Текст книги "Сен-Симон"

Автор книги: Анатолий Левандовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Этим воспользовались заговорщики – вожаки все тех же нуворишей, чтобы нанести решающий удар.

9 термидора (27 июля) Робеспьер и его ближайшие соратники были арестованы в Конвенте. Попытка Коммуны поднять восстание в защиту робеспьеристов окончилась неудачей, и на следующий день они без суда и следствия были отданы гильотине.

Со смертью Робеспьера восходящая линия революции окончилась.

Враги Робеспьера обещали открыть тюрьмы и прекратить террор. Но тюрьмы открылись лишь для того, чтобы освободить врагов народа, а жестокий террор обрушился на головы его друзей.

Царство гильотины не окончилось. Она продолжала получать свою ежедневную порцию. 10 термидора были казнены двадцать три человека, 11 – семьдесят, 12 – еще тринадцать.

Между тем, если в свое время о Сен-Симоне забыли робеспьеристы, то теперь о нем не вспоминают и термидорианцы. День проходит за днем, термидор сменяется фрюктидором, фрюктидор – вандемьером, а он пребывает все в том же положении. Проходят почти четыре месяца, прежде чем наступает его черед. Наконец 30 вандемьера (9 октября) двери тюрьмы распахиваются перед ним, и он может вдохнуть долгожданный воздух свободы.

Он просидел в заключении без малого год. Но ему кажется, что прошла вечность.

Анри Сен-Симон покидал тюрьму с совершенно определенными настроениями. Он расставался не только с арестным домом, но и с многими из своих прежних взглядов.

Разочаровавшись в революции еще на первом ее этапе, Сен-Симон не разглядел того основного, главного, что дала она обществу в якобинский период. Он увидел только экономические ограничения, тюрьму, кровь, террор. И поэтому он никогда не смог дать верной оценки Великой французской революции. Но из этого вовсе не следует, будто Сен-Симон, как утверждают некоторые историки, стал врагом революции вообще. Великий мечтатель и сейчас, и позднее, в период работы над своим учением, признавал революцию вполне закономерным и даже неизбежным этапом развития общества, утверждая, что без революции не может быть эволюционного, поступательного развития.

Вместе с тем, твердо решив, что его призвание – разработать некую общую науку, подытожив всю практику прошлого и ближайшего будущего, он, едва выйдя из тюрьмы, с головой погружается в жизнь, в практическую деятельность, в учебу, которая так ему необходима, ибо без познания не может быть созидания, а созидание – вот та все более проясняющаяся цель, которой он готов отдать все свои силы и самого себя.

ГЛАВА 4
САНКЮЛОТ-ВЕЛЬМОЖА

Это случилось 18 брюмера (8 ноября) средь бела дня.

Сен-Симон, проходивший по улице Сент-Оноре, вдруг услышал страшный шум и топот многих ног. Прежде чем он понял, что произошло, его оттеснили и едва не смяли: толпа хорошо одетых молодых людей перекрыла улицу. Отряд, вооруженный камнями и дубинками, двинулся к старой церкви, где шло заседание якобинцев…

…Это был сумасшедший кошмар. Сражение на улице. Сражение с женщинами и детьми. Мелькали чьи-то окровавленные лица, слышались вопли боли и отчаяния…

Осаждающие, подавляя числом, одерживали победу. Они выволакивали членов клуба одного за другим на двор и здесь били, терзали, топтали ногами. Мостовая окрасилась кровью. Патрули, проходившие мимо, и не подумали прекратить побоище…

…Последнее, что увидел Сен-Симон, были двери церкви. Их выломали, торжественно пронесли по улице и разбили в щепы…

Так окончил свои дни знаменитый Якобинский клуб – последний оплот революции.

Да, все снова менялось.

Сен-Симон с удивлением видит, что за время его пребывания в тюрьме жизнь стала совершенно иной.

Куда-то вдруг исчезли санкюлоты в рваных куртках, словно и не бывало красных колпаков, никто не вспоминает о «братских трапезах» или «культе Разума»; нет прежнего оживления у афиш и газетных киосков, забыто обращение на «ты». Вместо всего этого вновь появились кареты со слугами на запятках, а центральные улицы заполнили толпы нарядной, праздношатающейся публики.

Зайдя в Пале-Ройяль, Анри почувствовал, как на него дохнуло ароматом «старого порядка»: те же театры анонсировали те же фривольные пьесы, те же ювелиры и дамские портные зазывали своими витринами богатых клиентов, а маленькие ресторанчики и кафе, словно возродившиеся из пепла, по-прежнему пестрели разряженными прожигателями жизни и их подругами.

Но нет, это не был старый порядок. При более внимательном исследовании аромат оказался иным. Пудреные парики перекочевали с голов господ на затылки лакеев, главным героем дня выступал не жеманный аристократ, а богатый буржуа, и сонм кривляющихся молодых людей, так поразивший Анри в Пале-Ройяле, очень мало походил на его родовитых сверстников, с которыми он развлекался в годы юности.

Нахальный инкруаябль[27]27
  Так называли представителей модничающей буржуазной молодежи.


[Закрыть] стал полным хозяином улицы. Он усвоил особую присюсюкивающую манеру речи, от него, как от модницы, несло духами, его завитая шевелюра локонами спадала на непомерно широкие отвороты фрака, а в руке он держал короткую сучковатую дубинку, внутри залитую свинцом; это доморощенное оружие предназначалось для санкюлотов, которых банды золотой молодежи избивали в предместьях Парижа и повсюду, где ютился бедный народ.

Итак, декорации опять сменились. На сцену выступил новый повелитель – денежный мешок, и его расторопные жрецы спешили не только затмить роскошь старого дворянства, но и вогнать в землю последние остатки народной революции.

Еще больше изумился Сен-Симон, когда узнал, что все пертурбации недавнего прошлого совершенно не затронули его материальных дел. Ввергая спекулянта Симона в тюрьму, якобинские власти и не подумали наложить руку на плоды его спекуляции. Пока он отсиживал в Сен-Пелажи и Люксембурге, нотариус Кутт и другие подставные лица продолжали вести его аферы, а приказчики исправно собирали арендную плату. Теперь же, когда новые термидорианские правители снимают все экономические ограничения, земельные сделки перестают быть крамолой и ажиотер может вновь спокойно уйти в свое прибыльное ремесло. Тем более что сейчас это не только дозволено, но и модно: многие термидорианцы сами ударились в спекуляции, в Пале-Ройяле функционирует черная биржа, а вокруг так и кишат новоиспеченные дельцы.

Сен-Симон знает историю кое-кого из них.

Вот, например, Габриель Уврар.

Этот финансовый воротила, не стесняясь, рассказывает, как положил начало своим богатствам. В голодные годы в Бордо он скупил колониальные товары и через три месяца заработал на них полмиллиона. Теперь Уврар извлекал огромные выгоды из поставок на армию. Он ссужает деньгами видных политических деятелей, а его роскошно отделанный замок Рэнси славится своими пирами, которые, по слухам, мало уступают былым празднествам Версальского двора.

Или Франсуа Сеген, приятель Уврара.

Этот оригинал выдумал новый способ дубления кожи. Термидорианский Конвент немедленно выдал ему патент и предоставил два поместья для опытов. И хотя в конечном итоге из нового дубления ничего не вышло, Сеген успел нажить миллионы, которые бросил на новые спекуляции. Ныне Сеген поражает жителей столицы своим мотовством и эксцентричными выходками: у него лучшая в Париже коллекция редких картин, он собирает уникальные скрипки Страдивари, а высокопоставленных гостей принимает небритым и в халате…

Сен-Симон не желает отставать от других. Он энергичен и упорен, деньги потоком текут в его широкий карман, и он, не довольствуясь прежним, ставит новые и новые предпринимательские «опыты».

Он основывает прядильно-ткацкую мануфактуру в коммуне Бюсси.

Он создает парижскую компанию дилижансов «Молния», обеспечивающих предельно быструю доставку людей и грузов.

Он открывает бюро комиссионных услуг.

Он закладывает и финансирует большой винный магазин.

Он изобретает и пускает в продажу новые «республиканские» игральные карты, в которых прежних тузов, королей, дам и валетов заменяют строго республиканские символы: закон, свобода, равенство и т. д.

Небезынтересно отметить, что этот последний «опыт» Сен-Симона проводится в дни, когда республика уже на ущербе. Разгромив восстания санкюлотов, выступивших весной 1795 года – в жерминале и прериале – под лозунгом «Хлеба и конституции 1793 года!», термидорианцы окончательно сбрасывают маски: они отправляют на гильотину или в далекую ссылку немногих демократов, еще оставшихся в Конвенте, а затем и вообще распускают Конвент. С конца года к власти приходит новое правительство – Директория, возглавляемая продажным политиком и алчным дельцом Полем Баррасом. Баррас становится некоронованным королем Франции, а роль королевы исполняет мадам Тальен, прекрасная куртизанка, открывающая самый блестящий из салонов столицы.

Сен-Симон – миллионер.

В 1796 году его состояние – земли, предприятия, капиталы, вложенные в банки, – исчисляется четырьмя миллионами ливров и приносит сто пятьдесят тысяч годового дохода.

Как понимать все это? Неужели Сен-Симон забыл о своих планах, столь четко намеченных в Люксембургской тюрьме? Неужели он отказался от общей науки и покинул на произвол судьбы людей-тружеников, во имя которых хотел строить свой золотой век?

Ни в коей мере. Ничего не забыл Сен-Симон и ни от чего не отказался. Просто он, как обычно, немного увлекся. И поскольку судьба подвела его к новым экспериментам, он не смог пройти мимо них.

Но теперь можно и остановиться.

Он не намерен следовать дальше путем Уврара и Сегена. Довольно спекуляций, хватит винных магазинов и комиссионных бюро. Все свои предприятия он перепродает в другие руки, сам же переносит свою деятельность в совершенно иную сферу.

Сен-Симону, мечтающему о создании общей науки, все еще не хватает главного – общей идеи. У него нет стройного мировоззрения, которое подвело бы прочный фундамент под все эти случайные практические опыты. Ему недостает знаний. Следовательно, надо их получить, надо проникнуть в их мир. Казалось бы, чего проще? Садись за книги, колбы и реторты, изучай, вычисляй, размышляй. Так бы в прежнее время Сен-Симон, без сомнения, и поступил. Но теперь новоиспеченному миллионеру этот путь представляется слишком банальным.

Неутомимый фантазер успел сформулировать очередную из фантазий, которую запишет потом в своем автобиографическом наброске.

Пока молод и здоров, веди активную жизнь, знакомься со всеми видами практики, вращайся во всех классах общества, ставь самого себя в наиболее трудные, даже немыслимые, положения; изучай не только науку, но и тех, кто ее создает, – ученых, окунись в их среду, познай их мысли и отношения; впитывай в себя все увиденное, прочувствуй его, сделай составной частью себя самого.

И тогда в зрелом возрасте, под старость лет, ты сможешь резюмировать пережитое и установить общие принципы, сможешь создать то, ради чего прожил свою бурную жизнь…

Разумеется, у этой новой теории есть своя оборотная сторона. Создавая ее, Сен-Симон в какой-то мере хотел объяснить истоки необыкновенных поворотов своей «бурной жизни». И все же в первую очередь эта схема обращена в будущее.

Изжить полноту жизни, изведать все возможное и невозможное, а потом философски осмыслить – такова цель. Остается разработать средства к ее достижению.

Сейчас в моду входят салоны. Салоны держат мадам Тальен и мадам Рекамье, заводит салон знаменитая мадам де Сталь. И ему, собирающемуся изучать философов и ученых, в первую очередь нужно создать свой салон.

Для салона необходим достаточно приличный дом, расположенный в достаточно известном месте.

Сен-Симон выбирает квартал Пале-Ройяля. Квартал не аристократический, но богатый, модный, людный, квартал, который он хорошо знает и любит, в котором неоднократно проживал в былые времена.

Здесь, на улице Шабонэ, вблизи улицы Ришелье, он снимает обширный отель и верхние этажи двух прилегающих домов. Это жилье под стать князю или принцу, почти дворец. В нем-то и водворяется будущий меценат-философ вместе со своими двумя сестрами, которым предстоит роль хозяек салона.

Княжеское жилище нужно по-княжески декорировать. За этим, конечно, миллионер не постоит.

Он нанимает двадцать вышколенных лакеев. Во главе прислуги – мэтр Тавернье, выдвинувшийся в Риме, на службе у кардинала Берни. Шеф-повар Сен-Симона некогда прославил своими ужинами маршала Дюра, а метрдотель прежде исполнял ту же должность у знаменитого министра герцога Шуазеля.

Приемы Сен-Симона быстро заинтересовали весь влиятельный Париж. У него собирались крупные политические деятели, близкие к Директории. Граф Сегюр, его соратник по Американской войне, встречался здесь с Буасси д’Англа, членом правительственного совета; великие математики Пуассон, Лагранж, Монж, которого Анри знал еще в Мезьере, появлялись не реже, чем медик-философ Кабанис или основатели новой биологии Ламарк, Кювье и Сент-Илер.

Вскоре, однако, Сен-Симон с сожалением убедился, что изучать знаменитых мыслителей через салон – дело мудреное и малоэффективное. Гости много ели и еще больше пили, воздавая должное щедрости мецената. Но за столом отнюдь не изрекали великих истин – разговоры были весьма заурядны и пошлы, и вертелись они только вокруг самых обыденных вещей…

Его называли санкюлотом-вельможей. От этих лет осталось несколько описаний Сен-Симона и единственный его прижизненный портрет кисти художницы Лабиль-Гюйяр. По-видимому, он был неотразим. Красивый, очень веселый, с открытой, беззаботной внешностью, с удивительными глазами и тонко очерченным донкихотским носом, всегда изящно, но небрежно одетый, он поражал друзей чудовищной любознательностью: казалось, на весь мир он смотрит как на гигантскую лабораторию, где люди – только предмет исследования!

И вместе с тем Сен-Симон теперь и всегда проявлял бесконечную доброту к этим «предметам». Отзывчивый к чужой нужде, мягкий, снисходительный к слабостям других, он был щедр сверх всякого предела, раздавал деньги направо и налево, поддерживая любое благородное начинание, любую полезную деятельность.

Он не был равнодушен к женщинам. В них он прежде всего искал и ценил сердечную доброту, неоднократно заявляя, что без нее даже красавица лишена всякой привлекательности. Но романы его оказывались кратковременными и не оставляли в душе большого следа. Известно, что он имел дочь. Но когда она родилась? Кто была мать? Где и как воспитывалась девочка? На эти и многие другие вопросы, касающиеся личной жизни социолога, ответов нет и не будет. Сам он в одном из своих автобиографических набросков обещал рассказать о себе «множество пикантных анекдотов», но так никогда и не сдержал своего слова.

Беззаботное благополучие Сен-Симона продолжалось до середины 1797 года. А затем вдруг из-за границы приехал Редерн, и сразу все изменилось.

Граф Редерн уже давно приглядывался к деятельности своего слишком энергичного компаньона. До тех пор, пока Сен-Симон много зарабатывал и мало тратил, все обстояло превосходно. Но вдруг Редерн узнал через своих агентов, что делец перестал заниматься делом. Его доходы прекратились, траты же возросли сверх всякой меры. Как выяснилось, только за последние двадцать месяцев Сен-Симон израсходовал на свои приемы и другие прихоти свыше трехсот шестидесяти тысяч франков!..[28]28
  С 1795 года во Франции вместо ливров был введен счет на франки (франк равняется одному ливру).


[Закрыть]

Такого расчетливый немец допустить не может и мигом оказывается в Париже, тем более что новые власти не чинят ему никаких препятствий.

Сен-Симон радостно приветствует друга. Он пытается увлечь его своими идеями и приобщить к великим планам. Но граф Редерн весьма холодно принимает все эти излияния. Его не интересуют химерические планы Сен-Симона. Вместо этого он требует раздела имущества.

Анри не имеет ни малейших возражений. По наивности он полагает, что все будет разделено поровну и он останется обладателем двух миллионов.

Но Редерн спешит рассеять его заблуждение. Он объясняет, что о равных правах не может быть и речи. Ведь именно он, Редерн, дал весь начальный капитал, и поэтому юридически он является собственником всего имущества, купленного на имя Сен-Симона!

Анри потрясен. Такого он, признаться, не ожидал. Ведь он своими руками создал все эти богатства! Он тысячи раз рисковал головой, он провел год в тюрьме и едва не угодил на гильотину, в то время как его сообщник, спокойно живя за границей, ни о чем не заботился и делал карьеру! И теперь Редерн хочет забрать у него все!..

Редерн улыбается. Нет, не все. Он просто желает разделить по справедливости. Он подсчитывает расходы Сен-Симона, преувеличивает их втрое и решает, что сто пятьдесят тысяч франков будут вполне достаточным вознаграждением «за труды» его компаньона. Себе же он оставляет состояние, приносящее сто тысяч франков в год…

Сен-Симон спорит, доказывает моральную неправоту своего вероломного друга, наконец, ссорится с ним. Все напрасно. Редерн остается непреклонным. Миллионное состояние Анри становится блефом, и сам он вдруг из санкюлота-вельможи превращается в скромного рантье.

Еще одно из перевоплощений завершилось. Что-то будет дальше?..

ГЛАВА 5
ЧТОБЫ СОЗДАТЬ, НУЖНО ЗНАТЬ

«…Граф Редерн, бывший моим компаньоном, воспользовался моей оплошностью. Он добивался богатства, я же стремился к славе. В денежном отношении он должен был меня обмануть; так в действительности и случилось…»

Сен-Симон приемлет происшедшее с истинно олимпийским спокойствием. Казалось, он просто его не замечает. Никогда не знавший цены деньгам, с легкостью зарабатывавший сотни тысяч, он не может сразу понять, какой удар на него вдруг обрушился.

Конечно, и сто пятьдесят тысяч – сумма немалая. При скромной жизни, при умении экономить ее можно растянуть надолго. Но Сен-Симон не умеет и не желает экономить. К тому же ведь ему надо держать салон!..

Правда, даже такой мот, как он, понимает, что с прежним стилем жизни придется расстаться. Прощай, отель, прощайте, двадцать лакеев и великолепный шеф-повар! Вам предстоит искать другого тороватого хозяина. Анри переезжает в новую квартиру, подальше от людных кварталов. Его жилище находится рядом с Политехнической школой, и в этом есть свой особый смысл. Сен-Симон давно усвоил, что только в салоне науку не узнаешь. Как это ни печально, все же приходится засесть за книги и колбы…

«…Много великих затруднений должен был я превозмочь. Мозг мой потерял свою гибкость, я был уже немолод, но зато обладал большими преимуществами, такими, как длительные путешествия, общение со многими выдающимися людьми и мое первоначальное образование под руководством Даламбера…»

Он много читает. Сочинения Ньютона, Локка, Декарта, Кондильяка и Ламеттри не сходят с его письменного стола. Его особенно увлекают Дидро и Кондорсе; первый своей мыслью о единстве мира, второй – жизнерадостной идеей всеобщего прогресса.

Не меньшую радость доставляют Сен-Симону сочинения Тюрго, которого он помнит еще как министра-реформатора Людовика XVI; Тюрго поражает его рассуждениями о математичности развития и об опытной проверке гипотез.

Но Сен-Симон не собирается слепо следовать за кем-то из этих философов. Он склонен критиковать Кондорсе и Ламеттри. Мало того. К этому времени он уже избирает свою стезю, по которой твердо намерен следовать дальше. Он избирает физико-политический метод исследования. В этот термин Сен-Симон вкладывает двоякий смысл. Во-первых, он уверен, что все политические и социальные проблемы должны быть поставлены на почву опытного исследования, применяемого в естественных науках. Во-вторых, он полагает, что все нравственные явления можно свести к материальным процессам бытия.

Новый подход Сен-Симона в какой-то мере опирался на уроки, полученные в детстве у Даламбера.

Но в основе его – сама жизнь с ее наблюдениями и бесконечными превращениями.

Нет, не метафизика, а только физика лежит в природе вещей. Не отвлеченно-философские рассуждения, а деятельность естествоиспытателей приносит истинную пользу обществу. Философы-просветители со своей теорией «естественного права» лишь содействовали упразднению старого порядка, создать же новый может только ум, постигший законы природы во всех ее проявлениях. А раз так, то следует порвать со старыми философскими традициями и поставить социальную науку на новые рельсы.

Отныне общественными проблемами должен заниматься не литератор и не политик-любитель, а ученый.

Следовательно, ему, Сен-Симону, для того, чтобы двинуть вперед свою общую науку, нужно прежде всего самому учиться, используя все средства и все возможности.

Ученик достаточно прилежен.

Решив сначала одолеть «физику неорганических тел», он исправно ходит на лекции и штудирует увесистые фолианты. Он сводит знакомство с профессорами и открывает для них свой дом. Пускай новый салон не так роскошен, как прежний, пусть гостей обслуживает всего лишь один слуга, но за столом мецената по-прежнему обильно кормят и подают те же отличные вина. Мало того, не задумываясь о будущем, меценат все так же щедр, когда речь заходит о том, чтобы поддержать науку. Он основывает бесплатные подготовительные курсы для молодых людей, желающих поступить в Политехническую школу, и приглашает для руководства курсами талантливого физика Пуассона. Он непрерывно ассигнует средства для постановки дорогостоящих опытов, а также печатает за свой счет «Курс медицинских наук» своего друга, доктора Бюрдена, не говоря уже о регулярных субсидиях, которые он выплачивает физиологу Прюну и химику Клуэ.

Закончив изучение физики, Сен-Симон снова меняет квартиру и перебирается поближе к Медицинской школе, ибо теперь ему придется познавать основы биологии и физиологии. Он зачитывается сочинениями отца сравнительной анатомии, Вик-д’Азира. Именно Вик-д’Азир прививает ему мысль о единстве животного мира. Но, как и прежде, Сен-Симон не намерен ограничиваться книгами. Он регулярно посещает Медицинскую школу и, словно студент, изучает все преподающиеся в ней дисциплины. Снова открыт салон, и снова ученик встречается со своими учителями не только в аудитории, но и у себя дома. На этот раз его особенно часто посещают выдающиеся физиологи и врачи – Биша, Галь, Бленвиль, Кабанис.

Каждый из них вызывает восторг и преклонение Сен-Симона: Кабанис – своим популяризаторским талантом, Галь – умением подбирать факты, Биша – научным подвижничеством.

Но особенно много дают будущему философу встречи и проникновенные беседы с Бленвилем.

Этот ученый, блестящий эрудит и знаток во всех областях естествознания, всегда умеет воодушевить Сен-Симона, экзальтирует его ум и воображение. Именно он внушает своему ученику идею систематизации всех наук и мысль о том, что роль ученого несоизмеримо выше роли любого деятеля – писателя, законоведа или политика.

Итак, новый салон Сен-Симона становится настоящей творческой лабораторией и прекрасно дополняет аудиторные занятия. Казалось бы, все хорошо, но со своими сестрами Сен-Симон расстался, и теперь салону недостает хозяйки!

Впрочем, эту беду легко исправить. Сен-Симон решает жениться и быстро находит подходящий объект.

Да, всего лишь «объект», ибо и на женитьбу этот удивительный человек смотрит всего лишь как на эксперимент, необходимый при изучении человеческой природы.

Его избранница – женщина не совсем заурядная. Александрина Гури де Шангрен, дворянка, дочь отставного военного, много видела и испытала в течение своей жизни. Она познала и тяжелое детство, и жестокие материальные невзгоды в юности, и неудачную любовь, и тюрьму. Красивая и остроумная, она презирала условности света и могла поддержать любой разговор (недаром впоследствии под именем мадам де Бавр она станет писательницей!). Это была находка для Сен-Симона, и он немедля сделал ей предложение.

Предложение было более чем своеобразным. Анри предлагал заключить контракт на три года, по истечении которых молодая женщина получала развод и заранее оговоренную сумму денег. Александрина согласилась, но поставила свое контрусловие: она станет только хозяйкой салона, брак будет чисто формальным. Это вполне устраивало Сен-Симона, ибо интимная близость лишь осложнила бы намеченный им эксперимент.

Новый салон потерял кое-кого из прежних завсегдатаев: в нем не появлялись более ни Сегюр, ни Буасси д’Англа. Но зато здесь было много веселее и сердечнее, чем на улице Шабонэ. При поддержке очаровательной хозяйки Сен-Симон расходился вовсю. Он поражал гостей блеском своей мысли и резкими переходами: то утонченно, по-аристократически любезный, то задумчиво-меланхолический, то вдруг грубо-циничный, позволяющий себе слишком смелые шутки, иной раз он выглядел просто странным.

– Зачем вы скупаете ассигнации? – спросила его как-то жена. – Они ведь потеряли всякую цену.

– Я хочу набрать их побольше, чтобы потом поджечь ими собор Парижской богоматери, – невозмутимо ответил Сен-Симон.

Подобные словесные упражнения немало содействовали тому, что в обществе за ним установилась репутация опасного чудака и даже сумасшедшего.

Впрочем, Сен-Симон весьма мало интересовался тем, что говорят о нем в «обществе», которое он презирал в не меньшей мере, чем всю фальшивую жизнь эпохи Директории.

Между тем страна была накануне новых политических перемен. Крупные собственники мало-помалу разочаровывались в Директории. Правительству Барраса не хватало стабильности. С некоторых пор оно усвоило политику «качелей», поворачиваясь, подобно флюгеру, то вправо, то влево. Когда надо было рубить голову Гракху Бабефу, организатору «Заговора равных», Баррас был не прочь объединиться с самыми крайними реакционерами и даже роялистами: но едва роялисты подымали голову, как правительство затевало явный флирт с левыми группировками!

Нет, при такой политике буржуазия не могла себя чувствовать достаточно устойчиво и надежно. Ей нужна была твердая рука, которая, покончив с воспоминаниями о революции, повела бы Францию собственников к новым экономическим победам, а может быть, и к мировому господству.

Эти настроения прекрасно уловил и использовал генерал Наполеон Бонапарт. В прошлом полководец революции, друживший с братом Робеспьера и много содействовавший победам якобинской республики, Наполеон в период Директории прославился своими завоевательными войнами в Италии и на Востоке. Понимая, что не встретит сопротивления в господствующих кругах, он улучил момент и нанес внезапный удар.

9 ноября 1799 года (18 брюмера по республиканскому календарю) правительство Директории было разогнано. Бонапарт дал Франции новую конституцию. В стране устанавливался режим консульства, при котором формально власть передавалась трем лицам, но фактически диктатором становился один человек – «гражданин Первый Консул», Наполеон Бонапарт.

Все эти перемены мало трогают Сен-Симона, ибо он обеспокоен совсем другим. Он и не заметил, как деньги стали иссякать. И вот к началу 1802 года он оказался полностью разоренным. Салон лопнул, точно мыльный пузырь. Верный своему слову, меценат дал развод и обещанную сумму жене. На оставшиеся крохи он решил совершить заграничную поездку: ему было нужно познакомиться с развитием «общей науки» в Европе.

«…Амьенский мир позволил мне поехать в Англию. Целью моей поездки было узнать, занимаются ли англичане изысканием того пути, который я предполагал проложить. Я вынес из этого края уверенность, что его жители не направляют своих трудов к физико-политической цели, что они не занимаются реорганизацией научной системы, что они не имели ни одной важной идеи.

Вскоре после этого я объехал часть Германии; я вынес из этого путешествия уверенность, что там наука находилась еще в состоянии младенчества, так как она была построена на мистических началах. Общая наука в Германии еще пребывает в пеленках, но она, несомненно, скоро сделает там большие успехи, ибо вся эта великая нация страстно стремится в данном научном направлении. Она еще не нашла правильной дороги, но найдет ее и, вступив на нее, пойдет очень далеко…»

Любопытный прогноз!

Впрочем, поездка почти ничего не дала Сен-Симону. Он видел лишь то, что желал видеть, и поэтому мало разглядел за рубежом, оставив без внимания даже Фихте и Канта. Но зато у него возник новый брачный проект…

В Швейцарии, в городке Коппе, проживает знаменитая женщина-философ мадам Жермен де Сталь. Она уже прославилась на всю Европу как писательница и политический деятель. Она недавно овдовела. Подумать только, как двинулась бы вперед «общая наука» и какое бы потомство получилось от сочетания такого необыкновенного мужчины, как Сен-Симон, с такой замечательной женщиной, как де Сталь!..

И вот он уже воодушевлен новой идеей. Он не знаком с де Сталь и даже никогда ее не видел. Но это ничего не значит. Новый эксперимент, как обычно, ставится не сердцем, а умом.

Сен-Симон приезжает в Коппе и добивается приема у Жермен. Он в подробностях и деталях развивает ей свою замечательную идею.

Де Сталь поражена. Она не знает, как реагировать на такие слова. То ли это величайшая дерзость, то ли…

Жермен разражается громким хохотом.

Посетитель, бесспорно, очень интересен и мил, но, очевидно, он не в своем уме…

Писательница любезно беседует с Сен-Симоном и категорически отказывает ему.

Так…

Ну что ж, с брачными опытами покончено.

Кстати, и деньги вышли.

Ему исполнилось 42 года. Молодость со всеми чудачествами и экспериментами осталась позади. Теперь самая пора начинать осмысливать все происшедшее.

И Сен-Симон берется за перо.