Текст книги "Ротмистр авиации"

Автор книги: Анатолий Ромов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Анатолий Ромов
Ротмистр авиации

1

Над вечерним Гатчинским аэродромом летел тополиный пух. Среди травы редко серебрились военные аэропланы. Сейчас, в июне 1911 гола, здесь оставалось семь «Антуанетт», один «Блерио» и два «Фармана», остальные улетели в Ригу, на смотр, который проводил великий князь.

Губарев следил, как Зубин, ловко перебрав мотор, осторожно надвигает кожух. Подумал: интересно, для чего же нас поселили вместе. Руки Зубина – умелые, сильные, они не торопятся: кожух встал на свое место мягко, плотно, как влитой. Быстро затянув болты, Зубин вытер замасленные пальцы ветошью, подмигнул:

– Слушай, Губарев, искупаемся?

Мелькнуло: а ведь он за эти два месяца успел привязаться к Зубину. И дело даже не в том, что Зубин отличный инженер, что с ним всегда легко, что работа у него спорится. Хотя– это тоже имеет значение. Но сейчас, незаметно разглядывая веснушчатое лицо авиаинженера, Губарев вдруг понял: с Зубиным его начинает связывать некая внутренняя близость, он понимает Зубина, а Зубин – его, и тут же ощутил жгучий стыд: знал бы Зубин, какая подоплека их свела. Впрочем, может быть, он и так догадался? Насчет же купания мысль отличная, жарко…

– Давай. А охрана?

– Дворцовая-то? Да плевать. Мы потихоньку, на нашем месте.

Зубин – неблагонадежный, именно такая формулировка применяется в подобных случаях. Но какое ему, Губареву, до этого дело? Ведь его задача – охранять военные секреты.

Зубин отбросил ветошь, провел рукой по ребру крыла:

– Губарев, давай еще раз повторим? Напоследок, Я буду говорить, а ты проверяй.

– Ну ты и зануда!

– Это почему же я зануда? – Зубин подбоченился.

– Инженер-то у нас ты, что я могу проверить? Мое дело – вооружение, а конструкция и прочие ваши премудрости меня не касаются, – Губарев кривил душой, но сейчас он действительно устал и мечтал искупаться.

– Саша, я тебя очень прошу, пожалуйста, – невысокий черноволосый Зубин хлопнул по крылу биплана. В его глазах, светлых, широко расставленных, сейчас всплывала и мгновенно угасала усмешка. Вдруг, вплотную приблизившись к Губареву, встал на цыпочки. От того, что Зубин был на голову ниже, это выглядело смешно. Прошипел:

– Ленишься? Пропеллер вынесем впереди главной несущей поверхности, руль высоты – назад, рули направления – вверх. Остов и нервюры несущих изготовлены из ясеня, шасси – из стальных труб. Площадь крыльев – двенадцать квадратных метров. – Сделав испуганное лицо, Зубин отпрянул, – Все, Саша. Все. Идем купаться.

Оставив аэроплан, они пошли через поле. У сараев начался развод караула, слышалось: «Р-р-райсь! И-и-иррна! Пер-р-ой-айсь!» Миновали ограду, но аллее мимо гуляющей публики пошли к потайному месту у Приотратского замка. Под сенью подпорной стены, в кустарнике, разделись и, нырнув в парную воду, наскоро искупались в узком черном озере. Потом, прыгая на одной ноге, пытаясь с ходу попасть ногой в брючину, Зубин сказал:

– Саша, мы с тобой уже целых два месяца вместе живем, ка одной квартире. Питаемся у одной хозяйки. А я про твою частную жизнь, в сущности, ничего не знаю. Как я понимаю, ты не женат?

Расправляя рубашку, Губарев вспомнил то, что возникло в его жизни сразу после войны и что он тогда считал любовью. Он был Георгиевским кавалером, героем войны, она – дочерью богатых родителей. Сначала все шло прекрасно: ожидание встреч, вера, что он вытащил счастливый билет, чистота, трепетность, преданность. Но что-то случилось, произошла перемена, почему – он не понял. Просто вдруг не оказалось рядом трепетной и нежной, осталась чужая, уходящая от него. Потом все прояснялось: родители стали наводить о нем справки, чтобы узнать – ровняли он? Это было не легко, он считался «закрытым», но нашлись соответствующие каналы. Оказалось, что он не ровня… Сейчас все это вспоминается сравнительно легко, но тогда была боль, невыносимая, саднящая боль.

Губарев надел рубашку на мокрое тело, ответил вопросом:

– А ты?

– Я! – Зубин затянул ремень, – Мне еще рано, двадцать семь стукнет только в этом году.

– Ну, а мне двадцать шесть.

Если его догадка насчет Зубина близка к истине – противно. Конечно. он, Губарев, еще с войны побывал во всяких переделках, да и сейчас фактически на войне – тайной. И все-таки он боевой офицер контрразведки, а не дешевый осведомитель. Он давно пытается разобраться, почему это слово «осведомитель» сидит в нем как заноза. Сидит – с тех пор, как после войны его перевели в Министерство внутренних дел, откомандировав потом в контрразведывательное производство штаба округа. Автоматически превратившись в штабс-ротмистра из штабс-капитана{Корпус жандармерии Министерства внутренних дел царской России имел свой табель чинов, такой же, как в кавалерии, поэтому переведенному в жандармерию присваивался соответствующий жандармский (кавалерийский) чин.}, он продолжал убеждать себя, что будет теперь с еще большей пользой служить России. Да, он стал жандармом, потому что этого требовали интересы Родины. Но сейчас? Сейчас ему могут приказать следить за Зубиным, потому что тот – неблагонадежный. Но вообще, что значит – «неблагонадежный»? Революционер? Это Зубин-то революционер? Не похоже, слишком умен, он может быть просто недовольным, не более того. Но даже если Зубин и революционер, это еще не значит, что он шпионит в пользу Германии. Проклятье…

Рисунки С. Сухова

Пошли сквозь парк «Сильвия» к коттеджу, который снимали на равных паях.

– Между прочим, – сказал Зубин, – в тебе я нахожу ярко выраженный тип кадрового русского офицера.

– Интересно. Что же это за тип?

– Из тех, что идут в атаку насвистывая. И с папироской в зубах.

Я в атаку не ходил, подумал Губарев, ходил в разведку. Там, между прочим, не покуришь и не посвистишь…

И вообще, знал бы этот голубок, в какой грязи приходилось валяться. Три дня он спал среди нечистот в свином хлеву, когда был айном{Айны – этнически отличающиеся от японцев коренные жители острова Хоккайдо, национальное меньшинство.} и прислуживал повару японской военно-полевой кухни… Приходилось окунаться в дерьмо и похуже, в грязь контрразведки, отмыться от которой труднее, чем от свиных нечистот…

– Однако настоящая храбрость, – продолжал сбою мысль Зубин, – в моем представлении, совсем другое.

– Что же?

– В двух словах не объяснишь.

Губарев незаметно разглядывал беспечно вышагивающего рядом Зубина… Храбрость. (Иного ты понимаешь в храбрости. О том, что это такое, лучше всего размышлять в темноте около вражеских окопов.

– Надеюсь, когда-нибудь объяснишь?

– Постараюсь. И не криви губы. Догадываюсь, что ты не робкого десятка.

– Спасибо… – начал было Губарев и тут же оборвал себя, свернув на боковую тропку.

Татарин, дворник. Снова со своей метлой у сарая змейкового сектора. Медом ему это место намазано, что ли?

Две недели назад Губарев впервые увидел дворника, тот кланялся кому-то из проходивших офицеров, Губарев даже не понял сразу – что ему не понравилось в кланяющемся дворнике. Потом сообразил; движения. Что-то знакомое было в поклоне, знакомое и неприятное. Он мучился, вспоминая, и наконец разобрался– движения похожи на смазанный ритуальный японский поклон «рэй-го». Он сам когда-то месяцами отрабатывал этот поклон. Три дня назад он отметил для себя, как этот мусульманин, для которого «алля-бисмилля» должно быть привычно, произносит звук «л». Так его могут произносить только японцы. С тех пор, с поклона, он старался не показываться дворнику на глаза – на всякий случай.

2

Для нас, имеющих возможность заглянуть в архивы, эта история началась годом раньше, в марте 1910-го, на заседании Межведомственной комиссии Российской империи по организации контрразведывательной службы. Вот что говорилось в ее протоколе:

«…Межведомственная комиссии Военного министерства. Морского министерства и Министерства внутренних дел Российской империи, заслушав доклады и предложения соответствующих ведомств, выводит:

Дело организации органов контрразведки, в том числе установление негласного надзора за путями тайной разведки иностранных государств против Российской империи, до сих пор должным образом не налажено. Функции контрразведывательных органов в настоящее время исполняются разрозненно, отчасти чинами корпуса жандармов, отчасти Главным управлением Генерального штаба, отчасти Морским генеральным штабом, а также – разведывательными отделениями штабов округов. В связи с %тнм. с целью усиления мер борьбы с военным н военно-морским шпионажем против Российской империи, введения единоначалия и повышения эффективности органов контрразведки, межведомственная комиссия предлагает соответствующим министерствам и главным штабам этих министерств приступить к разработке и созданию единого органа, который взял бы на сеоя единолично функцию контрразведки. охраны военных секретов и безопасности Российской империи.

За Военного министра

– Помощник министра, ген. – лейтенант А. Л. Поливанов

За Морского министра

– Начальник Морского, Генерального штаба, вице-адм., св, князь А. А. Ливен.

За Министра внутренних дел

– Товарищ министра, командир отдельного корпуса жандармов, шталмейстер, ген. – лейтенант П. Г. Курлов.

28 марта 1910 г. Санкт-Петербург».

По-настоящему же судьба Александра Губарева повернулась через год, 5 июня 1911 года, во время дерби на трибунах Е. И. В.{«Его императорского величества»} Петербургского ипподрома. Ждали розыгрыша главных призов: «Приза государыни императрицы» стоимостью 18 100 рублей и «Гербелевского гандикапа» в 15 400 рублей. Программки оповещали: в скачках заявлены лучшие лошади, в «Призе государыни императрицы» участвуют Флориал, Мадрас, Лила, в «Гербелевском гандикапе» – Антреприза, Газель, Перу Фатуб, Ящурка. Сверялись номера, перелистывались программки. Многие, натыкаясь на строчку № 5 в «Гербелевском гандикапе»: «Газель, т. гн. коб. 4-х лет от Гай-К ид а и Зебры, частн. влад. гр. В. А. Курново», поворачивали головы в сторону владельца Газели, полковника Владимира Алексеевича Курново, господина средних лет в идеально сшитом английском костюме, плотного, широколицего, с небольшим породистым носом и оловянно-серыми, ничего не выражающими глазами. Полковник сидел в ложе у самого барьера; сзади, на второй скамейке, расположились несколько дам и дети. Повод говорить о нем был: помимо того, что скакала его лошадь, посвященные знали, что Курново вот-вот утвердят начальником спешно комплектуемого ведомства – ПКРБ (Петербургского контрразведывательного бюро). Сам же граф Курново прислушивался к разговору за спиной. Он знал, что болтающая сейчас с его женой графиня Вендорф никогда не питала к ней дружеских чувств. Конечно, лестно, что в твоей ложе запросто беседует с супругой племянница великого князя, но все-таки… Наверняка Вендорф пришла в ложу не зря.

Да, так и есть: как только жокеи пустили лошадей в разминку, Вендорф пересела к нему:

– Простите, – графиня приложила к глазам лорнет, разглядывая лошадей. – Владимир Алексеевич, если не ошибаюсь, вон та, темно-гнедая, номер пять, ваша? Прекрасная лошадь. Прелесть, просто прелесть. Я на нее поставлю.

Курново промолчал. Вендорф, не отрываясь от лорнета, сказала:

– Владимир Алексеевич, я слышала о вашем новом назначении…

Он мог бы еще отказать Вендорф, племяннице великого князя, но Вендорф, любимице императрицы и кандидатке в камер-фрейлины, – никак. Это уже восьмая протекция, которую он вынужден будет удовлетворить.

– Графиня, все говорят о моем назначении. Но ведь нет еще подписи.

– Полноте, Владимир Алексеевич, подпись будет днями.

Последние две протекции стоили ему отличных офицеров, Иванова и Голоземова. Придется выкидывать третьего. Кого? Полковник сейчас совершенно не представлял, кого можно исключить из приготовленного списка.

– Золотой вы мой Владимир Алексеевич, я хотела попросить за кузена. Не своего, мужнего. Впрочем, вы его знаете. Он адъютант помощника министра и ротмистр.

Курново понял, о ком идет речь: барон Вендорф. Щеголь, околачивающийся на светских раутах и ничего не понимающий в контрразведке. Еще одно пустое место. Тем не менее полковник улыбнулся.

– Графиня, я сделаю все, что в моих силах. Обещаю.

Вендорф тронула его за руку.

– Спасибо, – улыбнувшись, пересела ка заднюю скамейку.

Гул ипподрома стих, лошади заходили на старт. Кого же принести в жертву, подумал Курново. Придется пройтись по агентуре. Да, единственный выход – по агентуре.

Ровно через неделю, 11 июня 1911 года, Военный министр, генерал от кавалерии Владимир Андреевич Сухомлинов подписал «Положение о контрразведывательных отделениях военных округов».

– Значит, меня просто-напросто выкидывают? – Губарев посмотрел Николину в глаза. Ротмистр, не выдержав взгляда, сказал тихо:

– Саша, я бы вообще тебе об этом не говорил. Если бы мы не воевали вместе.

– Прости, Петр. Спасибо.

– Но… Просто я подумал – тебе лучше подготовиться.

– Да, да, Петр. Спасибо, я понимаю.

– И потом, это ведь еще не точно.

– Ты отлично знаешь, что точно.

Губарев подошел к окну. Отсюда, из квартиры резидента контрразведки в Гатчине ротмистра Николина, открывалась панорама Белого озера. Затейливыми пятнами среди утренней зелени выделялись мосты, павильоны, беседки. Над озером светлел Чесменский обелиск, рядом вытянулась вверх Орловская колонна. Значит, с ним, ротмистром контрразведки Губаревым, покончено, и он будет вычеркнут из списков агентуры? Что же с ним будет? Если не подаст в отставку – его переведут в армию, где он в конце концов осядет в каком-нибудь дальнем гарнизоне. Да, вот уж не думал, не гадал! Рассчитывал на карьеру, на очередное звание, теперь же все к черту! Он знает, что создан для этой работы, только для этой, ни для какой другой, и вот сейчас, когда именно эта работа начинает разворачиваться по-настоящему, его выкидывают, Губарев почувствовал, как Николин подошел сзади, обнял за плечи, сказал негромко:

– Может быть, у тебя есть к кому обратиться? Понимаешь, иногда достаточно одного слова.

Одного слова… К кому я могу обратиться, горько подумал Губарев. К кому? Черт возьми, какая ерунда – обратиться. Там уже обращались – без него. Им было нужно только его место, только вакансия – и они ее получили. Губарев вздохнул.

– К кому, Петр? Курново я почти не знаю, видел один раз. Да с Курново и разговаривать бесполезно.

– Но надо же что-то делать.

Губарев улыбнулся. С этой улыбкой повернулся к Николину.

– Не волнуйся, Петруня. Подам в отставку, открою частное агентство, как идея? – Мелькнула мысль проверить ротмистра: – Скажи, мой сожитель – Зубин, у него что, синяя карточка{В охранном отделении МВД царской России на каждого, кто попадал в категорию «неблагонадежных», за водились досье на карточках разного цвета – в зависимости от принадлежности к той или иной партии. Личные дела членов РСДРП наносились на синие карточки.}?

Николин отвел глаза.

– Саша, на этот счет у меня пока нет инструкций.

Значит, все верно, он, Губарев, уже вне списков контрразведки. Ему не доверяют, причем не доверяет бывший товарищ. Ясно также, что Зубин – неблагонадежный.

– Понятно, Меня это мало волнует, это я так, к слову, – Губарев иронически отсалютовал двумя пальцами. – Спасибо, Друг ты мой ситный. Пойду.

Николин развел руками.

– Счастливо. Не взыщи.

Выйдя ка дорожку парка и двинувшись к коттеджу, Губарев постарался успокоиться – и не смог.

В коттедже сразу же зашел к себе в комнату. Чуть позже заглянул Зубин, округлив голубые глаза.

– Саша, извини, понимаю, у тебя свои планы. Тем более сегодня суббота. Но, может, есть настроение повозиться с аппаратом?

По крайней мере, к нему, Губареву, этот парень относится по-человечески. Интересно – как относится к Зубину он сам, Губарев? Да никак. Готов доносить на него. Интересно – предал бы его Зубин, окажись он сам в такой ситуации? Нет. Никогда.

– Что-то случилось? Что молчишь, Саш?

Губарев подошел к окну, выглянул. В коттедже тихо. Хозяйка наверху. Здесь, на нижней половине, никого. Он осторожно прикрыл створку, улыбнулся:

– Андрей, я хотел сказать: нам с тобой уже не придется возиться с аппаратом.

– Как понять?

– Авиатора из меня не получилось.

– Не получилось? Что ты мелешь?

– Да, Андрей, и вот еще что…

Губарев еще раз взвесил, прежде чем сказать то, что он именно сейчас хотел объявить Зубину.

– Вот что, Андрей. Хочу тебя предупредить, ты на плохом счету.

Зубин почесал в затылке.

– На плохом счету? То есть как?

– Настолько на плохом счету, что за тобой следят.

Он не ошибся. Инженер выдал себя – на мгновение, на долю секунды, но выдал. В глазах Зубина что-то мелькнуло – и тут же он взял себя в руки.

– О чем ты говоришь, Саша? Кто следит?

Зрачки Зубина сейчас спокойно-невинные, бирюзово-прозрачные, в них можно прочесть только удивление и ничего больше. Молодец, выдержка есть, но ему, Губареву, все ясно. Он отвернулся, сказал тихо:

– Андрей, мне кажется, ты все понимаешь. Не буду ничего объяснять, но вполне возможно – следить за тобой должен был я.

Он не видел Зубина, только слышал его дыхание.

– Спасибо, Саша.

– Не за что.

– Прости, я могу для тебя что-то сделать?

Добрая душа. Что он может сделать для него, Губарева? Он, Зубин, неблагонадежный, занесенный в досье охранки на одну из цветных карточек? Поймав себя на забавной мысли, Губарев усмехнулся.

– Андрей, вряд ли ты сможешь чем-то меня выручить. Разве что…

А почему, собственно, не сообщить Зубину о подозрении? Ведь он, Губарев, пока единственный заметил это, проверил возникшее сомнение, утвердился в нем. Но при теперешней ситуации зачем были все его труды? Кому они нужны? Сообщить Зубину об Ахмете – в этом никакого криминала нет.

– Саша? Ты сказал «разве что»?

Губарев повернулся.

– Андрей, ты ведь знаешь нашего нового дворника? Татарина Ахмета?

– Знаю, а что?

– Видишь ли, мне кажется, это японский шпион.

Зубин обошел вокруг стола. Остановился.

– Японский шпион? Дворник?

– Да.

– Саша, я что-то не понимаю.

Что ж, если говорить, то до конца.

– Это лишь моя догадка. Ты заметил, я старался не попадаться ему на глаза? Так вот, чтобы мою догадку подтвердить, необходимо осмотреть дворницкую каморку. В одном из сараев змейкового сектора. Сделать это нужно незаметно. Так, чтобы дворник не понял, кто из состава аэродрома мог у него побывать. У меня мелькнула мысль – что, если поручить это тебе? Сможешь?

– Я?

– Ты. Для того, чтобы понять, что Ахмет не тот, за кого себя выдает, достаточно лишь обнаружить в дворницкой что-то, что никак не соответствует положению дворника. Для примера, просто листок бумаги. Ручку, чернила. Понимаешь?

– Яснее ясного. Давай – попробую.

Молодец. Смотрит прямо и искренне. Кажется, действительно готов. Но явно для такого не подготовлен.

– Ладно, Андрей, я пошутил. Ты представь только, что моя догадка верна.

– Ну, представил.

– Плохо представил. Ты не знаешь, что такое профессиональный разведчик. Обычный человек против него ягненок… Так что, считай, разговора не было…

Губарев проводил инженера до двери, аккуратно притворил за вышедшим створку, повернул ключ и вернулся к столу. Взял чистый лист бумаги, ручку. Нет, долг есть долг. То, что он только что сказал Зубину, личное дело его, Губарева. К тому же он уверен, Зубин будет молчать. Об Ахмете же он должен сообщить. Непременно. И пусть его скоро уволят, пусть переведут в армию, пусть заставят уйти в отставку – он, Александр Губарез, пока русский офицер, и этим все сказано.

Губарев достал шифр, аккуратно вывел первую строчку, вторую, третью. Расшифрованные, эти строчки значили:

«Его высокоблагородию, начальнику ПКРБ полковнику Курново. Совершенно секретно. Сообщаю: мною замечено, что работающий вторую неделю на Е. И. В. Гатчинском военном аэродроме дворник татарин Ахметшин…» Подумав, Губарев коротко изложил свои основные подозрения, зашифровал донесение до конца, поставил подпись. Вложил листок в конверт. Еще минуту посидел за столом – взвешивая все в последний раз. Запечатал конверт, шифром написал адрес, надел фуражку, ребром ладони проверил, как сидит кокарда, и понес донесение к Николину.

Пройдя через всю Гатчину, поднялся по знакомой витой лестнице на антресоли, постучал в дверь. Услышав «Войдите!» – зашел, вытянулся, отдал честь:

– Господин ротмистр, разрешите? Сообщение особой важности. Лично полковнику Курново.

Николин взял конверт, осмотрел, будто понимая, чем вызван официальный тон товарища. Спрятал донесение в стол, сказал, глядя куда-то в стену:

– Хорошо, господин ротмистр, я передам срочно. Вы свободны.

Подходя к своему коттеджу, Губарев увидел бегущего по дорожке плотного вахмистра Плисюка. На рукаве светлела сине-белая повязка помощника дежурного. Подбежав, вахмистр вытянулся, приложил руку к козырьку.

– Ваше благородие, с инженером Зубиным несчастье! Просил позвать!

– Что случилось?

– Упал, сломал ногу, у Змейкового сектора! – Плисюк перевел дух. – Я фельдшера вызвал!

Губарев бросился к аэродрому; вахмистр, отдуваясь, бежал за ним. У сараев Змейкового сектора их встретили фельдшер и дневальный; иг земле, морщась и держась за ногу, боком, неловко лежал Зубин. Губарев присел, взял инженера за плечи.

– Андрей, что случилось?

По бессмысленно-стеклянному взгляду Зубина понял: случилось именно то самое. Заметил, как инженер двигает губами, пытаясь скрыть смысл фразы, с трудом разобрал: «Скажи им, чтобы отошли». Махнул рукой, стоящие сзади отодвинулись. Пригнулся. Видно было, Зубин с трудом сдерживает боль.

– Что, Андрей? Что?

– Ты был прав. Татарин. Я… зашел… Не успел даже заглянуть в стол – он сзади… Глаза бешеные… На ногу наступил, толкнул.» Я и опомниться не успел… Боль адская… Все… Больше ничего не помню…

Губарев махнул фельдшеру.

– Займитесь, окажите первую помощь! Вахмистр, обыскать всю Гатчину, найти дворника! Поднимайте отделение!

– Слушш-ашшш-родь! – Вахмистр бросился к дежурке.

Зубин тихо стонал. Так, дверь дворницкой открыта. Кажется, сейчас там никого нет, и все-таки надо быть осторожным. Войдя в каморку, прижался к стене. Никого. Постель не тронута, всюду явные следы поспешного бегства. Ни одной личной вещи. Ветошь, тряпки. Присел, заглянул в тумбочку – пуста, хоть шаром покати. Посмотрел на часы: пять минут первого. Только что от гатчинского перрона отошел поезд на Петербург. Вернулся к Зубину – сидит на земле с закатанной брючиной, фельдшер обматывает переломанную стопу бинтом. Рядом взмыленный Плисюк.

– Ваше благородие, никак не нашли. Ефрейтор Соколов спросил дежурного по станции, тот говорит: «Уехал ваш татарин. На петербургском».

Значит, Ахмет от него ушел. Но донесение Курново отправлено… Черт, мерзость какая, неужели нет выхода?..

Губарев с досадой посмотрел на сморщенное от боли лицо Зубина. Стоп. А ведь выход есть, ну, конечно, ведь Зубина надо срочно везти в госпиталь. Он ранен, да еще на военном аэродроме.

– Вахмистр, быстро сюда штабной автомобиль! Быстро, вы поняли? Доложите, падение во время летных испытаний, несколько переломов. Ясно? Выполняйте, и чтоб в пять секунд!

– Слушаюсь! – вахмистр кинулся к штабу.

Через двадцать минут новый «Фордзон», остановившись ненадолго у коттеджа Губарева, где он успел переодеться, мчался вместе с ротмистром и Зубиным по Варшавскому шоссе в сторону Петербурга. Спрыгнув у Обводного и приказав шоферу отвезти Зубина в гарнизонный госпиталь, Губарев незаметно занял место на Варшавском вокзале, у выхода.