Текст книги "Сен-Симон"

Автор книги: Анатолий Левандовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 3
ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА?

Когда в начале 1805 года путешественник наконец вернулся на родину, он прежде всего убедился, что зря посвятил свои «Письма» гражданину Первому Консулу: Наполеон Бонапарт, отбросив последние следы маскировки, стал самодержцем, а республика уступила место империи.

Итак, снова перемена декораций.

Где она, легкая фривольность времен Директории? Куда девались инкруаябли с лорнетами, маленькие кафе с галантными девочками и пестрая толпа в Пале-Ройяле? Ничего этого нет и в помине. Исчезли и прежние республиканские символы. Императорские орлы сожрали трехцветную кокарду. Столицу, как и всю страну, сковала чопорность. По улицам маршируют гренадеры в небесно-голубых мундирах, новые дворяне гордо носят в петлицах ленточки Почетного легиона, а из отеля Инвалидов гремят ежедневные залпы, возвещая очередные победы императора.

Жесткий полицейский надзор и бдительная цензура давно покончили с «вольнодумством» былых времен.

Если гражданин Первый Консул, едва придя к власти, закрыл шестьдесят из семидесяти трех парижских газет, то теперь их количество ограничивалось четырьмя «носовыми платками» – мелкоформатными листочками, всеми способами и средствами прославлявшими новый режим. Слово «революция» выброшено из обихода, имена Робеспьера, Марата и даже Мирабо больше не произносятся вслух, а тайное «якобинство» карается тюрьмой и ссылкой.

Все это, разумеется, никак не может радовать Сен-Симона.

Но вот что он вскоре не без удивления замечает: император явно благоволит к ученым. Он окружил себя физиками и математиками. Монж, Лаплас и Бертоле – завсегдатаи при его дворе. Он покровительствует французской академии и не жалеет средств на поощрение научных изысканий.

Мало этого. Под эгидой Наполеона ведущие ученые страны – Монж, Бертоле, Фуркруа, Шапталь – учредив общество поощрения индустрии с целью содействия открытиям и изобретениям, а также для расширения промышленного образования. Все они воодушевлены одной мыслью – работать во имя мирного развития Франции, а их председатель Шапталь как бы олицетворяет идеального гражданина нового мира: ученый, производственник и администратор, министр внутренних дел и устроитель первых промышленных выставок во Франции, он выступил в печати с лозунгом:

«…Пусть больше не будет праздных рук и умов; пусть больше не останется ни одного бесполезного человека; пусть все науки подают нам советы, а все искусства изощряются и совершенствуются!..»

Подобный подход в какой-то мере примиряет Сен-Симона с империей. И его деятельная фантазия сразу же начинает усиленно работать.

А ведь это, ей-богу, именно то, что надо! Эти блестящие умы, непрерывно влияя на императора, могут подвинуть его на многое и именно с его помощью утвердят на земле то царство ученых и художников, которое призвано вывести человечество на правильный путь! Теперь необходимо лишь одно: чтобы все эти Монжи и Лапласы прониклись его, Сен-Симона, убеждениями. А для этого нужно работать, деятельно работать, писать и писать, пока неясные контуры, едва лишь намеченные в «Женевских письмах», не обретут плоть и кровь законченной философской системы.

Работать… Писать… Все это так, все это хорошо. Этим можно было заниматься, пока в карманах бренчало золото, а на текущем счету лежали тысячи франков. Но когда были тысячи, он бездумно швырял ими и теперь остался без гроша. Без гроша в буквальном смысле слова. Как же можно разрабатывать научные проблемы, если нет угла, чтобы приклонить голову, и хлеба, чтобы утолить голод?..

И вообще, что делать, как и чем дальше жить?

Казалось бы, есть весьма простой выход.

Когда-то Сен-Симон набил себе руку на выгодных аферах. Он спекулировал землей, строил магазины, создавал компании дилижансов. Почему бы вновь не попытать счастья? Достаточно возобновить старые деловые связи, тряхнуть ныне процветающего банкира Перрего, привлечь дошлого нотариуса Кутта, и, быть может, деньги вновь потекут рекой?..

Увы, этот способ для Сен-Симона заказан. Он не может вернуться к прошлому. Он изжил в себе спекулянта. В нем проснулся проповедник, философ, социальный реформатор. И эта новая роль, подводящая итог всей жизни, не терпит размена.

Но есть и другой выход, по-видимому более приемлемый.

В былые дни Сен-Симон собирал в своих салонах множество людей. Да каких людей! Друзья, которых он кормил обедами и поил шампанским, весьма преуспели. Буасси д’Англа занял место в сенате, а Сегюр стал министром церемоний самого императора! Это, не говоря о Монже, Пуассоне и других ученых, для которых прежде всего был открыт его кошелек и которые ныне более чем обеспечены. Так почему бы не обратиться за помощью к кому-либо из них? Ведь, наверное, каждый с радостью поддержит своего прежнего благодетеля!

Но здесь его ожидало глубокое разочарование.

Никто из прежних друзей и не подумал о том, чтобы протянуть ему руку. Напротив, теперь его едва узнавали, а иногда и не раскланивались при встречах. Всем им, почтенным и уважаемым людям, не было ни малейшего дела до этого промотавшегося идеалиста и его химерических проектов.

Видя, что перед ним захлопываются все двери, Сен-Симон решает отправить письмо. Граф Сегюр ему обязан больше, чем другие. Ведь его-то бывший меценат не только кормил и поил: во времена якобинского террора он скрывал Сегюра у себя дома, иначе говоря, рисковал головой. Такие услуги не забываются. И Сен-Симон пишет Сегюру. Он не просит денег, ему не нужно милостыни. Он надеется, что всемогущий министр даст ему место, которое обеспечит сносным заработком.

Он ждет. Проходят дни, недели, месяцы. Он продает последнее. Вслед за безделушками в лавки перекупщиков уходят костюмы, шелковое белье и малоношеная обувь. Больше продавать нечего.

Ровно через полгода Сен-Симон получает письменный ответ от графа Сегюра.

Когда он прочитал письмо, то, несмотря на всю дикость своего положения, не смог не расхохотаться. Ему захотелось разыскать графа, чтобы швырнуть ему в лицо это послание. Впрочем, Сен-Симон быстро взял себя в руки. Выбирать не приходилось…

Всемогущий вельможа холодно уведомлял своего старого друга, что подыскал ему подходящую должность: место переписчика в ломбарде. Он будет работать девять часов в сутки и получать тысячу франков в год – ровно столько, чтобы не умереть с голоду…

Бывший аристократ и миллионер кое-как заштопывает локти своего единственного сюртука и садится у застекленного окошечка центрального парижского ломбарда. В течение девяти часов он исправно выписывает квитанции, чтобы затем оставшуюся часть суток в грязной каморке при том же ломбарде употребить на свою личную работу.

Такая система быстро приносит плоды: через пару месяцев Сен-Симон уже путает день с ночью и начинает харкать кровью. И когда он почти полностью теряет надежду выбиться из создавшегося положения, он встречает человека, которого позднее назовет своим единственным другом.

Диара Сен-Симон знал очень давно, с 1792 года. Тогда, начиная свои земельные спекуляции, он нанял этого уже немолодого человека для своих личных услуг. Верой и правдой служил ему Диар в течение шести лет, вплоть до момента, когда, рассорившись с Редерном и потеряв свои миллионы, Сен-Симон рассчитал всех своих людей. И вот теперь, почти девять лет спустя, они совершенно случайно встретились на улице…

В первый момент Диар едва узнал своего блестящего хозяина, в котором от прошлого не осталось ничего, кроме донкихотского носа. Зато хозяин сразу узнал своего прежнего слугу и протянул ему дрожащую руку.

После того как Сен-Симон поведал о всех своих горестях, Диар сказал:

– Место, которое вы занимаете, недостойно ни вашего имени, ни ваших способностей.

– Но что же можно поделать? Где найти лучшее?

– Я прошу вас переехать ко мне и располагать всем, что мне принадлежит. У меня вы сможете работать, не думая о завтрашнем дне.

На глазах Сен-Симона, быть может впервые в жизни, показались слезы. Он крепко обнял этого единственного человека из всех известных ему людей…

На мансарде у Диара было тепло и уютно. Сам он, занятый службой в городе, целые дни отсутствовал. Философ работал без помех. Теперь можно было эффективно наверстывать упущенное.

Над чем же работает Сен-Симон?

Со времени «Писем женевского обывателя» он непрерывно поглощен одной и той же идеей. Его волнует социальная организация общества. Но он не считает себя вправе прямо перейти к этому предмету. Он полагает, что указания на целесообразную структуру общества можно получить только в результате систематизации всех наук. В его уме возникает грандиозный план – объединить единым принципом тела неорганические, живую природу и социальные категории. Принцип этот ему подсказывает великая астрономическая теория – закон всемирного тяготения. Доказать неограниченную власть этого закона над миром материи, разума и чувства – отныне неотложная задача философа. Он начнет со вселенной, перейдет к солнечной системе, к Земле и, наконец, изучив человечество как одно из «подлунных» явлений, выведет законы социально-нравственной организации общества.

Такова цель.

Это будет «Новая энциклопедия».

Новая энциклопедия должна радикально отличаться от прежней, знаменитой «Энциклопедии» просветителей XVIII века.

Прежняя исходила из абстрактных принципов; новая будет черпать из наблюдений и фактов. Прежняя провозглашала вечные истины; новая покажет преходящий характер всех исторических категорий. Прежняя ставила негативные цели критики и отрицания: новая предложит позитивную программу творческой перестройки.

В «Новой энциклопедии» будет показан всеобщий прогресс развития природы и общества как постоянная борьба между разными видами материи, процесс единства противоположных начал – покоя и изменчивости, устойчивости и подвижности. Все явления здесь будут представлены во всеобщей связи, раскрыть которую позволит единство познания; и если философы-просветители подходили к науке лишь как эмпирики, то отныне опытный метод будет сочетаться с постижением общих закономерностей всего сущего.

Труд грандиозный, невероятный, едва ли посильный для одного человека.

Но Сен-Симон никогда не боялся трудностей. И он уверен, что поставленная задача ему по плечу.

Буквально не разгибая спины, он трудится три года подряд. Он недоволен своей работой. Все идет не так, как надо. Мысли остаются незаконченными, выводам недостает убедительности, с одного приходится перескакивать на другое. Ему не хватает знаний во многих областях. Как нелегко орудовать со звездными мирами человеку, малознакомому с астрономией! Он высказывает крайне смелые идеи вроде утверждения об одинаковом количестве жидких и твердых элементов в солнечной системе или гипотезы о том, что мысль есть материальное притяжение «нервной жидкости»…

Надо похвалить и Наполеона – покровителя новой науки. Сен-Симон делает это крайне неумеренно. Сам себя твердо уверив в том, что император его поймет и поддержит, он приписывает Наполеону свои собственные планы и помыслы.

Впрочем, он уже не претендует на единоличное выполнение всей «Энциклопедии». Он готов пригласить других ученых к себе в помощники и составить ассоциацию, которая могла бы совместно завершить этот эпохальный труд.

Завершить… Теперь он и сам чувствовал, что до завершения было бесконечно далеко. Понимая это, Сен-Симон называет свой незаконченный опус «Введением в научные работы XIX века».

В 1808 году книга издается на средства Диара. Отпечатав ее всего в ста экземплярах, Сен-Симон рассылает их наиболее известным ученым с просьбой дать отзывы и замечания, а также согласие на совместный дальнейший труд.

Но ожидаемого ответа автор не получает.

Та же судьба ждет и следующие его работы: «Письма в Бюро долгот»[30]30
  Отделение Географического общества.


[Закрыть] (1808 г.) и проспект «Новой энциклопедии» (1810 г.).

Сен-Симон огорчен, затем рассержен. Он не может понять этой холодности со стороны своих братьев ученых. Его негодование проявляется в очень своеобразной форме. Бедняк и отверженный, он вдруг снова вспоминает… о своем аристократическом происхождении и знаменитых предках!

…«Я пишу, как дворянин, как потомок графов Вермандуа, как наследник пэра и герцога Сен-Симона…» – этими словами начинает он свое вступление к «Письмам в Бюро долгот», нимало не смущаясь, что читать их придется президенту бюро Лапласу, сыну простого крестьянина.

Еще определеннее те же ноты звучат в посвящении к «Новой энциклопедии», которое автор адресует своему племяннику, Виктору Сен-Симону. Напомнив, что их родоначальником был сам Карл Великий, философ утверждает далее, что все знаменитые люди, будь то политики, как Александр Македонский, Петр I, Фридрих II, Наполеон, или ученые, как Галилей, Бэкон, Декарт, Ньютон, – все они происходили из дворян и аристократов. Сам он, Анри Клод де Сен-Симон, отложил в сторону шпагу и взялся за перо только потому, что сейчас Бэконы нужны не менее, чем Александры. Все Сен-Симоны должны быть горды до надменности именно потому, что судьба постепенно низвергла их с вершин монаршего величия до последних подданных…

Подобные выпады могут привести лишь к общему смеху.

И все смеются. Хохочут и указывают пальцами на этого горе-ученого, напыщенного дилетанта, жалкого нищего, щеголяющего своими дворянскими лохмотьями.

Из Бюро долгот наконец приходит ответное письмо. Грубый отказ от всякого сотрудничества, сопровождаемый требованием прекратить посылку книг и рукописей.

Надежды на совместную работу с учеными больше нет.

Сен-Симон, взвинченный до предела, набрасывается на Лапласа. Он печатает заявление, в котором называет ученого шарлатаном и трусом, обвиняет его во всех смертных грехах, грозит разгромить в пух и в прах все его астрономические теории…

Новые взрывы хохота. Слушайте, что говорит этот выродок! Этот фигляр, претендующий на гениальность! Клиент сумасшедшего дома!..

Но Сен-Симон уже спокоен. Он понимает, что никогда не сможет разбить астрономических теорий Лапласа. Ну и бог с ними. Пожалуй, все это не для него. Пожалуй, следует спуститься с небес на землю, из мира большого – вселенной – уйти в мир малый – человеческое общество. Там он будет чувствовать себя прочнее. А что касается безумия…

– В храм славы входят только клиенты сумасшедшего дома, – гордо заявляет он своим гонителям. – Но не все. Всего один человек на миллион успевает войти, остальные сворачивают себе шею…

И все же ему не по себе.

Он огорчен тем, что его не пожелали понять.

Впрочем, может, он и сам виноват; тоже, разошелся, расхвастался – и чем же? Тем, что презирал с детских лет: своим аристократизмом!..

Нет, так нельзя.

Появляется мысль: надо открыться, познакомить людей со своей подлинной биографией, объяснить, почему совершал он те или иные поступки, могущие показаться слишком экстравагантными…

Сен-Симон пишет одно из самых удивительных своих произведений, своеобразную исповедь, в чем-то напоминающую «Исповедь» Руссо. Здесь нет и намека на недавнюю дворянскую спесь. Философ хочет доказать скептикам их неправоту. Он хочет доказать самому себе, что все его мытарства и злоключения не напрасны – в них есть закономерность, ведущая к высшей цели…

«…В обществе существует и у читателя также должно возникнуть известное предубеждение против меня, ибо работа, которой я посвятил себя, является уже четвертой, а три предыдущие не имели успеха.

Жизнь моя, коротко говоря, представляет собой целый ряд падений, но тем не менее она не пропала даром, так как я не только не опускался, но все время поднимался, и ни одно из этих падений не возвращало меня к отправной точке. Работы, начатые мною и не доведенные до конца, надо рассматривать как необходимые опыты; их нужно считать подготовительными работами, заполнившими деятельный период моей жизни.

На пути открытий я испытал на себе борьбу прилива и отлива: я часто опускался, но сила подъема всегда преобладала над противоположной силой. Мне почти 50 лет, я нахожусь в том возрасте, когда уже уходят на покой, а я только выхожу на свое поприще. После долгого и тягостного пути я очутился у его начала…»

Но это не обескураживает Сен-Симона.

Единственное средство добиться успехов в философии, утверждает он, – это делать опыты, причем опыты, где собственная жизнь может стать наиболее существенным объектом для наблюдений. Нет ничего удивительного, что при таком методе можно попасть в любое необычное положение и испытать любую невзгоду; но выигрыш, который при этом получаешь, всегда неизмеримо выше, чем потери, которые несешь.

«…Я напрягал все усилия, чтобы узнать возможно более точно нравы и взгляды различных классов общества. Я разыскивал, я хватался за все возможности, чтобы связаться с людьми различных характеров, различной нравственности, и, хотя подобные изыскания сильно вредили моей репутации, я далек от того, чтобы сожалеть об этом.

Уважение мое к самому себе всегда возрастало пропорционально тому вреду, который я причинял своей репутации. Наконец, я имею причины рукоплескать своему поведению, ибо вижу, что в состоянии открыть моим современникам и потомкам новые и полезные взгляды; они доставят моим потомкам вознаграждение, которое я лично нахожу в живом сознании того, что оно мной заслужено…»

И общий вывод:

«…К людям такого поведения человечество должно питать наибольшее уважение; оно должно считать их наиболее добродетельными, ибо они методически способствовали успехам науки, этого единственного истинного источника мудрости…»

…Он не закончил и не опубликовал своей исповеди.

В процессе работы над нею он решил, что она бесполезна; быть может, она лишь вызовет новые издевательства…

…Много лет спустя его ученик нашел этот отрывок среди других бумаг Сен-Симона…

В том же 1810 году неожиданно обрушивается горе: умирает Диар.

На какое-то время Сен-Симон теряет интерес ко всему. Ему искренне жаль этого доброго человека, его настоящего друга, пришедшего в трудный час, когда все «друзья» отвернулись.

И потом – как же он будет теперь работать? Где возьмет средства к существованию?..

Похоронив Диара и прожив в короткое время его небольшие сбережения, Сен-Симон снова оказывается на улице.

Он опускается все ниже. Вот и дно. Самое дно самой блестящей из столиц Европы. Грязные ночлежки, харчевни, проститутки, воры. Безуспешные поиски средств к существованию. Жизнь бродяги…

…Именно в эти дни он впервые познакомился с пролетариатом.

Блуждая по городу в поисках куска хлеба, Сен-Симон забрел как-то в Сент-Антуанское предместье. И был потрясен. Потрясен настолько, что даже на момент забыл о собственном горестном положении. Нет, никак нельзя было представить, чтобы в этом богатейшем городе могло оказаться такое…

…Улочки в два-три шага шириной, немощеные и без тротуаров разделяли шеренги серых, прокопченных зданий. Ни намека на освещение и канализацию. Прямо по обочинам улиц канавы, полные зловонных нечистот.

Здесь люди ютились в низких, темных и сырых подвалах, по шесть-восемь человек в одной комнате. Они умирали не только от изнурительного труда, которому отдавали восемнадцать часов в сутки, но и от отсутствия воздуха, солнца, пищи. Их убивали алкоголь, истощение и тяжелые болезни. Здесь женщина в двадцать лет выглядела старухой, а дети не знали детства…

Сен-Симон видел рабочих, людей в синих блузах, с потухшими глазами и сильными руками, сжатыми в кулаки. Он смотрел на их жалкие лохмотья и думал об изобилии, царившем в Париже. И у него, вероятно, стали возникать новые идеи. Пока что они остались недодуманными, угасли под бременем личных забот.

Но годы спустя им суждено было воскреснуть.

Да, много любопытного увидел он в дни своего бродяжничества. И если рассуждать с точки зрения экспериментатора – то даже полезного. Но Сен-Симон давно охладел к экспериментам. Все кажется ему диким, несуразным кошмаром. Хочется закричать, чтобы проснуться. А мысли заняты одним и тем же. Несмотря на голод и лишения. Несмотря на весь ужас нищенской жизни. Одним и тем же: надо продолжать работу.

Но что значит продолжать работу? Это значит – жить.

А чем жить?..

…В одну из бессонных ночей, ворочаясь на груде тряпья и вновь перебирая тысячи несбыточных возможностей, Сен-Симон подумал о Редерне…

Бесспорно, немец его обокрал. Больше чем обокрал – глубоко ранил его душу. Но ведал ли он, что творил? Быть может, за это время он и одумался? Быть может, в нем заговорила совесть?

Идеалист всех меряет на свой аршин. Хотя Сен-Симон три года назад сделал уже безрезультатную попытку списаться с Редерном, теперь, загнанный в угол нуждой, он решает повторить ее, причем – святая невинность! – даже рассчитывает заинтересовать прежнего друга своими философскими поисками.

Граф Редерн, принявший французское подданство, к этому времени жил королем. На деньги, отобранные у компаньона, он купил в Нормандии превосходный замок Флер. Он приобрел земли, доходность которых еще более увеличил техническими реформами, занялся производством химических удобрений и торговлей кровельным железом. Дела его шли блестяще. Как и всякий преуспевающий коммерсант, он уже подумывал о политической карьере. Легко представить, сколь неприятно он был поражен, когда осенью 1811 года вдруг получил длиннейшее послание от человека, о существовании которого очень хотелось бы забыть…

Сен-Симон от всего сердца предлагает Редерну примирение. В сущности, у них ведь одинаково благородные души и одни и те же высокие порывы. Почему бы теперь им не объединиться для создания философского труда, посвященного истории человеческого разума? Как бы это было прекрасно, если бы бережливый и расчетливый Редерн соединил свои усилия с расточительным Сен-Симоном в стремлении спасти человечество от угрожающих ему зол! А пока пусть дорогой друг прочтет кое-что из работ Сен-Симона и выскажет свои драгоценные соображения…

Не дождавшись ответа, философ меняет тон. Между ними не должно быть недомолвок. Пусть друг его знает, что он претерпел страшные бедствия и рассчитывает на посильную помощь того, кто в прошлом был ему обязан довольно многим. Хлеба, книг и помещения – вот, в сущности, все, чего он просит. Он надеется, Редерн, помня прежнее, не откажет ему в таком пустяке. А чтобы установить более тесные контакты, он, Сен-Симон, готов немедленно выехать в Алансон, где проживает Редерн.

Делец настораживается. Черт возьми, отмалчиваться больше нельзя! Уж если этот безумец, не имея гроша в кармане, задумал предпринять далекое путешествие, лишь бы настоять на своем, значит отвязаться от него будет трудно. Ну что ж, пусть получит все сразу.

В чрезвычайно холодном тоне Редерн извещает философа, что не намерен иметь с ним более никаких дел. Он не станет читать его трудов и переписываться с ним. Что же касается просимой помощи, то он готов в последний раз субсидировать попрошайку с тем, однако, чтобы тот отстал от него навсегда. Если это его не устраивает, что ж, может подавать в суд.

К этому посланию богач прилагает ассигнацию в пятьсот франков…

Последнее обстоятельство не может не привести к взрыву.

Философ потрясен. Так этот тип ничего не понял, вернее, сделал вид, будто ничего не понял. Он снова наплевал в душу Сен-Симону и вместо того, чтобы проявить хоть тень справедливости, бросил ему жалкую подачку – сумму, которую в лучшие дни Сен-Симон бросал на один ужин, даваемый в честь Редерна!..

В гневе социолог клеймит демарш коммерсанта: Редерн прекрасно знает, что официальный суд не может их рассудить. Их распря – это проблема совести, чисто моральный казус, который в силах решить только третейское разбирательство. Почему же Редерн отказывается от третейского суда? Да по той простой причине, что понимает: любое непредвзятое лицо изобличит его как мошенника. Он ведь и есть мошенник, мошенник и вор, которому порядочный человек никогда не подаст руки. Так пусть же будет ему известно – Сен-Симон не намерен прощать. Он уже изготовил разоблачительную записку, в которой точно изобразил все козни Редерна и которую опубликует в ближайшее время здесь же, в Алансоне!..

Редерн смеется. Ну и дурак! Сам же проговорился и дал время, чтобы принять надлежащие меры!

И он принимает меры.

В руках у капиталиста – вся департаментская администрация, с префектом он на дружеской ноге. Он извещает местные власти: ни под каким видом не публиковать никаких статей или посланий некоего Сен-Симона! Это опасный маньяк, противник нравственности и устоев; деятельность его подрывает общественное спокойствие.

Префект отдает соответствующее распоряжение. И когда Сен-Симон приносит свою рукопись, оказывается, что ни одна алансонская типография не может ее напечатать…

Это последний удар. Проведя почти полтора года в жестокой борьбе нервов и все потеряв, философ теряет и энергию. Ему кажется, будто пропасть разверзлась у его ног. У него кое-как хватает сил, чтобы осенью 1812 года добраться до Перонны – городка, где когда-то был дом его матери и где остался хоть кто-то из знакомых, и здесь, полностью обессилев, он падает, сраженный болезнью.

…Когда Сен-Симон пришел в себя, он долго не мог понять, где он находится и что произошло. Комната казалась незнакомой, постель – слишком мягкой, и было совершенно непонятно, откуда взялась эта молчаливая женщина, дежурившая у его изголовья. Только после того, как пришел нотариус Кутт, все разъяснилось…

…Да, воистину свет не без добрых людей! И если на земле живут черствые себялюбцы вроде Сегюра или Редерна, то есть здесь и чистые, самоотверженные души вроде Диара или вот этого скромного человека в черном, которого Сен-Симон, зная давно, в действительности до сих пор никогда не знал…

С Куттом он познакомился в период земельных спекуляций. В то время нотариус точно выполнял его поручения и привлекал своей деловитостью. А теперь выяснилось, что у него есть и сердце, доброе и отзывчивое. Именно он поднял Сен-Симона на пероннской стоянке дилижансов, когда тот без памяти, в жару и бреду, был, точно куль, выгружен кондуктором. Болезнь оказалась длительной и жестокой: около месяца философ находился между жизнью и смертью. Все это время нотариус держал его у себя на квартире под бдительным присмотром членов своей семьи. Сен-Симона регулярно навещал лучший в городе врач, которому и удалось в конце концов остановить злую лихорадку…

Но даже после успешного излечения недуга выздоравливающий оставался разбитым и душевно потрясенным, с трудом выражал свои мысли и боялся, что сойдет с ума. Врач подбадривал его: без глубокого физического кризиса невозможна и великая нравственная эволюция! И действительно, едва окрепнув, Сен-Симон почувствовал необыкновенный прилив творческой энергии. Он снова готов засесть за работу – было бы где!..

Заботливый Кутт предусмотрел и это. Ему удалось связаться с родственниками. Сен-Симона, нажать на них и добиться, чтобы они сняли философу маленькую квартирку в Париже. Сверх того они обязались выплачивать ему ежемесячное вспомоществование.

Ну вот и снова обошлось… В который раз!..

По-видимому, он и впрямь родился под счастливой звездой!

Значит, можно работать.

И он будет работать, покуда хватит сил.