернул вожжу, Альт свернул, легко цокая копытами, пошел по брусчатке двора. Хорошо бы найти высокую дверь. Теперь они еле ползут. Решившись, Губарев резко натянул вожжи. Альт встал. Тихо. Он спрыгнул, подошел к двери ближнего подъезда, открыл одну из створок – парадное достаточно объемистое, места должно хватить. Присел, уперся пальцем в паз, вытянул запор второй створки. Распахнул дверной проем, вернулся, взял Альта под уздцы. Ставрова смотрит, ничего не понимая. Цокот копыт – ровный, легкий, пока он где-то далеко, за домами. Да, глаза у нее испуганные. Улыбнулся.

– Держись, барынька!

– Сама не понимаю, чего боюсь. Мы же не убийцы?

– Не убийцы, – он похлопал Альта по шее, примерился. Осторожно ввел лошадь в парадное. Только бы поместились задние колеса. Копыта гулко стучат, разъезжаясь по кафелю. Он подвел жеребца к лестнице на второй этаж, оглянулся – дверь не закрыть, торчат обода. Огладил теплую шею, чмокнул, потянул за уздечку:

– Альтушка, давай на лестницу, а? Подними ногу?

Жеребец напрягся, неловко, одну за одной, поднял ноги, захватив четыре ступени.

– Еще, Альт? Ну?

Дернувшись, Альт поднялся еще выше, опять захватив четыре ступени. Кажется, хватит. Вернулся к двери, легко закрыл створки. Ставрова улыбается. Сейчас эта кутающаяся в шаль женщина кажется простой, она совсем не похожа на мадемуазель Ставрову, которую он недавно видел на сцене. Смотрит, будто прислушиваясь к кафельной тишине парадного:

– Вы знаете, что вы меня спасли?

– Тсс, – он давно уже слышит два голоса и звук шагов. Они, больше некому. Шаги во дворе звучат близко, почти вплотную к двери. Вот чье-то дыхание. Шаги остановились, голос сказал негромко:

– Здесь их нет.

Губарев оглаживал Альта – только бы не заржал. Это кучер, у господина голос другой. Вот и сам хозяин:

– Так что они, проехали?

– Должно проехали.

Снова стук копыт. Кажется, пронесло. Подождав, пока легкое цоканье угаснет, исчезнет, славленное домами, Губарев обернулся – певица беззвучно смеется. Просто зашлась от смеха.

– Вы что?

– Ум-мора… Ой, п-подождите… Дайте отсмеюсь… Вы даже не представляете, что вы для меня сделали. Как вас зовут?

– Сашей кличут. Извините, я по-простому, а вас как?

– Полиной, – оглянулась. – Вдруг жильцы проснутся?

– Не проснутся.

– На Ростанную отвезете?

– Взялся, отвезу. Только посидеть придется малость, пусть те отъедут… Кто он вам, муж? Иль кто другой?

Поправила шаль, ресницы опустились.

– Никто. Мерзавец. И вот что, Саша, я вам очень благодарна, но давайте теперь помолчим. Хорошо?

– Хорошо.

Выждав минут десять, вывел Альта на улицу – и быстро доехал до Ростанной. Жеребца остановил у самого подъезда, обернулся. Певица внимательно смотрит на него; сейчас без грима, у Ставровой никакого шансонного лоска. Совсем простое лицо, в этом лице как будто ничего особенного, но только теперь он понимает, как она хороша. Протянула кошелек, он отодвинулся.

– Берите. Все, что там, ваше. Вы заслужили.

Странно, однако в ее глазах сейчас неловкость. Хорошо хоть неловкость, и на том спасибо. Серая, бездонная неловкость… Так и втюриться можно, ротмистр, и зря; сто процентов, что эта милая девица – любовница Танаки. Впрочем, он просто обязан взять кошелек, чтобы не нарушать образ. Обязан. Нет, к черту, он его не возьмет.

– Одно условие, барынька. Не говорите никому. Ни про меня, ни про номер, ни про лошадь. Городовые расчухают – беда. Не скажете?

– Не скажу.

– А кошелек свой спрячьте. Он вам еще пригодится, – чмокнул Альту. – Бывайте, покедова. Свечку поставьте.

Через полчаса, вернувшись в конюшню, распряг жеребца, постучал в оконце. Заспанный конюх, сунув в карман положенные чаевые, зверски зевнул и повел Альта в денник.